XIII
На взлетной площадке, расположенной на крыше Белого Дома, его встретил Дон Фестенбург, бледный и заикающийся от волнения.
– Г-где вы были, доктор? Вы никому не сообщили, что уехали из Чиенны; мы думали, что вы где-то здесь. – Он шагал впереди Эрика, направляясь к ближайшему входу в здание.
Эрик, с искусственным сердцем в портфеле, следовал за ним.
У дверей спальни Секретаря их встретил Тигарден, он выглядел изможденным.
– Какого черта, доктор, где вы были?
«Я пытался положить конец войне», – подумал Эрик. Вслух он просто спросил: – До какой температуры вы смогли его заморозить?
– Обмен веществ почти полностью приостановлен; вы думаете, я не знаю, как поступать в таких случаях? У меня есть инструкция, которая вступает в действие автоматически с того момента, как он теряет сознание или умирает и не может быть оживлен. – Он вручил Эрику листы бумаги.
С первого взгляда Эрик заметил этот основной и важнейший параграф инструкции. Никаких искусственных органов. Ни при каких обстоятельствах. Даже если это единственный шанс для выживания Секретаря Молинари.
– Это обязательно? – спросил Эрик.
– Мы консультировались у верховного прокурора, – сказал Тигарден. – Да вы, конечно, знаете, что любой искусственный орган можно трансплантировать только по письменному разрешению пациента.
– Почему он это сделал?
– Я не знаю, – сказал Тигарден. – Вы не попытаетесь его оживить без применения искусственного сердца, которое, как я вижу, вы захватили с собой? Это единственное, что нам осталось. – Его голос был полон горечи и безнадежности. – То есть ничего. Он жаловался на сердце незадолго до того, как вы пропали; говорил вам, я сам это слышал, что он почувствовал, как лопнула его аорта. А вы просто ушли. – Он осуждающе посмотрел на Эрика.
– В этом вся сложность лечения ипохондриков, – сказал Эрик, – никогда не знаешь, что принимать за чистую монету.
– Ладно, – с прерывистым вздохом сказал Тигарден, – и все-таки я этого не понимаю.
Повернувшись к Фестенбургу, Эрик спросил:
– Что с Френекси? Он знает?
С едва уловимым оттенком нервозности Фестенбург ответил:
– Конечно.
– И как он отреагировал?
– Выразил соболезнование.
– Я полагаю, вы не допустите прилета сюда новых кораблей с Лилистар?
Фестенбург сказал:
– Доктор, ваше дело лечить вашего больного, а не заниматься политикой.
– Ходу моего лечения очень помогло бы, если бы я знал…
– Доступ в Чиенну прекращен, – уступил Фестенбург. Ни одному кораблю, кроме вашего, не было разрешено приземлиться здесь после того, как это произошло.
Эрик подошел к кровати и посмотрел на Джино Молинари, затерявшегося среди переплетения проводов и приборов, поддерживающих его температуру и измеряющих сотни параметров по всему телу. Грузная короткая фигура была едва видна; его лицо почти полностью скрывало совсем недавно разработанное устройство, отслеживающее мельчайшие изменения в работе головного мозга. Именно мозг необходимо было сохранить любой ценой. Можно восстановить все, кроме него.
Восстановить можно все – если воспользоваться запрещенными Молинари искусственными органами. В этом было все дело. Упрямство замкнувшегося на идее самоуничтожения невротика отбросило медицину на столетие назад.
Одного взгляда на раскрытую грудную клетку лежащего перед ним человека было достаточно, чтобы понять – положение безнадежно. В областях, не связанных с трансплантацией, Эрик был не более компетентен; чем Тигарден. Вся его работа была основана на возможности замены выбывших из строя органов.
– Давайте еще раз посмотрим этот документ. – Он снова взял бумагу у Тигардена и изучил ее более внимательно. Безусловно, такой умный и предусмотрительный человек, как Молинари, должен был предоставить какую-то альтернативу пересадке. Он просто не мог этого не сделать.
– Приндла уже известили, – сказал Фестенбург. – Он стоит наготове перед телевизионной камерой, чтобы выступить когда, или если, станет ясно, что оживить Молинари не удастся. – Его голос звучал неестественно безразлично; Эрик взглянул на него, пытаясь понять, какие чувства испытывает в действительности этот человек.
– Что вы думаете об этом параграфе? – спросил Эрик, показывая Тигардену документ. – О вводе в действие робота-двойника, которого Молинари использовал в видеофильме. О показе его по телевидению сегодня вечером.
– Что вы имеете в виду? – спросил Тигарден, перечитывая параграф. – Передачу речи по радио мы конечно устроим. Что касается самого двойника, то я совершенно не представляю, что с ним сейчас. Может быть, Фестенбург знает. – Он вопросительно повернулся к Фестенбургу.
– Этот параграф, – ответил тот, – не имеет никакого смысла. Буквально. Например, мы не имеем понятия, на что способен этот робот, лежащий в настоящее время в замороженном состоянии. Мы не сможем разобраться, что имел в виду Молинари, у нас слишком мало времени. В этой проклятой инструкции сорок три параграфа; мы не в состоянии выполнить их все одновременно, разве нет?
– Но вы знаете, где…
– Да, – перебил Эрика Фестенбург, – я знаю, где хранится робот.
– Выведите его из законсервированного состояния, активируйте его, как написано в инструкции, которая, как вам известно, обязательна для выполнения.
– Активировать его – и что дальше?
– Он скажет вам это сам, – ответил Эрик. «И будет говорить еще годы и годы, – добавил он про себя. Потому что в этом – весь смысл документа. Не будет никакого объявления о смерти Джино Молинари, потому что, как только робот-двойник будет активирован, это будет не соответствовать действительности. И, мне кажется, ты знаешь об этом, Фестенбург».
Они молча обменялись взглядами.
Обращаясь к сотруднику Секретной службы, Эрик сказал:
– Я хочу, чтобы четверо из вас сопровождали его, пока он будет заниматься активацией. Простая предосторожность, но я надеюсь, что вы поддержите меня в этом.
Сотрудник кивнул и сделал знак группе своих коллег; они встали за Фестенбургом, который выглядел растерянным и слегка испуганным. Он нехотя отправился выполнять поручение, четверо агентов последовали за ним.
– Что вы думаете еще об одной попытке хирургического вмешательства? – спросил доктор Тигарден. – Вы не хотите попробовать? Пластиковый заменитель может…
– Молинари в данной временной последовательности, – сказал Эрик, – почти полностью изношен. Вы не согласны? Для него настало время выйти из нее, он хочет именно этого. Нам необходимо признать этот факт, как бы мы этому не противились. Молинари основал династию, состоящую из него самого.
– Эта копия Молинари не может занять его место, – запротестовал Тигарден. – Это машина, а закон запрещает…
– Вот почему Молинари отказывался использовать искусственные органы. Он не может проделывать то, что делал Вирджил, заменяя один орган за другим, потому после этого он мог стать уязвимым с точки зрения этого закона. Но теперь это уже неважно. – Он подумал про себя: «Приндл не является наследником и преемником Мола, и Дон Фестенбург тоже, как бы ему этого ни хотелось. Я не думаю, что династия будет вечной, но, по крайней мере, этот удар она вынесет. А это уже не мало».
После паузы Тигарден сказал:
– Вот зачем его хранили в законсервированном состоянии. Теперь я понимаю.
– И он выдержит любую проверку, которую вы захотите предпринять. Вы, или министр Френекси, или любой другой, включая Фестенбурга, который догадался обо всем еще раньше меня, но не смог ничего поделать. Вот что выделяет это решение из всех других; даже зная, что происходит, вы все равно ничего не можете изменить. Это доведенная до логического конца концепция политического маневрирования. Ужасался ли он задуманным? Или восхищался? Он еще не успел разобраться. Это было слишком неожиданное решение, этот тайный сговор Молинари с самим собой. Эти манипуляции с бесчисленными рождениями заново, проведенные со свойственной только ему ошеломляющей быстротой.
– Но, – запротестовал Тигарден, – этим самым другой временной континум остается без Секретаря ООН. Что мы приобретаем в этом случае, если…
– Тот, кого пошел активировать Дон Фестенбург, – сказал Эрик, – наверняка происходит из мира, в котором Мола не выбрали на этот пост. В котором он потерпел поражение, и Секретарем ООН стал кто-то другой. Таких миров, если принять во внимание минимальный перевес, полученный Молом над своим соперником при голосовании, должно быть достаточно много.
В том другом мире отсутствие Мола не будет иметь большого значения, поскольку там он просто еще один побежденный политический деятель, возможно, даже уже отошедший от борьбы. Как раз в том состоянии, чтобы быть свежим и отдохнувшим. Готовым наброситься на министра Френекси.
Задумано превосходно, решил Эрик. Мол знал, что его изношенное тело рано или поздно дойдет до состояния, исключающего всякую возможность восстановления любым способом, кроме замены органов на искусственные. Какой бы из него был политический стратег, если бы он не задумывался о том, что будет после его смерти? Без этого он был бы просто вторым Гитлером, который не хотел, чтобы страна его пережила.
Эрик еще раз просмотрел оставленный Молом документ. Все было изложено предельно ясно. Следующего Молинари было абсолютно необходимо вводить в действие. А этот следующий, в свою очередь, позаботится о том, чтобы обеспечить замену себе. Теоретически это могло продолжаться до бесконечности.
Могло ли?
Все Молинари, во всех временных континумах, стареют с одной и той же скоростью. Это может продолжаться лет тридцать-сорок. Самое большее.
Но этого достаточно, чтобы вывести Землю из войны.
И это было единственным, что имело значение для Мола. Он не пытался стать вечным, бессмертным.
Он был просто заинтересован в выполнении своего долга. То, что произошло с Франклином Д. Рузвельтом в последнюю мировую войну, не должно было произойти с ним. Молинари выучился на ошибках прошлого, и действовал соответственно. Он нашел блестящее и яркое, присущее только ему решение данной политической проблемы.
Это объясняло, почему форма Секретаря ООН и газеты, показанные ему Фестенбургом, были поддельными.
Без этого они вполне могли оказаться реальностью.
Уже одно это оправдывало то, что сделал Молинари.
Часом позже Джино Молинари вызвал его в свой кабинет.
Раскрасневшийся, источающий юмор Мол в новой с иголочки форме сидел, откинувшись в кресле и не торопясь рассматривал Эрика.
– Так, значит, эти негодники не хотели меня оживлять, – прогрохотал он и рассмеялся. – Я знаю, что вам пришлось на них надавить, Свитсент; я все это предвидел. Здесь не было ничего случайного. Вы верите мне? Или вы думаете, что оставалась щель, в которую они могли ускользнуть, особенно этот Фестенбург – он очень умен, знаете ли. Я им просто восхищаюсь. – Он рыгнул. – Послушайте меня. Это Дону не по зубам.
– Мне кажется, у него почти получилось, – сказал Эрик.
– Да, – согласился Молинари, став серьезным. – Почти. Но в политике всегда так. Именно это и делает ее интересной. Кому нужно что-то гарантированное? Только не мне. Кстати, эти видеоролики уже передаются, как и планировалось; я уже отослал беднягу Приндла обратно в его подвал, или где он там обретается. – Молинари снова расхохотался.
– Я правильно думаю, что в вашем мире…
– Мой мир здесь, – оборвал его Молинари; заложив руки за голову, он покачивался в кресле, глядя на Эрика незамутненным взглядом.
– В параллельном мире, откуда вы пришли… – произнес Эрик…
– Чушь!
– Вы потерпели поражение в борьбе за пост Секретаря ООН; это правда? Мне просто интересно. Я не собираюсь обсуждать это с кем бы то ни было.
– Если вы соберетесь, – сказал Молинари, – я прикажу Секретной службе утопить вас в Атлантическом океане. Или выбросить в открытый космос. – Он помолчал. – Я был избран, Свитсент, но эти недоноски вышибли меня из кабинета, сварганив билль о недоверии. В связи с Договором о Мире. Конечно, они были правы; я не должен был в это ввязываться. Но кому охота иметь дело с четырехрукими блестящими жуками, которые не умеют даже разговаривать толком и которым приходится вечно таскать с собой переводной ящик, наподобие ночного горшка?
– Теперь вы знаете, – настороженно сказал Эрик, – что это необходимо. Достичь взаимопонимания с ригами.
– Конечно. Но теперь это легче понять. – Глаза Мола стали темными и внимательными. – Что у вас на уме, доктор? Давайте посмотрим. Как это тзни говорили в двадцатом веке? Постучим по крыше и посмотрим не выскочит ли… какая-то штуковина.
– В Тиуане все подготовлено для вашего контакта с ригами.
– Черт, я не собираюсь в. Тиуану; это грязный городишко – там только по бабам таскаться, тринадцатилетним. Даже моложе, чем Мэри.
– Значит вы знаете про Мэри? – Неужели она была его любовницей и в параллельном мире!
– Он нас представил друг другу, – вежливо сказал Молинари. – Мой лучший друг, назвал он меня. Тот, которого сейчас хоронят, или что они там делают с трупом. Это меня не интересует, лишь бы его не было здесь. У меня уже есть один, этот, весь изрешеченный пулями, в контейнере. С меня довольно одного; они действуют мне на нервы.
– Что вы с ним собираетесь делать?
Молинари обнажил зубы в широкой усмешке.
– Вы, кажется, не поняли, верно? Это предыдущий. Тот, который был перед только что умершим. Я не второй; я третий. – Он приложил руку к уху. – А теперь послушаем, что там у вас – я жду.
– Гм, вам необходимо отправиться в Тиуану к Вирджилу Акерману. Это не должно вызвать подозрения. Мое дело устроить вашу встречу так, чтобы вы могли спокойно поговорить. Я думаю, мне это удастся. Если, конечно…
– Если Корнинг, главный резидент Лйлистар в Тиуане, не доберется до вашего рига первым. Слушайте, я отдам приказ Секретной службе его нейтрализовать. Пока лилистарцы будут его вызволять, пройдет достаточно времени. Мы можем сослаться на их деятельность по отношению к вашей жене, на то, что они сознательно сделали ее наркоманкой. Это будет хорошим предлогом. Вы согласны? Да? Нет?
– Это подойдет. – Он снова почувствовал себя совершенно измотанным, даже больше, чем прежде. «Этот день никогда не кончится», – подумал он; прежняя тяжелая ноша снова пригибала его к земле.
– Я, кажется, вас не слишком воодушевил, – сказал Молинари.
– Напротив. Просто я смертельно устал. – А ведь еще надо ехать обратно в Тиуану, чтобы доставить в ТМК Дег Дал Ила из его комнаты в гостинице «Цезарь»; впереди еще столько дел.
– Кто-нибудь доставит, – проницательно сказал Молинари, – этого рига из гостиницы в ТМК вместо вас. Дайте мне адрес, и я прослежу, чтобы все было в порядке. Вам не нужно больше ничего делать – напейтесь или подыщите себе новую подружку. Или примите еще порцию Джи-Джи 180 и сделайте еще один визит в будущее. Найдите способ развлечься. Как себя чувствует ваша наркомания? Покончили с ней, как я вам советовал?
– Да.
Молинари поднял свои густые брови.
– Черт побери. Любопытно; я думал, что это невозможно. Вам помог ваш контакт с ригами?
– Нет, я получил антидот из будущего.
– Как идет война? Я в отличие от вас не перемещаюсь во времени по вертикали, я двигаюсь только вбок, по параллельным мирам.
– События развиваются не лучшим образом.
– Оккупация?
– Большая часть территории Земли.
– А что со мной?
– Похоже, вам удалось ускользнуть в Вашин-35. Вы продержались довольно долго в надежде на помощь армии ригов.
– Я полагаю, на это у меня были причины, – решил Молинари. – Как ваша жена, Катерине?
– Антидот…
– Я имею в виду ваши отношения с ней.
– Мы разводимся. Это решено.
– Хорошо, – деловито кивнул Молинари. – Напишите для меня адрес, а в обмен я напишу вам одно имя и адрес. – Он взял ручку и бумагу и быстро написал что-то. – Родственница Мэри. Двоюродная сестра. Играет на второстепенных ролях в телесериалах. Девятнадцать лет. Не слишком молода?
– Противозаконно.
– Об этом можете не беспокоиться. – Он перекинул Эрику записку. Она осталась лежать на столе. – В чем дело? – закричал на него Молинари. – Пристрастие к этому наркотику настолько затуманило ваши мозги, что вы не способны уразуметь, что у вас только одна жизнь, и она движется только вперед, а не вбок и не назад? Вы ждете, что вернется прошлый год или чего-то в этом роде?
Эрик дотянулся до записки.
– Вы совершенно правы. Я уже давно жду прошлого года. Но, кажется, он уже не вернется.
– Не забудьте сказать, что это я вас послал, – скдзал Молинари и широко улыбнулся, наблюдая, как Эрик складывает записку в бумажник.
Была ночь, Эрик шел по темной боковой улочке, держа руки в карманах и раздумывая, не сбился ли он с дороги. Он не был в Пасадене, Калифорния, уже много лет.
Перед ним темным пятном на фоне ночного неба показалось жилое здание, окна горели в темноте, как глаза какого-то животного. «Глаза, – подумал Эрик, – это зеркало души, но дом есть дом. Что скрывается за ними? Пухленькая – а может и не пухленькая – черноволосая девушка, чьи претензии ограничиваются ролью в двух-трехминутных сюжетах коммерческой рекламы или в чем-то наподобие этого, о чем упомянул Молинари. Которая нужна, чтобы помочь подняться на ноги после болезни, пародия на супружество, взаимопомощь и защиту».
Он вспомнил о Филис Акерман и их недавней беседе по дороге в Вашин-35. «Если я действительно хочу просто заново воспроизвести очередной слепок образца супружества, запечатленного в моем подсознании, мне нужно обратиться к ней; Филис достаточно похожа на Кэти, чтобы мне понравиться. И это мы оба понимаем. И достаточно непохожа, чтобы казаться – просто казаться – чем-то новым. – Внезапно его захватила одна мысль. – Эта девушка из Пасадены; я не сам ее выбрал. Это сделал Молинари. Поэтому есть шанс избавиться от старого клише. И я получу что-то по настоящему новое, а не кажущееся таким».
Отыскав вход в здание, он вытащил сложенную записку, прочитал еще раз имя, нашел нужную ему кнопку среди множества расположенных на большой медной плите и позвонил с решительностью, заимствованной им у Молинари.
Минуту спустя из громкоговорителя раздался приглушенный голос, и на крошечном экране, вделанном в стену над рядом кнопок, появилось изображение девушки.
– Да? Кто это? – На таком смехотворно мелком экране разобрать черты лица было невозможно – оно ему ничего не говорило. Но голос был грудной и мягкий, и хотя в нем присутствовало беспокойство, вполне естественное для одинокой девушки при таких обстоятельствах, в нем чувствовалась теплота.
– Джино Молинари попросил меня заглянуть к вам, – сказал Эрик.
– О! – голос прозвучал взволнованно. – Заглянуть ко мне? Вы уверены, что не ошиблись? Мы встречались только один раз и то случайно.
– Можно мне зайти на минуту, мисс Гарабальди? – спросил Эрик.
– Гарабальди это мое старое имя, – сказала девушка. – Мое имя, под которым я выступаю в телевизионных программах – Гарри. Патриция Гарри.
– Впустите меня, – сказал Эрик. – Прошу вас.
Дверь загудела; он толкнул ее и очутился в фойе.
Когда Эрик поднялся на лифте на пятнадцатый этаж и был у ее двери, готовый постучать, он обнаружил, что дверь приоткрыта.
Патриция Гарри, в цветастом переднике и с заплетенными в две косы темными волосами, встретила его улыбкой. У нее было тонкое лицо, сужающееся к подбородку, безупречной формы и темные настолько, что казались черными, губы. У нее были правильные черты лица, очерченные с такой точностью, что могли служить образцом симметрии и соразмерности. Он понял, почему она попала на телевидение: лицо, наподобие этого, освещенное пусть даже имитацией восхищения пивным праздником на Калифорнийском побережье, способно было пробрать любого зрителя. Она не была просто красива – она была уникальна. Когда Эрик смотрел на нее, у него появилась уверенность, что ее ждет впереди головокружительная карьера, если не помещает война.
– Привет, – весело сказала она, – кто вы?
– Эрик Свитсент. Я из медицинского персонала Секретаря. «Или был в нем, – подумал он, – до сегодняшнего дня». Можем мы выпить кофе и немного поговорить? Для меня это очень важно.
– Какой странный визит, – сказала Патриция Гарри. – Но почему бы и нет? – Она круто развернулась, при этом ее длинная мексиканская юбка всколыхнулась, и пошла через прихожую на кухню; Эрик последовал за ней. – Вода уже почти закипела. Зачем Молинари просил вас зайти? Какая-нибудь особенная причина?
Возможно ли, чтобы подобная девушка не сознавала, насколько важную причину для визита составляет она сама?
– Видите ли, я живу здесь, в Калифорнии. В Сан-Диего. – Он подумал: «И полагаю, что работаю теперь тоже здесь, в Тиуане. Опять». Я хирург по пересадке искусственных органов, мисс Гарри. Или Пэт. Можно называть вас Пэт? – Он сел за стол, облокотившись локтями сцепленных рук на его грубую неровную поверхность.
– Если вы хирург по пересадке, – сказала Патриция Гарри, доставая из буфета чашки, – то почему вы не на военном спутнике или не в госпитале?
Он почувствовал, что земля уходит у него из под ног.
– Я не знаю.
– Сейчас, знаете, идет война. – Стоя к нему спиной, она добавила: – Парня, с которым я была, искалечило, когда риги разбомбили его крейсер. Он сейчас в госпитале на базе.
– Я ничего не могу сказать, кроме того, что вы указали, возможно, на самое слабое звено в моей жизни. На то, почему она не имеет того смысла который ей следовало бы иметь.
– И кого же вы в этом вините? Всех, кроме себя?
– Временами мне кажется, – сказал Эрик, – что поддержание жизни Джино Молинари тоже вносит определенный вклад в наши военные усилия. – Но, в конце концов, он начал этим заниматься совсем недавно и только благодаря усилиям Вирджила Акермана, а отнюдь не своим.
– Мне просто любопытно, – сказала Патриция. – Мне казалось естественным, что хороший хирург должен стремиться на фронт, где для него есть настоящая работа. – Она разлила кофе в две пластиковые чашки.
– Да, вам должно так казаться, – сказал он, чувствуя, насколько безнадежной была его попытка. Ей девятнадцать лет, почти в два раза меньше, чем ему, а она лучше понимает, что правильно и что следует делать. Обладая таким свойством, она сама устроит свою жизнь и карьеру, она не нуждается в посторонней помощи. – Вы хотите, чтобы я ушел? – спросил он. – Если да, то просто скажите прямо, и я уйду.
– Вы только пришли; конечно я не хочу, чтобы вы уходили. Мистер Молинари не прислал бы вас ко мне, если бы у него не было для этого веских оснований. – Она критически его осмотрела, усаживаясь напротив. – Я двоюродная сестра Мэри Райнеке, вау это известно?
– Да, – он кивнул. «И у тебя тоже сильный характер», – подумал он. – Пэт, – обратился он к ней, – поверьте, что я сделал сегодня нечто такое, что имеет значение для всех нас, хотя это и не связано с медициной. Можете вы этому поверить? Если да, мы можем продолжить.
– Я поверю всему, что вы скажете, – с беспечностью девятнадцатилетней девушки ответила она.
– Вы видели сегодня вечером по телевизору обращение Молинари?
– Я посмотрела его немного. Очень интересно. Он выглядел настолько больше…
«Больше. Да, – подумал он, – это подходящее слово».
– Приятно видеть его снова в прежней форме. Но я должна признаться – вся эта декламация, вы понимаете, что я имею в виду, эта его напыщенная манера, горящие глаза – это для меня скучно. Я включила вместо этого проигрыватель. – Она оперлась подбородком на ладонь. – Знаете что? Это надоело мне до смерти.
В гостиной зазвонил видеофон.
– Извините. – Пэт Гарри встала и выпорхнула из кухни. Он молча сидел, не думая почти ни о чем, кроме висящего на нем старого груза усталости, когда она внезапно появилась вновь.
– Вас. Доктора Эрика Свитсента, это ведь вы?
– Кто это? – Он пытался подняться, чувствуя, как сердце сдавливает свинцовая тяжесть.
– Белый дом.
Он подошел к видеофону.
– Алло, это доктор Свитсент.
– Минуту. – Экран опустел. Затем на нем появился Джино Молинари.
– Так, доктор. Они добрались до вашего рига.
– Боже, – вырвалось у него.
– Все что мы увидели, когда вошли, это был ваш хваленый риг. Мертвый. Кто-то из них, должно быть, видел, как вы входили. Плохо, что вы не отвезли его прямо в ТМК. Вместо этой гостиницы.
– Теперь я это понимаю.
– Послушайте, – отрывисто сказал Молинари. – Я звоню вам, потому что знаю, вам будет интересно это узнать. Но не слишком вините себя. Эти ребята с Лилистар профессионалы. Это могло случиться с каждым. – Он наклонился ближе к экрану и с ударением произнес: – Это не настолько важно; есть и другие возможности вступить в контакт с ригами, три или четыре – мы как раз решаем, как лучше ими воспользоваться.
– Это можно говорить по видеофону?
Молинари сказал:
– Френекси и его компания только что отбыли на Лилистар, убрались так быстро, как только сумели. Поверьте моему слову, Свитсент, они знают. Так что наша задача действовать быстро. Мы рассчитываем вступить в связь с правительством ригов в течение двух часов; при необходимости будем вести' переговоры по открытому радиоканалу, пусть подслушивают. – Он взглянул на часы. – Я должен кончать разговор. Вы остаетесь на своей должности. – Экран погас. В лихорадочной спешке Молинари перешел к выполнению следующей задачи. Он не мог позволить себе сидеть и сплетничать. Вдруг экран снова загорелся; перед Эриком опять был Молинари. – Запомните, доктор, вы выполнили то, что от вас требовалось; вы вынудили их выполнить мое завещание, эти десять страниц, которые они перекладывали с места на место, пока вы не приехали. Если бы не вы, меня бы здесь сейчас не было; я уже говорил вам это и не хочу, чтобы вы об этом забывали – у меня нет времени, чтобы повторять это снова и снова. – Он коротко усмехнулся, и изображение на экране снова погасло. На этот раз он больше не зажегся.
«Но провал есть провал, – сказал себе Эрик. Он вернулся на кухню и снова сел перед своей чашкой. Никто не произнес ни слова. – Из-за того, что я все испортил, – подумал Эрик, – лилистарцы получили дополнительное время, чтобы окружить нас и обрушиться на Землю со всеми своими силами. Миллионы человеческих жизней и, возможно, годы оккупации – вот цена, которую все мы заплатим. И все потому, что ему показалось хорошей идеей отвезти сегодня Дег Дал Ила в гостиницу „Цезарь“ вместо того, чтобы сразу привезти его в ТМК». – Потом ему пришло в голову, что в ТМК у них тоже есть, по крайней мере, один агент; они могли добраться до него и здесь.
«И что теперь?» – спрашивал он себя.
– Наверное, ты права, Пэт, – сказал он. – Наверное, мне следовало стать военным хирургом и работать на базе, в прифронтовом госпитале.
– Конечно, а почему нет? – ответила она.
– Совсем скоро, хотя ты этого еще не знаешь, фронт будет здесь, на Земле.
Она побледнела, но попыталась улыбнуться.
– Почему?
– Политики. Превратности войны. Ненадежные союзники. Сегодняшний союзник завтра оказывается врагом. И наоборот. – Он допил кофе и встал. – Удачи тебе, Пэт, в твоей телевизионной карьере и в твоей яркой, только начинающейся жизни. Надеюсь, что война не затронет тебя слишком сильно. «Война, которую я помог принести сюда», – добавил он про себя. – Пока.
Она осталась молча сцдеть за кухонным столом, отхлебывая свой кофе, пока он выходил через прихожую к двери, открывал ее и захлопывал за собой. Она даже не кивнула на прощанье; она была слишком испугана, ошеломлена тем, что он ей сообщил.
«Спасибо, Джино, – сказал он про себя, спускаясь на первый этаж. – Это была хорошая мысль; не твоя вина, что из этого ничего не вышло. Ничего, кроме более глубокого осознания того, как мало полезного я сделал и как много вредного».
Он шел пешком по темным улицам Пасадены, пока не заметил такси; он остановил его, сел и только после этого задумался, куда же ему ехать.
– Вы хотите сказать, что не знаете, где живете, сэр? – спросил автомат.
– Вези меня в Тиуану, – неожиданно сказал он.
– Слушаюсь, сэр, – сказал автомат и развернулся на юг.
Он бесцельно бродил, шаркая по тротуару, мимо маленьких, похожих на киоски, магазинчиков, расцвеченных неоновыми огнями, прислушиваясь к крикам уличных торговцев и наслаждаясь видом беспрестанно снующих машин самых разнообразных типов, от новейших автоматических такси до древних колесных автомобилей, сделанных когда-то в США и теперь на склоне лет оказавшихся здесь.
– Интересуетесь девочками, мистер? – мальчишка не старше одиннадцати схватил Эрика за рукав, пытаясь остановить. – Моя сестра, ей только исполнилось семь лет, и она еще ни разу не была с мужчиной, не сойти мне с места, если вы будете не первым.
– Сколько? – спросил Эрик.
– Десять долларов плюс стоимость комнаты, без комнаты плохо. Улица делает любовь чем-то грязным; после этого теряешь к себе всякое уважение.
– В этом есть доля правды, – согласился Эрик. Но не остановился.
С приближением ночи роботы-торговцы с их неуклюжими громадными лотками, тележками и корзинами постепенно покидали улицы Тиуаны; дневной люд и пожилые американские туристы уступали место другим. Спешащий куда-то мужчина грубо оттолкнул Эрика; девушка в свитере и тесной, готовой разойтись по швам юбке протиснулась мимо него, на мгновение их тела соприкоснулись… «Как будто, – подумал он, – мы уже давно знаем друг друга». И этот неожиданный обмен теплотой двух сомкнувшихся тел явился выражением глубочайшего и полного взаимопонимания между нами. Девушка прошла мимо и скрылась из глаз. Группа развязных молодых мексиканцев в меховых куртках с открытым воротом шла прямо на него, их приоткрытые рты создавали впечатление, что они задыхаются. Он осторожно уступил им дорогу.
«В. городе, где все позволено, – подумал Эрик, – и где все можно достать, чувствуешь себя снова ребенком, оказавшимся среди своих кубиков и игрушек, в центре вселенной, в которой любая вещь находится в пределах досягаемости вытянутой руки. Входная плата высока: она состоит в отказе от взрослости.» И все-таки ему нравилось здесь. Шум и суета вокруг были отголосками реальной жизни. Некоторые считают все здесь отвратительным; он – нет. Эти люди не правы. Беспокойные, блуждающие по городу стаи мужчин в поисках Бог знает чего не догадывались и не знали, что их стремление является выражением первородного зова самой протоплазмы. Это беспрестанное беспокойство когда-то вывело жизнь из моря на сушу; теперь, будучи уже земными существами, они продолжают скитаться по улицам, и он бродил вместе с ними с одной улицы на другую.
Перед ним был салон татуировок, современный и комфортабельный, весь залитый светом; его хозяин ловко орудовал электрической иглой, которая, почти не касаясь кожи, лишь поглаживая ее, сплетала на теле прихотливый узор.
«Как насчет татуировки? – спросил себя Эрик. – Что бы мне изобразить, какой сюжет или картина будут мне приятны в это время невзгод и лишений? Во время ожидания начала оккупации? Во время, когда все мы беспомощны и запуганы, когда мы забыли о своем мужском достоинстве?»
Он вошел в салон, сел в кресло и сказал:
– Вы можете написать у меня на груди что-нибудь вроде… – он задумался. Хозяин продолжал заниматься своим посетителем, толстым солдатом ООН, близоруко смотрящим перед собой. – Мне нужна картина, – решил Эрик.
– Выберите сами. – Ему передали громадный фолиант; он открыл наугад. Женщина с четырьмя грудями, на каждой из которых помещалось по законченному предложению. Не совсем то. Он перевернул страницу. Космический корабль, изрыгающий из всех своих двигателей столбы пламени. Нет. Напоминает ему о его Я из 2056, которого он подвел. Я за ригов, решил он. Татуировка, которая должна быть видна, в том числе и для военной полиции Лилистар. И не надо будет принимать больше никаких решений.
«Жалость к самому себе, – подумал он. – Существует, интересно, такая вещь как самосострадание? Никогда, впрочем, об этом не слышал».
– Выбрал наконец, приятель? – спросил его хозяин салона, закончив обслуживать своего клиента.
– Я хочу, чтобы вы написали у меня на груди слова «Кэти умерла». Идет? Сколько это может стоить?
– Кэти умерла, – повторил хозяин. – Умерла от чего?
– Синдром Корсакова.
– Вы хотите, чтобы я написал и это? Кэти умерла от – как вы это назвали? – Хозяин взял ручку и бумагу. – Я хочу, чтобы не получилось ошибки.
– Где здесь поблизости, – сказал Эрик, – я могу достать наркотики? Я имею в виду настоящие наркотики.
– В аптеке через дорогу. Это их работа, олух.
Эрик вышел из салона и снова утонул в бурлящем водовороте уличной суеты. Аптека выглядела старомодной, демонстрируя посетителям приспособления для накладывания гипса, бандажи от грыжи и флаконы с одеколоном. Эрик открыл дверь и подошел к прилавку в дальнем конце помещения.
– Слушаю вас, – обратился к нему солидный седой мужчина в белом халате.
– Джи-Джи 180,– сказал Эрик. Он положил на прилавок пятидесятидолларовую бумажку. – Три или четыре капсулы.
– Сто долларов США. – Обычная торговая сделка. Без всяких эмоций.
Он добавил еще две десятки и две пятерки. Фармацевт вышел. Когда он вернулся, в руках у него был стеклянный флакон, который он поставил перед Эриком; он взял деньги и положил их в ящик, с мелодичным звоном выдвинувшийся из старинной кассы.
– Спасибо, – сказал Эрик. Держа флакон в руках, он вышел из аптеки.
Он бродил по улицам, пока более или менее случайно не оказался перед гостиницей «Цезарь». Он вошел внутрь. За стойкой сидел, похоже, тот самый человек, который обслуживал их с Дег Дал Илом сегодня днем.
«Днем, – подумал Эрик, – который растянулся на годы».
– Вы помните рига, с которым я приходил сегодня? – спросил он администратора.
Администратор посмотрел на него и не произнес ни слова.
– Он еще здесь? – спросил Эрик. – Правда, что его здесь убили эти костоломы с Лилистар? Покажите мне комнату. Я хочу ту же самую комнату.
– Деньги вперед, сэр.
Он заплатил, получил ключ и поднялся в лифте на нужный этаж; пройдя по коридору, Эрик отыскал свою комнату, открыл дверь и вошел, пытаясь нащупать выключатель.
Свет зажегся, и он увидел, что не осталось ни малейшего следа происходившей здесь драмы. Как если бы риг просто ушел. «Он был прав, – решил Эрик, – когда просил меня вернуть его обратно в лагерь; он знал, чем это кончится».
Стоя здесь, Эрик ощутил, что эта комната внушает ему ужас.
Он открыл флакон, достал одну капсулу Джи-Джи 180, положил ее на стол и с помощью гривенника разделил ее на три части. В графине было немного воды; он проглотил одну треть капсулы, подошел к окну и стал ждать.
Ночь превратилась в день. Он все еще находился в своей комнате, но это было уже другое время; он еще не мог сказать, какое. Сколько времени прошло? Месяцы? Годы? Комната нисколько не изменилась, да и меняться тут было особенно нечему. Он вышел из комнаты, спустился в вестибюль и спросил в киоске рядом со стойкой администратора свежую газету. Продавщица, дородная мексиканка, дала ему «Лос-Анджелес Дейли-Ньюс»; он взглянул на дату и понял, что прошло десять лет. 15 июня 2065.
Значит он правильно рассчитал дозу Джи-Джи 180.
Войдя в платную телефонную кабинку, он вставил монету и набрал номер ТМК. Было, по-видимому, около девяти утра.
– Могу я поговорить с мистером Вирджилом Акерманом?
– Назовите пожалуйста, кто говорит.
– Доктор Эрик Свитсент.
– Конечно, доктор Свитсент. Подождите минуту. – По экрану пробежала тень, и на нем появилось лицо Вирджила, такое же высохшее и сморщенное, как всегда.
– Неужели! Эрик Свитсент! Как поживаешь, мальчик? Постой, сколько же лет прошло? Три года? Четыре? Как там у тебя в…
– Расскажите мне о Кэти, – сказал Эрик.
– Что, извини?
– Я спрашиваю вас о своей жене. Как она себя чувствует? Где она находится?
– Твоя бывшая жена.
– Хорошо, – благоразумно уступил Эрик, – моя бывшая жена.
– Откуда мне знать, Эрик? Я не видел ее с тех пор, как она уволилась отсюда, а это было, по крайней мере, – ну да – шесть лет назад. Сразу после того, как мы все восстановили. Сразу после войны.
– Расскажите мне все, что может мне помочь ее разыскать.
Вирджил помедлил.
– Но Боже мой, Эрик, ты же помнишь, какой она сделалась больной. Эти психические припадки.
– Я не помню.
Подняв брови, Вирджил сказал:
– Ты был одним из тех, кто подписал заключение.
– Вы думаете, она сейчас в больнице? До сих пор?
– Как ты сам мне объяснил, у нее произошли необратимые изменения в мозге от всех этих наркотиков, которых она напробовалась. Так что полагаю – она еще там. Возможно, в Сан-Диего. Я припоминаю, что Саймон Ил говорил мне об этом, совсем недавно; ты хочешь, чтобы я выяснил это у него? Он сказал мне, что встретил кого-то, у кого друг лечился в психиатрической больнице в Сан-Диего и…
– Поговорите с ним. – Он ждал у пустого экрана, пока Вирджил разговаривал по внутренней системе связи с Саймоном.
Наконец на экране появилось продолговатое скорбное лицо служащего отдела инвентаризации.
– Вы хотели узнать о Кэти? – спросил Саймон. – Я могу рассказать только то, что я узнал от этого парня. Он встретил ее в неврологическом центре Эдмунда Г. Брауна; лечился там от нервного срыва, как вы это называете.
– Я это так не называю, – сказал Эрик, – но продолжайте.
– Она не может себя контролировать; эти ее вспышки ярости, припадки, когда она крушит все вокруг, повторяются каждый день, иногда до четырех раз в день. Они держат ее на фенотиазине, и это помогает – она сама им это говорит, – но когда ее прорывает, любая доза фенотиазина становится бесполезной. Разрушение лобных долей мозга. Еще у нее трудности с памятью и с окружающими; ей кажется, что все против нее, все хотят ее обидеть… конечно это не паранойя, она просто все время раздражена, ругается с людьми, обвиняет их – всех и каждого. – Он добавил: – Она до сих пор вспоминает вас.
– И что говорит?
– Винит вас и этого психиатра, забыл его имя, в том, что вы упрятали ее в психушку и следите за тем, чтобы она не выбралась оттуда.
– Она как-то объясняет, почему мы сделали это? «Почему мы вынуждены были это сделать», – подумал он про себя.
– Она сказала, что любит вас, но вы хотели избавиться от нее, чтобы жениться на ком-нибудь еще. А когда добивались развода, клялись, что у вас никого нет.
– Ладно, – сказал Эрик. – Спасибо, Саймон. – Он повесил трубку и набрал номер неврологического центра Эдмунда Г. Брауна.
– Неврологический центр Эдмунда Г. Брауна, – произнес усталый женский голос.
– Я хотел бы узнать о состоянии здоровья миссис Катерине Свитсент, – сказал Эрик.
– Минуту, сэр. – Женщина порылась в бумагах и переключила вызов в одну из палат; он увидел перед собой лицо более молодой женщины, одетой не в халат, а в обычный костюм.
– Это доктор Эрик Свитсент. Что вы можете сказать о состоянии Катерине Свитсент? Есть улучшения?
– Никаких изменений с тех пор, как вы звонили, две недели назад. Я сейчас посмотрю ее карту. – Изображение пропало.
«Боже, – подумал Эрик, – я до сих пор, десять лет спустя, продолжаю заботиться о ней; неужели я обречен на это до конца жизни?»
Дежурная вернулась.
– Вы знаете, доктор Брамельман начал курс лечения, основанный на использовании нового прибора. Он пытается заставить мозговые ткани начать регенерацию разрушенных клеток. Но пока… – она полистала карту, – результаты весьма скудные. Вам лучше позвонить нам через месяц или, возможно, два. До этого никаких изменений не произойдет.
– Но это может помочь? – спросил он. – Этот новый прибор, о котором вы говорили? – Он никогда не слышал ни о чем подобном; очевидно, это будущее изобретение. – Я хочу сказать, что надежда еще есть?
– О, конечно, доктор. Безусловно, надежда есть. – Она сказала это так, будто выразила чисто философскую мысль, что надежда остается всегда. Так что ее ответ мало что значил.
– Спасибо. – Затем он добавил: – Проверьте, пожалуйста, ваши записи; посмотрите, что там написано о моем месте работы. Я его недавно сменил, так что в записях может быть ошибка.
После паузы дежурная сообщила:
– Здесь отмечено, что вы являетесь главным хирургом по пересадке искусственных органов Кайзеровского фонда в. Окланде.
– Правильно, – сказал Эрик и повесил трубку.
Он позвонил в справочное и узнал номер Кайзеровского фонда в Окланде.
– Соедините меня с доктором Свитсентом.
– Кто говорит?
Это привело его в замешательство.
– Скажите ему, что звонит его младший брат.
– Хорошо, сэр. Подождите пожалуйста.
На экране перед ним появилось его постаревшее лицо.
– Привет.
– Привет, – сказал Эрик. Он не мог решить, что сказать. – Я отвлекаю тебя от работы? – Он выглядел совсем неплохо, через десять лет. Стал более солидным.
– Да нет. Продолжай. Я ждал твоего звонка; я запомнил примерную дату. Ты только что позвонил в неврологический центр и узнал об этом новом приборе. Я скажу тебе то, чего не знает дежурная. Этот прибор представляет собой искусственный мозг, вернее его часть, которую им удалось смоделировать. Он заменяет часть лобных долей мозга, монтируется и остается в мозге до конца жизни. При условии, что он помогает. Честно говоря, над ним надо еще много работать.
– Значит ты не думаешь, что он поможет.
– Нет, – ответил старший Свитсент.
– Ты думаешь, если бы мы не развелись с ней…
– Это ничего бы не изменило. Обследования, которые мы провели… Поверь мне.
«Значит даже это не поможет», – подумал Эрик. – Благодарю за помощь, – сказал он вслух. – Было очень интересно узнать – мне кажется, это подходящее слово, – что ты не теряешь ее из вида.
– Совесть есть совесть. В некотором смысле развод накладывает на нас большую ответственность за ее благополучие. Потому, что ей стало гораздо хуже сразу после него.
– Существует хоть какой-нибудь выход? – спросил Эрик.
Старший Эрик Свитсент, Эрик Свитсент из 2065, покачал головой.
– Ладно, – произнес Эрик, – спасибо, что ты был честен со мной.
– Как ты сам говоришь, всегда нужно быть честным с самим собой. – Он добавил: – И удачи с оформлением заключения; это тягостная процедура. Но и у нее есть конец.
– Чем кончилась война, в частности оккупация Земли?
Старший Свитсент усмехнулся:
– Черт побери, ты слишком увяз в своих переживаниях. Война? Какая война?
– Пока, – сказал Эрик и повесил трубку.
Он выбрался из кабинки. «У меня есть одно преимущество, – признал он. – Если бы я был рационален, я бы воспользовался им – но это не так. Лилистар скорее всего спешно разрабатывает сейчас план захвата Земли, готовится к нападению; я знаю это, но не испытываю при этом никаких чувств, я чувствую… Желание умереть. А почему бы и нет? Джино Молинари сделал свою смерть инструментом политической борьбы; он одурачил с ее помощью своих противников и сделает это еще не один раз. Конечно, у меня на уме совсем другое, – понимал он. – Я не пытаюсь никого одурачить. При нашествии Лилистар умрет много людей, почему бы не одним больше? Кто от этого потеряет? Кому я близок? – И тут он вспомнил: – Все эти будущие Эрики Свитсенты, вот кому мой поступок придется не по вкусу. Но сейчас мне на них наплевать. Правда, им на меня тоже с той единственной разницей, что их существование зависит от меня. В этом и заключается вся проблема. Не в моих взаимоотношениях с Кэти, а в моих взаимоотношениях с самим собой».
Пройдя через вестибюль гостиницы «Цезарь», он очутился на залитых дневным солнцем улицах Тиуаны десять лет спустя.
Солнечный свет ослепил его; он стоял, моргая и пытаясь приспособиться к новому освещению. Вид машин изменился. Они стали более обтекаемыми, более приятными для глаза. Мостовая была хорошо заасфальтирована. По тротуарам ходили те же уличные торговцы, за тем исключением, что теперь это были не роботы; он с изумлением увидел, что это были риги. Очевидно, они начали проникать в земное общество с его нижних слоев, постепенно добившись того равенства, которое, как он узнал во время своего прошлого путешествия, установилось столетие спустя. Это показалось ему не очень справедливым, но дело обстояло именно так.
Засунув руки в карманы, он слонялся по Тиуане, увлекаемый толпами, которые заполняли ее улицы во все времена, пока он не наткнулся на ту самую аптеку, в которой он покупал Джи-Джи 180. Она, как всегда, была открыта и тоже не изменилась за последнее десятилетие, за тем исключением, что с витрины пропал бандаж для грыжи. На его месте он заметил неизвестное ему приспособление. Наклонившись поближе, Эрик попытался прочесть испанскую надпись. Эта штуковина, очевидно, служит для увеличения сексуальной потенции, решил он. Позволяет, как он перевел с испанского, добиваться неограниченного количества оргазмов, наступающих один за другим практически без перерывов. Слегка развеселившись, Эрик двинулся дальше к расположенному в глубине прилавку.
На месте знакомого ему аптекаря, сидела стареющая дама с черными волосами.
– Si? – приветствовала она его, показав дешевые хромированные зубы.
– У вас нет одного вещества, производимого в Германии, g-Totex blau? – спросил Эрик.
– Я посмотрю. Вы подождете, хорошо? – Женщина устало поднялась и скрылась среди химикалиев. Эрик бесцельно слонялся, разглядывая витрины. – G- Totex blau это очень сильный яд, – послышался ее голос. – Вы должны расписаться за него в книге; Si?
– Si, – ответил Эрик.
Снадобье, в черной коробке, лежало перед ним.
– Два доллара пятьдесят центов США, – сказала женщина. Она извлекла из-под прилавка толстую книгу и положила ее рядом с прикованной к прилавку ручкой. Когда Эрик расписался, она завернула коробку. – Вы собираетесь убить себя, senior? – проницательно спросила она.
– Да, пожалуй.
– Этот яд действует совершенно безболезненно; я видела это сама. Никакой боли, просто останавливается сердце.
– Да, – согласился Эрик, – хороший яд.
– Из Германии. Качество гарантировано. – Она лучезарно улыбнулась, демонстрируя одобрение.
Он заплатил деньги – его десятилетней давности банкноты были приняты без комментариев – и вышел со своей покупкой.
«Странно, – подумал он. – В Тиуане все по-прежнему. И так будет всегда. Никому нет дела, даже если вы собрались убить себя; удивительно только, что у них нет специальных кабинок, где это могут для вас сделать за десять песо. Возможно, теперь уже есть».
Его слегка покоробило, что женщина так явно выразила свое одобрение – ведь она ничего о нем не знает, не знает даже его имени.
«Это сделала с людьми война, – сказал он себе. – Не знаю, почему меня еще удивляют такие вещи».
Когда он вернулся в гостиницу и уже собрался подниматься к себе в комнату, клерк, незнакомый ему, остановил его.
– Сэр, вы здесь не живете. – Он выскочил из-за перегородки, чтобы преградить ему дорогу. – Хотите снять комнату?
– У меня уже есть комната, – ответил Эрик и только тогда вспомнил, что это было десять лет назад; его права на нее давным-давно истекли.
– Десять долларов США за ночь, плата вперед, – сказал клерк, поскольку вы без вещей.
Эрик достал бумажник и отдал десятидолларовую бумажку. Клерк тщательно изучил купюру с профессиональной подозрительностью.
– Эти деньги изъяты из обращения, – проинформировал он Эрика. – Теперь их стало трудно обменивать, это запрещено. – Он поднял голову и нагло уставился на Эрика. – Двадцать. Две десятки. И я еще подумаю, брать ли их у вас. – Он ждал, не выказывая никаких признаков энтузиазма; он явно был возмущен попыткой всучить ему эти банкноты. Возможно, это напомнило ему прошедшие времена, суровые дни войны.
У Эрика в бумажнике оставалась только одна бумажка, и это была пятерка. И еще, как ни невероятно, оставшаяся у него из-за дурацкого сбоя в нормальном ходе событий, а может потому, что за нее были отданы часы, бесполезная теперь валюта из девяностолетнего будущего; он разложил деньги на стойке, их сложный многоцветный рисунок глянцево блестел. «Значит, – подумал он, – возможно, что транзистор, посланный Кэти Вирджилу Акерману в тридцатые годы, все-таки до него дошел; по крайней мере, у него был шанс». Это повысило ему настроение.
Клерк взял одну бумажку.
– Что это? – Он посмотрел ее на свет. – Я никогда таких не видел. Сделали сами?
– Нет, – ответил Эрик.
– Я не могу их принять, – решил клерк. – Уходите, пока я не вызвал полицию; вы сделали их сами, я знаю. – Он с отвращением отбросил банкноты. – Уходите.
Оставив деньги 2155 на стойке, но забрав пятерку, Эрик повернулся и вышел из гостиницы, держа пакет с g-Totex blau под мышкой.
В Тиуане даже теперь, после войны, оставалось множество уродливых закоулков и тупиков; Эрик нашел узкий, темный проход между кирпичными зданиями, усыпанный осколками и содержимым двух громадных урн, сделанных из жестяных бочек. Дойдя до конца, он уселся на деревянные ступеньки у заколоченного входа в заброшенное здание, закурил сигарету и задумался. Его не было видно с улицы; люди, спешившие по тротуару, не обращали на него внимания, и он с интересом рассматривал прохожих, особенно девушек. Они тоже не отличались от тех, которых Эрик знал по предыдущему десятилетию. Девушки на дневных улицах Тиуаны всегда одеты с непередаваемым изяществом: высокие каблуки, свитер из ангорской шерсти, блестящие сумочки, перчатки, накинутый на плечи плащ, открывающий взгляду высокую грудь, с изяществом, сквозившим во всем, вплоть до бретелек модного лифчика. Чем зарабатывают себе на жизнь эти девушки? Где они научились так одеваться, если даже не касаться финансовых проблем содержания подобного гардероба? Он поражался этому в том, своем времени, и это же занимало его теперь.
Ответ, размышлял он, можно было бы получить, остановив одну из пролетавших мимо девушек. Можно спросить, где она живет и покупает ли свои наряды здесь или за границей. Его занимало, бывали ли они хоть раз в Соединенных Штатах, есть ли у них свои приятели где-нибудь в Лос-Анжелесе и настолько ли они хороши в постели, как кажутся. Какая-то невидимая сила, дает им возможность жить. Ему хотелось надеяться, что эта сила не делает их фригидными, иначе это было бы издевательством над творениями природы, карикатура на жизнь.
Беда этих девушек, в том, что они слишком быстро стареют. То, что об этом говорят – правда; в тридцать они уже толстые, измотанные вконец женщины. Куда деваются туфли, лифчики, сумочки? Остаются только черные горящие из-под косматых бровей глаза; то нежное, хрупкое создание, которое было когда-то, еще живет внутри, но не способно больше ни говорить, ни резвиться, ни заниматься любовью. Стук каблучков по тротуару, стремление жить и наслаждаться жизнью – все это уходит и остается только неряшливое шарканье. Самое ужасное слово – это бывший; живший в прошлом, увядающий в настоящем и труп, изъеденный червями в будущем. В Тиуане ничто не меняется и ничто не выходит за привычные рамки. Жизнь течет здесь слишком быстро и вместе с тем остается на месте. «Взять хотя бы мою ситуацию, – подумал Эрик. – Я совершаю самоубийство в будущем, которое наступит только через десять лет, или, скорее, стираю себя с лица земли десять лет назад. Если я это сделаю, то что станет с Эриком Свитсентом, который теперь работает на кайзера в Окланде? А эти десять лет, которые он потратил на заботу о Кэти – как их отсутствие скажется на ней? Может быть это и есть единственный способ отомстить ей. Наказать за ее болезнь.
Извращенный взгляд из-под внешней нормальности. Невозможно наказать больного больше, чем он наказан. Боже! Неудивительно, что я ненавистен самому себе».
Он положил на ладонь упаковку g-Totex blau, прикидывая, сколько она может весить. Оценивая силу ее притяжения к Земле.
«Да, – подумал он, – Земля не отказывается даже от этого. Она принимает все».
Что-то проехало по его ботинку. Он увидел спешащую в тень, под укрытие груды мусора, маленькую тележку. Тележку преследовала вторая, тсго же вида. Они встретились среди нагромождения старых газет и пустых бутылок. Гора мусора пришла в движение, в стороны полетели ошметки, когда обе тележки, набычившись, сталкивались снова и снова, целя в управляющий блок соперницы, пытаясь вывести из строя Ленивую Собаку.
«До сих пор живы? – не веря своим глазам, подумал он. – Десять лет спустя? Впрочем, возможно, Брюс Химмель делает их до сих пор. Если это так, Тиуана должна быть наводнена этими созданиями». Он продолжал наблюдать за смертельной схваткой двух тележек; одна из них вывела из строя Ленивую Собаку своей противницы и теперь наслаждалась победой. Она немного отъехала и попыталась принять горделивую позу, наподобие победившего в битве дикого козла.
В то время, пока она была поглощена этим занятием, побежденная тележка, повинуясь последнему приступу природного инстинкта, бросилась в убежище, состоящее из остатков оцинкованного ведра, оставив поле боя. Здесь, в безопасности, она замерла, готовая пережидать опасность столько времени, сколько потребуется.
Поднявшись на ноги, Эрик нагнулся и поднял более сильную тележку; ее колеса отчаянно вращались в бесплодных попытках спастись, и вдруг она ухитрилась неуловимым движением выскользнуть из его рук. Она грохнулась о тротуар, выправилась и юркнула ему под ноги. Удивленный, он отступил назад. Тележка сделала еще одно угрожающее движение к нему, и он отступил еще раз. Удовлетворившись этим, она сделала круг и, дребезжа по асфальту колесами, покатила прочь.
В ведре еще можно было видеть побежденную. До сих пор выжидающую.
– Не бойся, – сказал Эрик, присаживаясь на корточки чтобы лучше ее разглядеть. Раненая тележка не двигалась. – Ладно, – сказал, поднимаясь Эрик. – Я понял. – Она знала, чего хочет. Ей не нужны его утешения.
«Даже эти существа, – подумал он, – хотят жить. Брюс был прав. Они имеют право на свой шанс, на свое скромное место под солнцем и небом. Это все, чего они требуют, и это совсем немного. А я не способен даже на то, что делают они – занять свое место в жизни, использовать свои возможности, чтобы выжить в замусоренном переулке Тиуаны; эта штуковина, нашедшая убежище в цинковом ведре, не имеет ни жены, ни работы, ни жилища, ни денег и ни малейшей возможности обзавестись чем-нибудь, похожим в будущем, и все-таки существует. По неизвестным мне причинам ее привязанность к жизни сильнее моей».
G-Totex blau уже не казался ему таким привлекательным.
«Даже если я собираюсь это сделать, – подумал он, – почему я должен сделать это именно сейчас? Как и все на свете это вполне можно отложить».
И все-таки ему было не по себе; у него кружилась голова, и он закрыл глаза, хотя понимал, что, делая так, провоцирует новое нападение страшной Ленивой Собаки, творения Брюса Химмеля.
Ощущения веса в его ладони больше не было. Эрик открыл глаза и увидел, что бумажного свертка с черной коробкой внутри больше не было. А слой мусора, наваленного в переулке, не казался таким плотным.
По величине тени, отбрасываемой солнцем, он понял, что день приближается к закату, а это означало, что действие Джи-Джи 180 кончилось и он вернулся обратно в свое – примерно – время. Эрик принял часть капсулы ночью, в темноте, а теперь, похоже, было около пяти часов дня. Так что, как и раньше, его возвращение было не совсем точным, и он недоумевал, насколько велико было смещение на этот раз.
Как бы то ни было, Лилистар уже готовилась к войне.
На самом деле они уже прибыли.
Над ним в небе висело огромное темное и уродливое сооружение, которое, казалось, спустилось из мрачной и молчаливой страны железа и страха. Оно было настолько громадным, что даже с той точки, где заходился Эрик, с расстояния, по крайней мере, в милю, его размеры подавляли. Его. бездонное голодное чрево было готово в любой момент поглотить в себя все окружающее. Оно не издавало ни звука. Двигатели были выключены. Этот корабль преодолел длинный путь в космосе. Это был закаленный в боях, все испытавший и перенесший корабль, по странной прихоти занесенный сюда из своего обычного места обитания.
«Поразительно, как просто и буднично это все выглядит, – подумал Эрик. – Они просто высадятся на поверхность, займут ключевые объекты, и на этом все кончится. Даже проще, чем я думал. Проще, чем думали мы все».
Он направился из переулка на улицу, сожалея, что у него нет пистолета.
«Странно, – размышлял он, – что в разгар самого отвратительного бедствия всех времен, в разгар войны, мне суждено понять нечто важное. Желание, заставляющее меня жить, сродни тому, что испытывает Ленивая Собака, прячущаяся в оцинкованном ведре на расстоянии десяти лет отсюда. Возможно, я принадлежу к одному с ней племени и могу занять свое место рядом с ней в ее мире, поступая, как и она, борясь и сражаясь, когда это необходимо, а иногда – просто ради удовольствия. Для развлечения. Как было предопределено с начала, предшествующего как тем времени и среде, которые я могу воспринимать или считать своими, так и всем тем временам, в которые я могу перебраться».
Движение на улицах почти остановилось. Все вокруг – и пешеходы, и водители – наблюдали за кораблем Лилистар.
– Такси! – Выйдя из переулка, он остановил автоматическое воздушное такси. – Вези меня в ТМК, – приказал он. – Постарайся добраться как можно скорее и не обращай внимания на этот корабль, какие бы команды он ни подавал.
Такси дернулось, приподнялось над асфальтом и зависло.
– Нам запрещено взлетать, сэр. Командование армии Лилистар этой зоны отдало приказ, который…
– Я в праве не подчиняться этим приказам, – сказал Эрик. – Я главнее, чем командование армии Лилистар; они дерьмо по сравнению со мной. Мне необходимо немедленно прибыть в ТМК – успех военных действий зависит от моего присутствия там.
– Слушаюсь, сэр, – сказал автомат, и такси взмыло в небо. – Это большая честь для меня, сэр, поверьте, редкая честь – везти вас.
– Мое присутствие там, – сказал Эрик, – имеет ни с чем не сравнимое стратегическое значение. «Там я найду свое место, – сказал он себе. – Вместе с людьми, которых я знаю. А когда Вирджил Акерман бежит в Вашин-35, я бегу вместе с ним; все начинает разворачиваться в соответствии с тем, что я видел год спустя».
Когда они подлетали к ТМК, он понял, что ему не избежать встречи с Кэти.
Он неожиданно спросил:
– Если бы твоя жена болела…
– У меня нет жены, сэр, – ответил автомат. – Автоматические устройства не женятся; все это знают.
– Хорошо, – согласился Эрик, – если бы ты был мной и твоя жена болела, сильно болела и без всякой надежды на выздоровление, ты бы бросил ее? Или ты остался бы с ней, даже зная из своих путешествий в будущее совершенно определенно, что ущерб, причиненный болезнью ее мозгу, необратим? И остаться с ней, значит…
– Я могу представить, что это может значить, сэр, – прервал его автомат. – Это будет означать, что вся ваша жизнь будет занята уходом за ней.
– Да, это так, – сказал Эрик.
– Я бы остался с ней, – решил автомат.
– Почему?
– Потому, – ответил автомат, – что жизнь состоит из сложившихся определенным образом форм окружающей нас реальности. Покинуть ее означало бы, что я не принимаю реальность как таковую, что мне необходимы более легкие, специально для меня подобранные условия.
– Кажется, ты прав, – сказал, подумав, Эрик. – Я думаю, что Останусь с ней.
– Благослови вас Бог, сэр, – сказал автомат. – Я вижу, вы хороший человек.
– Спасибо, – ответил Эрик.
Такси мчалось к корпорации «Меха и красители» из Тиуаны.
