Кончина апостола Севера
Декабрьский день — темный, темный… Солнца нет. Темно и в келии Трифона. В маленькое слюдяное оконце робко пробивается свет и плавает на подоконнике, озаряя лишь краешек образа, висящего в переднем углу. Возле окна на стене Распятие. На полу разостлана рогожа, а на ней лежит, подложив полено под голову, старец. Измождено его лицо, морщины изрыли высокий лоб. Длинная седая борода покрывает грудь. Старец тяжело дышит. Печать какой-то особенной печали легла на его лицо. Бескровные губы шепчут слова молитвы.
А за окном воет ветер и Ледовитый океан ходит сердитыми валами, встревоженный северной бурею. Слышно, как шумят волны, как плачут они, разбиваясь одна о другую, пенятся и с ревом несутся вперед навстречу новым валам, встающим высокой стеной во мраке зимнего дня. И слышно, как кричит чайка, носясь над океанским простором, будто ищет она что-то и не находит и вторит своим криком стону седых волн, вольных, всесокрушающих…
Старец прислушивается к голосам океанской бури, шепчет, а брови его, густые, нависшие, сдвигаются сурово-сурово. Он один. Это апостол дикого Севера Трифон. Подвижник чувствует, что болезнь, которой он страдает уже давно, как бы уходит от него. Легче ему становится. Точно буря развеивает эту болезнь… С другой стороны, апостол также чувствует, что жизнь его тает и что недолго уже ему озарять собою северную пустыню. Келейник-ученик его пошел за игуменом и братией, с которыми умирающий хочет проститься. Чу, шаги… Это они. Действительно, отворилась дверь, и в келию входят игумен Гурий и братия. У игумена в руках чаша со Святыми Дарами.
— Пришли… — проговорил Трифон и приподнялся с пола. Кротким, проницательным взглядом окинул он всех их, и едва-едва заметная улыбка появилась на лице доброго наставника.
Одни из иноков опустились перед ним на колени, другие низко опустили головы. Кто-то тяжело вздохнул, кто-то не выдержал и глухо зарыдал.
— Я хочу… проститься с вами, — сказал Трифон спокойно. — Затем и звал вас, любимая братия моя…
Игумен Гурий заплакал. Плача, он вымолвил:
— Зачем, наставник наш, оставляешь нас сирыми?
Трифон кротко посмотрел на него и отвечал:
— Братия моя, не скорбите, и добрый путь течения моего не прерывайте. Все свое упование возложите на Бога. Иисус Христос, Бог и Спаситель мой, меня во всех приключавшихся со мною несчастиях не оставил, тем более не оставит вас, собранных во имя Его. Я же заповедую вам: любите Его, в Троице славимого, всем сердцем своим и всею душою своею, и всею мыслию своею.
Трифон умолк, с любовью посмотрел на всех и, поднимая правую руку, продолжал:
— Чадца моя! Любите и друг друга. Храните иночество честно и воздержно. Начальствования избегайте; вы видите — много лет не только своим, но и вашим нуждам послужили руки мои, и всем я был послушником, власти же не искал…
Силы оставляли апостола. Голос его звучал все слабее, прерывисто… Трудно дыша, Трифон продолжал:
— И еще молю вас — не скорбите о моей кончине. Смерть — мужу покой… У всякого человека душа в теле, как странник, пребывает некоторое время, потом уходит, и мертвенное тело вскоре же обращается в прах, ибо все мы, всякий человек — червь. А разумная душа уходит в свое отечество, небесное… Возлюбленные мои, стремитесь туда, где нет смерти, где вечный свет. Там один день лучше тысячи дней земных. Не любите мира и того, что в мире. Ведь знаете, как окаянен сей мир.
Трифон опять умолк.
А буря выла за окном и океан клокотал, вздымая холодные волны. Они вздымались горами, шли к берегу, точно желая поглотить его. Пеной обдавали прибрежные скалы. Казалось, волны сердились, не слыша ниоткуда ни отклика, ни жалоб, ни мольбы.
Расходился Северный океан. Будто злые духи — эти адские силы — собрались на холодном просторе и справляли свой шабаш, замышляя вместе с тем козни против людей. В вое ветра чудились голоса бесов, в плеске и шуме волн — их фырканье. Чудилось, это они пенили океан, и собирая кипень, кидали ее на берег, где стояла одинокая обитель. Кидали, чтобы смыть, стереть с земли ненавистное им…
Трифон повел рукою к оконцу.
— Слышите, братия? — сказал он.
— Это океан расходился, — отозвалось несколько голосов.
— Как океан, и мир неверен и мятежен, — продолжал Трифон. — Точно пропасти, в нем уловки злых духов; как ветрами, волнуется он губительною ложью и горек диавольскими наветами и точно пенится грехами и веянием злобы свирепствует. Враг только и думает о погибели миролюбцев, всюду простирает свою пагубу, везде плач. Наконец, всему смерть…
И умирающий старец склонил голову. «Смерть… всему смерть…» Да, она уже стояла за согбенными плечами апостола Севера и протягивала к нему свои худые, костлявые руки, чтобы лишить его жизни… Острая коса смерти виделась уже слабеющему избраннику Христа. И Трифон без страха, без волнения смотрел на эту развязку. Голос смерти слышал он, один. И не содрогался. «Смерть, ведь всему смерть…» Он слегка коснулся одежды игумена Гурия и произнес:
— Еще заповедую вам. Когда, по воле Божией, душа моя разлучится от тела моего, погребите меня у церкви Успения Пресвятые Богородицы, в пустыне, куда часто уходил я на богомыслие и безмолвие.
После этих слов Трифон попросил приобщить его Святых Таин. Братия стала на колени. Ученик умирающего Петр помог ему подняться с рогожки. Петр плакал. Но спокоен был сам старец. Только лицо его светилось, как будто отражая внутреннее торжество. Трифон стал на колени перед чашей со Святыми Дарами, и игумен Гурий приобщил его.
Всем стало вдруг как-то особенно отрадно. Горечь предстоящей разлуки навсегда с любимым наставником уступила место радости и умилению при виде причастника.
Братия облобызала умирающего.
И вдруг он, поникнув головою, горько заплакал!
Всех охватило крайнее недоумение… Все переглянулись между собою. Что это значит? Откуда слезы? Почему вдруг умиление старца сменилось горькими слезами? Не тоска же по жизни проснулась в нем? Не страх же смерти…
Взволнованный и удивленный игумен склонился к плачущему и сказал:
— Преподобный отче, ты нам запрещаешь о тебе скорбеть, ибо с радостью идешь к Сладчайшему Иисусу. Скажи же нам, отчего ты прослезился?
Умирающий не сразу отвечал.
Он довольно долго, как бы испытующе, смотрел на иноков и потом, переведя взгляд кверху, пророчески промолвил:
— Будет на сию обитель тяжкое искушение, и многие примут мучение от острия меча, но не ослабевайте, братия, упованием на Бога, не оставит Он жезла грешных на жребии Своем, ибо силен и паки обновить Свою обитель.
И обратясь к своему ученику-келейнику, добавил:
— Я хочу лечь… силы слабеют…
Иноки помогли ему лечь на рогоже. Снова просветилось его лицо. Холодеющие губы зашептали молитву… Через минуту старец скончался.
Игумен Гурий склонился над ним: всматривается, дышит ли основатель обители. Нет, не дышит…
— Братие… наш наставник… оставил… нас, — глотая слезы, проговорил игумен Гурий. И убогая келия огласилась рыданиями иноков.
Это совершилось 15 декабря 1583 года.
Умер и царь Иоанн Грозный. Меньше чем на год пережил он великого подвижника Севера. После его кончины престол наследовал кроткий царевич Феодор Иоаннович.
Однажды, во время войны со шведами за освобождение Нарвы, когда благочестивый царь почивал, явился во сне ему старец, высокий, согбенный, с большою белою бородой.
— Встань, государь, выйди из шатра, а то будешь убит.
Феодор спросил:
— Кто ты, инок?
— Я тот Трифон, которому ты подал свою одежду, чтобы твоя милостыня предварила другие. Господь Бог мой послал меня к тебе.
Царь Феодор открыл глаза. Проснулся. Огляделся — никого нет. Но сон был и он явственно предостерегал его от погибели. И царь поспешно вышел из шатра. Ядро из осажденной Нарвы ударило прямо в постель Феодора.
Чудо свершилось! Феодор горячо возблагодарил Бога за милость Его к нему, царю, и отправил в дальнюю Печенгскую обитель гонца, который бы нашел Трифона.
Гонец отправился. Вот он в обители.
Иноки радостно встретили царского посланца.
— Где праведный старец Трифон? Отведите меня в его келию, — просил он и услышал в ответ:
немало лет уже минуло, как праведный старец скончался.
