Сошествие во ад. Иисус Христос выводит Адама и Еву из ада. Фреска в монастыре Хора.

В эпоху гонений на церковь в СССР, занявшую почти весь двадцатый век, многие христианки решались на отважный шаг: принять монашество. Это было подобие самоубийства. Ведь монашество — тоже самоубийство, но в Боге. Отказ от человеческого — семья, карьера, собственность, — ради божественного: спасение. Что такое спасение, человеку неверующему не объяснить в двух словах. Подвижницам постарше, которые уже в начале гонений были монахинями, было немного проще. Они еще до революции вкусили божественной сладости монашества и уже знали, за что платят, отказавшись от уюта и покоя обывательской жизни. Но как быть девушке, выросшей уже в советском обществе, хотя и рожденной в христианской семье? Для того чтобы такая душа, порвав мирские сети, убежала ко Христу, нужны чистая душа и сильная воля.

У монахини Ермогены все это было.

Родилась Вера Сергеевна Заломова в 1905 году. Мать сразу же увидела, как Верочка отличается от сестер. Бывает — проснется на темнозорьке, и копошится, и лепечет что-то тихо-тихо. Родители очень беспокоились: вдруг болит что у ребенка или она в не в своем уме? Разные болезни предполагали. Однажды мать подсмотрела: Верочка встала, вскинула ручки… а потом села и стала играть, что-то перебирать, то смеясь, то всхлипывая.

— Какая интересная растет! — с тревожным чувством вздыхала мать. — Как бы узнать, что из нее выйдет…

Когда подросла, родители с удивлением обнаружили, что Верочка — вовсе не тихоня, а страстная и очень самостоятельная девочка с сильной волей. Страсти тянули в свою сторону, воля — в свою. Верочка, сообразив, что гибнет от желания, принималась рыдать, почти себя ненавидя. Каждый проступок она переживала очень сильно. Рыдала Верочка подолгу и, кажется, плакать любила. Так душевные сосуды освобождались от тяжести греховных впечатлений и желаний. Чистота возвращалась, в душе воцарялся мир.

К. Е. Маковский. В мастерской художника. 1881. Москва. Государственная Третьяковская галерея.

Однажды, семи лет, Вере захотелось сладостей. Увидела их в старом буфете. Можно было бы спросить у мамы, но та не разрешила бы, а велела подождать до ужина. Однако сладостей хотелось сейчас, немедленно. И вот Вера взобралась на стул, открыла дверцу буфета… и вдруг изо всей силы ударила себя правой рукой по левой. Так сильно, что чуть со стула не упала. Вера снова ударила непослушную руку, словно та была во всем виновата, еще раз, потом закрыла дверцу (рука раскраснелась от удара), слезла со стула, поставила его на место. И вроде бы — ничего не было. Но недовольство собой осталось. Остался и постыдный привкус несъеденных сладостей. Боль от удара победила желание и отвела грех. — Да что ж я все делаю, чтобы плохо было… В записках, оставленных уже пожилой монахиней, есть интересное упоминание: память у Веры была слабая. Запоминать учебный материал ей было трудно. Но учиться девочка очень хотела, просила Бога, чтобы помог ей успевать по всем предметам в школе. И без помощи Божией не оставалась. Поначалу успехи Веры шли не от способностей, а от усидчивости и умения трудиться, к которым в большой семье приучишься даже нехотя. Вера подрастала, а дел становилось все больше.

Одним из домашних послушаний Веры было таскать мешки с яблоками и огурцами на продажу. Торговля эта была незаконной, но без нее семья не сводила бы концов с концами. Так что приходилось рисковать. Милиция во все времена одна, им делов-то — напугать и поживиться. А если торговцы — дети, напугать их нетрудно. Приходят милиционеры на рынок, пугают, отбирают, разгоняют. Вера дрожит от тревоги: мешок огромный, надо и товар сохранить, и успеть сбежать от милиционера. Случалось, что и плакала. Плакала и молилась — Господь, видя обстоятельства, без помощи не оставлял. Но как горько было сознавать и эти незаконные яблоки с огурцами, и свою худость, и неограниченную власть милиционера. Просто ад на земле. Неужели нет другой жизни? В церкви говорят, что есть. И Вера ходила в церковь. Молилась, просила Христа о помощи и наставлении. Ей вообще нравилось в церкви: там красиво пели певчие, перед иконами горели свечи и царил тихо-торжественный дух. Там был мир, свет, радость — вот так просто: мир, свет, радость… И домой унести хочется, но как? Вера считала, что у Бога можно выпросить все.

В семнадцать лет, в 1922 году, Вера закончила школу с отличными отметками. Ей очень хотелось получить высшее образование. Хотелось рассказывать людям о Боге не от себя, а в качестве преподавателя, обладающего систематическими знаниями. В те годы у многих было чувство открывшейся катастрофы. Ровесники Веры уходили из Церкви — разуверялись. Власть поддерживала и насаждала атеистические настроения. Вера намеревалась противостоять власти словом. Но «по социальному положению» путь в высшую школу Вере был закрыт. Пришлось поступить на завод, чернорабочей на паяльную фабрику, чтобы получить от завода путевку в вуз.

От дома до работы — пять километров. Их надо преодолеть, желательно бегом. Вера вставала на темнозорьке, спешила к ранней обедне, с половины уходила — не опоздать бы на работу! Наступал обеденный перерыв, Вера снова бежала в храм — на вторую половину уже поздней обедни. И так — каждый день. А еще домашние дела, мытье-готовка, помощь домашним… Что для Веры значили это разорванные во времени обедни, в полусонной голове соединявшиеся в одну, как две половины, можно только догадываться.

Вскоре Веру постигло сильнейшее испытание: от чахотки умерла горячо любимая мать. Умирающая благословила дочку образком Казанской Пресвятой Богородицы. После кончины мама стала Вере как будто намного ближе. Будто — страшно сказать — до кончины была мертва, а тут ожила. Похоронили маму. Вера, невзирая на стужу, каждый день бегала на кладбище к могилке и там молилась. Разговаривала с усопшей как с живою. Бежит на кладбище, а сама думает: только бы поскорей добежать до могилки. Там было радостно, и домой Вера возвращалась радостная. То был период, когда на девушке держался весь дом: пожилой отец, братья, сестры и хозяйство.

Патриарх Ермоген Московский. Икона. Рубеж XIX–XX вв.

Отец Петр, духовник Веры, трижды был арестован. Но Бог миловал — трижды возвращался. Однако вскоре смутное предчувствие окончательно оформилось: отцу Петру грозил новый и, по-видимому, последний арест, что Вера тоже почувствовала. В глубокой духовной тоске, будто уже зная о предстоящем расставании, Вера пришла к отцу Петру и на коленях попросила дать ей в напутствие и благословение икону. И — чудо! — отец Петр вынес старый образ святителя Ермогена. Вера с изумлением стала рассматривать потемневшее изображение. О жизни патриарха-мученика она знала совсем немного и удивлялась, что отец Петр именно этой иконой ее благословил.

Впоследствии Вера, уже ставшая монахиней Ермогеной, запишет, что видела много милостей от святителя и действительно ощущает его духовное покровительство. Вскоре отец Петр был снова арестован и уже не вернулся. То свидание, при котором батюшка благословил Веру образом святителя Ермогена, было последним.

Настал 1941 год, в июне началась война. Вере пришлось переехать в Подмосковье, к младшей сестре. «Работала как каторжная», — запишет она о том времени. И еще — «душа томилась, как в аду».

Монахиня Ермогена не стала описывать, какие именно «непередаваемые испытания» прошла она в войну. Зато написала, что ходила в храм Божий и причащалась Святых Таин. Это очень важно. Ее духовная жизнь не прерывалась, а наоборот — развивалась, стремилась к новым высотам. Хотя самой Вере так не казалось, да и не стоит той Вере говорить об этом. Она, приунывшая под гнетом скорбей, сочла бы такие слова насмешкой. Но, так или иначе, желание найти духовного руководителя оформилось. Вера теперь точно знала, что ей нужно. Она стала молиться, искать молитвой духовного отца, как в темноте с помощью фонарика ищут тропинку к дому. Поиски ее были долгими и сопровождались новыми испытаниями.

Вера работала в Москве — и в храм ходила в Москве. Жила в Подмосковье, в деревянном доме, стены которого начал подтачивать жучок. Надо бы заказать молебен с водосвятием, окропить стены. На батюшку, служившего молебен, Вера поначалу внимания не обратила — какой-то новый. В следующий раз снова пришла в этот же храм, по наитию свыше, и снова увидела того же батюшку. А он спросил: «Как у вас с домом?» И… дал практический совет, что сделать, чтобы червь не точил сухой брус. И странно — не о небесном ведь говорил, о самом что ни на есть земном, — но почему-то вдруг кольнуло сердце. Вера почувствовала, что это указание от Бога, — именно этот священник будет ее духовным отцом. Посмотрела: нет же, эти помыслы от лукавого! Этот батюшка молодой, красивый, интеллигентный. Нет лукавым помыслам! Вера испугалась.

На исповеди внезапно открылось, что отец Василий знает о Вере так много, что ей и рассказывать не надо. Почему? Как знает? Это было страшно: незнакомый человек, пусть даже священник, так много знает о жизни человека, которого видит третий раз в жизни. А отец Василий задавал вопросы, делал замечания. И Вера поняла, что ему открыты не только события ее жизни, а даже ее мысли и помыслы! Какой необычный священник! Господи, вразуми: может быть, именно он и дан как духовный отец?

А тем временем жена брата со своей матерью задумали Веру убить. Те несколько дней Вера жила в как в кино. Со стороны — может, и будоражит чувства, а самой быть внутри сюжета — не хочется. Вера три дня просидела взаперти, а на третий день ей все же удалось сбежать в Москву. Сбежать-то сбежала, а как дальше-то быть — не знает. Господи, помоги! Едет в метро — а линии еще новые, — и молится.

— Господи, верно за мой дурной характер такое мне послано искушение. Достойна такого искушения, Господи, потому что много у меня грехов!

Но как же страшно, как же больно!

И вдруг — батюшка. В метро, навстречу! Подошел, сам поздоровался. Тот самый батюшка, который молебен с водосвятием служил, отец Василий.

— Чем вы так расстроены?

— Расстроена? Да ведь они убить хотят!

Вера рассказала все отцу Василию и про брата, и про его жену с ее матерью — как трудно ей с ними жить. Отец Василий выслушал внимательно, затем сказал:

— Возвращайтесь сейчас домой и завтра приведите мне свою молодую невестку в церковь причаститься.

Чудо, но у Веры даже сомнений в том, что все так и будет, не возникло. И вот как на крыльях — на новых крыльях! — Вера вернулась домой. Ощущение чуда не покидало. Как будто видит рассвет. Как будто солнце восходит.

Невестка в доме одна, сидит на кухне. Строгая Вера вдруг стала ласковой, нежной. Подошла первая, приветливо заговорила с молодой женщиной, поплакала малость, и невестка всплакнула.

— Поехали, причастимся. Ты хоть раз причащалась? Знаешь, как это?

— Нет.

Подумав, невестка согласилась:

— Поехали!

Утром, с рассветом, обе женщины скорее-скорее собрались в храм. Вот уже влажная от росы электричка везет их в Москву. По дороге обе дочитывают правило. Отец Василий в золотом облачении у аналоя. Встретил обеих — как будто сто лет знал. Пригласил невестку Веры. А та вдруг начала рыдать — просто как гроза летом, на весь храм; дрожит, кается, винится.

Причастившись, невестка успокоилась. А Вера поняла, что стала свидетельницей чуда, что сама избежала смертной опасности и возле нее спаслась человеческая душа. Конечно, не своими силами избежала, а помощью Божией и молитвами отца Василия.

С тех пор Вера утвердилась в мнении, что именно отец Василий — ее настоящий духовный отец. Снова отросли подрезанные было крылья. И Вера уже точно знала, к чему дальше стремиться — к жизни по заповедям Христовым. А это уже жизнь монашеская. Однако путь был достаточно долгим. С моменты обретения духовного отца до пострига прошло более 10 лет. Монашество — ближе к Истине. Говорят — истина в счастье. Да, Вера теперь была счастлива, хотя руководство отца Василия показалось ей строгим и тяжелым. Но ведь счастье — в истине, а истина — Христос.