ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПОСТРАДАВШИЕ СТОРОНЫ

В первый раз я встретился с Яном Шнайдером в густом мареве боли, в орбитальном госпитале Протектората, в трехстах километрах над рваной линией облаков, окутывавших Санкцию IV. Формально говоря, вся система Санкции должна быть полностью свободна от присутствия Протектората – засевшие в бункерах остатки планетарного правительства громко настаивали, что все происходящее является вопросом внутренней юрисдикции, и региональные корпорации молчаливо согласились принять такие условия игры.

Поэтому судам Протектората, которые болтались в системе с тех пор, как Джошуа Кемп поднял знамя революции в Индиго-сити, сменили идентификационные коды, после чего корабли, по сути, были проданы по долгосрочному лизингу многочисленным участвующим в сделке корпорациям, а те ссудили их осажденному правительству по программе фонда регионального развития, не облагаемой налогом. При этом подразумевалось, что суда, которым удастся избежать встречи с бомбами-«мародёрами» Кемпа, неожиданно эффективными для секонд-хенда, Протекторат выкупит обратно до истечения срока лизинга, а общая стоимость потерь пойдет опять же в зачет налогов. Со всех сторон все чисто. А тем временем шаттлы уносили с арены боевых действий офицеров, получивших ранения во время сражений с Кемпом, что в свое время послужило для меня основным соображением при выборе сторон. Война обещала быть кровавой.

Шаттл оставил нас прямо в ангаре госпиталя, с несколько бесцеремонной поспешностью выгрузив десятки медицинских капсульных каталок с помощью устройства, смахивающего на огромную пулеметную ленту. Еще не успел окончательно затихнуть надсадный вой двигателей, а мы уже громыхали и дребезжали, съезжая с крыла на ангарную палубу. Затем моя капсула открылась, и легкие обожгло холодом открытого космоса, который еще недавно заполнял помещение. На всем, включая мое лицо, мгновенно образовалась ледяная корка.

– Вы, – раздался напряженно-резкий женский голос. – Боль чувствуете?

Я сморгнул наледь с глаз, перевел взгляд на свою запекшуюся от крови униформу и прохрипел:

– Угадайте.

– Санитар! Эндорфин и противовирусную общего назначения.

Женщина снова склонилась надо мной. Пальцы в перчатках дотронулись до моей головы, и в ту же секунду безыгольник холодно ткнулся в шею. Облегчение наступило моментально.

– Вы с Ивенфолльского фронта?

– Нет, – выдавил я. – Участвовал в наступлении на Северный предел. А что? Что там, в Ивенфолле?

– Какой-то конченый мудила только что дал отмашку на тактический ядерный удар.

В голосе доктора зазвучали ледяные ноты гнева. Ее руки ощупывали мое тело, оценивая тяжесть ранений:

– Ну, значит, радиационных поражений нет. Как насчет химических?

Я слегка склонил голову к лацкану кителя:

– Посмотрите… на датчике…

– Датчика нет, – отрезала она. – Вместе с немаленьким куском плеча.

– Ах вот оно что, – я с трудом собрался с мыслями. – Думаю, я чист. А что, вы не можете провести клеточное сканирование?

– Нет, здесь не могу. Клеточные сканеры есть в палатах. Так что, возможно, мы вас просканируем, когда удастся расчистить там место, – она убрала руки. – Где ваш штрихкод?

– На левом виске.

С виска вытерли кровь, по коже невесомо скользнул лазерный сканер. Прибор одобрительно пискнул, после чего меня оставили в одиночестве. Обработка закончена.

Какое-то время я просто лежал, с облегчением предоставив стимулятору эндорфина избавить меня от боли и сознания – что он и проделал с учтивой расторопностью дворецкого, принимающего шляпу и пальто. Какая-то часть меня задавалась вопросом, удастся ли сохранить тело, которое на мне сейчас надето, или понадобится переоблачение. Я знал, что у «Клина Карреры» есть небольшой запас клонов для так называемых незаменимых сотрудников, и я как один из пяти бывших чрезвычайных посланников среди наемников Карреры, разумеется, входил в эту элитную группу. К сожалению, незаменимость – палка о двух концах. С одной стороны, лучшее медицинское обслуживание, включая полную смену тела. С другой, единственная цель этого обслуживания – при первой же возможности забросить меня обратно в мясорубку. У рядового пехотинца, чья оболочка получила безнадежные повреждения, просто извлекут стек памяти из маленькой полости на верхушке позвоночного столба, после чего бросят стек в контейнер, где он, скорее всего, и пролежит до самого конца войны. Не идеальный вариант, к тому же – при всей репутации «Клина» как организации, которая заботится о своих, – без фактической гарантии переоблачения, но после безумного хаоса последних месяцев такой переход в небытие хранилища казался почти привлекательным.

– Полковник! Эй, полковник!

То ли это спецподготовка не давала полностью погрузиться в забытье, то ли меня выдернул из него голос, раздавшийся откуда-то сбоку. Я медленно повернул голову, чтобы увидеть говорившего.

Судя по всему, мы все еще находились в ангаре. На соседней каталке лежал атлетичный молодой парень, с копной жестких черных волос и живым, умным лицом, которое не потеряло осмысленного выражения даже после инъекции эндорфина. На нем тоже была форма «Клина», как у меня, только сидела неважно, да и дыры в ней, похоже, не соответствовали дырам в нем. На его левом виске, на месте штрихкода, по удобному совпадению был ожог от бластера.

– Вы ко мне обращаетесь?

– Так точно, сэр.

Он приподнялся на локте. Ему, по всей видимости, вкололи куда меньшую дозу, чем мне.

– Ну что, заставили мы таки Кемпа улепетывать, да?

– Интересная трактовка событий, – перед моим мысленным взором пронеслись обрывки воспоминаний о том, как 391-й взвод превращался в кровавую кашу. – И куда же, вы считаете, он будет улепетывать? То есть принимая во внимание, что это его планета.

– Ну, я думал…

– Не советую этим заниматься, солдат. Вы что, не читали свой контракт? Закройте рот и поберегите силы. Они вам понадобятся.

– Э-э, слушаюсь, сэр.

Он выглядел слегка ошарашенным и, судя по тому, сколько народа посмотрело в мою сторону, был не единственным, кого удивили подобные речи из уст офицера «Клина Карреры». Как и прочие войны, война на Санкции IV вызывала у людей самые сложные чувства.

– И еще одно.

– Да, полковник?

– На мне лейтенантская форма. В воинском формировании «Клин» нет звания полковника. Постарайтесь запомнить.

Тут волна чудовищной боли, прикатившаяся из какой-то изувеченной части моего тела, скользнула под заграждающие руки эндорфинных охранников, дежурящих у двери в мозг, и принялась пронзительно истерить, стремясь донести свою оценку ущерба до всех имеющих уши. Моя улыбка, приклеенная к лицу, исчезла – как, наверное, исчез Ивенфолл, – и я мгновенно потерял интерес к чему бы то ни было, кроме крика.

Когда я снова очнулся, где-то прямо подо мной плескалась вода, а лицо и руки грел мягкий солнечный свет. Кто-то снял с меня изрешеченную шрапнелью армейскую штормовку, оставив в форменной майке. Я пошевелил рукой, и пальцы ощутили отполированную годами поверхность деревянных досок, тоже нагретую солнцем. На обратной стороне сомкнутых век плясали цветные пятна.

Боли не было.

Я сел, чувствуя себя лучше, чем когда-либо за последние месяцы. Я находился на небольшом грубо сколоченном пирсе, выдававшемся метров на десять в морской залив. С обеих сторон залив окаймляли низкие горы с округлыми вершинами, по небу беззаботно неслись пушистые белые облака. Недалеко от берега из воды высунуло головы семейство тюленей и принялось сосредоточенно меня разглядывать.

Мое тело, целое и невредимое, было все той же афро-карибской оболочкой армейского образца, в которой я участвовал в атаке на Северный предел.

Ну что ж.

Позади меня от чьих-то шагов заскрипели доски деревянного настила. Я дернулся на звук, рефлекторно вздернув руки для защиты. С изрядным отставанием от инстинктивной реакции в голову пришла мысль, что в реальности моя оболочка обнаружила бы присутствие постороннего задолго до того, как тот успел бы подойти так близко.

– Такеси Ковач, – произнесла стоящая надо мной женщина в форме, правильно выговорив мягкое славянское «ч» на конце имени. – Добро пожаловать в оздоровительный стек.

– Мило, – я поднялся, игнорируя предложенную для помощи руку. – Я по-прежнему на борту госпиталя?

Женщина покачала головой и откинула назад длинные медно-рыжие волосы, обрамлявшие резко очерченное лицо:

– Ваша оболочка все еще находится в отделении интенсивной терапии, но ваше текущее состояние сознания загружено в цифровое хранилище «Клин-1» и будет храниться там до тех пор, пока вы не будете готовы к физическому воскрешению.

Я огляделся и снова поднял лицо к солнцу. На Северном пределе постоянно идут дожди.

– А где находится хранилище «Клин-1»? Или это секретная информация?

– Боюсь, что да.

– И как я только догадался?

– Из опыта сотрудничества с Протекторатом вам, несомненно, известно…

– Не продолжайте. Это был риторический вопрос.

Я и без ее ответа имел мало-мальское представление о том, где находится этот виртуальный формат. Обычно во время планетарной войны станции с малым альбедо втихую размещали на замысловатых эллиптических орбитах где-нибудь подальше и надеялись, что корабли местного флота на них не наткнутся. Шансы обнаружения довольно низкие. Космос, как принято писать в учебниках, очень велик.

– Какое соотношение вы тут поддерживаете?

– Формат функционирует в реальном времени, – ответила она тут же. – Но я могу поменять установки, если хотите.

Мысль о том, чтобы растянуть процесс моего, конечно же, недолгого выздоровления раз где-нибудь в триста, представлялась соблазнительной, но, если мне в ближайшем будущем суждено было снова тащиться на поле боя, не следовало терять формы. Кроме того, я не был уверен, что командование «Клина» позволит мне злоупотреблять подобными манипуляциями. Пара месяцев отшельнической праздности на лоне такой чудесной природы неминуемо плохо скажется на готовности участвовать в массовой бойне.

– Разместиться можно вот там, – сказала женщина. – При желании можно заказать модификации.

Я взглянул туда, куда указывала ее рука, и у кромки воды на длинной полосе покрытого галькой пляжа увидел двухэтажное здание из стекла и дерева с загибающимися кверху краями крыши.

– Выглядит неплохо, – во мне вдруг зажглись слабые искры сексуальной заинтересованности. – Как я понимаю, вы воплощаете мой идеал межличностного взаимодействия?

Женщина снова покачала головой:

– Я внутренний сервисный конструкт этого формата, осуществляющий контроль над системами «Клина-1». Моим физическим прототипом является подполковник Люсия Матаран из Верховного командования Протектората.

– С такими-то роскошными волосами? Вы шутите.

– Я располагаю определенной свободой действий. Желаете ли, чтобы я создала для вас идеал межличностного взаимодействия?

Как и предложение об изменении временного соотношения, мысль была соблазнительной. Но после шести недель, проведенных в компании буйных клиновских головорезов, больше всего на свете мне хотелось побыть в одиночестве.

– Я подумаю об этом. Что-нибудь еще?

– Для вас есть запись брифинга Айзека Карреры. Загрузить ее в системы дома?

– Нет. Проиграйте здесь. Если мне что-то еще понадобится, я вас позову.

– Как пожелаете.

Конструкт склонила голову и исчезла. На ее месте возникла фигура мужчины в черной форме «Клина». Короткая стрижка, черные волосы, припорошенные сединой, изрезанное морщинами лицо стареющего патриция; темные глаза, взгляд одновременно жесткий и понимающий; под кителем – тело офицера, никогда не прикрывавшегося рангом, чтобы отсидеться в стороне от передовой. Айзек Каррера, орденоносный экс-капитан вакуум-коммандос, а впоследствии основатель одного из самых смертоносных подразделений наемников в Протекторате. Образцовый солдат, командир и тактик. Время от времени, в отсутствие иного выбора, умелый политик.

– Приветствую вас, лейтенант Ковач. Прошу прощения, что это только запись, но, в связи с Ивенфоллом, ситуация сложная, и у нас не было времени установить связь. Медицинский рапорт говорит, что вашу оболочку восстановят дней через десять, так что клонирование в вашем случае не понадобится. Я хочу, чтобы вы вернулись на Северный предел как можно скорее, но, говоря откровенно, сейчас боевая обстановка вынудила нас приостановить наступление, и пару недель без вас здесь переживут. К этой записи приложены последние данные, включая информацию о потерях, понесенных в ходе последней атаки. Я хочу, чтобы вы просмотрели их, пока находитесь в виртуале, задействовали вашу знаменитую интуицию посланника. Видит бог, нам пригодятся свежие идеи. В глобальном контексте захват территорий Предела представляет одну из девяти основных задач, решение которых необходимо для разрешения этого конфлик…

Я уже шел прочь, миновал пирс, а затем двинулся по уходящему вверх берегу к ближайшим холмам. Небо над головой превратилось в одно сплошное мятое облако, но еще недостаточно потемнело, чтобы разразиться грозой в ближайшем будущем. Если вскарабкаться повыше, наверняка откроется прекрасный вид на весь залив.

Позади меня ветер развеивал по пирсу голос Карреры. Проекция обращалась к пустому пространству и, вероятно, тюленям – в твердой уверенности, что у них не найдется занятий поинтереснее, чем слушать ее разглагольствования.

Продержали меня в итоге около недели.

Ничего особенного я не пропустил. Где-то подо мной, над северным полушарием Санкции IV, неслись клубы облаков, изливая дождь на убивающих друг друга мужчин и женщин. Конструкт регулярно наносила мне визиты, сообщая наиболее интересные новости. Союзники Кемпа безуспешно попытались прорвать блокаду Протектората извне, лишившись при этом пары межпланетных кораблей. Несколько умных – умнее среднего – бомб-«мародеров», вылетевших из некоего неуказанного пункта, испепелили дредноут Протектората. Правительственные войска удерживали позиции в тропиках, в то время как «Клин» и другие наемнические формирования отступали на северо-востоке под натиском элитной Президентской гвардии Кемпа. Руины Ивенфолла все еще тлели.

Как я и сказал, ничего особенного я не пропустил.

Когда я пришел в сознание в камере переоблачения, то просто купался в блаженстве. Природа блаженства, по большей части, была химической: в военных госпиталях принято непосредственно перед загрузкой всаживать в оболочку пациента изрядный заряд кайфа. Это их способ поздравить вас с возвращением, а заодно заставить почувствовать, что тебе ничего не стоит выиграть сраную войну в одиночку, дайте только дорваться до всех этих гадов. Полезный, конечно же, эффект. Но рядом с коктейлем из патриотических чувств плескалось и простое наслаждение от того, что находишься в целом и невредимом теле с полным комплектом исправно функционирующих конечностей и органов.

После разговора с доктором, однако, блаженство мое поумерилось.

– Мы выпускаем вас раньше положенного, – в ее голосе снова, как при нашем первом разговоре на ангарной палубе, звенела ярость, но уже менее отчетливо. – По приказу командования «Клина». Похоже, на полное восстановление для вас нет времени.

– Чувствую я себя отлично.

– Ну разумеется. Вы накачаны эндорфинами по самую макушку. Когда их действие ослабеет, вы обнаружите, что функции левого плеча восстановились лишь на две трети. Да и повреждения в легких тоже никуда не делись. Ожоги от «Герлена-20».

Я удивленно поднял брови:

– Не знал, что его распыляли.

– Да уж. По всей видимости, никто не знал. Как мне объяснили, это была триумфально успешная секретная операция. – Она сдалась, даже гримасу не смогла толком скорчить – слишком устала. – Мы основную часть вычистили, подвергли биорегенерации самые очевидные участки, уничтожили вторичные инфекции. После нескольких месяцев отдыха вас, скорее всего, ожидало бы полное выздоровление. При нынешнем раскладе… – она пожала плечами. – Постарайтесь не курить. Обеспечьте себе легкую физическую активность. Ох, да к такой-то матери…

Я попытался обеспечить себе легкую физическую активность. Прогуливался по палубе госпиталя. Вдыхал воздух в обожженные легкие. Разминал плечо. Тут яблоку негде было упасть: вокруг раненые мужчины и женщины занимались тем же самым, что и я. Некоторых я даже знал.

– Эй, лейтенант!

Большая часть лица Тони Ломанако превратилась в маску из обнаженного мяса, испещренную зелеными ярлычками биостимуляторов ускоренной регенерации. Впрочем, обычная ухмылка Тони была по-прежнему при нем, вот только обнажала слишком много зубов с левой стороны.

– Вы целы, лейтенант! Вот молодчага!

Он обернулся и поискал кого-то в толпе:

– Эй, Эдди! Квок! Лейтенант живой.

Обе глазницы Квок Юэнь Йи были залиты оранжевым гелем для инкубации ткани. Закрепленная на черепе внешняя камера передавала в мозг изображение. На каркасе из черного углеволокна росли новые руки. Свежая ткань влажно блестела.

– Лейтенант. А мы думали…

– Лейтенант Ковач!

Эдди Мунхарто передвигался с помощью экзокостюма, а бионити восстанавливали ему правую руку и обе ноги из рваных кусков, оставленных «умной» шрапнелью.

– Рад вас видеть, лейтенант! Видите, мы все тут идем на поправку. Можете не сомневаться, через пару месяцев триста девяноста первый взвод вернется и надерет задницу кемпистам.

Армейские оболочки для «Клина Карреры» в настоящее время поставляет «Хумало биосистемс». Новейшие военные биотехнологии от «Хумало» включают в себя несколько очаровательных модификаций, вроде системы блокировки серотонина, повышающей уровень бездумной агрессии, а также толики волчьих генов, которые увеличивают скорость и жестокость, а также усиливают стайный инстинкт, от него больно, как от подступающих слез. Глядя на изувеченные остатки взвода, столпившиеся вокруг меня, я почувствовал, как у меня начинает саднить горло.

– Эх, а хорошо мы их расчехвостили, да? – произнес Мунхарто, взмахнув своей единственной оставшейся конечностью, точно ластой. – Видел вчера в военсводке.

Микрокамера Квок повернулась, послышался тихий звук работающего гидропривода.

– Примете командование новым триста девяносто первым, сэр?

– Я не…

– Эй, Наки! Где ты там, чувак? Тут лейтенант.

Больше я на полетной палубе не появлялся.

Шнайдер отыскал меня на следующий день. Я сидел в офицерской палате для выздоравливающих, глядя в иллюминатор и дымя сигаретой. Глупо, но, как выразилась доктор, да к такой-то матери. Не так уж много смысла в том, чтобы беречь себя, когда с этого самого тебя в любой момент может содрать мясо с костей летящая навстречу сталь или уничтожить химическое оружие.

– О, лейтенант Ковач.

Я его не сразу узнал. От боли лица людей сильно меняются, а, кроме того, мы оба были тогда залиты кровью. Я уставился на него, не вынимая изо рта сигареты, мрачно гадая, кто еще из тех, кого подстрелили по моей милости, хочет поздравить меня с успехом на поле боя. Затем что-то в его облике показалось мне знакомым, и я вспомнил нашу встречу в погрузочной зоне. Слегка удивленный тем, что он все еще на борту, а еще больше тем, что блеф помог ему пробраться даже сюда, я жестом пригласил его садиться.

– Спасибо. Меня зовут, э-э, Ян Шнайдер, – он протянул руку для приветствия, на что получил кивок в ответ, затем угостился одной из моих сигарет, лежавших на столе. – Я очень ценю, что вы не, э-э, не…

– Забудьте об этом. Я вот забыл.

– Ранения… Э-э, ранения странно влияют на мозг… на память. Потому я и спутал звания и, э-э, все такое…

Я нетерпеливо заерзал:

– Слушайте, Шнайдер, мне в общем-то до этого нет дела, – потом набрал полные легкие не рекомендованного мне сигаретного дыма и закашлялся. – Единственное, до чего мне дело есть, так это протянуть на этой войне достаточно долго, чтобы спасти шкуру. Так что, если не сменишь пластинку, отправлю тебя под расстрел, а так можешь делать что тебе, на хрен, угодно. Ясно?

Он кивнул, но его поведение неуловимо изменилось. Нервозность свелась к простому покусыванию ногтя, а во взгляде, которым он меня буравил, появилось нечто хищное. Когда я закончил говорить, он отнял от губ большой палец и, ухмыльнувшись, взамен сунул в рот сигарету. Почти что беспечно выпустил дым в сторону иллюминатора и видневшейся из него планеты.

– Именно, – сказал он.

– Что «именно»?

Шнайдер заговорщически огляделся, но остальные обитатели палаты собрались в другом ее конце, поглощенные просмотром латимерского голопорно.

Шнайдер снова ухмыльнулся и наклонился ближе:

– Именно то, что я искал. Человек с головой на плечах. Я хотел бы кое-что вам предложить, лейтенант Ковач. Кое-что, что поможет вам выйти из этой войны не просто живым, но еще и богатым – богаче, чем вы можете вообразить.

– У меня хорошее воображение, Шнайдер.

Он пожал плечами:

– Ну ладно. Значит, просто с большими деньгами. Интересно это вам?

Я задумался, пытаясь прикинуть, что стоит за этим предложением:

– Если это подразумевает смену сторон, то не интересно. Не имею ничего против Джошуа Кемпа лично, но считаю, что он проиграет, и…

– Политика, – Шнайдер пренебрежительно махнул рукой. – Политика к этому никакого отношения не имеет. И война тоже, разве что в качестве сопутствующего обстоятельства. Я говорю о чем-то более основательном. О товаре. За обладание которым любая корпорация заплатит процентов десять своей годовой прибыли.

Я здорово сомневался, что такой товар может существовать в глухомани, вроде Санкции IV, и еще сильнее сомневался, что кто-то вроде Шнайдера может иметь к нему доступ. Но, с другой стороны, просочился же этот тип на военный корабль Протектората и получил медицинское обслуживание, о котором – по утверждениям проправительственных источников – безнадежно мечтают полмиллиона человек на планете. Что-то у него, возможно, и было, а сейчас что угодно, способное вызволить меня с этого комка грязи до того, как он разлетится на части, заслуживало внимания.

Я кивнул и затушил сигарету:

– Хорошо.

– Вы в деле?

– Я слушаю, – ответил я мягко. – В деле я или нет, зависит от того, что я услышу.

Шнайдер втянул щеки:

– Не уверен, что мы можем продолжать на таких условиях, лейтенант. Мне нужно…

– Тебе нужен я. Это очевидно, иначе этот разговор вообще бы не затевался. Так как, будем продолжать на означенных условиях или мне вызвать охрану «Клина», чтобы информацию из тебя выбили?

Повисла напряженная тишина. По лицу Шнайдера, точно кровь, растекалась усмешка.

– Что ж, – произнес он наконец. – Вижу, что недооценил тебя. В твоем личном деле нет ничего об этом, м-м, аспекте твоей личности.

– Любые данные обо мне, к которым ты мог получить доступ, не дают и половины реальной картины. К твоему сведению, Шнайдер, моей последней официальной военной должностью была служба в Корпусе чрезвычайных посланников.

Я подождал его реакции, пытаясь понять, удалось ли мне его припугнуть. Посланники имеют почти что мифологический статус в пределах Протектората, и славятся они отнюдь не мягкостью характера. Эта часть моей биографии не была секретом на Санкции IV, но я старался не афишировать ее без нужды. В лучшем случае из-за такой репутации в столовой воцарялось напряженное молчание при каждом моем появлении, а в худшем свежеоблаченные юнцы, в которых нейрохимии и пересаженных мускулов больше, чем здравого смысла, решали бросить мне вызов. После третьего летального исхода (с сохранением стека) Каррера вызвал меня на ковер. Командование, как правило, неодобрительно относится к убийствам внутри личного состава. Такого рода энтузиазм следует приберегать для врага. Было решено, что вся информация о моем прошлом в Корпусе посланников будет погребена в базе данных «Клина», а во всех прочих записях я буду проходить как профессиональный наемник, бывший морпех Протектората. Достаточно распространенная здесь карьера.

Но если мое прошлое посланника и напугало Шнайдера, он этого никак не выказал. Он снова склонился ко мне, и в его проницательном взгляде читалась напряженная работа мысли.

– Посланник, значит? И когда служил?

– Довольно давно. А что?

– При Инненине довелось быть?

Огонек его сигареты ярко светился перед моими глазами. На какое-то мгновение мне показалось, что я проваливаюсь в этот огонь. Красная точка расплылась, превратившись в узоры лазерного огня, хлещущего по разрушенным стенам, в чавкающую под ногами грязь, где умирал раненый Джимми де Сото, вырываясь из моих рук и крича от боли, и распадающуюся вокруг нас линию обороны на Инненинском плацдарме.

Я на секунду прикрыл глаза.

– Да, я был при Инненине. Так ты будешь рассказывать об этом своем сказочно выгодном деле, или как?

Желание поделиться секретом буквально распирало Шнайдера. Он вытянул еще одну сигарету из моей пачки и откинулся на стуле.

– Тебе известно, что на взморье Северного предела, чуть подальше Заубервиля, находится одно из старейших марсианских поселений, известных археологам?

Ну все ясно. Я вздохнул, и мой взгляд скользнул с его лица обратно к иллюминатору с видом на Санкцию IV. Конечно, чего-то этакого и следовало ожидать, но почему-то я разочаровался в Яне Шнайдере. За недолгие минуты нашего знакомства мне показалось, что в нем чувствуется некий твердый стержень, обещавший что-то более сто́ящее, чем всякая фигня о затерянных цивилизациях и зарытых техносокровищах.

Прошло уже добрых полтысячелетия со времени, когда перед нами открылся мавзолей марсианской цивилизации, а люди все никак не поймут, что артефакты, оставшиеся от вымерших соседей по Солнечной системе, по большей части либо нам совсем не по зубам, либо находятся в нерабочем состоянии. (А очень может быть, и то и другое, откуда же нам знать.) Практически единственной по-настоящему полезной находкой были астронавигационные карты, люди разобрали их с большим трудом, но в результате смогли послать колонизационные корабли в точки, где гарантированно располагались планеты земного типа.

Этот успех плюс разрозненные руины и артефакты, обнаруженные на планетах, которых удалось достичь с помощью карт, породили огромное количество самых разнообразных теорий, идей и верований. За время, что я бороздил просторы Протектората, я ознакомился почти с каждой. В некоторых регионах в уши мне лилась параноидальная белиберда о том, что вся история придумана ООН для прикрытия, а на самом деле астронавигационные карты получены от пришельцев из нашего же собственного будущего. Существовала также стройная религиозная доктрина, приверженцы которой считали людей затерянными потомками марсиан и ожидали воссоединения с духами предков после достижения достаточного кармического просветления. Некоторые ученые с затаенной надеждой разрабатывали относительно перспективные теории, полагавшие Марс всего лишь одним из аванпостов, колоний, отрезанных от материнской культуры, и утверждавшие, что сама эта культура по-прежнему существует где-то на другом краю Вселенной. Согласно еще одной, моей любимой версии, марсиане переехали на Землю и стали дельфинами, чтобы стряхнуть с себя оковы технологической цивилизации.

Как бы то ни было, суть одна. Их больше нет, а мы всего-навсего подбираем оставшиеся крохи.

Шнайдер ухмыльнулся:

– Думаешь, я спятил, да? Несу что-то в духе детских голограсказок?

– Что-то вроде того.

– Ты сначала послушай, – он делал короткие и быстрые затяжки, не прекращая говорить, так что дым сочился изо рта при каждом слове. – Понимаешь, все думают, будто марсиане были похожи на нас. В смысле, не физически, нет, мы считаем, что у их цивилизации были такие же культурные основы, как и у нашей…

Культурные основы? Такие обороты были не в стиле Шнайдера. Это он услышал от кого-то другого. Во мне шевельнулась легчайшая тень любопытства.

– А значит, когда мы исследуем мир, подобный этому, то все в штаны кончают от радости, когда удается обнаружить центры расселения. Это города, тут же решают все. Мы находимся на расстоянии двух световых лет от основной системы Латимера – а это две пригодные к обитанию биосферы и три условно пригодные; и в каждой есть марсианские руины, – но, однако же, стоит только зондам добраться до этого места и зафиксировать что-то, смахивающее на города, все немедленно бросают свои дела и несутся сюда.

– Ну, «несутся» – это, я бы сказал, преувеличение.

На субсветовых скоростях даже самой навороченной колонизационной барже потребуется почти три года, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее двойные солнца Латимера от этой звезды-недоростка с незамысловатым названием. В межзвездном пространстве ничего не происходит быстро.

– Да? А ты знаешь, сколько времени прошло? С момента получения данных от зонда до инаугурации правительства Санкции?

Я кивнул. Как региональный военный советник знать такие вещи я был обязан. Заинтересованные в ситуации корпорации ускорили подготовку Хартии Протектората до одной недели. Но это случилось около века назад и имело мало отношения к тому, о чем сейчас собирался поведать мне Шнайдер. Жестом я попросил его продолжать.

– Дальше, – он наклонился вперед и вскинул руки, точно собрался дирижировать оркестром, – в дело вступают археологи. Порядок обычный: право собственности принадлежит нашедшему, правительство выступает в роли посредника между ним и корпорацией-покупателем.

– За процент.

– За процент. Плюс право на экспроприацию – цитирую – «с соответствующей компенсацией стоимости любой находки, которая может быть расценена как представляющая особенную важность для интересов Протектората», и так далее и тому подобное. Понятно, что любой приличный археолог, желающий озолотиться, отправится прямиком в эти самые центры расселения, и именно так они все и поступили.

– Откуда тебе-то это все известно, Шнайдер? Ты-то не археолог.

Он вытянул левую руку и оттянул рукав, демонстрируя свернувшуюся кольцом крылатую змею, вытатуированную иллюминиевой краской. Чешуя змеи мерцала и переливалась, а крылья еле заметно двигались вверх и вниз, так что, казалось, можно расслышать их сухой шелест. Между зубами змеи вилась надпись: «ГИЛЬДИЯ МП-ПИЛОТОВ САНКЦИИ IV», и все это окаймлял девиз: «ЗЕМЛЯ – ЭТО ДЛЯ ПОКОЙНИКОВ». Выглядела татуировка практически свежей.

Я пожал плечами:

– Красиво. И?

– Я занимался перевозкой грузов для группы археологов, работавших на побережье Дангрека к северо-западу от Заубервиля. По большей части скребуны, но…

– Скребуны?

Шнайдер моргнул:

– Да. И что?

– Я родом с другой планеты, – заметил я терпеливо. – Здесь я просто воюю. Что за «скребуны»?

– А… Ну молодняк. – Он неопределенно покрутил руками. – Только что из Академии, их первые раскопки. Скребуны.

– Понял. Скребуны. Ну и кто из них не?

– Что? – он снова сморгнул.

– Кто не был скребуном? Ты сказал, «по большей части скребуны, но…». Но кто?

На лице Шнайдера читалось недовольство. Ему не нравилось, что я его сбиваю.

– Люди с опытом там тоже имелись. Скребунам обычно оставляют участки, где не предполагается значительных находок, но и среди ветеранов всегда есть люди, которые стараются мыслить нестандартно.

– Или заявляются уже после того, как все лучшие делянки расхватаны.

– Ну да, – по какой-то причине эта острота ему тоже не пришлась по душе. – Иногда и так. Короче говоря, мы – они – кое-что обнаружили.

– Что?

– Марсианский корабль. – Шнайдер затушил сигарету. – Целехонький.

– Брехня.

– Нет, в самом деле.

Я снова вздохнул:

– Предлагаешь мне поверить, что вы откопали целый космический корабль – нет, пардон, целый звездолет, – и о нем никто не узнал? Никто не увидел. Никто не обнаружил, что он там лежит. И как же вы его спрятали, баббл-тент над ним натянули?

Шнайдер облизнул губы и усмехнулся. Неожиданно он снова начал упиваться собой.

– Я не говорил, что мы его откопали, я сказал, мы обнаружили. Ковач, он размером со сраный астероид, и находится на окраине системы Санкции на парковочной орбите. А откопали мы портал, который к нему ведет. Швартовочную систему.

– Портал? – произнося это слово, я почувствовал, как по моей спине поползли еле ощутимые мурашки. – Ты имеешь в виду гиперпространственный передатчик? Ты уверен, что вы правильно разобрали техноглифы?

– Ковач, это портал, – сказал Шнайдер тоном, каким разговаривают с маленькими детьми. – Мы его открыли. И видели, куда он ведет. Похоже на дешевый спецэффект из эксперии. По картине звездного неба понятно, что корабль находится где-то в этой системе. Все, что нам оставалось сделать, – это войти внутрь.

– Внутрь корабля?

Против собственной воли я был заинтригован. В Корпусе чрезвычайных посланников учат лгать: лгать под детектором лжи, лгать в условиях жесточайшего стресса, лгать при любых обстоятельствах – и делать это со стопроцентной искренностью. Посланники умеют лгать лучше кого угодно в Протекторате, в естественном ли состоянии или в аугментированном, и, глядя сейчас на Шнайдера, я видел, что он говорит правду. Что бы там с ним на самом деле ни произошло, он твердо верил своим словам.

– Нет, – покачал головой он. – Не внутрь корабля. Портал ведет в точку, расположенную километрах в двух от корпуса. Ходит по достаточно близкой орбите с периодом четыре с половиной часа. Нужен скафандр.

– Или шаттл, – я кивнул в сторону его татуировки. – У тебя что был за корабль?

Он сморщился:

– Дерьмовый суборбитальный «Мовай». Размером с долбаный дом. В портал он не пролез.

– Что? – у меня неожиданно вырвался смешок, отозвавшийся болью в груди. – Не пролез?

– Смейся-смейся, – угрюмо буркнул Шнайдер. – Если бы не эта небольшая логистическая загвоздка, я бы в этой сучьей войне не завяз. Щеголял бы в сделанной на заказ оболочке в Латимер-сити. Клоны в холодильнике, цифровое хранение, гребаное, блин, бессмертие… Полный набор.

– И что, ни у кого не нашлось скафандра?

– С какой бы стати? – Шнайдер развел руками. – Полет суборбитальный. Никто не собирался выбираться за пределы орбиты. На самом деле никто и не мог выбраться за пределы орбиты, минуя межпланетные порты в Лэндфолле. Все найденное на раскопках должна была освидетельствовать Экспортно-карантинная служба. А эта идея тоже ни у кого восторга не вызвала. Пункт об экспроприации помнишь?

– Угу. Любые находки, которые могут быть расценены как представляющие особенную важность для интересов Протектората. Вариант с «соответствующей компенсацией» тебя не манил? Или ты не считал, что она будет соответствовать?

– Да ну брось ты, Ковач. Какова должна быть компенсация, чтобы соответствовать такой находке?

Я пожал плечами:

– Зависит от множества факторов. В частном секторе в основном от того, к кому надумаешь обратиться. С большой вероятностью можно получить пулю в стек.

Шнайдер натянуто усмехнулся:

– Полагаешь, нам не удалось бы продать его корпорациям?

– Полагаю, сделка вышла бы вам боком. А остались бы вы при этом в живых или нет, зависит от того, с кем иметь дело.

– Ну и к кому бы ты пошел?

Я вытряхнул из пачки новую сигарету, дав вопросу повисеть в воздухе, прежде чем удостоил его ответом:

– Это, Шнайдер, мы с тобой сейчас обсуждать не будем. Мои расценки как консультанта тебе слегка не по карману. А вот как партнер, с другой стороны… – я в свою очередь расщедрился на улыбку. – Я все еще слушаю. Что было дальше?

Горький смех Шнайдера был таким громким, что заставил даже зрителей голопорно в другом конце палаты на секунду оторваться от проектора, где извивались яркие, отполированные спецэффектами человеческие 3D-тела в натуральную величину.

– Дальше? – Шнайдер снова понизил голос и дождался, когда любители плотских наслаждений отвернутся. – Дальше? Да война эта сраная, вот что было дальше.

Где-то плакал ребенок.

Какое-то время я висел на руках, держась за комингс двери, давая экваториальному климату проникнуть на борт. Из госпиталя меня выписали с формулировкой «годен к службе», но состояние моих легких было не так безупречно, как хотелось бы, и во влажном воздухе я начинал задыхаться.

– Жарковато тут.

Шнайдер заглушил двигатель шаттла и навис над моим плечом. Я спрыгнул вниз, освобождая ему проход, и прикрыл глаза от солнца. С высоты лагерь для интернированных выглядел так же невинно, как выглядит большая часть типовых застроек, но вблизи это впечатление аккуратного единообразия таяло под напором реальности. Установленные наспех бабблы потрескивали от жары; в проходах между ними текли ручьи жидких отходов. Слабый ветерок обдавал смрадным запахом горящих полимеров: при посадке шаттл взметнул мусор, распластав его по ограждению, и теперь электричество поджаривало бумагу и пластик, превращая их в труху. За забором, как железные сорняки, на высушенной земле росли автоматические турели. Сонный гул конденсаторов служил неумолкающим фоном к людскому шуму на территории лагеря.

Приплелся небольшой отряд местного ополчения, возглавляемый сержантом, смутно напомнившим мне отца в его лучшие дни. При виде униформы «Клина» отряд застыл на месте. Сержант неохотно отдал честь.

– Лейтенант Такеси Ковач, «Клин Карреры», – коротко бросил я. – Это капрал Шнайдер. Мы здесь для того, чтобы забрать для допроса одну из ваших интернированных, Таню Вардани.

Сержант нахмурился:

– Мне об этом не сообщали.

– Так я вам сейчас и сообщаю, сержант.

В таких ситуациях обычно хватает униформы. На Санкции IV широко известно, что серьезные ребята из «Клина» неофициально представляют интересы Протектората, и обычно получить желаемое не представляло проблемы. Даже другие наемники шли на попятный, когда доходило до стычек из-за порядка реквизиции. Но этому сержанту, похоже, попала под хвост какая-то вожжа. То ли смутная память о святости устава, внушенная на плацу в пору, когда это и в самом деле что-то значило, задолго до войны. То ли, может, просто зрелище соотечественников, страдающих от голода в своих баббл-тентах.

– Мне нужно видеть приказ.

Я щелкнул пальцами, и Шнайдер вложил мне в руку документы. Раздобыть их не составило особенного труда. В военных конфликтах планетарного масштаба вроде нынешнего Каррера предоставлял своим младшим офицерам такую свободу действий, которая и не снилась дивизионным командирам Протектората. Никто даже не спросил, для чего мне понадобилась Вардани. Всем это было безразлично. Пока самым сложным делом оказалось заполучить шаттл; межпланетных кораблей не хватало, они были нужны всем. В итоге мне пришлось вытрясать его под дулом пистолета из полковника регулярной армии, заведовавшего полевым госпиталем к юго-востоку от Сучинды, о котором нам кто-то рассказал. Неприятностей из-за этого в конечном счете не избежать, но, как любил говорить сам Каррера, это же война, а не конкурс зрительских симпатий.

– Этого достаточно, сержант?

Тот принялся изучать бумаги с такой тщательностью, словно надеялся, что при близком рассмотрении печати на них окажутся наклейками-фальшивками. Я переступил с ноги на ногу в нетерпении, которое было лишь наполовину притворным. Атмосфера лагеря действовала угнетающе; где-то продолжал надрываться невидимый мне ребенок. Хотелось убраться отсюда как можно быстрее.

Сержант поднял голову, возвращая документы.

– Вам придется обратиться к коменданту, – произнес он деревянным голосом. – Лагерь находится под правительственным контролем.

Я бросил взгляд через его левое, затем правое плечо, после чего снова посмотрел ему в лицо.

– Ясно, – мои губы скривились в усмешке, и через какое-то мгновение сержант отвел глаза. – Что ж, пошли к коменданту. Капрал Шнайдер, подождите здесь. Это не займет много времени.

Офис коменданта располагался в двухэтажном баббле, отгороженном от остального лагеря еще одной линией высоковольтного ограждения. Автотурели размером поменьше угнездились на верхушках конденсаторов, подобно горгульям начала тысячелетия; у ворот застыли затянутые в униформы рекруты, еще не вышедшие из подросткового возраста. В руках они сжимали здоровенные плазменные винтовки. Юные физиономии под увешанными датчиками армейскими шлемами были воспаленными и исцарапанными. Для чего вообще понадобилось ставить часовых, для меня оставалось загадкой. Либо автотурели представляли собой муляж, либо в лагере наблюдался серьезный переизбыток персонала. Мы молча прошли за ограждение и поднялись по лестнице из легкого сплава, кое-как приклеенной к стенке баббла эпоксидкой. Сержант нажал на кнопку звонка. На секунду ожила установленная над дверью камера наблюдения, после чего дверь раскрылась. Я шагнул внутрь, с облегчением набрав в грудь охлажденного кондиционированного воздуха.

Основное освещение в офисе исходило от мониторов системы видеонаблюдения на дальней стене. Рядом стоял стол из гнутого пластика, добрую половину которого занимал дешевый голопроектор и клавиатура. Остальная поверхность была усеяна бумагами, норовящими свернуться в трубку, маркерами и прочим канцелярским хламом. Тут и там посреди завалов, словно градирни в индустриальных зонах, высились забытые кофейные кру́жки. Тонкая змейка кабеля протянулась к руке скособоченной фигуры, сидевшей за столом.

– Комендант?

На паре мониторов сменилась картинка, и в отраженном свете блеснула сталью рука сидящего.

– В чем дело, сержант?

Говорил он невнятно, в голосе слышались скука и безучастность. Я шагнул в прохладный полумрак, и человек за столом слегка приподнял голову. Я различил синий фоторецепторный глаз и лоскуты протезного сплава, покрывавшие одну сторону лица и шеи, а массивное левое плечо выглядело как боевой скафандр, но все же им не было. Почти вся левая сторона тела отсутствовала, ее место от бедра до подмышки занимали сочлененные сервоблоки. Рука представляла собой несколько стальных гидравлических систем, на конце которых находилась черная клешня. Запястье и предплечье были оборудованы полудюжиной блестящих серебряных разъемов, в один из которых и был воткнут лежавший на столе кабель. Рядом с этим разъемом лениво пульсировал маленький красный огонек. Индикатор тока.

Я подошел к столу и отдал честь.

– Лейтенант Такеси Ковач, «Клин Карреры», – сказал я негромко.

– Ну что ж, – комендант с трудом выпрямился в кресле. – Наверное, вам хочется, чтобы здесь было посветлее, лейтенант? Я-то люблю темноту, но, – он хмыкнул, не разжимая губ, – у меня к ней приспособлены глаза. А у вас, скорее всего, нет.

Он пошарил по клавиатуре и с третьей попытки включил основные светильники, расположенные в углах комнаты. Фоторецептор потускнел, и на меня уставился мутный человеческий глаз рядом с ним. То немногое, что осталось от лица, имело тонкие черты, которые могли бы выглядеть привлекательно, если бы долгое злоупотребление электричеством не лишило мелкую мускулатуру способности верно реагировать на нервные импульсы и не придало коменданту вялый и туповатый вид.

– Так лучше? – комендант скорее осклабился, чем улыбнулся. – Думаю, да, вы ж все-таки уроженец Внешнего Мира.

В заглавных буквах «внешнего мира» сквозила ирония.

Комендант жестом указал на мониторы в противоположном конце комнаты:

– Мира, которого не видят их маленькие глазенки и который превосходит все, о чем только могут мечтать их злобные умишки. Скажите-ка, лейтенант, мы все еще воюем за нашу на все лады перетраханную, то есть я хотел сказать «перепаханную», полную археологических сокровищ, вдоль и поперек перепаханную землю нашей дорогой планетушки?

Мой взгляд скользнул к разъему с воткнутым кабелем и к мерцающему рядом рубиновому огоньку, затем вернулся к лицу коменданта.

– Мне понадобится все ваше внимание, комендант.

Какое-то время он смотрел на меня, затем голова его склонилась – так, словно была механической полностью, а не частично, – к разъему с кабелем.

– А, – прошептал он. – Вы об этом.

Он резко развернулся и уставился на сержанта, который маячил у самого порога вместе с двумя ополченцами.

– Покинуть помещение.

Сержант повиновался с живостью, которая давала понять, что он в принципе не больно-то хотел здесь оставаться. Статисты в формах последовали за ним, аккуратно закрыв за собой дверь. После того как щелкнул замок, комендант вновь обмяк в кресле, положив правую руку на разъем. С его губ слетел то ли вздох, то ли кашель, то ли смешок. Я ждал. Комендант поднял голову.

– Теперь там еле капает, могу вас уверить, – сказал он, указывая на по-прежнему мигающий индикатор. – Если его совсем отключить, на настоящем этапе меня это, думаю, прикончит. Если лягу, вряд ли уже встану. Вот и остаюсь в этом… кресле… Дискомфорт меня будит… время от времени… – с видимым усилием он попытался сосредоточиться. – Ну так что же от меня нужно «Клину Карреры», позвольте спросить? Ценного у нас ничего нет. Медикаменты закончились уже несколько месяцев назад, даже продовольствия, что нам привозят, и то еле хватает на рационы. Для моих людей, разумеется, – я говорю о доблестных бойцах, вверенных моему командованию. Обитателям лагеря достается и того меньше, – еще один жест рукой, на этот раз в сторону мониторов. – А вот машины, конечно, есть не просят. Они самодостаточны, непритязательны и не обременены неудобным свойством сопереживать тем, над кем поставлены надзирать. Отличные солдаты, все как на подбор. Как видите, я пытался стать одним из них, но пока не очень преуспел…

– Я не претендую на ваши материальные резервы, комендант.

– Так что тогда, карательная миссия? Я что, не вписался в какой-то новый поворот в планах Картеля? Или, может быть, подрываю боевой дух армии? – идея, по-видимому, его позабавила. – Ты ассасин, что ли? Клиновский киллер?

Я отрицательно качнул головой:

– Я прибыл за одной из ваших интернированных – Таней Вардани.

– А, ну да, археолог.

В моей груди шевельнулось нехорошее предчувствие. Я молча положил на стол перед комендантом бумагу с приказом и стал ждать. Комендант неловко взял документ и принялся изучать его, театрально склонив голову и подняв бумагу высоко, словно какую-то голоигрушку, разглядывать которую подобало снизу. Кажется, он что-то бормотал себе под нос.

– Что-то не так, комендант? – осведомился я негромко.

Он опустил руку и, опершись на локоть, потряс бумагой. За мелькающим листком я увидел, что во взгляде человеческого глаза внезапно появилась осмысленность.

– А зачем она вам понадобилась? – спросил он так же негромко. – Танюшка-поскребушка. На что она сдалась «Клину»?

Я холодно взвесил возможность его убийства. Это не составит труда – через пару месяцев с ним и так расправится электричество, но за дверью стоял сержант с парочкой солдат. Без оружия шансы у меня были так себе, да и параметров автотурелей я пока не знал и холодно ответил:

– А вот это, комендант, касается вас еще меньше, чем меня. У меня есть свой приказ, а у вас теперь есть ваш. Находится в вашем лагере Вардани или нет?

Однако этот, в отличие от сержанта, глаз отводить не стал. Возможно, его подстегивало нечто, вынырнувшее из пучины аддикции, какой-то тугой комок горечи в разлагающейся оболочке, облекающей его «я». А возможно, это был уцелевший осколок того гранита, из которого комендант некогда состоял целиком. Он не собирался уступать.

Моя правая ладонь за спиной сжалась и снова разжалась, готовясь нанести удар.

Поднятая рука коменданта вдруг рухнула на стол, словно взорванная башня, и документ вылетел из пальцев. Моя рука метнулась вперед, пригвоздив бумагу к столу прежде, чем она успела упасть на пол. Из горла коменданта вырвался короткий сухой звук.

Какое-то мгновение мы оба молча смотрели на мою ладонь, прижимавшую к столу листок. Затем комендант опять обмяк в кресле.

– Сержант, – позвал он хрипло.

Дверь открылась.

– Сержант, отправляйтесь в баббл номер восемнадцать и доставьте Вардани к шаттлу лейтенанта.

Сержант отдал честь и отбыл. Оттого что решение пришлось принимать не ему, на его лице читалось такое же облегчение, как у раненого после приема болеутоляющего.

– Благодарю вас, комендант.

В свою очередь отсалютовав, я взял со стола документ и повернулся к двери. Я уже почти перешагнул порог, когда комендант заговорил снова:

– Востребованная женщина.

Я обернулся:

– Что?

– Вардани, – в его глазах блеснула искра. – Вы не первый.

– Не первый что?

– Меньше трех месяцев назад, – он увеличил ток в левой руке, и его лицо дернулось судорогой. – Случился у нас тут небольшой рейд. Кемписты. Прорвали периметр и проникли на территорию. И оборудование у них было отличное, хотя в наших краях дела у кемпистов плохи.

Его голова безвольно откинулась на спинку кресла, из груди вырвался протяжный вздох:

– Отличное оборудование. Хотя в наших. Пришли. За ней.

Я ждал продолжения, но он лишь уронил голову набок. Я заколебался у порога. Стоявшие внизу двое солдат посмотрели на меня с любопытством. Пройдя обратно к столу, я обхватил лицо коменданта ладонями. Зрачок в человеческом глазу закатился, обнажив белок, и болтался у границы верхнего века, как воздушный шарик, что тычется в потолок комнаты, где давным-давно окончилась вечеринка.

– Лейтенант?

Оклик с лестницы снаружи. Еще несколько секунд я всматривался в отрешенное лицо коменданта. Его дыхание было слабым, рот полуоткрыт, а в углах губ притаилась тень улыбки. На периферии моего зрения вспыхивал и гас рубиновый огонек.

– Лейтенант?

– Иду.

Я отпустил голову коменданта и вышел обратно навстречу жаре, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Вернувшись к шаттлу, я обнаружил, что Шнайдер сидит на одном из передних посадочных модулей и развлекает фокусами группу оборванных ребятишек. Из-под навеса ближайшего баббл-тента за ним наблюдала пара военных. Я приблизился, и Шнайдер поднял на меня взгляд.

– Что-нибудь не так?

– Все в порядке. Разгоняй малышню.

Шнайдер недоуменно поднял бровь и стал неторопливо заканчивать трюк. В финале он вытащил из-за уха каждого зрителя по маленькой игрушке с памятью формы. Шнайдер начал показывать, как они работают, и дети разом примолкли, словно не могли поверить своим глазам. Если игрушки расплющить, а потом резко свистнуть, то увидишь, как они медленно, точно амебы, расправляются обратно. Какой-нибудь корпоративной генлаборатории пора уже разработать таких вот солдат. Дети застыли с раскрытыми ртами. Получился отдельный фокус. Я-то ребенком бы посчитал такую неуничтожимую штуку настоящим ночным кошмаром, но, с другой стороны, каким бы безрадостным ни казалось мне детство, оно выглядело просто праздником по сравнению с этим местом.

– Напрасно ты внушаешь им мысль, что не все люди в форме поголовно плохие, – тихо произнес я.

Шнайдер бросил на меня удивленный взгляд и громко хлопнул в ладоши:

– Ну все, малышня. Брысь отсюда. Давайте, давайте, представление окончено.

Дети побрели прочь, с неохотой покидая свой маленький оазис развлечений и бесплатных подарков. Скрестив на груди руки, Шнайдер смотрел ребятишкам вслед. Лицо его было непроницаемо.

– Откуда у тебя эти штуки?

– Нашел в грузовом отсеке. Была там пара ящиков с гуманитарной помощью для беженцев. Похоже, госпиталю, у которого мы попятили этот корабль, они особо не пригодились.

– Да уж, они там уже всех беженцев успели пристрелить, – я кивнул в сторону удалявшихся детей, которые весело щебетали, обсуждая полученные сокровища. – Лагерное ополчение, скорее всего, конфискует все это, как только мы отчалим.

Шнайдер пожал плечами:

– Да знаю. Но я все равно уже раздал шоколад и болеутоляющее. Что тут поделаешь?

Это был резонный вопрос, на который имелось множество нерезонных ответов. Уставившись на ближайшего ополченца, я прокрутил в голове самые кровавые варианты.

– А вот и она, – сказал Шнайдер, указывая куда-то в сторону.

Проследив направление его руки, я увидел сержанта с еще одной парой военных в униформах. Между военными шагала стройная фигура со скованными впереди руками. Глядя против солнца, я сощурился и повысил кратность увеличения нейрохим-модифицированного зрения.

В дни своей археологической деятельности Таня Вардани, полагаю, выглядела получше. Ее изящная оболочка казалась, наверное, не такой истощенной, а темные волосы, наверное, были как минимум вымыты и, например, собраны в пучок. Синяки под глазами, наверное, тоже отсутствовали, а, завидев нас, она могла бы, наверное, даже слегка улыбнуться или хотя бы просто дернуть уголком большого, чуть скошенного рта в знак узнавания.

Вардани покачнулась, споткнулась и упала бы, если бы ее не удержал один из конвойных. Стоящий рядом со мной Шнайдер дернулся было вперед, но тут же остановился.

– Таня Вардани, – сухо объявил сержант, извлекая белую пластиковую ленту, сплошь испещренную полосами штрихкодов, и сканер. – Мне понадобится подтверждение вашей личности.

Я ткнул пальцем в код на виске и спокойно подождал, когда красный луч считает его. Сержант отыскал на пластиковой ленте соответствующую Вардани полоску и провел по ней сканером. Шагнув вперед, Шнайдер взял женщину за руку и потащил к шаттлу, изображая равнодушие и бесцеремонность. На лице самой Вардани не отразилось ни малейшей эмоции. Когда я повернулся, чтобы последовать за ними, сержант окликнул меня голосом, из твердого вдруг ставшим надтреснутым.

– Лейтенант.

– Да, в чем дело? – я позволил растущему нетерпению отразиться в моем тоне.

– Она вернется?

Стоя в проеме, я повернулся к нему, выгнув бровь той же замысловатой дугой, что Шнайдер за несколько минут до этого. Сержант нарушал всю мыслимую субординацию и сам прекрасно это понимал.

– Нет, сержант, – сказал я, словно обращаясь к маленькому ребенку. – Она не вернется. Ее забирают для допроса. Просто забудьте о ее существовании.

Я закрыл дверь.

Но когда шаттл оторвался от земли, я бросил взгляд в иллюминатор и увидел, что сержант так и стоит на прежнем месте, в самом сердце бури, вызванной нашим взлетом.

Он даже не попытался закрыть лицо, чтобы защитить его от пыли.

Включив гравитягу, мы полетели на запад. Под нами тянулась пустыня – скудная растительность с вкраплениями зелени более насыщенных цветов в местах, где водоносный слой залегал неглубоко. Двадцатью минутами позже мы оказались над береговой линией и заскользили над открытым морем, над водами, которые, по данным военной разведки «Клина», кишели «умными» минами кемпистов. Все это время Шнайдер поддерживал дозвуковую скорость. Отслеживать нас должно было быть нетрудно.

Бо́льшую часть полета я провел в главном отсеке, делая вид, что просматриваю сведения о текущем положении дел, которые поступали на шаттл с одного из спутников Карреры, а на самом деле натренированным глазом бывшего чрезвычайного посланника пытался оценить состояние Тани Вардани. Она ссутулилась в самом дальнем от входной двери кресле, рядом с иллюминаторами правого борта, и прижалась лбом к стеклу. Ее глаза были открыты, но смотрела ли она на проплывавший под нами пейзаж, сказать было трудно. Я не пытался заговорить с ней: в этом году мне довелось видеть тысячи похожих лиц, на которых застыла точно такая же маска, и я знал, что женщина перестанет за ней прятаться, только когда будет готова, – чего может не случиться никогда. Вардани облачилась в подобие эмоционального вакуумного костюма; это единственное средство, которое остается в человеческом арсенале, когда моральные параметры окружающей обстановки становятся настолько нестабильными, что сознание больше не может функционировать без хоть какой-то защиты. Такое состояние с некоторых пор стали именовать «военной психотравмой» – широкий термин, за которым стоит мрачное, но довольно недвусмысленное предупреждение для всех, под чье попечение попадает такой пациент. Существует множество более или менее эффективных психологических приемов, призванных выправить положение, но достижение конечной цели любой медицинской философии, считающей профилактику лучшим методом лечения, в данном случае определенно лежит за пределами человеческих возможностей.

Ничего удивительного, что мы по-прежнему бродим по изящным развалинам марсианской цивилизации, размахивая неандертальскими орудиями труда и не имея ни малейшего представления об устройстве этой древней культуры. Вы же не ждете от мясника способности понять или повторить действия бригады нейрохирургов. Невозможно наверняка сказать, какой непоправимый ущерб мы уже нанесли тому корпусу знаний и технологий, который марсиане так опрометчиво предоставили в наше распоряжение. В конечном счете, мы мало чем отличаемся от стаи шакалов, шныряющих среди обломков и трупов на месте крушения самолета.

– Подлетаем, – сообщил по интеркому Шнайдер. – Зайти не хочешь?

Я оторвал голову от голографического дисплея, смахнул инфогранулы к основанию и посмотрел на сидящую напротив Вардани. Она слегка шевельнулась от голоса Шнайдера, но взгляд, устремленный на вмонтированный в потолок динамик, по-прежнему оставался потухшим. Вытрясти из Шнайдера правду о его прошлых отношениях с этой женщиной не составило труда, но я до сих пор точно не понимал, как они повлияют на нынешнее положение дел. По его уверениям, их связь продлилась недолго, резко оборвавшись с началом войны два года назад, и сейчас никаких проблем доставить не могла. Моим же самым мрачным сценарием была версия о том, что вся история о звездолете окажется изощренной аферой, затеянной Шнайдером с единственной целью: освободить археолога и убраться с планеты вместе с ней. Ведь если верить коменданту лагеря, Вардани уже пытались освободить, и какая-то часть моего сознания задавалась вопросом, а не были ли те загадочные прекрасно экипированные коммандос предыдущими облапошенными жертвами Шнайдера. Если так оно в конце концов и окажется, я буду очень рассержен.

Впрочем, той части моей интуиции, к которой стоило прислушиваться, такая идея не казалась очень уж правдоподобной; слишком много деталей подтвердилось с тех пор, как мы покинули госпиталь. Даты и имена были верными – на побережье к северо-западу от Заубервиля действительно проводились археологические раскопки, и руководителем числилась Таня Вардани. Транспортным агентом значился пилот Гильдии Иэн Мендель, но на снимке было лицо Шнайдера, а в спецификации фигурировал серийный номер и данные о рейсах громоздкого суборбитального «Мовай» десятой серии. Даже если Шнайдер уже и пробовал вытащить Вардани, делал он это в силу куда более приземленных причин, а не из простой симпатии.

А если он тут ни при чем, значит, в игру приняли кого-то еще.

Так или иначе, за Шнайдером стоит приглядывать.

Я опустил панель дисплея и поднялся – в тот самый момент, когда шаттл накренился, выполняя разворот в сторону моря. Ухватившись рукой за багажную полку, я опустил взгляд на археолога:

– Советую пристегнуться. Сейчас несколько минут будет немного потряхивать.

Она не ответила, но ее руки, лежавшие на коленях, шевельнулись. Я направился к кабине пилота.

Сидевший в кресле ручного управления Шнайдер и поднял голову при моем появлении. Его ладони расслабленно лежали на подлокотниках. Он кивнул на максимизированный цифровой дисплей в верхней части приборной проекционной сетки.

– Счетчик глубины по-прежнему показывает меньше пяти метров. Уклон пологий, и глубоководья мы достигнем только через несколько километров. Ты уверен, что это говно так близко не подплывает?

– Если бы подплывало, то торчало бы из воды, – сказал я, опускаясь в кресло второго пилота. – Управляемая мина не сильно меньше бомбы-«мародера». Практически автоматизированная мини-подлодка. Система работает?

– Ага. Можешь надевать маску. Пульт управления оружием на правом подлокотнике.

Я натянул на лицо эластичную стрелковую маску и коснулся висков, включая изображение. Вокруг меня возникло яркое море первичных цветов – бледно-синяя вода, темно-серое дно. Электроника отображалась красным, насыщенность которого определялась заданными мной параметрами. Основная часть была светло-розовой – мертвый металлический хлам, не проявлявший никакой электроактивности. Я погрузился в виртуальное отображение данных, идущих от сенсоров шаттла, заставил себя не вглядываться в дно и перешел в состояние дзена.

Чрезвычайных посланников не учили тралению, но предельная бдительность, которая достигается, как ни парадоксально, через полное отсутствие каких-либо ожиданий, была краеугольным камнем основной подготовки. Чрезвычайный посланник Протектората, когда его как ОЧС – оцифрованное человеческое сознание – пересылают гиперпространственным пробоем, должен ожидать в буквальном смысле чего угодно. Обычно ты оказывался в незнакомом теле в незнакомом мире, под огнем противника. Даже при благоприятных обстоятельствах никакой инструктаж не в силах подготовить человека к такой радикальной смене обстановки. Что уж говорить о тех по меньшей мере нестабильных, а по большей – смертельно опасных ситуациях, для разрешения которых был создан Корпус чрезвычайных посланников.

Вирджиния Видаура, инструктор Корпуса, руки в карманах комбинезона, спокойным, задумчивым взглядом изучает наши лица. Первый день тренировок.

Мое сознание даже не успело зафиксировать появление первой мины. Когда я краем глаза заметил красную вспышку, руки уже захватили цель и запустили самонаводящиеся микроракеты. Малютки прочертили зеленые трассы над виртуальной морской гладью, вонзились в воду, как острые ножи в мякоть, и прошили притаившуюся в глубине мину, прежде чем та смогла уклониться или провести ответную атаку. Последовал взрыв, и поверхность моря выгнулась вверх, как человеческое тело на столе для допросов.

В незапамятные времена люди управляли своими системами вооружения самостоятельно. Они поднимались в воздух на летательных аппаратах размером не больше корыта с крыльями и оборудованных немногим лучше и использовали то немудрящее оружие, что удавалось уместить рядом с собой в кокпите. Позже для этих целей были разработаны машины, которые делали свое дело быстрее и гораздо точнее, чем это было по плечу человеку, и на какой-то период небо целиком принадлежало им. Затем на сцену вышла биотехнология, которая вернула людям конкурентоспособность, и внезапно они снова сравнялись с машинами в скорости и меткости. С тех пор это превратилось в своеобразную технологическую гонку, ход которой определялся тем, что же удастся усовершенствовать первым – автоматику или человеческий фактор. И психодинамика чрезвычайных посланников была резким и неожиданным рывком по полосе обгона.

Существуют военные машины быстрее меня, но нам не повезло: на борту таких не было. Реквизированный у госпиталя шаттл был судном обеспечения, и его чисто оборонительное вооружение сводилось к турели в носовой части и установке для запуска ложных целей, которой я не доверил бы защиту воздушного змея. Придется поработать самим.

– Одна есть. Остальные где-то неподалеку. Сбавь ход. Снижайся и готовь хлопушки.

Они появились с запада, ползли по дну, похожие на толстых бочкообразных пауков, привлеченных жестокой смертью собрата. Я почувствовал, как нос шаттла опустился вниз – это Шнайдер пошел на снижение, выровняв судно, когда между ним и морской поверхностью оставалось каких-нибудь десять метров; затем последовал сильный глухой удар – это выдвинулись бомбодержатели с хлопушками. Я не сводил глаз с приближавшихся мин. Их было семь, и все направлялись к нам. Обычно они ходят пятерками, так что это, видимо, были остатки двух групп, хотя кто смог так существенно проредить их ряды, оставалось для меня загадкой. Судя по тому, что я прочел в рапортах, с начала войны в эти воды заходили исключительно рыболовецкие суда. Морское дно густо усеивали их обломки.

Я взял на прицел головную мину и уничтожил ее почти небрежным движением. Оставшиеся шесть выпустили свои первые торпеды. Вырвавшись из-под воды, те устремились к нам.

– Мы на мушке.

– Вижу, – коротко бросил Шнайдер, и шаттл дернулся, заходя на вираж. Я сыпанул в воду щепотку самонаводящихся микроракет.

«Умные» мины на самом деле довольно глупы. И это понятно: диапазон задач, для которых они спроектированы, настолько узок, что слишком продвинутый интеллект им противопоказан. Закрепившись на морском дне при помощи клешни, чтобы обеспечить стабильность запуска, они ждут, когда над ними пройдет цель. Некоторые способны зарываться достаточно глубоко, чтобы ускользнуть от внимания спектросканеров; некоторые камуфлируются под обломки. По сути, это стационарное оружие. Они могут вести огонь и в движении, но точность при этом страдает.

Что еще лучше, их система устроена по принципу «или-или», перед выстрелом определяя цель либо как наводную, либо как воздушную. Против последних они используют микроракеты класса «земля-воздух», против первых – торпеды. При необходимости торпеды превращаются в ракеты, сбрасывая двигатель при выходе из воды и в воздухе используя примитивное сопло, но они медленные.

Мы шли почти вплотную к воде, снизив скорость практически до нуля, и поэтому мины решили, что мы – корабль. Торпеды вынырнули в тени шаттла, не обнаружили цели, и, пока стряхивали с себя двигатели, с ними расправились наши самонаводящиеся ракеты. Тем временем россыпь снарядов, которую я сбросил в море, уже отыскала и уничтожила две – нет, постойте, три – мины. Если так пойдет дело…

СБОЙ СИСТЕМЫ.

СБОЙ СИСТЕМЫ.

СБОЙ СИСТЕМЫ.

В правом верхнем углу зрения запульсировал световой индикатор и поползли строки сообщения об ошибке. Времени читать его у меня не было. Пульт не подавал признаков жизни, управление оружием было намертво заблокировано, очередная пара микроракет покоилась в пусковых трубах. «Сраное ооновское старье», – подобно падающему метеору, промелькнуло в голове. Я ударил по кнопке аварийного устранения неполадок. Система мобилизовала свои рудиментарные диагностические способности и начала выискивать причину неисправности. Не успеть. На поиски могут уйти целые минуты. Оставшиеся три мины выпустили против нас ракеты «земля-воздух».

– Шн…

Шнайдер, при всех своих недостатках, был хорошим пилотом. Я еще не успел выговорить первый слог его имени, а он уже резко задрал нос шаттла, и мы устремились вверх, сопровождаемые шлейфом ракет «земля-воздух».

– Заклинило.

– Знаю, – его голос был напряжен.

– Выпускай «хлопушки»! – прокричал я, пытаясь перекрыть сигналы тревоги. Показатели высоты на альтиметре перевалили за километр.

– Понял.

Шаттл загрохотал, выбрасывая бомбовые кассеты. Они взорвались за нашим хвостом через две секунды после запуска, испестрив небо крошечными электронными обманками. Ракеты израсходовали себя в этом облаке. Краем глаза я увидел, что индикатор на панели управления орудиями вспыхнул зеленым, и, словно в подтверждение, пусковая установка исполнила последнюю, необработанную команду, запустив пару ждавших своей очереди микроракет в свободное от каких бы то ни было целей пространство позади нас. Сидящий рядом Шнайдер издал победный возглас и развернул корабль. Стабилизационное поле компенсировало маневр с запозданием, и, почувствовав, как заходили ходуном кишки, я понадеялся, что Таня Вардани перед вылетом ничего не ела.

Несколько секунд мы парили на крыльях антигравитационных полей шаттла, после чего Шнайдер пошел на снижение. Мы почти отвесно спикировали к поверхности моря, где нас встретила вторая волна ракет.

– Хлопушки!!!

Снова бухнули, выдвигаясь, бомбодержатели. Выцелив три оставшихся мины, я выпустил последние микроракеты и затаил дыхание. Запуск прошел чисто. В тот же самый момент Шнайдер снова врубил гравполя, и наше суденышко содрогнулось всем корпусом. Хлопушки, падающие теперь быстрее, чем выпустивший их шаттл, включивший аварийный реверс, сдетонировали почти перед самым нашим носом. Экран перед моими глазами сплошь залило багрянцем ложных сигналов, испускаемых ловушками, и взрывов накинувшихся на них ракет «земля-воздух». Наши микроракеты, по моему точному расчету, покинувшие борт за считаные мгновения до того, как сдетонировали хлопушки, были уже далеко, устремляясь к минам, притаившимся где-то внизу.

Шаттл спустился вслед за обломками хлопушек и сдетонировавших ракет. Буквально перед тем как мы коснулись морской поверхности, Шнайдер запустил еще одну, произведенную по особому рецепту, пару хлопушек. Они сдетонировали сразу после того, как мы скрылись под водой.

– Погрузились, – сообщил Шнайдер.

Бледно-голубой на моем экране становился все более насыщенным, по мере того как мы отвесно уходили вглубь. Я повертел головой, разыскивая мины, и, к своему удовлетворению, не обнаружил ничего, кроме хлама. Я наконец выдохнул – вдыхал я в последний раз еще тогда, когда небо вокруг кишело ракетами, – и откинулся на спинку кресла.

– Вот это, – сказал я в пространство, – была заваруха так заваруха.

Мы достигли дна, уперлись в него на мгновение, затем снова чуть подались вверх. Вокруг нас медленно оседала шрапнель, оставшаяся от последней пары хлопушек. Я окинул внимательным взглядом окрашенные в розовый осколки и улыбнулся. Эту пару я собрал лично. Собственно производство заняло у меня меньше часа в ночь перед тем, как мы отправились за Вардани, – зато больше трех дней ушло на то, чтобы облазить бывшие зоны боевых действий и разбомбленные взлетно-посадочные поля и насобирать частей для корпуса и электронику для начинки.

Я содрал с головы стрелковую маску и потер глаза:

– Сколько нам добираться?

Шнайдер протянул руку к приборному дисплею:

– Часов шесть при сохранении нынешней плавучести. Если помогу течению гравами, прибудем вдвое раньше.

– Угу, или взлетим на воздух. Я пережил последние две минуты не для того, чтобы снова стать мишенью. Поля не включай, а время используй для того, чтобы почистить базы данных этого корыта.

Шнайдер строптиво взглянул на меня:

– А ты чем собираешься заниматься?

– Ремонтом, – бросил я, направляясь к Тане Вардани.