«Кажется, – вещает г-н Роу в предисловии к своей книге, – что Набоков, используя среди прочего механизмы, которые будут продемонстрированы ниже, еще какое-то время сможет провоцировать учащение пульса у своих читателей».

«Механизмы, которые будут продемонстрированы ниже», – прелестная фраза, таящая в себе, возможно, даже больше, чем подразумевал автор, но ко мне она ничуть не подходит. Цель этого отзыва – не ответ критику, а просьба перенести свое внимание на что-нибудь другое. Книга состоит из трех частей. К первым двум, озаглавленным «Немного о русском языке» и «Н. как постановщик спектакля», у меня нет существенных претензий, однако я вынужден высказать решительный протест против того похабного вздора, которым изобилует третья часть – «Сексуальные манипуляции».

Невольно приходит на ум вопрос: стоило ли г-ну Роу тратить время на то, чтобы выставлять напоказ эротические фрагменты, извлеченные из «Лолиты» и «Ады» (занятие сродни поиску упоминаний морских млекопитающих в «Моби Дике»)? Впрочем, он волен предаваться любым забавам, какие ему нравятся. Неприятие у меня вызывают лишь те манипуляции, которые г-н Роу проделывает с самыми невинными моими словами, дабы возвести их в ранг сексуальных «символов». Само понятие символа всегда было мне ненавистно, и я не устаю снова и снова рассказывать, как однажды провалил легковерную студентку – одураченную, увы, моим предшественником, – которая написала, что Джейн Остен называет листья зелеными потому, что Фанни полна надежд, а зеленый – это цвет надежды. Жонглирование символами в университетах привлекает компьютеризированные умы, однако разрушительно действует на умение здраво мыслить и поэтическое чувство. Оно выхолащивает душу. Оно притупляет всякую способность испытывать радость и наслаждение от волшебства, присущего искусству. Кого, скажите на милость, заботит (а именно этого ждет от нас г-н Роу), что, согласно его курсиву, в пассаже про «обескураживающие манеры» шведа-гомосексуалиста (с. 148) скрывается некий «мужчина» (man), а в слове «манипулировать» (далее) – еще один? «Игриво сложенные крылья ночницы» (wickedly folded moth) наводят на мысль о «фитиле» (wick), который, как нам, фрейдистам, известно, символизирует мужской половой орган. «Я» (I) замещает омофоничный ему «глаз» (eye), а глаз, в свой черед, замещает женские половые органы. Покусывать кончик карандаша всегда означает сами знаете что. В футбольных воротах г-н Роу усматривает вход во влагалище (который, надо полагать, видится ему прямоугольным).

Хочу открыть г-ну Роу один секрет: в произведении писателя определенного типа целый абзац или хитро сплетенная фраза часто существуют как отдельный организм – со своей оригинальной образностью, своей ворожбой, своим цветением; в этом заключается особая ценность такой фразы – и одновременно ее уязвимость, поскольку стоит какому-нибудь профану, чуждому поэзии и лишенному здравого смысла, впрыснуть в нее ложные символы или исказить ее словесный рисунок (именно это г-н Роу бестактно пытается проделать на с. 113), как магические чары мгновенно превращаются в могильных червей. Слова, которые г-н Роу ошибочно принимает за «символы» из своего академического жаргона и которые, по его мнению, романист с хитроумием идиота насадил в собственном произведении, чтобы схоластам было чем заняться, на самом деле не являются ни ярлыками, ни указателями, ни, разумеется, мусорными ящиками Венской обители, а представляют собой живые фрагменты неповторимого описания, рудименты метафоры и отголоски творческого чувства. Роковой изъян интерпретации г-ном Роу часто повторяющихся слов вроде «сада» или «воды» заключается в том, что он видит в них абстракции, и ему невдомек, что, скажем, шум воды, заполняющей ванну, в мире «Камеры обскуры» так же отличается от шелеста лип в «Память, говори», как Сад Наслаждений в «Аде» от лужаек «Лолиты». Если исходить из того, что, употребляя слова «кончить» и «о́рган», я всякий раз имею в виду оргазм и срамные места, легко можно себе представить, какой кладезь непристойностей г-н Роу обнаружит в любом французском романе, где приставка «con» встречается столь часто, что каждая глава превращается в сущий компот из женских гениталий. Однако я не думаю, что он настолько хорошо знает французский, чтобы предаваться подобным пиршествам; да и его познания в русском, похоже, слишком бедны для «манипуляций», если он полагает, что «отблеск» (который автор, очевидно, путает с «отливом») – это «низкий прилив» (с. 111), а не существующее в реальности «триаж» принимает за «тиранию» (с. 41), – тогда как на деле я употребил (а он неверно транскрибировал) обыкновенный издательский термин «тираж».

Можно простить критика, который, не обнаружив в своем бедном лексиконе слов «stillicide» и «ganch», сочтет их моим вымыслом; можно понять недалекого читателя «Приглашения на казнь», заподозрившего в жадном взгляде, каким палач окидывает свою жертву, гомосексуальное желание, меж тем как в действительности это взгляд прожорливого хищника, алчущего живого цыпленка; однако я нахожу непростительными и недостойными ученого попытки г-на Роу выжать из моих рассуждений о просодии (приложенных к моему переводу «Евгения Онегина») потоки фрейдистского бреда и истолковать «метрическую длину» как эрекцию, а «рифму» как сексуальную кульминацию. Другое, не менее абсурдное его заявление, сделанное в результате анализа Лолитиной игры в теннис, гласит, что теннисные мячики символизируют яйца (какого-то гиганта-альбиноса, несомненно). Обратившись к моим размышлениям о шахматных задачах в «Память, говори», г-н Роу усматривает «сексуальные аналогии» в таких выражениях, как «одна фигура заходит за другую» и «нашарить пешку в коробке», – все это оскорбительно для шахмат, равно как и для загадчика.

На обложке книги г-на Роу помещено бессмысленное изображение бабочки, которая порхает вокруг горящей свечи. Свет привлекает не бабочек, а мотыльков, но этот промах художника наглядно показывает, чего стоят несуразные и непристойные интерпретации г-на Роу. И тем не менее его будут читать, его будут цитировать, его книга будет храниться в крупнейших библиотеках рядом с моими увитыми зеленью беседками и туманами!

Написано в Гштаде, Бернское нагорье, 28 августа 1971 года.

Опубликовано в «Нью-Йорк ревью оф букс» 7 октября 1971 года.