Книга: Рок семьи Романовых. «Мы не хотим и не можем бежать…»
Назад: Глава 3 «Причиной всему этому – Алики, Ники же оказался слаб»
Дальше: Глава 5 «Порт Романофф на мурманской железной дороге»
Глава 4
«Озабоченность короля растет с каждым днем»
Не прошло и нескольких дней после революции, как старая имперская Государственная Дума торопливо сформировала что-то вроде переходного правительства. Депутаты надеялись, что этого будет достаточно для наведения и поддержания порядка до намеченных на конец года выборов в Учредительное собрание. Но вместо этого это так называемое Временное правительство все больше втягивалось в противостояние с соперничающим органом власти – Петроградским Советом (Петросоветом). Этот воинственно настроенный совет революционных рабочих и солдат объявил своей целью провозглашение республики и создание нового социалистического государства, управляемого народом и существующего для народа. Многие из членов этого Совета верховодили среди рабочих ключевых секторов промышленности Петрограда, работников почты и телеграфа, а также на стратегически важных железных дорогах. Усиливался их контроль и над еще одним элементом, игравшим важнейшую роль в соотношении сил, – над армией. Таким образом, до ноября (по старому стилю – октября 1917 года), когда большевики под руководством Ленина наконец захватили власть, в стране установилось двоевластие: областные и городские Советы с одной стороны и Временное правительство – с другой часто прямо конфликтовали друг с другом.
И если Временное правительство, возглавляемое князем Львовым и состоявшее из помещиков-монархистов и буржуазных политиков, быть может, и хотело, чтобы бывшему царю было разрешено уехать из России подобру-поздорову и даже более или менее достойно, радикалы из Петроградского Совета не желали позволить Николаю II покинуть обломки прогнившего царистского строя безнаказанно. Он должен был заплатить за столетия имперского деспотизма. 19 марта 1917 года, как только в Совете стало известно, что Временное правительство планирует отправить семью Романовых за границу, было созвано экстренное собрание Исполнительного комитета (Исполкома). Слухи о том, что уже готовится специальный поезд, чтобы вывезти царскую семью из России, чрезвычайно обеспокоили делегатов Совета. Верным Совету войскам было дан приказ занять все железнодорожные станции, а всем начальникам станций и железнодорожным рабочим разослали телеграммы с указанием «задержать Романовых и их поезд, где бы их ни обнаружили»1. Петроградский Совет успел даже отправить указание остановить царский поезд по пути из Ставки и немедля после отречения арестовать бывшего царя, но эти телеграммы были получены только после того, как Николай вернулся в Царское Село2.
«Было очевидно: пускать Романовых за границу искать счастья по свету, ждать погоды за морем нельзя», – вспоминал впоследствии член Исполкома Петроградского Совета Николай Суханов; нельзя было позволить им вернуться на «арену истории». «Было признано очень быстро и единодушно, что дело Романовых Совет должен взять в свои руки», даже если «это будет грозить разрывом с Временным правительством»3. Депутаты Совета были убеждены, что у Романовых есть несметные богатства, надежно спрятанные в иностранных банках; так с какой стати выпускать их из страны – чтобы они могли воспользоваться своими «миллионами» для финансирования контрреволюции? – вопрошала новая официальная газета, руководимая большевиками «Правда». «Нет! Романовых нельзя выпускать за границу. Это было бы государственным преступлением; предательством страны»4. К тому же речь шла о государственной безопасности: «императору известны слишком многие государственные секреты»; его необходимо изолировать, и лучше всего заточить в Петропавловскую крепость или отправить в цитадель революции Кронштадт5.
22 марта Сергей Масловский, комиссар Петроградского Совета, был отправлен в Царское село, чтобы «взять ситуацию под контроль» – иными словами, перевезти Николая в крепость, где тот будет помещен в страшный Трубецкой бастион6. Масловский прибыл в Александровский дворец с толпой вооруженных людей, в сопровождении трех захваченных броневиков, ощетинившихся пулеметами. По дороге он размахивал пистолетом и клялся «арестовать Николая Романова и доставить его в Петроград живым или мертвым». Если понадобится, он был готов «покончить с этим делом прямо в Царском», хвастался он. Прибыв во дворец, он и большевистский комиссар Алексей Тарасов-Родионов попытались подбить охрану передать им «Николашку», поскольку правительство может «тайком вывезти его за границу, а потом снова посадить на ваши шеи». Когда офицеры охраны уверили его, что бывший царь находится здесь под арестом и никуда не денется, Масловский пошел на попятный. Ему дали увериться, что Николай никуда не скрылся, позволив издалека взглянуть на низложенного царя, проходившего по коридору. После этого полковник Евгений Кобылинский, начальник внешней охраны Царского Села, быстро выпроводил Масловского прочь7.
Вечером того же дня председатель Совета меньшевик Николай Чхеидзе сообщил, что Временное правительство уступило нажиму и «не позволит бывшему царю и его семье покинуть Царское Село без прямого согласия Исполкома», который к этому времени уже постановил «незамедлительно принять чрезвычайные меры», если будет совершена такая попытка8. Созданная Советом собственная сеть наблюдателей должна была контролировать выполнение правительством своего обещания, подтверждая, что царская семья остается под замком в Александровском дворце9. Французский посол Морис Палеолог отметил, что Совет также «расставил «революционных» гвардейцев в самом Царском Селе и на ведущих из него дорогах, дабы предотвратить тайный вывоз государя и государыни» Временным правительством или кем-либо еще10.
Так что уже вечером накануне того дня, когда министр иностранных дел Милюков наконец получил от британцев предложение о предоставлении императорской семье убежища, Временное правительство оказалось в безвыходном положении: они не могли надеяться благополучно эвакуировать императорскую семью из России, пока Петроградский Совет делал все возможное, чтобы этому помешать, и требовал суда над Николаем и его казни.
Таким образом, поступившее на следующее утро предложение британского правительства практически было уже совершенно бесполезным. В истории оно осталось лишь очередным клочком бумаги с пустыми обещаниями. Почему же тогда Милюков не остановил фарс и продолжил обсуждать эвакуацию царской семьи, которая, как он уже знал, была логистически невозможна, а если бы все-таки была предпринята, закончилась бы насилием? Вопрос об отправке Романовых за границу уже через неделю после отречения царя стал чисто академическим. И все же яростные споры о том, кто именно виноват в последовавшей затем постыдной катастрофе, будут вестись еще несколько десятилетий.
* * *
Упорное стремление Петросовета вырвать контроль над судьбой семьи Романовых из рук правительства, вынудило Временное правительство принять ответные меры. Новому министру юстиции, эсеру Александру Керенскому, занимавшему также должность заместителя председателя Исполкома Петросовета, был поручен надзор за обеспечением безопасности имперской семьи в Царском Селе до тех пор, пока не будет устроено их будущее. «Мы считали всякое проявление мстительности недостойным для свободной России», – вспоминал впоследствии Керенский. Арест царя, царицы и их семьи, уверял он, был мерой защитительной, а вовсе не карательной, и он полагался на полковника Кобылинского, который вскоре будет назначен начальником гарнизона Александровского дворца, чтобы обеспечить справедливое отношение к царской семье и предотвратить нарушения режима безопасности11. А пока, чтобы успокоить нестабильную обстановку, и с одобрения сэра Джорджа Бьюкенена Временное правительство заверило Петроградский Совет, что оно пока не сообщило Николаю о предложении британцев. В разговоре с глазу на глаз с Милюковым Бьюкенен согласился, что прежде чем заводить с царем и его женой речь о предоставлении им убежища, надо решить два важных вопроса. Правительству будет необходимо «преодолеть сопротивление Совета… и их величества ни при каких обстоятельствах не могут тронуться в путь, пока не оправятся от болезни их дети»12. Внешний периметр дворца теперь охраняли 300 солдат; все телефонные и телеграфные аппараты были вынесены за его границы; вся почта, и входящая, и исходящая, тщательно проверялась. Прогулки на свежем воздухе в отгороженной части парка строго регламентировались. Те приближенные императорской семьи, которые не приняли предложения Временного правительства покинуть ее, тоже теперь стали узниками13.
Керенский и Милюков вели сложную двойную игру: с одной стороны, они пытались успокоить Петросовет, заверяя его в том, что не позволят Романовым выехать из России, а с другой – вели с Англией переговоры именно о таком исходе. А в Царском Селе семья бывшего императора и ее приближенные томились неизвестностью; Николаю и Александре по-прежнему ничего не говорили насчет того, где они окажутся в конце концов. Сами они посчитали наилучшим вариантом отъезд в Норвегию – как сказала Александра своей фрейлине баронессе Буксгевден, это было бы хорошо для здоровья Алексея14. По крайней мере, именно такие сведения просочились в западную прессу, отчаянно жаждущую хоть какой-нибудь более или менее надежной информации об императорской семье. Согласно сообщению в Copenhagen telegram, «бывший царь попросил разрешения отпустить его сына в Норвегию, чтобы тот поправил здоровье». Liverpool Echo в статье «Будущий дом бывшего царя» от 29 марта активно спекулировала на тему о том, приедет ли императорская семья в Англию или нет. В газете отмечалось, что из «хорошо информированного источника» пришло сообщение о вероятности того, что «в конце концов русская царская семья обоснуется в Дании»15.
Днем позже появился первый признак того, что официальная позиция Британии меняется. С того момента, как правительство выразило свое неодобрение отправкой его личной телеграммы царю, король Георг терзался сомнениями, стоит ли ему все же предоставлять убежище Романовым, и в четверг 30 марта он дал указание лорду Стэмфордхэму написать письмо министру иностранных дел:
Мой дорогой Бальфур,Король много думал о предложении правительства о том, чтобы Император Николай и его семья приехали в Англию.Как вам, несомненно, известно, Короля с Императором связывает крепкая дружба, и потому он был бы рад сделать все что угодно, чтобы оказать ему помощь в выходе из этого кризиса. Но не только из-за опасностей, связанных с плаванием из России в Англию, но и исходя из соображений общей целесообразности [курсив мой – авт.], Его Величество не может удержаться от сомнений относительно того, разумно ли императорской семье переселяться в нашу страну»16.
Британское правительство три дня размышляло над этим посланием, прежде чем дать королю ответ. Оно никогда не поощряло идеи предоставления императорской семье убежища в Англии, надеясь, что это может сделать и Дания, и даже Швейцария, и тем не менее под давлением Милюкова оно поступило достойно и официально пригласило Романовых в страну. И хотя теперь оно понимало, что король изменил свое мнение, Дэвид Ллойд Джордж оказался в весьма щекотливом положении. И на следующий день Стэмфордхэм был проинформирован, что «правительство считает, что если положение не изменится, сейчас невозможно отозвать приглашение, и посему оно надеется, что король согласится подтвердить его». Конституционному монарху оставалось только уступить. На следующий день от Стэмфордхэма пришел краткий ответ, в котором Бальфуру сообщалось, что король «будет считать вопрос закрытым, разве что российское правительство примет какое-либо иное решение по этому вопросу»17.
Но что именно представляли собой эти соображения общей целесообразности, которые так беспокоили короля Георга? Говоря вкратце, он опасался роста леворадикальных настроений – в Британии за революцию и против приезда российской императорской семьи ратовали носители тех же идей, адепты которых в Петрограде делали все, чтобы не выпустить Романовых из России. И то, что поначалу представлялось простой демонстрацией человеколюбия, теперь начало обрастать опасными политическими обертонами. Речь шла уже не только об антимонархических или антивоенных настроениях, способных подорвать положение Антанты на фронтах Первой мировой – перед королем грозила встать очень неприятная моральная дилемма, которая к тому же была очень личной.
С начала войны в Великобритании набирало размах забастовочное движение, распространение социалистических идей подпитывало волнения среди рабочих и способствовало росту авторитета партии лейбористов. Все это серьезно омрачало царствование Георга V. Социалистические идеи несли с собой пугающий призрак республиканства, а король Георг слишком ясно понимал, что главная задача его правительства – поддерживать стабильность внутри страны в военное время. Он боялся, что из России стихия классовой борьбы перекинется на Британию; низложение его кузена Ники превратилось для Георга в серьезный конфликт интересов, из-за которого он мучился и колебался, пытаясь найти баланс между родственными узами и долгом главы государства.
Голоса несогласных раздавались все ближе к дверям его дворца. 31 марта в Королевском Альберт-холле состоялся митинг в поддержку русской революции, на котором председательствовал не скрывавший своих республиканских убеждений лейборист Джордж Лэнсбери. И это не было собранием горстки леворадикальных экстремистов – Альберт-холл был забит под завязку: 12 000 человек в самом зале, и еще 5 000 столпилось у входа, поскольку здание не смогло вместить всех желающих18. Хотя митинг в Альберт-холле и не был открыто направлен против короля, празднование революции и освобождения России серьезно укрепило уверенность рабочего класса Великобритании в собственных политических силах. Всегда чуткий к малейшим проявлениям социальной напряженности, личный секретарь короля лорд Стэмфордхэм то и дело плескал маслица в костер беспокойства Георга, снабжая его вырезками из прессы с негативными ремарками по поводу возможного приезда царя в Англию.
День за днем Стэмфордхэм перерывал кипы газет в поисках любых критических высказываний в адрес короля, любых проявлений антимонархизма в обществе и вклеивал все найденные вырезки в досье, озаглавленное «Брожение в стране». Один абзац был обведен жирной красной чертой, чтобы привлечь внимание короля – это был фрагмент статьи, опубликованной 5 апреля одним из лидеров лейбористской партии из числа независимых и озаглавленной «Нам необходима Британская республика». Напечатанная в газете Justice – The Organ of Social Democracy, которой вскоре суждено было стать официальным печатным органом лейбористской партии, статья напоминала читателям, что британская королевская семья «по сути своей – немецкая», и призывала к установлению в Британии республики, замечая, что если «король и королева пригласили приехать к нам сюда своих свергнутых русских кузена и кузину, они совершенно превратно толкуют настроения простых англичан»19.
Далее в статье говорилось о желании установить в послевоенной Британии республиканскую форму правления. В тот же день король получил от своего друга, епископа Челмфордского, письмо с предостережением о том, что «в обществе сложилось подозрение, будто наша страна поддерживает царя». Поступали на имя короля и другие письма, как написанные в ответ на депеши самого короля, так и отправленные знакомыми и незнакомыми людьми по собственной инициативе. Их авторы выражали серьезную озабоченность укреплением позиций лейбористской партии и ее ролью в возбуждении общественного недовольства20. Так что страх перед толпами черни был распространен широко.
Вероятно, правительство не приняло всего этого в расчет, давая согласие на просьбу Милюкова предоставить царю убежище в Англии. Не учло оно и того, что британский народ не забыл жестокости, с которой в России была подавлена революция 1905 года. Стэмфордхэм был дотошен, если не сказать навязчив, делая все, чтобы привлечь внимание монарха к любой статье или заметке, способной вызвать его беспокойство. «Нет ни одной социалистической газеты, ни одного клеветнического листка, с любыми оценками – позитивными или негативными – его величества и королевской семьи, которые не были бы прочитаны и показаны королю», – заявил он21. Его систематические атаки на и без того пошатнувшуюся уверенность короля в том, что правительство верно подходит к проблеме, вскоре принесли желаемые плоды.
* * *
Между тем 3 апреля в Александровский дворец со своим первым официальным визитом к арестованным Романовым явился Александр Керенский, прибыв с помпой в одном из многочисленных роскошных автомобилей, конфискованных в императорском гараже. Будучи представлен Николаю, он с напыщенным видом сообщил, что одним из его первых действий на посту министра юстиции была отмена смертной казни. Эта декларация, однако, была, вероятнее всего, продиктована не столько общим альтруизмом, сколько желанием предупредить предсказуемое давление со стороны тех, кто призывал судить и казнить Николая. От Керенского все настойчивее требовали сохранить смертную казнь для «предводителей старого режима»22.
Отвечая на вопрос Николая, Керенский не смог сообщить что-либо определенное относительно его отъезда из России, но сказал, что все еще надеется устроить такой отъезд. Керенского привели в замешательство пассивность и отрешенность царя, показавшиеся ему странными – ведь после тех бурных событий, которые Николай пережил, прошло еще совсем мало времени. В нем чувствовалось глубокое одиночество, даже какая-то опустошенность. «Он не желал бороться за власть, и она просто выпала из его рук»; уход Николая в безвестность существования обыкновенного частного лица «не принес ему ничего, кроме облегчения». Освободившись от необходимости сидеть часами за письменным столом и подписывать «эти бесконечные документы», он, казалось, был вполне доволен жизнью, читая, гуляя, коля дрова и ухаживая за садом вместе со своими детьми. Только Александра «остро переживала утрату власти и не могла примириться со своим новым статусом»; ее отрицательное и враждебное отношение ко всему, что ее окружало, на всех действовало деморализующе23. Позднее Керенский признался одному из своих друзей, что его составленное заранее мнение о Николае было предвзято и несправедливо. Полное чувства собственного достоинства поведение бывшего царя произвело на него столь глубокое впечатление, что он неожиданно для себя самого, обращаясь к нему, говорил: «Ваше императорское высочество» вместо того, чтобы именовать его просто Николаем Александровичем24.
В первые дни апреля, ничего не зная обо всей закулисной возне вокруг его эвакуации из страны, Николай записал в своем дневнике, что начал разбирать свои вещи, «откладывать все то, что хочу взять с собой, если придется уезжать в Англию»25. Когда один из вынужденных тюремщиков семьи Романовых (П.П. Коцебу. – Прим. ред.) намекнул Александре, что, возможно, ей следует поторопить события и «написать английской королеве, чтобы она позаботилась о ней и ее детях», она резко его оборвала: «Мне не к кому обращаться с мольбами после всего пережитого нами, кроме Господа Бога. Английской королеве мне не о чем писать…»26.
Во время своего визита Керенский сообщил семейному врачу Романовых доктору Евгению Боткину, что королева Дании отправила из Копенгагена телеграмму Временному правительству, «чтобы справиться о здоровье бывшей императрицы». Это беглое замечание всегда толковалось как вопрос о здоровье царицы Александры, но оно, разумеется, относилось не к ней. С какой стати датчанам было вдруг интересоваться здоровьем немки по рождению Александры? К тому же больна была не она, а ее дети. Так что не было ли это вопросом о здоровье вдовствующей императрицы Марии Федоровны, до замужества датской принцессы Дагмар и тети короля Кристиана, которая к этому времени уже вернулась в Киев и вести о которой доходили в Данию нерегулярно?
Кроме того, очевидцы слышали, как Керенский обронил, что «английская королева» тоже справлялась о здоровье императрицы. И эти слова обычно истолковываются так же неверно из-за неточного употребления в столь коротких телеграммах терминов «королева» и «императрица». Учитывая шумиху, поднятую вокруг недавней телеграммы ее мужа Николаю – пусть та носила и частный характер, – королеве Марии, разумеется, и в голову бы не пришло отправлять такое же частное послание, чтобы справиться о здоровье царицы. Нет, упомянутая телеграмма была отправлена Александрой, королевой-матерью, настойчиво пытающейся получить вести о своей сестре – вдовствующей императрице, до замужества – принцессе Дагмар27.
В тот критический период переговоров о предоставлении семье Романовых убежища в Англии королева-мать стала для британского правительства чем-то вроде камня в ботинке. «Милая матушка» постоянно изводила своего сына Георга вопросами «о России и Ники», ибо ее «все это очень огорчало». Хотя король и провел приватную встречу с изгнанным из России великим князем Михаилом Михайловичем о «планах приезда в Англию бедного Ники», в его посольство в Петрограде без его ведома поступали и телеграммы от его матери, которая «жаждала узнать новости», поскольку она не получала вестей от своей сестры Дагмар «уже несколько дней»28.
Королева-мать просила сэра Джорджа Бьюкенена пересылать ее письма своей сестре в Киев в обход бюрократических процедур. С такими же просьбами обращались к нему и другие члены королевской семьи – все они беспокоились о своих родственниках в России, но никто не мог ничего сообщить об их судьбе. Однако посол с сожалением сообщал всем, что не может этого сделать, «пока не получит разрешения от правительства». В телеграмме, отправленной в британское Министерство иностранных дел 4 апреля, Бьюкенен признавался, что эти частные вторжения вызывают у него массу проблем. «Я слышал, что две телеграммы, отправленные королевой Александрой, были задержаны. Одна из них была вполне безобидной, но боюсь, выражения, в которых была составлена вторая, были довольно компрометирующими. Так что сейчас ее величеству нет смысла посылать телеграммы»29. Имелись веские основания полагать, что подобные телеграммы окажутся не в тех руках: русские перехватывали и читали все британские телеграммы, отправляемые открытым текстом, а также, вероятно, и зашифрованные дипломатические – взлом кодов был давнишней традицией «охранки» (российской тайной полиции, учрежденной еще при царском режиме).
В архивном деле FO 80/205 под грифом «Россия и Сибирь» содержится прежде нигде не опубликованная, но о многом говорящая переписка между личным секретарем королевы Александры сэром Артуром Дэвидсоном и министром иностранных дел Артуром Бальфуром. Ее содержание демонстрирует, какое раздражение британского правительства вызывали постоянные попытки членов королевской семьи отправлять частные весточки в Россию через голову политиков – при том, что лишь несколькими днями ранее неофициальная телеграмма короля Георга со словами поддержки Николаю вызвала в правительстве такой переполох.
Сэр Артур Дэвидсон объяснил Бальфуру суть проблемы:
«Мы надеялись, что Ее Величество более не будет посылать телеграмм, поскольку продолжение этой практики может легко привести к весьма неприятным последствиям, которых лучше избежать. Однако Королева Александра совершенно не расположена прислушиваться к советам, если только они не исходят от Первоисточника мудрости [т. е. ее сына короля Георга], и я боюсь, что на нее не подействуют или почти не подействуют никакие предостережения, если только они не будут подкреплены чем-то исходящим из гораздо более авторитетного источника.В этой связи не могли бы вы послать мне… короткий меморандум, объясняющий, что поскольку в России сейчас переходный период, ситуация в настоящий момент очень щекотлива и может очень легко стать еще более опасной»30.
Бальфур ответил быстро, отправив Дэвидсону официальный меморандум, чтобы тот передал его королю и его матери:
«Правительство очень опасается распространения идеи о том, что из Англии оказывается влияние с целью восстановления царского режима. Если бы революционный комитет [Совет] смог предоставить какие-либо свидетельства того, что дело обстоит именно так, [Временное] правительство было бы значительно ослаблено, и под угрозу было бы поставлено само существование нашего союза и дальнейшее участие России в войне. Кроме того, безопасность всей императорской семьи в значительной мере зависит от строжайшего и тщательнейшего воздержания от любых форм вмешательства или выражения какого-либо мнения со стороны Англии, особенно со стороны Короля, Королевы и Королевы Александры. Даже простые послания с выражением сочувствия могут легко деформироваться в декларацию политических взглядов и политические действия»31.
Было 6 апреля, Страстная пятница, но усугублявшийся кризис вокруг убежища для Романовых оставил всех в Виндзорском замке и в Вестминстере за рабочими столами. Разумеется, тем утром король внимательно прочел последние вырезки в папке «Брожение в стране» и сразу после завтрака послал за Стэмфордхэмом. Вскоре в Министерство иностранных дел Бальфуру уже летела депеша:
«Озабоченность короля по поводу прибытия в нашу страну императора и императрицы растет с каждым днем.Его Величество получает письма от людей из всех классов общества, как известных ему, так и неизвестных, и в этих письмах говорится, как широко обсуждается этот вопрос не только в закрытых клубах, но и среди людей труда. Депутаты Палаты общин от лейбористской партии выступают резко против этого предложения.Как вам известно, Король с самого начала считал, что присутствие в нашей стране императорской семьи (и особенно Императрицы) вызовет всевозможные проблемы, и думаю, вы понимаете, в какое затруднительное положение это поставит нашу королевскую семью, которая связана близкими родственными связями с Императором и Императрицей…Король желает, чтобы я спросил вас, нельзя ли после соответствующих консультаций с Премьер-министром связаться с сэром Джорджем Бьюкененом с тем, чтобы он обратился к российскому правительству для поисков им какого-либо другого места дальнейшего пребывания их Императорских Величеств»32.
Шесть часов спустя от Стэмфордхэма прибыла еще одна записка; к этому времени беспокойство короля Георга достигло уже таких пределов, что он буквально умолял Бальфура
«довести до сведения Премьер-министра, что Король заключил, исходя из того, что он слышит и читает в прессе, что пребывание в нашей стране бывших Императора и Императрицы будет крайне негативно воспринято обществом и, несомненно, скомпрометирует Короля и Королеву, поскольку все решат, что приглашение исходило именно от них»33.
Король Георг явно прочел статью Хиндмана в газете Justice за прошедшую неделю и теперь паниковал по поводу высказанного в ней предположения, что приглашение царя в Англию «исходило от Их Величеств». На сей раз Стэмфордхэм обошелся без экивоков:
«Бьюкенену надо дать указание сообщить Милюкову, что противодействие прибытию сюда Императора и Императрицы так велико, что нам должно быть позволено отозвать согласие на их приезд, которое мы прежде дали в ответ на предложение российского правительства»34.
У Бальфура не оставалось иного выхода, и в тот же вечер он послал Ллойд-Джорджу записку о том, что русским надо предложить запасной вариант. «Думаю, мы можем предложить Испанию или юг Франции как место, более подходящее для проживания Царя, чем Англия»35.
Одна из первых исследовательских работ об убийстве семьи Романовых, опубликованная в Париже в 1931 году, была написана русским историком-эмигрантом Сергеем Мельгуновым. В книге «Судьба императора Николая II после отречения» Мельгунов процитировал статью из британской газеты, в которой в резких выражениях ясно давалось понять, какого накала уже достигло нарастающее официальное противодействие приезду Романовых в Англию36. Однако Мельгунов ошибочно приписал эту статью Daily Telegraph и не назвал даты, когда она была напечатана. Из ее тона было ясно, что это была редакционная статья, поскольку она была озаглавлена «Почтительный протест». Номера Daily Telegraph за соответствующий период не оцифрованы, и хотя я долго искала номер с этой статьей на микрофильмах, мои поиски не принесли результатов. И тогда, как-то воскресным утром, я села за свой письменный стол, чтобы попытаться отыскать эту статью в онлайн-архиве британских газет. Я ввела в компьютер ключевые слова «почтительный протест» и несколько других возможных словосочетаний – и внезапно увидела статью на экране.
Отсылка к Daily Telegraph была неверна – в действительности статья была напечатана в лондонской вечерней газете Globe. Дата выхода этой статьи – 5 апреля – чрезвычайно важна, а ее политическая значимость не вызывает сомнений.
«Почтительный протестМы искренне надеемся, что если действительно существует какой-то замысел пригласить бывшего Царя и его Супругу поселиться в Англии, то этот замысел будет похоронен. Об этом деле надо говорить без обиняков. Если бы мы предложили убежище императорской семье в нашей стране, это вызвало бы глубокое и справедливое возмущение у русских, которым пришлось организовать великую революцию в основном из-за того, что пока Царь оставался на троне, их постоянно предавали те, кто является как нашими, так и их врагами. Мы сожалеем, что нам приходится высказываться так резко, говоря о высокопоставленной даме, приходящейся близкой родственницей нашему собственному Королевскому Дому, но невозможно проморгать [sic] тот факт, что бывшая Царица была центром, если не автором прогерманских интриг, которые принесли огромные бедствия нашим союзникам и едва не привели к тому, чтобы обманом склонить Россию подписать преждевременный и позорный мир. Жена русского Царя никогда не забывала, что она – германская принцесса. Она привела династию Романовых к краху, пытаясь предать страну, которая ее приняла, стране, в которой она родилась. Англичане не потерпят, чтобы ей дали убежище в Англии, где она смогла бы возобновить свою опасную деятельность, и никакое сочувствие к падшему величию на заставит их пойти на столь самоубийственный шаг. Мы говорим прямо, потому что таков наш долг, и потому что опасность велика и близка. Если бы это было сделано, под угрозой оказался бы сам Британский Трон»37.
Для того чтобы эта убийственная, если не прямо клеветническая статья появилась именно в Globe, имелись веские основания. Эта газета выражала взгляды консервативной партии и время от времени печатала правительственные сообщения; ее целевой аудиторией были образованные классы. В 1917 году она контролировалась промышленным магнатом Максом Эйткеном, который, будучи владельцем газеты Daily Express, годом ранее сыграл ключевую роль в падении либерального правительства Эскуита. Эйткен был также ведущим сторонником нового коалиционного правящего правительства Дэвида Ллойд-Джорджа. Чтобы вознаградить Эйткена за поддержку, Ллойд-Джордж возвел его в пэрское достоинство и добился дарования ему титула барона Бивербрука.
Как ни странно, наиболее оголтелый выпад против царицы Александры не попал в папку с газетными вырезками и надписью «Брожение в стране», которую лорд Стэмфордхэм давал читать королю. Возможно, ее провокационный тон был сочтен слишком резким – ведь Александра как-никак была его двоюродной сестрой. Но из этой статьи, поскольку она была своего рода завуалированным рупором Ллойд-Джорджа, становится ясно, что позиция британского правительства по вопросу предоставления убежища семье Романовых, несмотря на демонстративную благорасположенность, была с самого начала полностью негативной. Оттого еще горше понимать, что единственная телеграмма с выражением теплых чувств, которую послал ему его британский кузен и друг король Георг, так никогда и не дошла до Николая.
* * *
Тем временем в России сэр Джордж Бьюкенен по-прежнему обсуждал с Керенским возможную дату отъезда царской семьи. Керенский сообщил Бьюкенену, что на следующий день он заедет к царю в Царское Село, но что
«он не думает, что Император сможет отбыть в Англию, по крайней мере, в ближайший месяц. Было бы затруднительно позволить ему выехать до тех пор, пока не будут изучены конфискованные документы, и Керенский надеется, что я не буду просить мое правительство торопить его (царя. – Прим. ред.) отъезд. Я сказал, что не имею такого намерения, хотя мы оба, естественно беспокоимся о том, чтобы для обеспечения безопасности Его Величества были приняты все необходимые меры»38.
Керенский намекнул, что, возможно, имеются документы, изобличающие прогерманские симпатии царицы и ее участие в заговоре с целью добиться подписания с Германией сепаратного мира. В результате Николая и Александру в Царском Селе временно разлучили, и пока шло следствие, они могли встречаться только за едой.
В телеграмме Бьюкенена поражает то, что она была отправлена Бальфуру 9 апреля, то есть через три дня после того, как король и его правительство начали давать задний ход; в момент, когда от решимости Британии дать убежище царской семье уже не осталось практически ничего. Почему Бьюкенена держали в неведении об этом? Опубликованное при невыясненных обстоятельствах почти незаметное, но крайне важное письмо заместителя Стэмфордхэма – помощника личного секретаря короля сэра Клайва Уигрэма – представляется совершенно убийственным в своей прямой и откровенной оценке ситуации:
«Возможно, до вас доходили слухи, будто Император и Императрица России вместе со множеством Великих Князей должны прибыть в Англию, чтобы обрести здесь убежище. Само собой, Короля обвиняли в том, что он пытается добиться этого для своих близких друзей. Однако на самом деле Его Величество с самого начала выступал против этого предложения и просил своих министров выбросить его в корзину. Я не думаю, что Романовы действительно приедут, но если это произойдет, то не благодаря Королю, а благодаря нынешнему Кабинету военного времени»39.
10 апреля король настолько категорично изъявил желание предельно ясно изложить свое мнение правительству, что лорд Стэмфордхэм, вооружившись своей папкой с газетными вырезками, отправился из Виндзорского замка, где проводила пасхальные праздники королевская семья, в резиденцию премьер-министра на Даунинг-стрит, 10, дабы встретиться лицом к лицу с Дэвидом Ллойд-Джорджем. На этой встрече Стэмфордхэм яростно защищал позицию Георга и «старался донести до него [Ллойд-Джорджа] твердое мнение Короля, что Император и Императрица России не должны приезжать в нашу страну». Пусть король некогда выразил Николаю свою поддержку – теперь ситуация изменилась кардинальным образом, утверждал он; общественное мнение настроено резко против этой идеи; Стэмфордхэм подчеркнул, что король каждый день получает письма, «и анонимные, и подписанные, как от людей, ему неизвестных, так и от своих друзей, письма, в которых содержится резкая критика имеющегося плана, авторство которого, что бы ни утверждало Правительство, наверняка «будет целиком приписано Королю [курсив мой. – Авт.]»40.
Для защиты королевской чести, настаивал Стэмфордхэм, необходимо было сделать много больше. «Даже если бы Правительство публично объявило, что ответственность за приезд сюда И[х] И[мператорских] В[еличеств] целиком лежит на нем, НАРОД ответил бы, что это было сделано для того, чтобы прикрыть Короля». Георг не желал, чтобы вся ответственность была переложена лично на него – и, если уж на то пошло, не хотел идти на такой риск. «Правительство Его Величества – настаивал Стэмфордхэм, – должно отозвать прежде данное им согласие»41. Ллойд-Джордж согласился, что для Романовых юг Франции мог бы быть лучшим местом, чем Англия, и сказал, что, что поднимет этот вопрос перед премьер-министром Франции Александром Рибо во время их предстоящей встречи; сказал он также, что его министр иностранных дел, Артур Бальфур, запросит мнения Френсиса Берти, британского посла в Париже.
Сразу после разговора с Ллойд-Джорджем Стэмфордхэм встретился с Бальфуром и с некоторым удивлением узнал, что сэр Джордж Бьюкенен по-прежнему «считает само собой разумеющимся, что Император и Императрица должны приехать в Англию и что они не могут выехать немедля только из-за задержки, связанной с выяснением каких-то деталей». Разве посла «не следовало проинформировать, что весь этот вопрос сейчас пересматривается и что наше прежнее Соглашение более не обязывает нас ни к чему?» – спросил он. Бальфур согласился, что надо незамедлительно телеграфировать в Петроград.
В ее позднейших мемуарах дочь Бьюкенена Мерил утверждает, что ясно запомнила тот момент, когда в британское посольство в Петрограде прибыла срочная телеграмма. «У меня плохие новости из Англии, – сказал ее отец, и голос его прозвучал глухо и безжизненно. – Они отказываются позволить Императору приехать»42. «Это было 10 апреля», – утверждала она, но этого просто не может быть43. Я долго и упорно пыталась разыскать эту неоднократно упомянутую телеграмму от 10 числа, но не смогла найти в официальных архивных делах подобной МИДовской депеши сэру Джорджу Бьюкенену, датированной именно этим числом, хотя среди них есть телеграмма, касающаяся писем королевы-матери ее сестре Дагмар. Телеграмма Бьюкенену, в которой сообщалось, что правительство изменило свою точку зрения, была отправлена в Петроград 13 апреля в 16:00 с пометкой «Лично в руки, строго секретно» и, вероятно, добралась до адресата только на следующее утро – то есть 14-го.
В этой одобренной лордом Хардинджем и Ллойд-Джорджем телеграмме излагались причины, вызывающие у правительства серьезное беспокойство:
«Имеются признаки, свидетельствующие о том, что в стране набирает силу влиятельное антимонархическое движение, причем планируются также и личные нападки на Короля… Есть мнение, что, если в Англию прибудет Император, масштаб этого движения может стать угрожающим. Надо также понять, не ослабит ли присутствие в нашей стране Императора нашу позицию на переговорах с новым Правительством России… Пожалуйста, сообщите мне, что вы об этом думаете, пока что ничего более не говорите об этом вопросе Российскому Правительству, разве что они поднимут его сами»44.
Сэра Джорджа очень огорчило это изменение намерений правительства, но к 15 апреля он и сам начал с сожалением понимать целесообразность решения, принятого в Лондоне, ибо постепенно уяснил те отдаленные политические последствия, которые мог бы иметь приезд императорской семьи в его страну. Накануне он принимал в Петрограде двух депутатов Палаты общин от лейбористской партии, Уилла Торна и Джеймса О’Грейди. В частной беседе Торн сказал ему, что «если бы мы предложили Его Величеству убежище в Англии, последствия могли бы быть очень серьезными» – это, несомненно, была завуалированная угроза леворадикальных волнений. А что, если бы это была инициатива Временного правительства, а не приглашение от самих британцев? – с надеждой спросил сэр Джордж. Торн ответил: «Мы ни при каких обстоятельствах не должны позволять Царю останавливаться в Англии, пока идет война»45. Вскоре после этого на званом ужине для британской колонии в Москве другой депутат-лейборист высказался еще более откровенно: «Люди поговаривают, что Царь собирается в Англию. Ну так позвольте мне сказать вам сразу, что это не так. Если он недостаточно хорош для России, то он недостаточно хорош и для нас»46.
Но даже несмотря на то что официальная британская инициатива предоставить убежище Романовым была отозвана, сэр Джордж Бьюкенен продолжал искать альтернативное решение этого вопроса. Почему Временное правительство не может позволить царю «уехать в Ливадию, как, насколько я понимаю, он и хотел?» – спросил он князя Львова. По его мнению, «было бы очень легко изолировать его там, а также обеспечить его защиту». «Такая поездка была бы сопряжена со слишком большим риском», – ответили Бьюкенену. Правительство Львова все еще надеялось отправить царя в Англию. Но к этому времени уже и сам посол беспокоился по поводу реакции «крайне левых партий» на такую возможность. «Если бы только французское правительство дало свое согласие, с нашей точки зрения, это было бы куда лучше, – телеграфировал он в Лондон. – Возможно, стоило бы узнать их мнение на этот счет?»47
Заместитель британского министра иностранных дел лорд Сесил подтвердил, что к Франции уже обращались с этим вопросом48. Лорд Хардиндж отправил британскому послу в Париже Френсису Берти конфиденциальное письмо, подкрепленное к тому же личным посланием Стэмфордхэма, написанным по поручению короля. Британское правительство оказалось в «крайне неловком положении». Король не хотел бы оказывать царю «холодный прием», объяснил Хардиндж, так не могли бы французы вступить в игру и спасти положение?49
Увы, вскоре все надежды на благополучный исход были разбиты. Французы были не только безразличны к судьбе Романовых, но даже проявляли открытую враждебность к ним. Многие в правящих кругах Франции с восторгом приняли свержение царя, найдя в этом исторические параллели с французской революцией 1789 года; подобно британцам, французы в апреле также послали в Россию депутацию делегатов-социалистов, чтобы поздравить новое правительство. А президент Франции Раймон Пуанкаре, как и его британские коллеги, опасался, что революция может оказать негативный эффект на военные усилия России50. Так что никто не удивился, когда Френсис Берти написал Бальфуру: «Слава Богу, что от этой идеи отказались».
«Не думаю, что экс-Императора и его семью встретили бы во Франции тепло. Императрица – грязная немка не только по рождению, но и по своим симпатиям. Она сделала все, чтобы достичь соглашения с Германией. Ее здесь считают преступницей или преступной безумицей, и экс-Императора также считают преступником из-за того, что он был слаб и плясал под ее дудку»51.
Раз уж столь остервенелая враждебность к Александре высказывалась даже в дипломатических кругах, было очевидно, что Николай и Александра превратились в своего рода политический «чемодан без ручки», изгоев, с которыми никто не хотел иметь дела. К концу апреля, всего через шесть недель после того, как революция лишила их власти, бывший император и бывшая императрица превратились в персон нон грата по всей Европе. «Мы ищем для них убежище, – писал лорд Хардиндж Берти в Париж, – но я не вижу, где им были бы рады. Я вполне понимаю, что французам они нужны не больше, чем нам, но здесь ситуация была бы намного более сложной, чем во Франции»52.
Между тем в России императорская семья и Временное правительство продолжали ожидать известий об эвакуации, не ведая, что британское предложение уже утратило силу и что бывшие царь и царица стали париями в глазах остальной Европы. И тем не менее неутихающие слухи, упорно ходящие уже 100 лет, говорят о том, что в самые первые дни после революции у британцев действительно имелись какие-то предварительные планы эвакуации.
Назад: Глава 3 «Причиной всему этому – Алики, Ники же оказался слаб»
Дальше: Глава 5 «Порт Романофф на мурманской железной дороге»
