Глава 13

«Какие-то несчастные десять километров от моего санатория в Кореизе до Ялты едем уже больше получаса»…

Удары довольно крупных камней в днище автомобиля, присланного из ялтинского горкома чтобы отвезти нас с Ниной Камневой в Артек, сливаются в непереносимый скрежет камня по металлу. Это звуковое сопровождение и изматывающие повороты горного серпантина на корню убили то радостное приподнятое настроение, которое только бывает у человека утром на курорте при виде спокойного синего моря. ГАЗ-АА, выбросив напоследок из-под колёс щедрую горсть мелких камней, въезжает на узкую улицу Ялты, которая неожиданно проваливается вниз на добрый десяток метров.

«Ничего себе перепады, того и гляди встретишь орденосную парашютистку облёванным салоном».

Беру себя в руки, быстро-быстро дышу и справляюсь с приступом тошноты, тем более, что дорога выравнивается мягко спускаясь к морю. «Мариино» написано над входом на углу здания на набережной, выполненного в виде апсида (полукруглого выступа, примыкающего к основным стенам здания), украшенного ложными арками и колоннами. Выхожу из машины и неуверенной походкой (укачало как на корабле), разминая ноги, иду по набережной вдоль моря, пахнувшего на меня йодной настойкой, пока шофёр идёт сообщить Нине о нашем приезде. Жгучее солнце слепит, заставляя щуриться.

«Интересно, а как у нас в стране насчёт солнцезащитных очков? Судя по всему- глухо, ни разу ни у кого не видел».

Поворачиваюсь спиной к солнцу и вижу своё отражение в парадной белой форме в витрине кооператива «Носорог», расположившегося на первом этаже здания гостиницы и торгующего изделиями из рогов и копыт.

«Хм, а я думал Ильф и Петров шутили… Оправы, гребешки, пуговицы… Чего тут только нет. Оправы- то что надо».

— Здравствуйте, уважаемый, — обращаюсь я к пожилому продавцу-кавказцу, вынырнувшему из подсобки на звон колокольчика входной двери, потревоженного мною. — скажите, нет ли у вас очков с тёмными стёклами от солнца.

— Как нет, пачему нет… — нарочито завозмущался он, несколько расслабившись сочтя, видимо, меня по своей шкале, где финиспектор стоит наверху, совсем не опасным. — обижаешь, дорогой, выбирай оправу, любой стекло поставим… синий, зелёный, бриллиантовый.

За пять минут и двадцать пять рублей этот «менеджер по продажам» подобрал мне стильную роговую оправу, ножницами по шаблону вырезал стёкла из синего целлулоида, успев заклеить их в рамки вонючим казеиновым клеем и поместил всю эту красоту в чёрный картонный футляр с симпатичным носорогом, предупредив выждать два часа перед использованием.

«Ну и кому мешали эти кооперативы, принявшие на себя заботы по обеспечению населения всем необходимым, и платившие налогов в бюджет по более высокой ставке, когда в конце пятидесятых „волюнтарист“ одним махом превратил их в государственные, а кооператоров в потенциальных „цеховиков“».

— Товарищ Чаганов? — слышу из-за спины писклявый тонкий голосок с неприятными властными нотками.

Поворачиваюсь на каблуках и вижу перед собой невысокую стройную женщину лет тридцати, натуральную блондинку с короткой стрижкой с белыми бровями и ресницами.

— Я- Ольга Мишакова, инструктор Цекамола, — приветливая улыбка, показавшая множество мелких жёлтых зубов. — будем вместе представлять ЦК в Артеке.

«Не понял… А где Нина? Начальник приказал… что б была Нина».

— Товарищ Камнева занята подготовкой воздушного праздника в Тушино. — Добавляет Мишакова ехидным тоном, видя моё замешательство.

«Ясно, а тебе, видно, давно обещали бесплатную путёвку… Постой, постой, это какая Мишакова? Мишакова О.П.? Которая подвела в тридцать восьмом под монастырь всё руководство комсомола, включая Косарева? Если так, то та ещё гадюка».

После случая с МГ, когда слишком поздно узнал о грядущей катастрофе, я проштудировал все имеющиеся у меня в памяти (около ста) газеты вплоть до начала войны и в одной из них статью «лучшей комсомолки СССР» с её разоблачениями «затаившихся врагов».

— Очень приятно, товарищ Мишакова. — Делаю морду ящиком и крепко пожимаю её маленькую руку.

Чихнув и выпустив струю чёрного дыма, заработал двигатель нашего автомобиля и наше зубодробительное, внутренности-выворачивающее путешествие продолжилось в новом составе. Всему, к счастью, приходит конец и наша «антилопа» нырнула под арку, опирающуюся на две белые колонны, с надписью «Артек», прокатилась по ставшей гладкой дорожке с тёмно-зелёными кипарисами по бокам, миновала гипсовую статую пионера-горниста и затормозила на небольшой площадке у одноэтажного дощатого сарайчика с надписью над дверью: «Штаб Верхнего Лагеря». Из окошка выглядывают несколько симпатичных девичьих головок, а из двери вылетает начинающий лысеть молодой рослый парень в белой рубашке с коротким рукавом, синих тренировочных штанах и с красным пионерским галстуком на шее. Мы с инструкторшей ЦК с облегчением покидаем раскалившуюся от солнца машину.

— Здравствуйте, товарищи! — Приветливо здоровается парень, сжимая в руках белую панаму. — Рад приветствовать вас в Артеке. Я- старший вожатый Верхнего лагеря Иван Мамонт.

— Инструктор ЦК Мишакова. — Строгим голосом моя спутница сразу показывает кто есть who в нашей делегации.

— Не желаете перекусить? У нас сейчас второй завтрак. — Вожатый понимает расклад и просто пожимает мне руку.

Мы с Мишаковой одновременно отрицательно мотаем головами.

— Мы ожидаем приезда товарища Молотова к полудню, — внимательно всматривается в наши бледные лица Мамонт. — так, что у нас есть полтора часа свободного времени. Чем бы вы хотели заняться?

— Соберите старших вожатых, товарищ Мамонт.

— Да, конечно, сейчас дам команду. — Обречённо соглашается он.

— А я бы хотел осмотреть лагерь, поговорить с пионерами. — Перспектива сидеть на этом собрании мне абсолютно не улыбается.

— Сделаем, товарищ Чаганов.

В сопровождении двух пионеров, ухвативших меня за руки и гордо поглядывающих по сторонам на менее везучих артековцев, спускаюсь по широкой деревянной леснице, ведущей к Нижнему лагерю. Перед нами открывается прекрасный вид на бухту, ограниченную горой Аю-Даг и Шаляпинской скалой. От узкого галечного пляжа одноэтажные длинные дощатые корпуса лагеря отделены широкой белого камня баллюстрадой с большими цветочными вазами и широкими клумбами, между которыми снуют группы пионеров в матросках и бескозырках (формы Верхнего и Нижнего лагерей отличались). Одна из них подлетает к нам.

— Товарищ Чагаганов, вы к нам на праздник?

— А товарищ Молотов приедет?

— А вы надолго?

— Пойдёмте мы покажем вам музей краеведения…

— Лучше живой уголок! У нас там лисёнок Рыжик живёт.

— Пошлите лучше на стрельбище или на техническую станцию…

— Начнём с технической станции. — Стараюсь перекричать своих фанатов.

— Ура-а… — мужская половина приходит в восторг.

На каждую мою руку повисает еще по нескольку пионеров и этаким муравьиным роем несущим кузнечика движемся к цели.

«Основательно… Деревообрабатывающий станок, тиски, слесарный и столярный инструмент, верстаки. Стенд для работы на ключе- „Юный радист“».

Меня усаживают на стул и надевают наушники. Мой визави, лет десяти с облупившимся носом и причёской «под Котовского», начинает споро стучать ключом.

«Ти-та-та-ти, ти-та-ти, ти-ти, ти-та-та, ти, та… Ну, меня этим не испугать. Я сам- юный радист во втором теле».

— Привет от пионеров Артека. — Перевожу с морзианского на русский. Моя рука уверенно выстукивает ответ.

— Поздравляю артековцев с десятой годовщиной. Алексей Чаганов. — Зачитывает приём «котовский».

Затем мне представляют мирового рекордсмена пионера Володю, изготовившего самый маленький электродвигатель весом десять грамм, со своими авиамоделями подходили Тимур Фрунзе и Степан Микоян, ребята из фотокружка организовали общий снимок.

— Ребята мне пора. — На часах без десяти двенадцать.

Прощаюсь с ребятами и пускаюсь в обратный путь, поднимаясь по лестнице. Впереди в десятке метров идут пионервожатая лет восемнадцати и девочка лет тринадцати одетая не по форме: в розовой кофточке и синих шортах до колен.

— Лусик, — взволнованно частит пионервожатая. — ты разве не понимаешь, что купаться там опасно…

— Меня зовут Елена, — неторопливый скрипучий «старушечий» голос девочки показался чем-то знакомым.

— Как Елена? — Ещё больше взволновалась вожатая. — Я ж сама читала в твоём личном деле: Лусик Алиханян.

— А Королёвой можно себя называть Гулей? — Сварливо заскрипела «старуха». — Или это только артисткам разрешено.

Одновременно с девушками завершаю затяжной лестничный подъём и оказываюсь на костровой площадке Верхнего лагеря. Из открывшихся дверей штаба лагеря, в соответствии с иерархией, навстречу нам движется группа вожатых. Впереди- Ольга Мишакова с чувством глубокого удовлетворения на лице, на полшага сзади- Иван Мамонт, обиженно сжавший губы, за ними остальные вожатые, уныло бредущие в странной тишине.

— Почему не в форме? Где галстук? Кто вожатый? — С удовольствием вполоборота включается в борьбу с разгильдяйством инструктор Цекамола, вполглаза посматривая на меня, учись мол.

— Я- вожатая, Мила Мамонт. — Залепетала девушка под беспощадным взглядом Мишаковой.

«Не перевелись ещё мамонты на земле русской».

— Лусик, пионерка моего отряда, купалась одна в неположенном месте…

— Как купалась? — Взвилась инструкторша, бросая уничтожающий взгляд на Ивана Мамонта. — Я исключаю её из лагеря, немедленно послать телеграмму родителям.

— Не имеете права, — почти шипит девочка, выправляя пионерский галстук из под блузки. — это я сейчас позвоню папе и расскажу, что здесь творится.

«Презрительно, так, обводит нас взглядом… типа, я- принцесса, а кто такие вы- это ваша проблема».

Мишакова круто поворачивается и, махнув Мамонту, устремляется обратно в штаб.

— Вы бы лучше отвели девочку в отряд. — Советую опешевшей от последней сцены вожатой, судя по схожим чертам лица, сестре Ивана и следую за начальством, не в последнюю очередь из любопытства.

— Отец- Алиханян Г.С., мать- Боннэр Р.Г., ну и что? — Растерянно говорит инструкторша.

«Точно! Она! Как же это либеральные летописцы упустили такой замечательный факт- по сути, положивший начало правозащитной деятельности в стране в эпоху „необоснованных репрессий“».

— Вы что, товарищ Чаганов, знаете кто у неё отец? — Чутко подмечает Мишакова мою усмешку.

«Газеты надо читать!.. Впрочем не всех господь (точнее, некая компьютерная программа) наградил феноменальной памятью. Теперь всё прочитанное мною крепко отпечатывается в памяти».

— Не уверен, но недавно читал статью в «Правде» о созыве Седьмого Конгресса Коминтерна, так вот, один из членов Исполкома Коминтерна- Геворк Алиханян.

— Путёвку Лусик получила по запросу секретариата Коминтерна. — Жизнерадостно добавляет старший вожатый.

— Я ещё ничего не решила! — прикрикивает инструкторша на зашушукавшихся вожатых, подтянувшихся в штаб. — Работайте!

— Молотов приехал! — Хруст гравия под колёсами тяжёлой машины отринул тяжёлые мысли нашего лидера, она улыбнулась и поспешила на встречу с Председателем Совета Народных Комиссаров.

Артек, костровая площадка Нижнего лагеря,

позже, тот же день.

— Товарищи и друзья, пионерки и пионеры, гости, присутствующие здесь в день десятилетия нашего славного Артека! — Начальник лагеря обводит взором большую, утоптанную сотнями ребячьих ног спортивную плошадку, на которой ровными рядами замерли дети.

Мы стоим на небольшом пятачке наверху зрительной трибуны, сложенной из грубо отёсанных каменных блоков, возвышаясь над костровой на добрые пять метров. Высота позволяет нам заглянуть поверх молодых кипарисов, окаймляющих площадку со стороны моря, совершенно неподвижного сейчас, серо-голубого с темными синими пятнами, отраженных в нем облаков. Трибуна заполнена представителями местной власти и отдыхающими из санаториев Гурзуфа.

Мы- это Молотов, в белой полотняной косоворотке навыпуск, расшитой по подолу и вороту цветным узором и подпоясанной узким кожаным кавказским ремешком, в свободных светлых штанах и кепке, популярного в моём детстве фасона. Справа от него, в ослепительно белой шёлковой рубашке с короткими рукавами весь какой-то иностранный, Георгий Алиханов, похожий на молодого Алена Делона, отец Лусик (по случайному совпадению в то же время отдыхавший в Суук-Су, санатории Коминтерна, чьи мраморные колонны можно было при желании разглядеть с моего места) и сама будущая «правозащитница» в морской форме Нижнего лагеря с пионерским галстуком, закрепленным на груди медным зажимом «Будь готов», гордо держащая за руку Предсовнаркома и лучащаяся счастьем. Слева от Молотова, чуть поодаль и сзади, мы с Ольгой Мишаковой, какой-то потерянной с потухшим взором.

— …ЦК ВЛКСМ прислал нам свои поздравления, — начальник лагеря вопросительно смотрит на нас, Мишакова просительно на меня. — товарищ Чаганов, прошу.

«Да мне не трудно, если уж назвался груздем, то без публичных выступлений не обойтись».

С выражением, делая паузы в местах, вызвавших реакцию слушающих и сорвав бурные аплодисменты в конце, зачитываю пафосное послание Цекамола и под одобрительными взглядами возвращаюсь на место. За мной выступил Алиханов, иногда путая женский и мужской род, а также падежи, отец не похожей на него дочери отметил большой вклад Коминтерна в создание Артека. Закончил официальную часть сам Молотов. Чуть заикаясь, но душевно и просто он рассказал немного о своей юности и сравнил её с той, что выпала нынешним пионерам. Подчеркнул, что в Артеке отдыхают только лучшие ребята, отличившиеся в учебе, труде, а некоторые и в борьбе с расхитителями и кулаками.

«Хм, интересно, а чем же таким отличилась будущая „диссидентша“»?

— Пионеры, к борьбе за дело рабочего класса будьте готовы!

— Всегда… — доносится до меня «старушачий» голос.

— Всегда готовы! — заглушает его ответный пионерский клич.

Стайка артековцев с пионерскими галстуками в руках появляется перед нами и разбегается по пятачку, выбрая своих «жертв». Нас будут посвящать в почётные пионеры. Перед главным посвящаемым уже стоит Елена Боннер. Ко мне тоже подскочила девчушка с галстуком, на последних метрах опередившая явно расстроившегося мальчишку.

— Постой, а я тебя знаю, — осеняет меня. — ты снималась в фильме «Дочь партизана». Правда?

— Правда, — вспыхивает белозубой улыбкой артистка. — я- Гуля Королёва.

«Вот тебе и феноменальная память… не соотнёс фильм, на который ходил с ребятами из ОКБ и зачитанную до дыр книгу из моего детства о Гуле Королёвой, юной артистке и спортсменке, которая воевала под Сталинградом. Она была санинструктором, лично вынесла с поля боя пятьдесят раненых, а в своём последнем бою подняла в атаку залёгших под огнём бойцов. Хорошо воспитывала страна своё подрастающее поколение, оттого и было кому её защитить в трудную минуту. А мы»…

— Счастья тебе, артистка! — Отвожу взгляд в сторону, пытаясь скрыть свои чувства.

Рассаживаемся на выделенные нам места и начинается концерт. Под звуки баяна одно выступление сменяется другим: песни, народные танцы, акробатика, физкультурные номера. В конце звучит шуточная артековская песня:

«У Артека на носу

Приютилась Суук-Су».

Молотов поднимается со своего места и под бурные овации сообщает, что правительство передаёт санаторий Суук-Су Артеку.

«Вместо пяти сотен отдыхающих будет две с половиной тысячи. Что это так лицо вытянулось у Алиханова? Не нравится? Можно понять, шесть гостиниц и сорок гектаров парка. До революции это был лучший курорт в Крыму: казино, почта, телеграф, роспись интерьеров была выполнена Суриковым. Дочка встревоженно смотрит на ра сстроившегося папу. Яблоко от яблони… Так и проживёт свою жизнь с фигой: сначала в кармане, затем- напоказ».

Ровно стучит мотор артековской шаланды, развозящей почётных пионеров, то есть нас с инструктором Цекамола, по домам. Абсолютный штиль, солнце склонилось к горизонту до уровня «Ласточкиного гнезда» и светит нам прямо в глаза. Мои, впрочем, защищены продукцией кооператива «Носорог», которая сегодня получила на моём лице отличную рекламу даже и в общесоюзном масштабе (фотокорреспондент «Комсомольской правды» постоянно держал нас под прицелом своей камеры). Радостно-возбуждённая от окончания своего прессинга двумя парами чёрных глаз, Мишакова, повернувшись спиной к солнцу, рассказывает невозмутимому пожилому, плохо понимающему по-русски, греку-рулевому как её ценят в ЦК и как любят товарищи.

«А любовь-то у многих товарищей к стране была „с интересом“! Наверняка, этот щёголь из Коминтерна, бросившийся за Молотовым после окончания концерта, не о мировой революции хотел поговорить. Круто им Сталин стал перекрывать кислород, невзирая на „дооктябрьский стаж“. Как тут не броситься на защиту нажитого непосильной борьбой? Правда, недооценили силы и ума вождя, а потому проиграли. Те же, тридцатилетние (как Мишакова, например), что пришли им на смену, счастливые, но напуганные судьбой предшественников, в открытую борьбу больше не вступали. Пришли к власти демократическим путём- голосованием и эта секта, подхватив эстафету ненависти к Сталину, пронесла её через „застой“, „ускорение“ и развал в двадцать первый век. Как не дать этим партократам узурпировать власть в стране? Как не позволить им стать выше закона? Даже Сталин не смог, точнее не успел, завершить реформу партии, начатую на девятнадцатом съезде. Почему он не провёл её в 39-ом на восемнадцатом? Скорее всего, не хотел ломать перед войной ещё один каркас (кроме силовиков, преставительной и исполнительной властей), связывающий республики в единое целое, а после не успел, разбитый инсультами или инфарктами. Интересно, что думает Киров по этому поводу? Как вызвать его на откровенность? Не знаю».

Шаланда мягко причаливает к деревянному пирсу напротив гостиницы «Мариино». Рулевой хватается правой рукой за столб, а левой помогает инструкторше выбраться на помост.

— Зайдёшь ко мне? — голос Мишаковой дрогнул.

«Ну правильно, я сейчас всё брошу и»…

— Канешно, зайду, — живо откликается грек, не произнёсший до этого ни слова. — дарагой, падажди меня. Пастой, куда…

Каблучки инструкторши звонко застучали по дощечкам причала быстро удаляясь.