Ее живот был тугой, как резиновый шар. Ярко очерченные вены, просвечивающие синеватым цветом, делящая живот пополам коричневая вертикальная полоска. Элли иногда казалось, что она видит четкое и даже рельефное очертание маленькой ноги, надавливающей на тонкую, как бумага, кожу. Иногда это были локти и колени. А однажды увидела контур уха, будто нарисованный очень светлым карандашом. Человечек внутри нее перекатывался, танцевал и пинался. Человечек сильно давил на легкие и пищевод. Потом переворачивался и так же сильно давил на мочевой пузырь и кишки.

Ноэль купила книги по беременности и кучу лекарств – от расстройства пищеварения, от запора, от болей в спине и пояснице. Купила Элли специальную подушку в форме банана, чтобы разделять ноги, чтобы колени не были прижаты друг к другу. Элли подушка понравилась: она была похожа на человека. Иногда Элли сама обнимала ее, прижимаясь к ней щекой. Ноэль купила книгу с детскими именами, садилась рядом с Элли и читала ее вслух. Купила стетоскоп, каким пользуются врачи, и вместе они слушали, как бьется сердце ребенка. Ноэль водила руками по животу Элли и рассказывала:

– О, этот ребенок всегда в движении. Он прекрасно крутится. Не успеем оглянуться, как он устроится на работу, обручится, женится.

Через несколько недель после того, как Элли впервые почувствовала шевеление внутри себя, она начала подозревать, что была не толстой, но беременной. Она не могла точно установить дату. Но день ото дня это становилось все более и более очевидным. Однажды днем она взглянула на Ноэль, пытаясь придумать, как спросить ее, хотя в то же время Элли не желала знать ответ. В конечном счете сказала:

– Что-то движется в моем животе. Мне страшно.

Ноэль поставила чашку с чаем и улыбнулась.

– Тебе нечего бояться, моя сладкая. Нет-нет. Ни в коем случае. У тебя там маленький ребенок, только и всего.

Элли уставилась на свой живот и рассеянно погладила его.

– Я так и подумала. Но как такое могло случиться?

– Свершилось чудо, вот что случилось, Элли. Теперь ты понимаешь, почему я выбрала тебя. Потому что у меня не могло быть моего собственного ребенка, и я молила Бога, чтобы он помог мне. И Бог сказал, что это будешь ты! Что ты особенная! И ты должна родить мне ребенка! – Ноэль выглядела восторженной, даже ликующей. Она сложила руки под своим сердцем. – А теперь посмотри на себя. Непорочное зачатие. Ребенок послан Отцом Небесным. Чудо!

– Но вы не верите в Бога.

Ноэль двигалась быстро, а Элли стала слишком крупной, чтобы успеть уклониться с ее пути.

Бац!

Звонкий удар.

Ноэль отвесила Элли подзатыльник.

Потом вышла из комнаты, закрыла дверь и со злостью повернула ключи в замках.

В течение следующих недель Ноэль не допускала никаких вопросов о происхождении ребенка в чреве Элли. Только и делала, что улыбалась, говорила о нашем чуде и околачивалась в комнате Элли, крепко сжимая в руках крошечные пижамки из Asda и маленькие вязаные пинетки из магазина Красного Креста. Еще плетеную корзину для сна с крошечным белым матрасом и полосатым тентом и маленькую книгу со страницами из моющейся ткани. Эта книга скрипела, звенела и пищала, стоило прикоснуться к страницам. Ноэль приносила прекрасный крем для отекших ног Элли и пела колыбельные ее животу.

Однажды, в самом начале весны, Элли проснулась в странном настроении. Она ужасно плохо спала – не могла найти положения, в котором ребенок не давил бы на внутренности. Когда все же удавалось заснуть, сны были слишком яркими и кошмарными. Во сне Элли родила щенка – совсем лысого и крошечного. Щенок быстро рос и превратился во взрослую собаку. Гончую, до жути страшную, будто появившуюся из ада. Она ужасно скалила зубы, и ее огромные глаза были налиты кровью. Собака ненавидела Элли и пряталась за дверью в ее комнату. Когда Ноэль открывала дверь, собака, рыча и пуская слюни, вбегала в комнату и набрасывалась на Элли. Из этого сна Элли три раза прорывалась в явь, вся в поту, глубоко дыша. Но каждый раз вновь погружалась в тот же самый кошмар, и собака все так же сторожила за дверью.

Утром Элли очень хотелось увидеть Ноэль. Ночь показалась долгой, едва ли не бесконечной. Элли желала, чтобы человеческое существо разрушило странное заклятье, под действием которого она оказалась.

Но Ноэль не вошла ни во время завтрака, ни во время ланча. С каждой минутой Элли все больше тревожилась, страх усиливался. Наступил вечер. Наконец-то услышав, как Ноэль поворачивает ключ в замке, Элли была готова броситься к ней, даже обнять ее.

Но как только дверь открылась и Элли увидела выражение Ноэль, то отпрянула и спряталась в свою мягкую постель, как в кокон.

– Вот, – сказала Ноэль, с грохотом ставя на ночной столик миску с хлопьями. Потом бросила рядом пакетик Wotsits и полпакета печенья. – У меня не было времени готовить.

Элли сидела, скрестив щиколотки и обернув руки вокруг живота. С удивлением и страхом она смотрела на Ноэль.

– О, да брось смотреть на меня своими громадными карими глазами. Я не в настроении. Просто съешь это.

– Но все это не очень питательно, – отважилась Элли. Ноэль прилагала большие усилия, чтобы кормить Элли овощами и фруктами с того самого дня, как она забеременела.

– Какого черта! – пробормотала Ноэль. – Один дерьмовый ужин не убьет ни тебя, ни ребенка.

Она тяжело плюхнулась на стул. Ее глаза яростно сверкали.

Элли немного помолчала.

– Где вы были? – прервала она тишину, разрывая пакет Wotsits.

– Не твоего ума дело.

– Я волновалась, – рискнула произнести Элли. – Вас так долго не было, что я подумала, вдруг с вами что-то случилось? Несчастный случай или болезнь. Что бы тогда было бы со мной?

– Ничего со мной не случится. Не будь дурой!

– Но может. Вы могли бы упасть, заработать сотрясение мозга и позабыть свой адрес. А я бы ждала вас с ребенком в моем животике, здесь, взаперти. Ведь никто не знает, что мы здесь. Мы оба могли умереть.

– Послушай, дорогуша, – сказала Ноэль, раздражаясь. – Не будет у меня никакого сотрясения. А ежели что другое вдруг произойдет со мной, то я скажу кому-нибудь, что ты здесь. Договорились?

Элли видела, что Ноэль теряет терпение. Надо прямо сейчас отказаться от разговора с ней и поесть в тишине. Однако Элли не могла оставить без внимания обещание Ноэль сказать кому-нибудь, что Элли здесь. Это было новым и сверхъестественным, из ряда вон выходящим и волнующим.

– В самом деле скажете? – переспросила Элли, затаив дыхание.

– Конечно, скажу. Неужели ты думаешь, что я бы просто оставила тебя здесь умирать?

– А как насчет… – Элли тщательно подбирала следующие слова. – Разве вы не беспокоились бы, что приедет полиция? Что вас арестуют или что-то в таком роде?

– Ради всего святого! Дитя, перестань нести чушь. У меня сегодня было уже предостаточно дерьма. Мне его хватит на всю мою гребаную жизнь. Еще и от тебя получить? Я только и делаю, что балую тебя да забочусь о тебе, а ты просто знай себе сидишь на своей огромной толстой заднице, выдумываешь всякие глупости и беспокоишься о них. А я остановила свою жизнь ради тебя и этого ребенка. Так что не канючь и дай мне разобраться со всем. Ради Бога!

Элли кивнула и посмотрела на оранжевый обрывок пакета с хрустящим картофелем. Ее глаза наполнились слезами.

– Твои животные, между прочим, воняют, – прорычала Ноэль, кивнув в сторону клеток с хомяками. – Вычисти клетки, или я немедленно спущу хомяков в унитаз!

И она ушла, а Элли осталась одна. За окном резкий ветер бросал одни спутанные ветки на другие такие же. Элли ела Wotsits и молилась, чтобы Ноэль Доннелли попала под автобус в следующий раз, когда пойдет по магазинам. Чтобы Ноэль положили в больницу. И чтобы там она успела сказать кому-нибудь, что у нее в подвале живет девочка и в ее животике растет чудо-ребенок.

Казалось, Ноэль больше не полна энтузиазма. Было похоже, что она перестала волноваться о чудо-ребенке. Чем крупнее становилась Элли, тем безразличнее Ноэль. Не стало ни подарков, ни разговоров о выборе имени. Больше не было ни маленьких пижамок для сна, ни восхищения ими, ни нежных ощупываний живота, чтобы определить, в каком положении ребенок. Ноэль все еще приходила три раза в день, чтобы принести Элли еду – но теперь не было полезной еды для ребенка, как в ранние месяцы, не было ни овощей, сваренных в пакетах, ни красивых сервировок помидоров и огурцов. Вместо этого только поджаренная еда разных оттенков белого, светло-коричневого и иногда оранжевого. Зато Ноэль часто задерживалась у Элли, чтобы поболтать о том о сем.

Иногда беседы были неинтересными, иногда же несли драгоценные крупицы информации – например, о погоде, о смене времен года. Бывало, Ноэль рассказывала, что у нее становилось все больше работы, потому что дети начали готовиться к выпускным экзаменам. В других случаях разговоры были для Ноэль своего рода катарсисом – ей хотелось отвести душу или просто высказаться. Поначалу колебания ее настроения вселяли в Элли ужас. Она никак не могла научиться их предугадывать. Но со временем начала инстинктивно чувствовать состояние Ноэль – по звуку тяжелых шагов на деревянной лестнице, по скрежету ключей в замках, по скорости, с какой открывалась дверь, по тому, как лежали волосы Ноэль и как она делала вдох, чтобы произнести слова приветствия. И когда Ноэль начинала говорить, Элли уже знала, как будет проходить беседа.

Сегодня Элли сразу поняла, что Ноэль настроена на жалость к самой себе.

Шарканье огромных – размер восемь с половиной, не меньше – ног вниз по лестнице.

Тяжелый вздох перед тем, как вставить ключ в замок.

Дверь скрипит, медленно открываясь.

И опять вздох, уже после того, как дверь закрыта.

– Держи. – Ноэль вручила Элли ланч: два ломтика белого тоста, прогнутых под весом бобов, наспех вывернутых из металлической банки, мини-колбаски в пленке, блин, свернутый в трубочку, заполненную шоколадной пастой, банка Lucozade и миска драже из мармелада.

Элли выпрямилась и взяла поднос.

– Спасибо.

Она начала есть в тишине, сознавая, что Ноэль собирается размышлять вслух, сидя возле Элли.

Наконец Ноэль глубоко вздохнула и пробормотала:

– Вот я спрашиваю себя, Элли, какого черта мы делаем. А ты об этом не задумываешься?

Элли всмотрелась в Ноэль, затем начала разглядывать бобы на тосте. Хорошо, что теперь хватало ума не давать советы, когда Ноэль была такой. Роль Элли сводилась к тому, чтобы оставаться молчаливым слушателем.

– Одно и то же изо дня в день. Сколько нужно затрачивать усилий, чтобы каждое утро вылезать из своей долбаной кровати. Каждый день делать одни и те же проклятые вещи. Включать чайник… – Ноэль сымитировала включение чайника. – Чистить зубы. – Она жестом показала и это. – Выбирать одежду, расчесывать волосы, готовить еду, мыть посуду, выносить мусор, покупать новую еду, бежать к телефону, стирать одежду, сушить ее, складывать и класть на место, улыбаться всем непотребным ублюдкам на улице, и так каждый день, раз за разом, постоянно, и нет ни единого шанса выйти из игры. Честное слово, начинаешь понимать, почему люди уходят из дому. Мне иногда попадаются бездомные, лежащие на картонных матрасах, грязных старых одеялах, с банкой спиртного. И знаешь, я им завидую. Да. Они ни перед кем ни за что не отвечают.

Ноэль сделала паузу. Элли продолжала молча жевать.

– И знаешь, я, должно быть, была безумна, когда решила, что смогу сделать это. – Ноэль обвела руками комнату. Затем показала на Элли, на ее выпирающий живот, на клетки с хомяками. – Кормить столько ртов, да это же самый настоящий каторжный труд. А сколько надо денег, чтобы платить за большее количество вещей. Сколько сил и времени уходит на то, чтобы потом постирать эти вещи, сложить и куда-то убрать. Сама не знаю, о чем я только думала. Не знаю.

Она глубоко вздохнула и поднялась, собираясь уйти, но повернулась и с любопытством поглядела на Элли.

– Ты в порядке?

Вопрос был запоздалым, к тому же риторическим. На самом деле Ноэль не нужен был ответ. Она не желала слышать, что Элли уже давно почти не спит, потому что ей страшно неудобно лежать. Не хотела знать ни о больном зубе, ни о том, что у Элли закончилось чистое белье и она вручную стирает трусики в раковине.

Ни о том, что ей нужен новый лифчик, поскольку ее груди теперь размером с арбузы.

Ни о том, что она так скучает по своей маме, что горят все внутренности.

Ни о том, что Элли могла чувствовать запах приближающегося лета и что дни становились длиннее.

Ни о том, что заплакала, когда подумала о запахе свежей травы и барбекю в саду за домом, о Джейке на батуте, о коте по имени Мишук. Что заплакала, когда увидела растянувшееся пятно света, упавшего на деревянные половицы.

Ноэль не хотела знать, что Элли уже забыла, кто она, уже не говоря о том, какая она.

Ноэль не хотела знать, что Элли растеклась по своему телу, стала мягкой глиной, кисельной лужей, сгустком плазмы. Что иногда ей казалось, будто она любила Ноэль. Иногда хотелось, чтобы Ноэль обняла ее и медленно качала, как ребенка. А иногда хотелось перерезать Ноэль горло, стоять и смотреть, как медленно вытекает кровь, как Ноэль теряет сознание и умирает.

Элли знала, что такое стокгольмский синдром. Читала о Патти Херст. Знала, что может произойти с людьми, которых долгое время держат в плену, и понимала, что ее ощущения были нормальными. Но еще знала, что не должна давать волю чувству привязанности в те моменты, когда тосковала по вниманию Ноэль или по ее одобрению. Элли не должна была позволить чувствам взять над собой верх. Она должна была держаться за ту часть себя, которая желала Ноэль смерти. Это были сильные, здоровые частички Элли, и когда-нибудь они ее вызволят.