Лето

У Пэл-Анесанц Арменуш пять дочерей: старшей шестнадцать, младшей – семь.

У Пэл-Анесанц Арменуш корова Косуля, коза Тило, собака Валет. Ну и всякой домашней птицы полный курятник: безымянные цесарки, гуси-куры-фазаны. И индюк Душман – сволочь и террорист, держащий в страхе всю округу. Арменуш аж руками разводит – ишь, бессовестный, собаке сто очков вперед даст. Валет виновато скулит, прячет нос в лапы. В отличие от индюка, он добрый самаритянин: заходи в дом, забирай что хочешь, возвращать не надо. Душман же словно вестник апокалипсиса: пестроглазый, всклокоченный, лютый. Толстый и криволапый, но на удивление резвый: с места сто двадцать берет. Идет на таран, не разбирая дороги. Каждый непрошеный гость – кровный ему враг. Налетает, кулдычет, норовит вытолкать в калитку. Недавно к соседям городские приезжали – на черной машине. Душман разглядел свое отражение в ее лакированном боку, записал во враги, извелся, атакуя. Не сразив соперника, с досады выдрал на своей груди клок перьев.

Арменуш его потом совестила:

– Перед людьми нас позоришь. Как тебе не стыдно!

Душман молчал, скривив в презрительной ухмылке клюв.

– Вот ходи теперь плешивый и встрепанный!

– А-хло-кло-кло-кло-кло!

– Захрмар! Сам позорится, сам ругается!

Всякое утро Арменуш похоже на другое, всякий вечер повторяет предыдущий. И последующий. Подоить и выпустить в стадо корову и козу. Задать корм птице. Прополоть и полить огород. Прокипятить молоко, часть пустить на сливки и масло, остальное – на творог и сыр. Замесить тесто. Подгонять младших дочерей, чтобы те убрались в своей комнате. Затопить печь. Накрыть стол к завтраку. Проследить, чтобы кто-нибудь из девочек вымыл посуду – по своей воле не станут, отлынивают от домашней работы. Испечь ореховую гату, дать ей остыть, сложить в ивовую корзину. Снарядить старших дочерей на базар – продавать. К полудню, когда солнце, дыша печным жаром, утвердится на макушке небосвода, развесить во дворе выстиранное белье и наконец-то разогнуть спину. Немного отдыха – и по новой: глажка, готовка, шитье-штопанье. Дождаться возвращения старших дочерей, накрыть стол к ужину. Загнать птицу в курятник, попутно совестя Душмана. Встретить стадо. Подоить корову и козу. Часть молока пустить на мацун, другую убрать в холодный погреб. Не забыть пожелать доброй ночи Валету. Проследить, чтобы девочки помылись и высушили волосы. Заплести им косы. Благословить перед сном.

Ночью, когда луна выкатится из-за плеча Хали-кара и осенит притихший мир несмелым сиянием, Арменуш притушит в доме свет, зажжет масляную лампу и заварит себе чаю с чабрецом. Разложит на столе листы бумаги, придирчиво перечитает то, что написала вчера, вычеркивая целые предложения и абзацы. Перепишет. И продолжит с прерванного места:

Засыпает Арменуш далеко за полночь. Просыпается ни свет ни заря.

– Может, сегодня папа приедет? – спрашивает младшая за завтраком.

– Может, приедет, – соглашается Арменуш.

Старшие переглядываются, фыркают, но, поймав взгляд матери, притихают. Отца они видели два года назад. Приехал на неделю, уехал.

Деньги, правда, исправно присылает, небольшие, и все же. Иногда звонит – доченьки, доченьки. Младшие с ним охотно общаются, старшие поздороваются – и передают трубку. Арменуш увещевает – поговорите с ним, это же ваш отец, родная кровь, опора и защитник. Старшие сердятся: «Какой он нам защитник?! От Душмана больше толку, чем от него. И даже от Валета толку больше!»

– Выросли, справляться с ними сложно, – делится Арменуш потом с соседкой Нуник.

– Ну а что ты хотела. Большие уже девочки, все понимают, – водит плечом соседка.

– Отца не понимать надо, а любить, – возражает Арменуш.

– Хватит того, что ты любишь!

– Не знаю даже – люблю или нет.

– А то не любишь. Он по бабам шлялся, а ты ему детей рожала. И сейчас бы родила, если бы он приехал.

Арменуш вздыхает.

Ей с детства твердили: самое важное в любви – жертвенность. Ты армянка, ты должна быть преданна всем, кого любишь, – родителям, мужу, детям. Сначала они, потом – ты. Вот и весь смысл любви.

Она была преданна настолько, насколько хватило сил: почитала родителей, беззаветно любила детей и племянников, самозабвенно ухаживала за тяжело раненным мужем – тот шел на поправку мучительно долго, неохотно, страдал кошмарами. Уснет – и сразу просыпается, в поту и слезах. Выправился – пошел по бабам. Может, от смерти убегал, а может, по жизни стосковался. Вернувшись из загула – стоял на коленях, просил прощения, обещал больше не вести себя так. Она прощала, рожала ему очередного ребенка. Он снова пропадал. А потом и вовсе уехал. Денег присылал мало, Арменуш их не тратила, хранила в шкатулке. Справлялась своими силами – пекла, шила и вязала на продажу, не чуралась тяжелой домашней работы: бралась мыть ковры, перо и овечью шерсть, простегивала тяжеленные деревенские одеяла, набивала подушки, помогала с уборкой урожая и заготовками на зиму. Крутилась, как белка в колесе, но концы с концами сводила. На вопрос старших дочерей, почему не тратит присланные их отцом деньги, пожимала плечами. Пусть лежат – там видно будет.

…хочется, чтобы вечное лето. Чтоб грозы – нежданные и скоротечные, выводящие жестяную дробь на водосточных трубах. Чтоб молнии, какие бывают только в горах – пятипалые, смертоносные, каждая словно воткнутое в землю копье небесного аждаака  . Выйти на веранду в самую грозу, ничего не бояться, молнии не бьют тех, кто их не боится, ступать босыми ногами по мокрому дощатому полу – и дышать: хшшш-шшш, хшшш-шшш…

Бердцы считают Арменуш блаженной. В прадеда своего пошла, в Анеса, которого все за юродивость называли «пэл» – дурачок. Тот отказывался брать одолженные деньги. Мол, они вам нужней. Жил скромно, почти в нищете. Странный был человек, от Бога. Сказки сочинял – диковинные, нездешние. Про слепых морских чудищ, что питаются людскими грехами и оттого никогда не видят дневного света, про птицу Мира, которая уже пять тысяч лет реет высоко в небе и не опускается на землю, потому что приземлиться она может только там, где нет войны. А на земле везде война.

Пэл-Анесанц Арменуш определенно пошла в своего прадеда, утверждают бердцы. Взвалила на плечи весь мир и несет: дочерей, дом, хозяйство. Никудышного мужа выгораживает. Ходят слухи, что он на широкую ногу в городе живет, а гроши присылает, чтобы не говорили, что семью бросил. Другой бы в суд на алименты подал, а Арменуш любит его, ждет. Старших дочерей совестит за то, что с отцом отказываются общаться.

– Гордость надо иметь, гордость! – не вытерпев, ругается соседка Нуник.

– Я счастливый человек, зачем мне гордость? – удивляется Арменуш.

– В смысле счастливый? – у соседки от возмущения срывается голос.

Арменуш с ней не спорит.

– Ты пока красивая и еще молодая – всего тридцать шесть лет. Как свою дальнейшую жизнь представляешь? – запальчиво продолжает соседка.

– Хорошо представляю: выучить и выдать замуж дочерей. А потом нянчиться с внуками. Даст бог – их будет много. Во мне столько любви, что на всех хватит.

Душман сердито кулдычет, косится пестрым глазом в щель забора – Арменуш ушла к соседям, а его с собой не взяла. Мало ли, вдруг обидят.

– А-хло-кло-кло! – ругается он. Не дождавшись ответа, разгоняется и бьется лысой грудью о забор.

– Пойду, пока не убился, – виновато смеется Арменуш.

– Хоть какая-нибудь мечта у тебя есть? – не сдается Нуник.

Пел-Анесанц Арменуш убирает волосы со лба, задумчиво улыбается.

– Мечта? Есть. Хочется, чтобы лето не заканчивалось.