Глава 21

На следующее утро я вновь проснулась в странно знакомом, слишком ярком мире, куда не попадала последние две с лишним недели, но на этот раз все вышло по-другому. Я очнулась не в постели рядом с Патриком, а за столом красного дерева – дремала, уронив голову, в неудобной позе, какая-то бумажка приклеилась к щеке. Я выпрямилась, заморгала в растерянности: о том, что я снова попала в сон, свидетельствовали только краски, слишком живые и насыщенные для реальности. Здесь они всегда были чересчур интенсивными, как будто пленку передержали при проявке и все цвета выплеснулись за границы предметов.

Я оглядывалась, ничего не понимая. Куда я попала? Но в тот миг, когда в моей голове прозвучал этот вопрос, начался уже знакомый мне процесс загрузки информации, хлынули подробности: я «вспомнила», что это – мой офис. В шикарном здании Верхнего Ист-Сайда, где я работаю всего три раза в неделю, чтобы побольше времени проводить с Ханной. Я также знала, что могу себе позволить такое расписание, потому что стала востребованным и хорошо оплачиваемым специалистом. Услуги музыкального терапевта для взрослых: деликатность, профессионализм, исцеление – вспыхнул у меня в мозгу рекламный слоган. Да, точно, это моя реклама. Но из этого следует, что я больше не работаю с детьми. Выходит, так?

Нахмурившись, я присмотрелась к папкам на моем столе. Открыла верхнюю и стала читать записи (моим почерком) о двадцатишестилетнем пациенте Трэвисе Уортингтоне III. Он, видимо, страдал шизофренией, и я разрабатывала план терапевтических занятий вместе с его психиатром. Судя по записям, у молодого человека имелись проблемы с речью, но музыка постепенно помогала ему раскрыться. Вот очередная запись: недавно психиатр рекомендовал ему еще шесть месяцев музыкальной терапии.

Следующая папка – Саманта Линн Беркли-Фурньер, 42 года, мать двух детей, депрессия. Записи сообщали, что она занимается у меня уже месяц и мы стараемся подобрать музыку, которая помогла бы ей ощутить радость жизни, слушаем эту музыку и обсуждаем возникающие при этом чувства. А когда я долистала до последней страницы в папке – распечатки счетов, – у меня чуть глаза из орбит не вылезли: мне платили вчетверо больше, чем в реальной жизни.

И все же, оглядывая свой роскошный кабинет, я усомнилась, счастлива ли я тут. В реальной жизни у меня на стенах висят детские рисунки и художественные фотографии музыкальных инструментов, которые я собирала много лет, а еще в кабинете немало сувениров, оставленных родителями, – свечи, банки с вареньем, бейсбольные карточки в рамках. Мне нравится этот правильный и уютный беспорядок, и детям есть за что зацепиться взглядом. Любой из этих предметов может послужить отправным пунктом в разговоре, помочь клиенту раскрыться.

Но этот мой кабинет профессионален и пуст, только книги да медицинские журналы. На стенах висят в рамках мои сертификаты и наградные дипломы. Личного тут лишь фотографии на столе – Патрика, Ханны и племянника с племянницей.

Подавшись вперед, я всмотрелась в фотографию Патрика (откуда я знаю, что сфотографировала его на пляже в Северной Каролине несколько лет назад?). Он стоит по колено в воде и смеется, но смотрит при этом прямо в камеру. Прямо в душу мне смотрит.

– Что случилось с моей жизнью? – спросила я Патрика на фотографии. Не то чтобы я чувствовала себя здесь несчастной, но впервые осознала, что работать с детьми в реальной моей жизни я решила, потеряв Патрика. Возможно, именно потеря подсказала мне этот путь? Что, если беззащитность Патрика в момент гибели заставила меня подсознательно выбрать беззащитных пациентов? Или я нахожу утешение в работе с детьми, потому что сама осталась бездетной? Не проявление ли это глубинного материнского инстинкта?

Я схватила трубку, чтобы позвонить Патрику, но оказалось, я не помню его номера. Покачав головой, я взяла свой мобильник и довольно быстро сообразила, что ПИН-кодом служит дата нашей свадьбы. Разблокировав телефон, я с облегчением увидела имя Патрика первым в списке быстрого дозвона, но на том конце после нескольких гудков включилась голосовая почта.

– Привет, милый, – заговорила я (мучительно и отрадно было услышать знакомый голос на автоответчике). – Перезвони мне, когда сможешь, хорошо? Мне нужно кое-что спросить.

Нажав отбой, я заглянула в календарь на столе. Следующее занятие в 14:30, а сейчас только полдень. Вдруг я сообразила, как использовать свободное время: сейчас я съезжу в Квинс и запишусь волонтером Святой Анны, тогда в следующий раз, как попаду сюда, не буду так тосковать по работе с детьми. И нужно заскочить домой повидаться с Хан-ной, если она, конечно, там: не могу же я зря потратить «сон», так и не встретившись с моей девочкой.

Я вышла из офиса, сообщив помощнице (я не знала ее в лицо, но откуда-то было известно ее имя, Джудит), что вернусь к следующему занятию. Из коридора я позвонила Ханне (ее мобильный тоже оказался в списке любимых номеров) и тоже попала на голосовую почту. Я написала СМС: «Забегу домой на обед. Ты где?»

Как только я нажала «отправить», мир вокруг слегка потускнел, и я спохватилась: мне следовало самой знать, где она. Тринадцать лет – рановато, чтобы уходить из дома без предупреждения. Но почему-то я не знала ответа, и это меня смущало.

«У тети Джины, как всегда по П, С и Ч летом», – пришел ответ.

«Скажи Джине, я заскочу в полвторого», – написала я.

«ОК».

«Люблю тебя, солнышко, очень-очень», – отправила я следом.

«И я тебя, мам».

Я перевела дыхание: какое счастье, мне предстоит повидаться не только с Ханной, но и с Джиной. Выходит, в этой реальности мы с подругой еще больше сблизились, настолько, что моя дочка зовет ее тетей и проводит у нее дни, когда я на работе. Может быть, и ее первый муж остался жив? Если Патрик и Долорес Кей, трагически погибшие в реальности, живут здесь, то, может быть, и Билл тоже? Вот только непонятно, хорошо это или плохо: ведь если Билл не погиб, Джина не вышла замуж за Уэйна и не родила Мэдисон, а мне очень сложно представить себе мир, в котором у Джины нет дочери. Прикрыв глаза, я сделала несколько глубоких вдохов. С каждым визитом в этот мир вопросов лишь прибавляется.

У входа в офис я поймала такси и назвала водителю адрес Святой Анны. Через двадцать пять минут машина остановилась у входа в знакомое здание. Я вздохнула с облегчением: все на месте. Хорошо, что какие-то вещи неизменны в обоих мирах. А вдруг я сейчас встречусь с Эндрю? Пусть в этом мире мы с ним пока не знакомы, но, как и Джоан, он станет для меня еще одним мостиком, соединяющим оба мира. А то и поможет разобраться в том, что со мной происходит.

Но когда я подошла к администратору (я никогда с ней раньше не общалась, Эндрю всякий раз встречал меня на крыльце), имя Эндрю Хенсон оказалось ей незнакомо.

– Здесь таких нет, – сказала она.

Я заморгала:

– Он ведет программу для детей со сниженным слухом.

– Мэм, у нас нет такой программы, – сказала администратор.

Паника забурлила во мне.

– А как же Риэйджа Пейс? Элли Валчер? И Молли Колдуэлл?

Женщина озабоченно посмотрела на меня:

– Мэм, у нас нет таких сотрудников.

– Это не сотрудники, это дети, – тихо проговорила я, пятясь к дверям. – Дети, и теперь я не смогу узнать, как они.

Я вышла на крыльцо Святой Анны, меня колотила дрожь. И внутренним взором увидела Эндрю – руки в карманах, футболка с супергероем, придававшая ему ребячливый вид, лицо, озаренное улыбкой.

– Где же он? – пробормотала я.

Присев на нижней ступеньке, я снова достала айфон. Вбила в поиск имя Эндрю, и мне не пришлось даже проверять ссылки: его фотография выскочила среди первых же картинок.

Пройдя по ссылке, я попала на газетную статью о двух братьях – владельцах ресторана «Гриддл» в Розуэлле, пригороде Атланты. Один из братьев был Эндрю, а другой – его брат Кевин.

Поразительно: в этом мире Кевин жив. Но значит, Эндрю не стал в память о брате работать с глухими детьми. Жизнь пошла совсем иным путем. И дети – Риэйджа, Элли и многие другие – не были приняты на попечение благотворительным фондом Святой Анны, потому что там не было Эндрю.

Наверное, с ними все в порядке, о них заботится социальная служба. Но никто, я уверена, не может заботиться об этих детях так, как Эндрю – приветливый, преданный, не щадящий себя.

У меня неприятно ныло в животе, пока читала эту статью. «Гриддл», специализирующийся на авторских грилях, открылся девять месяцев назад, Эндрю там шеф-повар, Кевин – директор. Это их второй совместный проект, после того как в 2012 году закрылся ресторан «Мохо» в Алфаретте.

«Мы надеемся, что старые друзья из “Мохо” придут к нам и мы впишемся в розуэлльскую жизнь, – приводил журналист слова Эндрю. – Мы с Кевином выросли тут по соседству, и вы убедитесь, что меню состоит из творчески переосмысленных местных блюд, знакомых каждому, чье детство прошло в Джорджии».

Я увеличила фотографию и внимательно всмотрелась в лицо Эндрю. В самом ли деле он выглядит не таким уж счастливым или мне только кажется? Килограммов на пять полнее – что и понятно, когда целый день работаешь на кухне ресторана, – морщины глубже, глаза усталые. Какая-то грусть, показалось мне, сквозила в его чертах, хотя, возможно, я просто переносила на него собственные ощущения. Ведь это мне было грустно оттого, что Эндрю живет в другом городе и не посвятил свою жизнь детям. Как-то это неправильно.

Я закрыла ссылку и убрала айфон в сумочку. Встала, вышла на угол, остановила такси и на обратном пути до Манхэттена все никак не могла отделаться от мыслей об Эндрю – почему он оказался не там, где должен был быть. «Пустота, мне кажется, заполняется чем-то новым, не тем, что было в тебе раньше», – сказал он тогда в ямайском ресторанчике. И жизнь в результате полностью меняется.

Его слова звучали у меня в голове, покуда за окном проносился Нью-Йорк. Эта жизнь прекрасна, ведь в ней у меня есть Патрик и Ханна, и Эндрю не потерял брата. Но это совсем другая жизнь: не понеся утрату, я и Эндрю не стали теми, кем должны были стать. Нам не пришлось подвергать свою жизнь переоценке и выбирать более трудный путь.

Я расплатилась с таксистом возле дома Джины, вышла и глянула в чересчур синее, чересчур сияющее небо. Очень красиво, но я скучаю по небу своего мира. Чем больше времени я проводила здесь, тем больше убеждалась: это не может быть реальностью. Таких ярких цветов в природе не бывает. Может быть, это и не сон, но и не настоящая жизнь. Глаза наполнились слезами. Я поднялась на крыльцо и нажала кнопку домофона.

– Кто там? – спросил незнакомый голос.

– Добрый день, я к Джине.

– Здесь таких нет.

Я уставилась на фамилию под кнопкой: «Троуба». Не знаю такой.

Я извинилась и пошла прочь, в полной растерянности: где искать Джину? Сколько помню, она всегда жила здесь. Еще когда Билл не погиб.

Может, написать Ханне СМС, спросить адрес Джины? Но стало страшно спугнуть «сон», ведь в этом мире я не могла не знать адреса подруги. И Патрика тоже спрашивать нельзя – по той же причине. Я застыла на тротуаре словно соляной столп, и толпа обтекала меня с обеих сторон.

В следующую минуту я вздрогнула от звонка. И с облегчением увидела на дисплее имя Патрика.

– Привет, милая. – Стоило услышать его низкий, теплый голос, и я успокоилась.

– Привет. – Я прикрыла глаза.

– Что-то случилось? У тебя какой-то не такой голос.

– День выдался длинный и странный, – вздохнула я.

– Солнышко, что такое?

Я не знала, с чего начать, и задала вопрос, который преследовал меня с самого утра. Он тоже мог разрушить этот разноцветный мир, ведь так происходило всякий раз, когда я начинала задавать вопросы. Но я не могла удержаться.

– Патрик, я счастлива или нет? – спросила я.

– Ты о чем, Кейт? Конечно, ты счастлива, – растерялся он.

– Не в смысле с тобой и Ханной. Я знаю, у меня самая лучшая семья на свете. – Я собралась с мыслями: – Но все остальное? Мне нравится моя работа, например?

Мир вокруг слегка замерцал. Я ступила на тонкий лед.

Он ответил не сразу.

– Думаю, да, – сказал он. – Мне кажется, ты более-менее счастлива.

Я помнила, как возмутилась, когда теми же словами выразилась мама насчет меня и Дэна.

– Но это ведь не то же самое, что просто счастлива? – печально уточнила я. – Как же так получилось?

Мир вокруг почти растворился, я едва различала голос Патрика в телефоне – жестяной, далекий, и слов я разобрать не могла. Лица вокруг расплывались, здания превращались в цветные кляксы.

– Патрик! – крикнула я, но уже знала, что никто меня не услышит, потому что начался тот самый звук отлива. И в тот момент, когда этот мир исчез окончательно, я поняла, что сделала выбор: не стала ждать, не задержалась, чтобы повидаться с Патриком и Ханной.

Что же я выбрала? Может быть – жизнь.