Широкие полотна паутины поблёскивали меж башен над головой, и лёгкий ветерок с моря теребил тонкие нити так, что на город Картул опустилась водная дымка, как это происходило каждое утро в Чистую пору.

Человек может привыкнуть почти ко всему, и поскольку жёлтополосые пауки-паральты первыми захватили зловещие башни после того, как остров покорили малазанцы, – а было это несколько десятилетий тому, – времени прошло вполне достаточно, чтобы приспособиться к такому положению дел. Даже при виде застрявших в тенетах между двумя десятками башен чаек и голубей, которыми потом кормились крупные – с кулак величиной – пауки, жители города Картула испытывали лишь лёгкое отвращение.

Увы, сержант Хеллиан из городской стражи Септархова квартала была исключением из этого правила. Ей частенько казалось, что некие боги до колик смеются над её несчастьями, в которых они, несомненно, и повинны. От рождения она панически боялась пауков и прожила все девятнадцать лет своей жизни в непередаваемом ужасе.

Так почему бы не уехать отсюда? Этот вопрос снова и снова задавали её друзья и знакомые – спрашивали столько раз, что Хеллиан уже сбилась со счёта. Но уехать было не так просто. Даже – попросту невозможно! Мутные воды гавани пятнали куски сброшенной при линьке кожи, обрывки паутины и набухшие трупики птиц. На суше дела обстояли ещё хуже. Молодые паральты, сбежавшие от голодных старших пауков в городе, гнездились среди известняковых скал, окружавших Картул. И, несмотря на молодость, были ничуть не меньше агрессивны и ядовиты. Хотя торговцы и фермеры твердили, что можно целый день идти по дороге и ни одного паучка не увидеть, Хеллиан было всё равно. Она знала, что боги только того и ждут. И пауки тоже.

Будучи трезвой, она внимательно и дотошно следила за всем, что происходило вокруг, – как и положено сержанту городской стражи. Поскольку же Хеллиан не могла постоянно напиваться в хлам, а холодная трезвость доводила её до истерики, сержант ловко танцевала на канате под названием «в подпитии». И, как следствие, не знала о том, что у Вольного причала бросил якорь странный корабль, который вошёл в гавань ещё до рассвета и следовал, судя по флагу, с острова Малаза.

Собственно, корабли с Малаза не были в Картуле чем-то особенно примечательным; однако уже пришла осень, и преимущественные ветры Чистой поры закрывали почти все пути на юг, по меньшей мере, на два месяца.

Будь мир не таким мутным, она могла бы также заметить – если бы нашла время пройтись к причалу, на что решилась бы только под угрозой смерти – что там пришвартовался не обычный барк или торговец, и даже не военный дромон, а вытянутое, тонкое судно, каких не строили в Империи уже лет пятьдесят. Загадочные резные узоры украшали острый, как клинок, нос, миниатюрные изображения червей и змей тянулись по боковым панелям планширя до середины корабля. На боку квадратной, непривычно высокой кормы крепилось рулевое весло. Команда насчитывала человек двадцать молчаливых моряков, которые не проявили желания сойти на берег и остались на покачивавшемся у пристани судне. Перед самым рассветом, как только опустили трап, на мол сошла одинокая фигура.

Всё это Хеллиан узнала позже. Её разыскал гонец – местный мальчишка, который – когда не нарушал закон – болтался в порту, надеясь, что его наймут проводником по городу какие-нибудь приезжие. Она сразу почувствовала, что обрывок пергамента, который ей вручил мальчишка, был весьма недурно выделан. Содержание краткого послания заставило Хеллиан нахмуриться.

– Так, парень, а ну-ка опиши человека, который тебе это дал.

– Не могу.

Хеллиан оглянулась на четверых стражников, маячивших на углу улицы позади неё. Один из солдат подошёл к мальчишке и поднял его, ухватив за воротник потрёпанной туники. И слегка встряхнул.

– Освежил память? – поинтересовалась Хеллиан. – Лучше вспоминай, потому что денег не дождёшься.

– Не могу я вспомнить! Я ему в лицо смотрел, сержант! Только… не могу вспомнить, как оно выглядело!

Она окинула мальчика взглядом, затем хмыкнула и отвернулась.

Стражник опустил парня на мостовую, но хватки не разжал.

– Отпусти его, Урб.

Парень помчался прочь что есть духу.

Небрежным жестом Хеллиан приказала своим солдатам следовать за собой и пошла прочь.

Септархов квартал был самым тихим районом в городе, хоть и не благодаря особому тщанию со стороны Хеллиан. Здесь расположились несколько торговых зданий, а жилые были населены преимущественно послушниками и служками дюжины храмов, что заняли главную улицу квартала. И если вор хотел жить, он бы никогда не подумал обокрасть храм.

Она вывела свой взвод на главную улицу и в который раз приметила, как обветшали многие из храмов. Пауки-паральты полюбили сложную резьбу, купола и тонкие башенки, и, похоже, войну с ними жрецы проиграли. Под ногами хрустели кусочки хитина.

В прежние годы первую ночь Истрал'фэннидана, которая только что завершилась, отметили бы всеостровным празднеством, многочисленными жертвоприношениями и подношениями Д'рек, Червю Осени, богине-покровительнице Картула, а первосвященник Великого Храма, Полудрек, прошёл бы через город по ковру из плодородных отбросов, шествуя во главе торжественной процессии, ступая босыми ногами по наполненной опарышами и червями жиже. Дети гоняли бы по улицам хромых собак, а загнанных – забивали камнями, выкрикивая имя своей богини. С приговорённых к казни преступников прилюдно содрали бы кожу, переломали кости, а затем швырнули беспомощных в яму, полную мертвоедов-могильщиков и красных листовёрток, которые пожирали бы тела ещё четыре или пять дней напролёт.

Но всё это, разумеется, бывало лишь до малазанского завоевания. Своей главной целью Император избрал именно культ Д'рек. Он прекрасно понимал, что центром власти в Картуле был Великий Храм, а самыми могущественными чародеями острова – жрецы и жрицы Д'рек, которыми управлял Полудрек. Таким образом, неудивительно, что в ночь перед морским сражением, в ночь, когда в полной мере проявили себя пресловутые Танцор и Стерва, Госпожа Когтей, все чародеи этого культа были уничтожены, в том числе и Полудрек. Ведь первосвященник лишь недавно обрёл свой сан при помощи храмового переворота, а его изгнанным соперником оказался не кто иной, как Тайшренн, новый – на то время – Высший маг Императора.

Сама Хеллиан знала о тех празднованиях лишь понаслышке, поскольку их запретили, как только малазанцы установили на острове власть Империи, но ей много и часто рассказывали о тех достославных днях, когда остров Картул был вершиной цивилизации во всём мире.

Все были согласны с тем, что нынешнее омерзительное положение сложилось по вине малазанцев. Воистину, осень осенила остров и его мрачных жителей. Ведь завоеватели погубили не только культ Д'рек. Они упразднили рабство, очистили, засыпали и навеки замуровали червивые ямы. В городе даже появился дом, в котором какие-то недалёкие альтруисты привечали хромых собак!

Стражники миновали скромный храм Королевы Грёз и – напротив – многим ненавистный храм Теней. Прежде в Картуле были признаны лишь семь религий, шесть из которых были подчинены культу Д'рек, – потому квартал и назывался Септарховым – Солиэль, Полиэль, Беру, Огнь, Худ и Фэнер. После завоевания к этим богам присоединились другие – два вышеупомянутых культа, а также клир Дэссембрея, Тогга и Опоннов. А Великий храм Д'рек, что оставался по-прежнему самым большим строением в городе, обветшал и начал разрушаться.

Человек, стоявший у широкой лестницы, что вела ко входу в храм, был одет как малазанский моряк – в просмолённые кожаные штаны и поношенную рубаху из тонкой парусины. Тёмные волосы были заплетены в длинную косу, которая свисала у него между лопаток. Когда мужчина обернулся на звук шагов, сержант увидела пожилое лицо с ровными, мягкими чертами, хотя что-то было не так с глазами незнакомца: они блестели, словно в лихорадке.

Хеллиан глубоко вздохнула, чтобы проветрить полупьяную голову, затем показала моряку пергамент:

– Это ваше, я так понимаю?

Незнакомец кивнул:

– А вы командуете стражей в этом квартале?

Она улыбнулась:

– Сержант Хеллиан. Капитан умер в прошлом году – нога у него сгнила. До сих пор ждём замены.

Брови незнакомца иронически взлетели.

– Но не повышения, а, сержант? Видимо, следует заключить, что для нового капитана обязательным требованием является трезвость.

– Вы написали, что в Великом Храме будет заварушка, – заявила Хеллиан, решив не обращать внимания на грубость незнакомца.

Она отвернулась и принялась разглядывать массивное строение. Хеллиан нахмурилась, заметив, что двойные двери храма оказались закрыты. В такую торжественную ночь – это было просто немыслимо.

– Я полагаю, да, сержант, – отозвался малазанец.

– Вы прибыли сюда, чтобы поклониться Д'рек? – спросила Хеллиан, чувствуя, как сквозь винные пары пробивается червячок тревоги. – Двери заперты? Как вас зовут и откуда вы?

– Меня зовут Банашар, я с острова Малаза. Мы прибыли этим утром.

Кто-то из стражников позади хмыкнул, и Хеллиан задумалась. Затем внимательнее присмотрелась к Банашару.

– На корабле? В это время года?

– Мы спешили, как могли. Сержант, думаю, нам придётся взломать двери Великого Храма.

– А может, лучше просто постучать?

– Я пытался, – ответил Банашар. – Никто не отозвался.

Хеллиан замешкалась. Вломиться в Великий Храм? Кулак мне за такое сиськи на сковороде поджарит.

– На ступеньках-то мёртвые пауки, – внезапно пробормотал Урб.

Все обернулись.

– Хвала Худу! – буркнула Хеллиан. – И много их тут.

Она с любопытством подошла ближе. Следом шагнул Банашар, а вскоре к ним присоединились и остальные стражники.

– Похоже, будто они…

Хеллиан покачала головой.

– Разложились, – закончил Банашар. – Сгнили. Сержант, займитесь, пожалуйста, дверьми.

Хеллиан всё ещё не могла решиться. Ей в голову вдруг пришла тревожная мысль, и стражница пристально уставилась на малазанца.

– Говорите, спешили сюда, как могли? А зачем? Вы что – послушник Д'рек? Непохоже. Зачем вы сюда явились, Банашар?

– Предчувствие, сержант. Я был… много лет назад… жрецом Д'рек в Джакатакском храме на острове Малазе.

– И предчувствие заставило тебя проделать весь путь до Картула? Ты меня за дуру держишь?

В глазах мужчины вспыхнул гнев:

– Ты, очевидно, слишком пьяна, чтобы почуять то, что слышу я. – Он взглянул на стражников. – У вас тоже нос заложен или я не одинок в своих опасениях?

Урб нахмурился, затем сказал:

– Сержант, я думаю, нам придётся выломать двери.

– Так займитесь этим, чтоб вас разорвало!

Сержант стояла и смотрела, как стражники выбивают створки. На шум сбежалась толпа, и, выйдя вперёд, Хеллиан заметила высокую женщину в жреческом одеянии. Та-ак, и что теперь?

Но женщина не сводила глаз с Банашара, который также её заприметил и теперь пристально и сурово смотрел в ответ.

– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросила женщина.

– А ты ничего не почувствовала, Высшая жрица? Похоже, благодушная беспечность – болезнь, притом весьма заразная.

Взгляд жрицы метнулся к солдатам, которые высаживали двери.

– Что произошло?

Правая створка треснула, а затем рухнула внутрь под последним ударом ноги.

Хеллиан жестом приказала Урбу войти, потом последовала за ним. Позади трусил Банашар.

Оглушительная вонь, в полумраке на стенах видны широкие потёки крови, куски мяса на плитках пола, лужи желчи и фекалий, а также обрывки одежды и клочья волос.

Урб сделал лишь пару шагов и теперь замер, глядя на то, в чём стоял. Хеллиан вышла вперёд, и рука её невольно потянулась к фляжке у пояса. Ладонь Банашара остановила это движение.

– Не здесь, – проговорил он.

Хеллиан грубо стряхнула его руку.

– Катись ты к Худу! – прорычала она, вытащила из-за пояса флягу и откупорила; затем перехватила три быстрых глотка. – Капрал, бегом – найди командира Чарла. Нам нужно подразделение, чтобы всё тут оцепить. И пусть передаст весть Кулаку, мне здесь нужны маги.

– Сержант, – сказал Банашар, – это дело жрецов.

– Не будь идиотом! – Она жестом подозвала остальных стражников. – Обыскать тут всё. Вдруг остались живые…

– Не остались, – объявил Банашар. – Высшая жрица Королевы Грёз уже ушла, сержант. Значит, все остальные храмы тоже будут поставлены в известность. Начнутся расследования.

– Какие-такие «расследования»? – рявкнула Хеллиан.

Банашар поморщился.

– Жреческие.

– А ты что же?

– Я уже видел довольно, – ответил малазанец.

– Даже и не думай скрыться с глаз, Банашар, – заявила Хеллиан, разглядывая бойню. – В первую ночь Чистой поры здесь обычно устраивали оргию. Похоже, она малость вышла из-под контроля. – Ещё пара глотков из фляги, и вот впереди уже замаячило блаженное беспамятство. – Тебе придётся ответить на много вопросов…

Её перебил голос Урба:

– Он ушёл, сержант.

Хеллиан резко развернулась:

– Проклятье! Ты что же, не следил за этим ублюдком, Урб?

Здоровяк только развёл руками:

– Это вы с ним говорили, сержант. Я за толпой снаружи приглядывал. И мимо меня он не проходил – это наверняка.

– Разослать всем описание. Нужно его отыскать.

Урб нахмурился:

– Кхм, я что-то не могу вспомнить, как он выглядел.

– Проклятье, я тоже.

Хеллиан подошла к тому месту, где стоял Банашар. Прищурилась, глядя на отпечатки ног в крови. Следы эти никуда не вели. Колдовство. Ненавижу колдовство.

– Знаешь, что я слышу сейчас, Урб?

– Нет.

– Свист. Слышу, как Кулак посвистывает. Знаешь, почему он посвистывает?

– Нет. Слушайте, сержант…

– Это всё сковорода, Урб. Миленько так шипит на ней масло, вот он и радуется.

– Сержант…

– Куда он нас отправит, как думаешь? В Корел? Там полный бардак. Может, в Генабакис – хотя там, вроде, чуток поутихло. А может, в Семь Городов? – Одним глотком она прикончила остатки грушевого бренди. – Одно точно скажу, Урб, пора нам точить мечи.

На улице снаружи послышался топот тяжёлых сапог. По меньшей мере, полдюжины взводов.

– На кораблях ведь не бывает много пауков, верно, Урб? – Хеллиан обернулась, подавила головокружение и всмотрелась в жалкое выражение его лица. – Правда ведь? Скажи, что правда, чтоб тебя разорвало!

Около сотни лет назад молния ударила в старую гульдиндху, белый огонь копьём прошил сердцевину и расколол могучий ствол. Чёрные пятна гари давно уже выцвели под бесчисленными лучами пустынного солнца, что лились на источенную червями древесину. Куски отвалившейся коры лежали теперь грудами среди оголённых корней, которые сетью опутали вершину холма.

Этот курган – ныне бесформенный, а некогда круглый в основании – господствовал над всей долиной. Стоял одиноко – рукотворный остров посреди моря хаотического, беспорядочного пейзажа. В глубине, под грудой валунов, песком с землёй и вязью мёртвых корней треснул замковый камень, державший свод выложенной плитами погребальной камеры, – и свод обрушился, заполнил небольшое пространство и лёг неимоверным грузом на укрытое в гробнице тело.

Дрожь шагов так редко долетала до этого тела – едва ли несколько раз за прошедшие бессчётные тысячелетия, – что пробудила давно дремлющую душу, которая вся обратилась во внимание, почувствовав не одну пару ног, но дюжину. Путники взобрались по крутому склону и собрались наконец вокруг мёртвого дерева.

Клубок чар, оплетавший древнее создание, перепутался и смешался, но многослойная его сила оставалась нерушимой. Тот, кто пленил его, потрудился на славу, сотворив заведомо долговечные ритуалы – окроплённые кровью и напитанные хаосом. Они должны были держаться вечно.

И в этом намерении крылось кичливое тщеславие, ибо оно подразумевало надежду на то, что однажды смертные лишатся всех злых умыслов, избавятся от отчаяния. Что будущее окажется безопаснее жестокого настоящего, а прошлое останется прошлым и никогда не вернётся вновь. Двенадцать худых, укутанных в грязные, изодранные льняные балахоны с капюшонами фигур, чьи лица скрывали серые вуали, прекрасно знали, какой опасностью грозят опрометчивые решения. Увы, они знали также и вкус отчаяния.

Всем было суждено высказаться на этом собрании – в порядке, установленном положением различных звёзд, планет и созвездий, невидимых ныне за голубизной неба, но всё равно известных. Заняв свои места, путники долго молчали, прежде чем заговорил первый из Безымянных.

– И вновь нами движет необходимость. Давным-давно предвиден был этот ход событий, указующий, что все наши усилия пропали втуне. Во имя Пути Мокра я свершаю обряд освобождения.

При этих словах существо в кургане ощутило щелчок, и пробуждённое сознание внезапно обрело личность. Его звали Деджим Нэбрал. Он родился накануне гибели Первой империи, когда улицы города пылали, а воздух оглашали вопли массовой резни. Ибо пришли т'лан имассы.

Деджим Нэбрал, рождённый вполне сведущим, дитя с семью душами, выбрался – измазанный кровью, дрожащий – из остывающего тела своей матери. Дитя. И чудовище.

Т'рольбаралы, демонические создания самого Дессимбелакиса, сотворённые задолго до того, как Император задумался о Псах Тьмы. Т'рольбаралы, уродливые ошибки, изгнанные, истреблённые по личному приказу Императора. Кровопийцы, людоеды, наделённые таким хитроумием, какого даже Диссембелакис не мог себе вообразить. Поэтому семеро т'рольбаралов сумели на некоторый срок укрыться от преследователей, срок достаточный, чтобы передать части своих душ смертной женщине, вдове, чей муж погиб на Трелльской войне, сироте, которую никто не заметит, женщине, чей разум помутился, а тело можно было превратить в сосуд вскармливания, М'эна Махиби, для семиликого ребёнка-т'рольбарала, что быстро рос в её чреве.

Ребёнка, рождённого в ночь неслыханного ужаса. Если бы т'лан имассы нашли Деджима, они бы действовали без колебаний: вырвали семь демонических душ, сковали их на вечность, полную боли и мук, цедили бы из них силу – медленно и рачительно, чтобы подпитывать могущество заклинателей костей в своей непрестанной войне против яггутов.

Но Деджим Нэбрал спасся. Сила его росла, ибо он кормился ночь за ночью на развалинах Первой империи. Деджим всегда скрывался – даже от тех немногих одиночников и д'иверсов, что пережили Великую Резню, ибо даже они не смирились бы с существованием т'рольбарала. Некоторых из них он тоже пожрал, потому что был хитрее их и быстрее, и если бы только на его след не вышли Дераготы…

В те дни у Псов Тьмы был хозяин – умный, поднаторевший в ловчих заклятиях – и единожды избрав цель, он шёл к ней неотступно.

Одна-единственная ошибка, и закончилась свобода Деджима. Узы и наложенные поверх иные узы отняли у него даже самосознание и с ним – чувство того, что некогда всё было… иначе.

Заговорила женщина из Безымянных:

– К западу и югу от Рараку раскинулась равнина, плоская и безлюдная на многие лиги во всех направлениях. Когда пески сдувает ветер, открываются миллионы разбитых черепков, и перейти равнину босиком значит оставить кровавый след. В этой картине скрыты жестокие истины. На пути прочь от дикости… некоторые сосуды должны разбиться. А путник должен заплатить дань кровью. Силой Пути Тэлас я свершаю обряд освобождения.

В кургане Деджим Нэбрал ощутил своё тело. Измученную плоть, искорёженные кости, острый гравий, текучий песок, немыслимый груз, что давил на него сверху. Агония.

– Поскольку мы сотворили эту дилемму, – проговорил третий жрец, – нам же должно и дать начало её разрешению. Хаос преследует этот мир, и всякий мир за ним. В морях реальности можно найти множество слоёв, где одно бытие перетекает в иное. Хаос грозит штормами, приливами и неверными течениями, всё повергает в ужасный беспорядок. Мы избрали один поток, ужасную, нескованную силу – избрали, чтобы вести её, направлять невидимо и самовластно. Мы решили столкнуть одну силу с другой, дабы вызвать их взаимное уничтожение. И мы берём на себя ужасную ответственность, но единственная надежда на успех – с нами, в том, что мы делаем ныне. Во имя Пути Дэнул я свершаю обряд освобождения.

Боль ушла из тела Деджима. Т'рольбарал был по-прежнему пленён и не мог шевельнуться, но чувствовал, как плоть его исцеляется.

Четвёртый Безымянный провозгласил:

– Мы обязаны почтить скорбью грядущую гибель достойного слуги. Скорбь эта, увы, окажется краткой и столь неравной верности этого несчастного. Разумеется, не только это требует от нас скорби. Но по другому поводу мы, я полагаю, достигли согласия и смирения, иначе не собрались бы здесь. Во имя Пути Д'рисс я свершаю обряд освобождения.

И семь душ Деджима Нэбрала разделились, обрели самостоятельность. Д'иверс, но куда больше, чем просто д'иверс. Не семь в единстве, хотя и так можно было сказать, но семь разных личностей, независимых, но объединённых.

– Мы ещё не осознали все повороты этой дороги, – проговорила пятая жрица, – и потому наши отсутствующие родичи не должны оставлять усилий. Нельзя недооценивать Престола Тени. Он слишком много знает. Об Азатах. Быть может, и о нас самих. Он ещё не враг нам, но само по себе это не делает его и нашим союзником. Он… всё смешивает. И я бы хотела, чтобы мы прекратили его существование при первой же возможности, хоть и понимаю, что по этому поводу я – в меньшинстве в нашем культе. Но кто лучше меня знает Владения Тени и их нового повелителя? Во имя Пути Меанас я свершаю обряд освобождения.

И тогда Деджим осознал силу своих теней, семи ловких обманщиков, загонщиков в засаде для необходимой охоты, что питала его и приносила столько наслаждения – куда большего, чем радость от набитого брюха и свежей, тёплой крови в жилах. Охота приносила чувство… господства. И господствовать было великолепно.

Шестая Безымянная заговорила со странным, нечеловеческим акцентом:

– Всё, что происходит в смертном мире, придаёт форму земле, по которой шествуют боги. Оттого они всегда не уверены в следующем шаге. Нам суждено готовить паденья, копать глубокие, смертоносные ямы, ставить силки и ловушки, сотворённые Безымянными, ибо мы – руки Азатов, мы – орудие воли Азатов. Наша задача скрепить целое, исцелить разорванное, привести врагов к уничтожению или вечному заточению. И мы не потерпим неудачу. Я призываю силу Расколотого Пути, Куральд Эмурланна, и свершаю обряд освобождения.

По миру раскинулись его любимые тропки, разорванные, разрозненные тропки, прежде Деджим их использовал на славу. И он пройдёт по ним вновь. Скоро.

– Баргасты, трелли, тартено тоблакаи, – рокочущим голосом проговорил седьмой жрец, – все живые потомки крови имассов, каковы бы ни были их претензии на чистоту происхождения. Эти претензии – новая выдумка, но и у неё есть своя цель. Она подчёркивает разделение, изменяет путь, что был нахожен прежде, и тот, что ещё только предстоит пройти. Она рисует изображения на знамёнах во всякой войне и, тем самым, оправдывает бойню. Следовательно, цель её – утвердить удобную ложь. Чрез Путь Телланн я свершаю обряд освобождения.

Огонь в сердце, внезапный барабанный бой жизни. И холодная плоть согрелась.

– Холодные миры скрываются во тьме, – прохрипел голос восьмого из Безымянных, – и хранят они тайну смерти. Тайна эта велика. Ибо смерть приходит как знание. Узнавание, понимание, приятие. Вот и всё – ни больше, ни меньше. Придёт время, быть может, не так уж и нескоро, когда смерть найдёт собственное лицо во множестве граней и родится нечто новое. Во имя Пути Худа я свершаю обряд освобождения.

Смерть. Её у Деджима отнял хозяин Псов Тьмы. Наверное, стоило бы её себе вернуть. Но не сейчас.

Девятый жрец тихо, мелодично рассмеялся, затем сказал:

– Где всё началось, туда и вернётся в конце. Во имя Пути Куральд Галейн, Истинной Тьмы, я свершаю обряд освобождения.

– И силой Рашана, – нетерпеливо прошипел десятый Безымянный, – я свершаю обряд освобождения!

Девятый жрец вновь рассмеялся.

– Звёздное колесо вертится, – произнёс одиннадцатый Безымянный, – и оттого напряжение растёт. Есть справедливость во всём, что мы делаем. Во имя Пути Тирллан я свершаю обряд освобождения.

Все ждали, когда же заговорит двенадцатая жрица. Но она промолчала, лишь вытянула тонкую, покрытую рыжевато-красной чешуёй руку, которая явно не принадлежала человеку.

И Деджим Нэбрал ощутил чьё-то присутствие. Разум – холодный и жестокий – просочился сверху, и д'иверсу вдруг стало страшно.

– Ты слышишь меня, т'рольбарал?

Страх перерос в ужас. Какой платы вы от меня требуете?

– Ты принимаешь наши условия?

Тогда она объяснила Деджиму, что от него требуется. Вроде бы всё просто. Лёгкая задача, которую нетрудно исполнить.

Деджим Нэбрал испытал облегчение. Времени много не займёт, жертвы недалеко отсюда, а когда дело будет сделано, д'иверс будет уже никому ничего не должен и может делать всё, что ему вздумается.

Последняя, двенадцатая из Безымянных, которую некогда знали как сестру Злобу, опустила руку. Она понимала, что из дюжины собравшихся здесь лишь она одна переживёт явление этого беспощадного демона. Ибо Деджим Нэбрал голоден. Печальное стечение обстоятельств. И печально видеть потрясение и ужас на лицах товарищей, когда она сбежит, – на краткий миг, прежде чем на них нападёт т'рольбарал. У неё, разумеется, имелись на то причины. Первой и главной из которых было простое желание остаться среди живых – ещё на некоторое время, по крайней мере. Что до других причин – до них было дело только ей и ей одной.

Злоба сказала:

– Во имя Пути Старвальд Демелейн я свершаю обряд освобождения.

И от её слов потекла вниз по мёртвым корням дерева, по камню и песку, растворяя чародейские узы, сила энтропии, известная миру как отатарал.

И Деджим Нэбрал восстал в мир живых.

Одиннадцать Безымянных начали свои последние молитвы. Большинство из них не успели договорить.

На некотором расстоянии от кургана вскинул голову на звук далёких криков покрытый татуировками воин, который сидел, скрестив ноги, у небольшого костра. Он взглянул на юг и увидел, как над грядой холмов на горизонте тяжело взмывает, поблёскивая чешуёй в умирающем свете дня, дракон. Глядя, как тварь поднимается всё выше в небо, воин нахмурился.

– Вот сука, – пробормотал он. – Надо было догадаться.

Он вновь уселся, а крики вдали уже стихли. Длинные тени от скал вокруг его лагеря вдруг показались тревожными, густыми и грязными.

Таралак Вид, воин-грал, последний из рода Ирот, харкнул и сплюнул в ладонь левой руки. Сдвинул руки, чтобы равномерно распределить слизь, а затем использовал её, чтобы пригладить особым жестом свои чёрные волосы, чем вспугнул на миг тучу мух, которые ползали в его шевелюре. Но вскоре насекомые уселись обратно.

Некоторое время спустя воин ощутил, что существо закончило трапезу и двинулось в путь. Таралак поднялся. Пописал в костёр, чтобы затушить его, затем собрал оружие и пошёл по следу демона.

В нескольких жалких домишках у перекрёстка жили всего восемнадцать человек. Вдоль берега бежала Тапурская дорога, а в трёх днях пешего пути к северу расположился город Ахоль-Тапур. Другая дорога – по сути лишь разъезженная грунтовка – пересекала Пат'Апурские горы в глубине континента, а затем тянулась на восток, мимо этой деревеньки ещё на два дня пути, а затем вливалась наконец в тракт у берега Отатаралового моря.

Четыре века назад на этом месте стояло процветающее поселение. Южная гряда купалась в твердолиственном лесу с особой, похожей на оперение листвой. Этот вид деревьев совершенно исчез на субконтиненте Семи Городов. Закономерно, что из такой древесины делали саркофаги, и деревня прославилась в городах до самого Хиссара на юге, Карашимеша на западе и Эрлитана на северо-западе. Но промысел умер вместе с последним деревом. Молодая поросль пропала в желудках коз, верхний слой почвы сдули ветра, и деревня за одно поколение погрузилась в теперешнее жалкое состояние.

Оставшиеся восемнадцать жителей теперь предоставляли путникам услуги, спрос на которые падал день ото дня – продавали пресную воду караванам, чинили хомуты и тому подобное. Однажды, два года назад, в деревне проездом появился малазанский чиновник, который бормотал что-то о новой насыпной дороге и форпосте с постоянным гарнизоном, но все эти планы были направлены на борьбу с нелегальной торговлей отатараловой рудой, которая с тех пор практически сошла на нет, благодаря другим усилиям Империи.

Недавнее восстание едва коснулось коллективного сознания жителей, если не считать редких слухов, которые приносили гонцы или преступники, проезжавшие через деревеньку, но даже они уже довольно давно не появлялись. Да и всё равно, восстания – это для других.

Поэтому появление вскоре после полудня пяти фигур на ближайшем подъёме дороги, ведущей вглубь континента, было быстро замечено – и весть мигом долетела до номинального главы местной общины, кузнеца по имени Баратол Мехар, единственного жителя деревни, который в ней не родился. О его прошлом во внешнем мире почти ничего не было известно – кроме очевидного: тёмная, почти ониксовая кожа выдавала в кузнеце выходца из племён юго-западной оконечности субконтинента, что жили отсюда на расстоянии сотен, а то и тысяч лиг. Изогнутые шрамы на щеках выдавали в нём воина, как и тонкая сеть старых ран и порезов на руках и предплечьях. Он был известен как человек немногословный и молчаливый – во всяком случае, он никогда резко не высказывался по тому или иному поводу – а потому отлично подходил на роль неофициального главы деревеньки.

В сопровождении полудюжины взрослых жителей, которым ещё не было чуждо любопытство, Баратол Мехар прошёл по единственной улице и оказался на краю поселения. Дома с обеих сторон от него были разрушены и давно заброшены: крыши провалились, стены раскрошились, их занесло песком. Примерно в шести десятках шагов неподвижно застыли пять фигур – только ветер шевелил потрёпанный мех плащей. Двое держали в руках копья, за спинами остальных троих виднелись длинные двуручные мечи. Некоторым из пришельцев не хватало конечностей.

Зрение Баратола было уже не так остро, как в былые годы. Но даже отсюда…

– Джелим, Филиад, идите в кузню. Идите медленно, не бегите. За свёртками с мехами стоит сундук. На нём замок – сбейте его. Достаньте топор и щит, и рукавицы, и шлем – кольчугу не трогайте, надевать её времени нет. Всё, идите.

За все одиннадцать лет, что прожил среди них Баратол, он никогда никому не говорил столько слов подряд.

Джелим и Филиад потрясённо уставились на широкую спину кузнеца, затем страх стиснул их внутренности, оба развернулись и зашагали – будто деревянные, огромными, неуклюжими шагами – обратно по улице.

– Разбойники, – прошептал Кулат, пастух, который забил свою последнюю козу в обмен на бутылку горячительного от каравана, проходившего здесь семь лет назад, а после ничего уже не делал. – Может, им просто вода нужна – у нас ведь нет больше ничего.

Маленькие округлые камешки, которые бывший пастух держал во рту, пощёлкивали в такт словам.

– Не нужна им вода, – откликнулся Баратол. – Остальные – идите, найдите себе оружие, хоть какое-то… хотя нет, не нужно. Просто разойдитесь по домам. И не высовывайтесь.

– Чего они ждут? – спросил Кулат, в то время как другие пустились наутёк.

– Не знаю, – признался кузнец.

– Ну, по виду, они не похожи ни на одно племя из тех, что я видел.

Бывший пастух некоторое время посасывал камешек, затем добавил:

– Да ещё меха – не жарковато им в мехах-то? И шлемы костяные…

– Костяные? У тебя глаз получше, чем у меня, Кулат.

– Только глаза и служат ещё, Баратол. И приземистые… Ты сам, может, узнал, какого они племени?

Кузнец кивнул. Позади он уже слышал тяжёлое дыхание приближавшихся Джелима и Филиада.

– Думаю, да, – ответил Баратол на вопрос Кулата.

– Будет от них беда?

Перед кузнецом возник Джелим, согнувшийся под весом двулезвийного боевого топора, рукоять которого была окована полосками железа и украшена темляком из цепи. Отточенные лезвия арэнской стали поблёскивали серебром. Между ними торчало жало с тремя зубцами, гранёное, как арбалетная стрела. Юноша смотрел на оружие так, словно держал в руках императорский скипетр.

Рядом с Джелимом уже стоял Филиад с чешуйчатыми железными рукавицами, круглым щитом и шлемом с решётчатым забралом.

Баратол забрал у него рукавицы и натянул их. Чешуя шла по предплечьям до выпуклых налокотных чашек, которые крепились к рукам ремнями чуть выше сустава. Внутри каждого рукава протянулась железная полоса – от чашки до запястья. Затем кузнец принял шлем и нахмурился.

– А вот стёганый подшлемник ты забыл. – Он вернул шлем юноше. – Давай щит – привяжи его мне к плечу. Чтоб тебя, Филиад, крепче! Хорошо.

Затем кузнец потянулся за топором. Джелим обеими руками и с большим трудом поднял оружие так высоко, чтобы правая рука Баратола скользнула в цепной темляк, перекрутив его дважды, прежде чем пальцы сжались на рукояти. Кузнец поднял секиру без заметных усилий. Затем сказал обоим:

– Убирайтесь отсюда.

Кулат остался:

– Они пошли вперёд, Баратол.

Кузнец не отводил взгляда от пришельцев.

– Я не слепой, старик.

– Ан нет, видно, слепой, раз тут остаёшься. Говоришь, ты опознал племя… Может, они за тобой пришли? Старая кровная месть?

– Возможно, – согласился Баратол. – Если так, остальным ничего не грозит. Они уйдут, когда покончат со мной.

– Почему ты так уверен?

– Я не уверен. – Баратол поднял топор половчее. – От т'лан имассов никогда не знаешь, чего ждать.