Глава двадцатая
На берегу

Жена Криса, Перри Роденхерст, пришла в офис береговой охраны со своей шестилетней дочкой Шеннон, чтобы отвести меня к ним домой. Перри, привлекательной стройной блондинке с волосами до плеч, было лет двадцать пять, она оказалась очень милой и внимательной.

В их скромном жилище Перри разложила для меня кресло-кровать в небольшой комнате, попросила чувствовать себя как дома и указала на телефон. Закрывая за собой дверь, Перри сказала, чтобы я без стеснения звонила, куда мне нужно.

Я присела на край кровати и оглядела уютную комнатку: письменный стол, фотографии родных в рамках, книги. Как же здесь все нормально и обыденно. Тяжко вздохнув, я взяла телефонную трубку и заказала оператору разговор с мамой за счет вызываемого абонента. В Калифорнии было на два часа больше – ранний вечер. Мамин номер был занят. Я попыталась дозвониться папе. Не отвечает. Снова набрала маму – по-прежнему занято.

Я растерялась. Неужели мама не чувствует, как нужно мне сейчас поговорить с ней? Мне не пришло в голову сказать оператору, что у меня срочный звонок, и попросить прервать другой разговор.

Бабушка с дедушкой должны быть дома, но кто знает? Я этого не перенесу. Я должна с кем-нибудь поговорить – сию секунду.

Дед ответил на четвертом гудке:

– Алло?

– Дедушка, это я. Как ты?

– Как я? Как ты?

– Ох, дедушка, не очень. – Меня душили рыдания. – Ричард погиб. – Так начался мой надрывный звонок.

Затем трубку взяла бабушка. Мне приходилось повторять все по нескольку раз: эмоции захлестнули меня, и я еле была способна выговаривать слова. Мысли путались, я чувствовала огромную усталость и страх перед будущим. Что теперь? Что же теперь? – гремело в мозгу. Уверена, я говорила как безумная, – я и чувствовала себя безумной. Мне хотелось просочиться по телефонным проводам и свернуться калачиком на коленях у деда.

Поговорив с дедушкой и бабушкой, я попробовала еще раз дозвониться до мамы. Ее номер до сих пор был занят. Несмотря на разницу во времени, я решилась позвонить сестре Ричарда Сюзи в Англию. Ответил Джаррик, ее муж: оказалось, что Сюзи нет в городе. Он сказал, что рад меня слышать, потому что они беспокоились. Я немедленно разразилась рыданиями и лишь потом сумела более или менее внятно сообщить ему новости. Когда Джаррик ответил, в его голосе тоже звучали слезы. Он сказал, что в лице Ричарда потерял не просто брата жены – они были дружны с детства. Но, несмотря на собственные переживания, он вызвался позвонить родителям Ричарда. Я пообещала перезвонить позже.

Потом решила, не откладывая, позвонить владельцам «Хазаны», Кромптонам, чтобы сразу покончить с этим делом. Рука дико тряслась, когда я пыталась набрать номер. Трубку взял Питер.

– Питер? Случилось ужасное, – промямлила я. – Ой, это Тами. Тами, помнишь?.. Мы попали в ураган. Ричард упал за борт. Его больше нет. – Я едва успевала переводить дух между предложениями. – «Хазана» осталась без мачт, она разбита. Но на плаву.

– О боже, о боже, о боже, – снова и снова повторял Питер.

К этому времени я уже столько раз пересказала свою историю, что говорила сдержанно, почти без эмоций и даже умудрялась выдавать информацию последовательно.

– «Хазану», скорее всего, признают не подлежащей ремонту. Вам надо связаться со страховой компанией. Прошу прощения? А я в Хило. Хило на Гавайях.

Когда Питер выражал соболезнования по поводу гибели Ричарда и говорил, как они с Кристиной успели его полюбить, его голос выдавал, насколько он потрясен услышанным. Питер тактично не стал расспрашивать меня о состоянии «Хазаны». Он сказал лишь, что они с Кристиной сейчас же вылетают на Гавайи.

Я наконец-то дозвонилась до матери. Услышав ее голос на другом конце линии, я снова раскисла и едва сумела выдавить:

– Мам…

– Тами? Боже мой, где ты была? – Привычное негодование в ее голосе звучало для меня райской музыкой. – Я ужасно беспокоилась. Я дважды ходила на пост береговой охраны – где ты?

– Ой, мама…

– Милая? Что случилось? С тобой все в порядке?

– Мама… – Я выла в трубку минут десять, пока ее ободряющий, сочувствующий голос не помог мне собраться. Снова и снова она повторяла, что смерть Ричарда и гибель «Хазаны» не моя вина. И мне нужно было это услышать.

Мой голос оборвался. Мама потребовала, чтобы я дала ей номер Роденхерстов: она позвонит в аэропорт, чтобы заказать билет на ближайший рейс, а потом перезвонит мне. Я легла на постель и стала ждать ее звонка. Мамины слова: «Я люблю тебя, милая» – эхом звучали в голове.

Совсем скоро мама перезвонила – она прилетает в одиннадцать. Со мной все будет в порядке? Не нужно ли мне что-нибудь? Она хотела поговорить с Перри. Я сказала: «Нет. Просто поговори со мной». И мы говорили и говорили, пока наконец она не сказала, что мне пора отдохнуть.

Растянувшись на постели, я уставилась в белый потолок. Скоро его белая плоскость превратилась в море, мягко катившее волны в углы комнаты, стекавшее вниз по стене. Хотя я лежала неподвижно, мне казалось, что мое тело качает вперед-назад, вперед-назад. Легкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Когда я обернулась на звук, дверь приоткрылась, и в щель заглянула Перри. Несмотря на усталость, заснуть мне так и не удалось – в голове крутились разные мысли. Перри пригласила меня поужинать с ними.

Судя по тому, как Шеннон поглядывала на меня, теребя волосы, ей велели не задавать мне никаких вопросов за столом, но я видела, что ее буквально распирает от любопытства.

После легкого ужина мы уселись у телевизора, чтобы смотреть фильм «Аэроплан!». Я удобно устроилась в кресле-мешке, а мой разум все пытался переварить, как это я только что была в открытом море, а теперь сижу перед телевизором и смотрю пародию на фильм-катастрофу. Все происходящее казалось какой-то ужасной бессмыслицей.

Я была не в силах воспринимать фильм, поэтому извинилась и пошла спать. Заснуть так и не получилось, и я решила еще раз попробовать позвонить отцу. На этот раз он ответил и принял звонок за счет абонента.

– Папа?

– Тами! Милая. Как давно я тебя не слышал.

– Папа…

– Гм… что-то случилось? Ты в порядке? Где ты? Мы так ждали от тебя вестей.

– Папа… – Я разразилась слезами. – Ричарда нет.

– В каком смысле «Ричарда нет»?

– Его больше нет. Яхта попала в шторм, страховочный трос не выдержал, и Ричарда смыло за борт.

– О Господи!

– Вот и Ричард так сказал, а потом яхта перевернулась. Когда я очнулась, его не было.

– Боже, милая, где ты?

– В Хило, на Гавайях. Я только сегодня добралась сюда.

– Вылетаю немедленно. Я смогу быть у тебя…

– Нет, не нужно. Мама уже летит. – Мы проговорили около часа. Повторять все снова и снова было ужасно тяжело, и все же это приносило облегчение.

Мы распрощались; я чувствовала ужасную усталость. Обратив внимание на свое отражение в зеркале на дверце шкафа, я попыталась прочесать волосы пальцами, но в этот колтун невозможно было бы просунуть даже зубчик расчески. Ну и наплевать. Всю ночь я металась и ворочалась, то проваливаясь в сон, то внезапно просыпаясь. Я хотела Ричарда и хотела, чтобы скорее взошло солнце. Я хотела, чтобы мама была здесь, чтобы забрала меня домой, увезла от всего этого – и того, что неизбежно последует дальше. Я хотела снова жить своей жизнью, оставить позади все произошедшее. Но я понимала, что есть дела, которые необходимо довести до конца. Я не могла просто сбежать.

Бо́льшую часть ночи я провела, наблюдая, как перламутровый свет луны скользит по стенам и потолку комнаты. Почему-то под крышей дома я ощущала себя более несвободной, чем посреди океана в заточении на маленькой яхте.

К утру я ощутила жгучее желание вернуться на «Хазану». Я скучала по ней. Крис уже ушел на службу. Перри решила, что я почувствую себя лучше, если немного прихорошусь, она дала мне платье и помогла скрыть волосы под двумя шикарно повязанными шарфами. Было так странно снова иметь подружку. Она сказала, что это платье идет мне больше, чем ей; хотя я и понимала, что выгляжу странновато, я была признательна за комплимент – она искренне старалась помочь мне обрести уверенность.

Мы завезли Шеннон в школу. Увидев смеющихся детей, азартно гонявшихся друг за другом по школьному двору, я почувствовала, что к моим глазам подступили слезы. Им еще только предстояло узнать, как трудна и непредсказуема жизнь. Перри спросила, как я себя чувствую, я ответила, что все в порядке, и мы отправились в офис береговой охраны. Едва я вошла, Крис спросил, видела ли я репортеров на улице.

– Нет. – Вопрос меня встревожил.

Репортеры новостных каналов, газет и журналов выстроились на набережной, дожидаясь, пока я появлюсь. Крис проводил меня к ним и стоял рядом, пока я отвечала на вопросы. Репортеры просили меня повернуться так и этак, им хотелось найти самый удачный ракурс для съемки. Я была совершенно обескуражена всем этим вниманием; на то, чтобы удовлетворить любопытство прессы, ушло полтора часа: я улыбалась, улыбалась, улыбалась – как будто все теперь хорошо. Посмотрите, какая я милая, как охотно я иду на контакт. Никогда бы не подумала, что мои мытарства вызовут подобный ажиотаж.

Когда репортеры ушли, я скрылась на «Хазане». Тут я дала себе волю и разрыдалась от души, сидя в одиночестве и снова глядя на царивший на борту разгром. Что мне делать? Я не имела ни малейшего понятия, что мне теперь делать, куда ехать отсюда, с чего начать.

Наконец пришло время вызывать такси и ехать в аэропорт встречать маму. Я нисколько не удивилась, что моя мама оказалась первым пассажиром, появившимся в зале прибытия. Она ворвалась вихрем и заключила меня в объятия. Она обнимала меня, прижимала к себе – и все время плакала. Она успокоительно покачивала меня из стороны в сторону, дожидаясь, пока я выплачусь у нее на плече, и плакала вместе со мной. Многие оборачивались. Они и понятия не имели, какое чудо эта встреча.

Для того чтобы распутать мои волосы, потребовалось трое парикмахеров и два дня работы

Брайан, друг моей мамы, увел нас из потока пассажиров, и, когда мы обе наконец успокоились, мама познакомила нас. Мы обнялись в знак приветствия. Голубые глаза Брайана были полны слез сочувствия. Голубые глаза – мне пришлось отвести взгляд.

Мы взяли такси до города, зарегистрировались в милой гостинице недалеко от причала. Обед был долгим – мы разговаривали, и плакали, и разговаривали. Затем мама решила разобраться с моими космами. Женщина из салона красоты в гостинице только с ужасом взглянула на мою голову, когда я сняла с головы шарфы, и произнесла:

– Я ничего не смогу с этим сделать.

Потом она развернулась и спешно скрылась в задней комнате. Я так и застыла, ошеломленная, но мама сказала:

– Ерунда, милая, может, она просто так себе мастер.

На улице нас остановили два репортера и представились. Они спросили, найдется ли у нас свободное время, чтобы они могли задать вопросы и сделать фотографии. Мама отказалась: главное сейчас – найти парикмахерскую. Они спросили, можно ли отправиться с нами.

– Конечно, если только сумеете держать темп. – Мама со смешком подтолкнула меня локтем.

Мы попытали счастья еще в одном салоне, и там равнодушно сказали, что могут обрить мне голову. Я разразилась слезами. Я не собиралась расставаться с волосами: без них я буду уже не я, ужасная перспектива, когда и так уже лишился всего… Ни за что не откажусь от своих волос. Репортеры любезно не стали это записывать, но потащились следом, когда мы направились в следующий салон красоты. Мы пришли в торговый центр, у входа в который красовался большой плакат «„Дома Ланца“ – грандиозное открытие». Мы вошли, и мама твердым голосом рассказала, что со мной случилось, намекнув, что, если мне помогут, это станет отличной рекламой для салона, потому что прессу интересует моя история. И там согласились попробовать. Я села, откинувшись в удобном кресле, мою голову покрыли толстым слоем кондиционера и средства для выпрямления волос. Я просидела четыре часа, придерживая голову, пока три мастера со всей возможной деликатностью вычесывали из моей шевелюры колтуны. Было адски больно. Когда я больше не смогла терпеть, мы решили продолжить завтра. На следующий день я вернулась, и они занялись другой половиной головы. Скальп мучительно саднил, но я не позволяла им останавливаться. Еще через четыре часа пытки мои волосы снова стали гладкими и прямыми. Мама взяла в ладони мое лицо, посмотрела прямо в глаза и сказала:

– Вот это снова моя красавица-дочка.

Наконец-то я почувствовала себя собой. Я была страшно благодарна сотрудникам «Дома Ланца», о чем сообщила им не раз и не два, салон получил грандиозную рекламу на обложке местной газеты.

На следующий день прилетели Кромптоны. Дожидаясь, когда сядет их самолет, я нервно мерила шагами зону прибытия аэропорта. Когда они обняли меня при встрече, я заплакала. Мы сразу же отправились на «Хазану».

Пока мы шли к «Хазане», я слышала только, как Кристина повторяет:

– О нет. О нет…

Питер хранил молчание. Даже когда «Хазана» оказалась прямо перед ними, они не могли поверить своим глазам.

– Поразительно, что она не затонула, – сказал Питер, с изумлением глядя на меня – да уж, я и правда выжила чудом.

Мы сели в кокпите, и я в очередной раз пересказала всю историю. Я постаралась ответить на все их вопросы. Некоторые объяснения давались легко, зато другие задевали за живое, и, вопреки моей воле, из глаз снова лились потоки слез. Питер достал фотоаппарат и сделал много фотографий «Хазаны». Кристина явно была потрясена увиденным до предела. Я никак не могла справиться с эмоциями, и бесконечные потоки слез катились по щекам.

На «Хазану» пришла моя мама, я познакомила ее с Кромптонами. Увидев, как я расстроена и опустошена, мама переключилась в режим «фельдфебеля» и погнала меня в гостиницу отдыхать. Я вернулась с ней в гостиницу, оставив хозяев «Хазаны» наедине с их переживаниями.

Кромптоны договорились об отправке в Англию уцелевших вещей. Они предложили заодно отправить вещи Ричарда его семье, если я захочу, – то, что я посчитаю нужным. К этому времени я уже забрала с «Хазаны» почти все наши пожитки, но необходимость заново перебирать вещи Ричарда снова забросила меня на психологические «американские горки». Я очень старалась не вспоминать, когда он надевал ту или другую рубашку или шорты. Я не раз ловила себя на мысли: к чему вообще все это упаковывать? Но я не могла просто бросить вещи, ведь какие-то из них могли что-то значить для членов его семьи.

Пришлось вызвать полицию, потому что на Таити снималось с учета двое, а на Гавайях зарегистрировалась только я одна. Поскольку Ричард был британским подданным, пропавшим без вести в нейтральных водах, полиция должна была провести расследование. Они были добры ко мне, снова и снова задавая мне вопросы, но что-то не сходилось. Моя хронология событий не совпадала с их: время столкновения «Хазаны» с ураганом «Реймонд» не состыковывалось с последующими событиями. После старательных подсчетов и детального моделирования ситуации они наконец заключили, что я, должно быть, была без сознания двадцать семь часов, а не три, как я все время думала. Эта информация стала для меня очередным шоком. Двадцать семь часов? Неудивительно, что море было таким спокойным, когда я очнулась. Где было мое сознание и мой любимый в эти потерянные часы? У меня не было ни малейшего шанса спасти Ричарда. Я выпала из жизни больше чем на сутки. Это означало, что мое плавание продлилось на день дольше, чем я думала, и все-таки – с чьей помощью, Бога, Голоса, своей собственной? – я добралась до Гавайев. Голос был прав, это очередное доказательство того, что мне суждено было жить дальше. Но почему Голос не подсказал мне, что я была без сознания двадцать семь часов? И где был тогда Голос?

Пока мы с мамой упаковывали последние вещи Ричарда, в корпус «Хазаны» постучал человек с «Хокусеи Мару», японского исследовательского судна, притащившего меня на буксире в порт. Это он разговаривал со мной по громкой связи, а теперь протягивал мне напечатанное приглашение на прием, который вечером состоится у них на борту, он извинился, что отдает приглашение в последний момент, но отыскать меня оказалось не так-то просто.

В тот же день, позже, мы с мамой и Брайаном приехали на большой технический причал, где стоял «Хокусеи Мару». Поднявшись на борт, мы увидели стол, у которого распорядители встречали гостей: все мужчины в белых рубашках, женщины в вечерних платьях. Мы неуверенно замерли, мы-то пришли в повседневном, но тут прекрасно одетая женщина восточной наружности подошла и спросила, чем она может помочь. Я протянула ей пригласительный билет и сказала:

– Меня зовут Тами…

– О, Тами, Тами! – С очень взволнованным видом она протянула нам беджи с нашими именами.

– Прошу прощения, мы одеты неподходяще…

– Не важно. Вы прекрасны, прекрасно одеты. Пожалуйста, проходите.

Распорядитель подвел нас к трапу. На палубе по периметру кормы стояли красиво накрытые столы, возвышалась небольшая сцена с микрофоном. Играла музыка, люди танцевали.

Чувствуя на себе любопытные взгляды, мы прошли к открытому бару. Несколько раз я услышала свое имя, а потом ко мне стали подходить офицеры и другие члены корабельной команды. Я поняла, что они не сразу узнали во мне ту несчастную, которую спасли несколько дней назад. То и дело кто-нибудь подходил к нам спросить, как я поживаю, люди знакомились с моей мамой и Брайаном. Я наслаждалась потрясающим гавайским коктейлем с зонтиком и красной вишенкой. Целой вишней… Мне вспомнилась горка вишневых половинок из банки с фруктовым коктейлем, которую я открыла после того, как ныряла под «Хазану», чтобы проверить корпус, – сколько, всего пару недель назад? Теперь время неслось с ускорением, а раньше, в море, тянулось так медленно. Мама с Брайаном танцевали, пока я пожимала, как мне показалось, все до единой руки на корабле.

Вдруг музыка умолкла, старший помощник постучал по микрофону, прося всеобщего внимания. Он поблагодарил всех за то, что пришли. Говоря то по-английски, то по-японски, он рассказал публике, что они празднуют успешное окончание совместного исследовательского проекта, в котором участвовали студенты колледжей Японии и Гавайев. И особенно им запомнится, продолжал он, удивительное событие, случившееся с ними однажды на рассвете: в тот день они заметили сигнальную ракету, а потом нашли лишенную мачты яхту, а на ней – одинокого морехода и пришли ей – да, ей – на помощь. Публика разразилась аплодисментами, многие оборачивались в мою сторону, широко улыбаясь. Я смотрела в пол, готовая провалиться под землю, краем глаза осматриваясь – куда бы сбежать?

Мама пожала мою руку:

– Улыбайся, милая. Все хорошо.

К микрофону подошел капитан и оживленно заговорил по-японски, старпом переводил. Впервые за всю его службу, признался капитан, он видел и помогал моряку, потерпевшему кораблекрушение. Это большая честь, что его корабль и его команда смогли оказаться полезными, сказал капитан, и он хотел бы вручить мне подарок. Я и не подозревала, что меня будут чествовать на этом приеме. Мама слегка подтолкнула меня. Направляясь к сцене, я старалась держать подбородок повыше. Капитан поклонился. Я поклонилась. Он поклонился. Я поклонилась еще раз. В публике захихикали, потом засмеялся капитан, потом я. Капитан аккуратно застегнул на моей шее цепочку с драгоценной жемчужиной. Слезы – неудержимые слезы – стекали в ложбинку на шее, когда я целовала капитана в щеку в знак благодарности.

– Маурууру, – пробормотала я, потому что не знала, как сказать «спасибо» по-японски. Затем, с большим воодушевлением, капитан прокричал «банзай» и провозгласил тост, пожелав мне десять тысяч лет удачи.

Я что-то лепетала в радуге эмоций. Вот они хвалят меня за то, что я выжила, но понимает ли кто-нибудь, что всего каких-то несколько дней назад я не хотела жить? Способен ли кто-нибудь, кроме мамы, заметить, какое огромное горе и чувство вины давят на меня из-за судьбы Ричарда? Я понимала, что мне придется ухитриться как-то принять тот факт, что я осталась в живых, но разве я заслуживаю десяти тысяч лет удачи?

Мне хотелось бы сказать больше капитану и команде, попытаться выразить те чувства, какие я испытала, увидев корабль и их сочувственные лица. Но сил хватило лишь на то, чтобы погладить жемчужную подвеску и поблагодарить всех за помощь. Какофония аплодисментов показалась почти нестерпимой, как рев того урагана, и когда старпом подошел и предложил устроить нам экскурсию по кораблю, я с готовностью согласилась.

Я ахнула, когда мы поднялись в штурманскую рубку. Озираясь вокруг, я изумлялась тому, как высоко над водой мы находимся. Я посмотрела вниз и представила, какой маленькой и жалкой должна была показаться «Хазана» команде и студентам на борту…

Проворочавшись без сна всю последнюю ночь в Хило, я с благодарностью встретила первые отблески рассвета. Я выбралась из постели и надела платье, которое Ричард подарил мне на Таити в тот вечер, когда сделал предложение. Внимательно осмотрев все вазы с прекрасными цветами, присланными мне друзьями и родными, я остановила выбор на одном невероятном цветке. Это была багровая роза, и не юный полуоткрытый бутон, а зрелый роскошный цветок с полностью распустившимися лепестками. Одинокая красная роза, международный символ любви. Ее аромат пробуждал сокровенные воспоминания, горько-сладкое напоминание, что жизнь продолжается. Я склонилась над цветком, его аромат будоражил чувства, как согретый в руке коньяк в холодный вечер. Это была роза для Ричарда.

Я неслышно выскользнула из гостиничного номера. Шагая вдоль дороги, я с тревогой думала о том, что, если дымка в воздухе рассеется и дневной свет смоет нежную рассветную палитру, необходимая мне атмосфера исчезнет. Придется бежать наперегонки с солнцем. И я побежала.

Задыхаясь, я добежала до кромки воды. Посмотрела на горизонт – солнце, лоснящееся, как морской котик, вынырнуло на поверхность. Волны бились о мол, разбрасывая океанские брызги по камням и заставляя птиц взмывать в небо. Я еще раз вдохнула насыщенный аромат розы, а потом пошла по волнорезу, выдававшемуся далеко в море. Я вдруг остро осознала, как сильно мне не хватало этого времени суток. На «Хазане» я почти всегда бодрствовала на рассвете, держала штурвал или медитировала на баке. Рассвет был частью моего спасения. Я скучала по нему. Как же мне справиться с этим, как вернуться домой без Ричарда? Как я буду без него дальше? Ураган перевернул всю мою жизнь. И все-таки я осталась в живых. Я смогла выжить.

Выбрав подходящее место, я подобрала подол платья и села, скрестив ноги, в нескольких футах над океаном. Я смотрела, как очертания гранитных скал соскальзывают в лавандовую воду. Океан казался таким спокойным. Душа Ричарда, должно быть, любит свободно бродить над ним, бродить по всему миру. Искрящийся румянец лег на щеку океана. Может быть, это Ричард улыбается мне? Ах, Ричард, если бы только… Если бы только моей душе было суждено парить между небом, землей и морем вместе с твоей, я была бы сейчас там. Ты ведь знаешь об этом, правда? Сорок один день в океане я старалась понять, что случилось с тобой – с нами. Единственное, что я знаю точно, – это то, что мы полюбили друг друга. Все так просто. И ничего больше. Мы просто безумно, страстно полюбили друг друга. Я хотела бы пообещать тебе, что никогда, ни за что не полюблю снова, но я слабая. Я слабая, Ричард. Я не хочу быть одна. Я не люблю одиночества. Когда не с кем делить рассвет, не с кем танцевать… Я хочу однажды стать мамой, потом бабушкой. Я хочу видеть, как растет мой сад, возиться со щенками и старыми кошками, петь с друзьями рождественские гимны. Я хочу любить жизнь так, как любила ее с тобой, – если это возможно. Я должна отпустить, должна отпустить тебя.

Я посмотрела, как солнце в последний раз целует горизонт, прежде чем подскочить в небо, и подскочила сама. Сняв с пальца плетеное кольцо Ричарда, я прижала его к губам.

– Клянусь перед Богом, что всегда буду любить тебя, Ричард.

Задыхаясь от слез, я надела кольцо – символ бесконечной любви – на стебель прекрасной розы и осторожно протянула сквозь него листья: они не позволят кольцу соскользнуть со стебля. В последний раз вдохнув розовый аромат, я бросила цветок в море и долго смотрела, как он уплывает от меня, покачиваясь на рельефной поверхности океанских вод. У розы и кольца была миссия – найти Ричарда. Пронзительные крики чаек вернули меня в реальность. Я смотрела, как они парят и пикируют, изучая мое подношение, и наконец нашла в себе силы признать, что и у меня тоже есть миссия. Пришло время вернуться домой.