Осенью, когда мы с Каролой распаковывали коробки с вещами в нашей квартире в Массачусетсе, мне позвонил летный врач из НАСА, у которого были вопросы по поводу моего заявления о приеме в космонавты. Я отлично знал, почему он звонит.

— Так, что там у вас с глазами? — спросил врач.

Это был момент, которого я пытался избежать. В заявлении была графа, где надо было указать свое зрение, если эти данные вам известны. Я не заполнил эту графу, подумав, что в НАСА увидят пустое место и скажут: «О, он, наверное, никогда не проверял глаза, значит, должен видеть хорошо». Но я оставил пустое место именно потому, что проверял зрение много раз и знал, что оно плохое.

Я знал об этом с седьмого класса, когда сидел на трибуне на игре «Метс» и пытался записать расположение игроков на поле на свою карточку. Я не мог прочитать, что было написано на табло, расположенном на другом конце поля. У меня были очки, но я ненавидел их, поэтому пользовался не очень часто. Однажды я попытался надеть очки на бейсбольную игру, но заработал перелом носа, получив удар низко летящим мячом. После этого окружающий мир выглядел для меня слегка расплывчатым. К 11-му классу я видел так плохо, что мне приходилось щуриться, чтобы разглядеть баскетбольную корзину. Я стал носить контактные линзы, и с тех пор все было хорошо. Пока не позвонили из НАСА.

Поскольку я никогда не служил в армии, я не знал о том, как важно хорошее зрение без коррекции для того, чтобы стать астронавтом или летчиком-испытателем. А оказалось, что это очень важно. Это решающий неблагоприятный фактор. Если у тебя что-то не так со зрением, то ты готов. Все кончено. Дело сделано: ты вылетел.

Летный врач не знал, что я пытался избежать этого вопроса. Он думал, что я просто пропустил графу. Я отыскал один из своих старых рецептов на очки и сказал ему то, что было на нем написано: –3,5 диоптрии на одном глазу, –4 — на другом.

— Да, ничего хорошего, — сказал врач. — Это примерно 20/350 или 20/400. Мы не требуем 20/20, нам нужно хотя бы 20/200. Мы не можем вас взять.

— А я могу с этим что-нибудь сделать? — спросил я.

Это было до того, как появилась лазерная коррекция зрения методом ЛАСИК или другие потрясающие операции, которые сейчас делают. В ту пору существовал такой вид хирургического вмешательства, как радиальная кератотомия, но в НАСА все равно не принимали даже после ее проведения, они ей не доверяли.

— Есть одна вещь, которую вы можете попробовать, — сказал мне врач. — Она называется ортокератология. Узнайте, что это такое. Может быть, вы попробуете ее и еще раз подадите заявление, если с глазами у вас станет лучше. Но, судя по тому, что есть сейчас, я вынужден отклонить вашу кандидатуру.

Прежде чем повесить трубку, он сказал:

— Послушайте, если ваше заявление попало ко мне, это означает, что вы среди отобранных кандидатов, имеющих высокую квалификацию. Вы оказались в тех 10 %, у которых самый высокий рейтинг, и вы должны радоваться, что продвинулись так далеко. Если вы сможете исправить зрение, у вас будет вполне реальный шанс.

Повесив трубку, я замер в изумлении: мне посчастливилось попасть в верхние 10 %! Для меня это было лучшей движущей силой, чтобы продолжать работать. Меня даже не вычеркнули из списка из-за проблем с глазами! Это было всего лишь еще одно препятствие, которое мне предстояло преодолеть. Я был готов принять любой вызов, если уж мне удалось так близко подойти к исполнению своей мечты.

Я изучил вопрос и узнал, что ортокератология — это процесс коррекции формы роговицы глаза при использовании контактных линз. Когда в 1940-е гг. офтальмологи только начали выписывать своим пациентам линзы, эти приспособления вовсе не были такими мягкими и приятными, как сейчас. По сути, это были кусочки твердого стекла или пластика. Доктора заметили, что, поносив некоторое время такие линзы, люди неожиданно начинали видеть лучше без всяких приспособлений.

Глазное яблоко — само по себе линза. Свет входит в нее, преломляется и попадает на сетчатку, расположенную в задней части глаза. Если луч попадает на сетчатку под правильным углом, то ваше зрение 20/20. Если не под правильным, то у вас либо близорукость, либо дальнозоркость, либо астигматизм и вы носите очки или контактные линзы, чтобы свет преломлялся под правильным углом и вы могли хорошо видеть. Жесткие линзы изменяют форму роговицы, по сути уплощают зрачок, и вы можете видеть. Проблема в том, что после того, как вы снимете линзы, через пару дней ваши глаза вернутся к своему первоначальному состоянию. Ткань быстро встанет на свое естественное, привычное место. Но вроде бы, если носить такие жесткие линзы постоянно, некоторое время вы будете лучше видеть без всяких средств коррекции.

Я решил попробовать. Пролистав «Желтые страницы Бостона», я нашел врача, специализирующегося на ортокератологии. Он выписал мне эти жесткие линзы, и зрение у меня начало улучшаться. Оно оставалось более острым пару дней после того, как я их снимал. Через несколько месяцев мое зрение соответствовало требованиям программы астронавтов, и я был готов подать новое заявление о приеме. Уж в этот-то раз НАСА, конечно, захочет меня взять! Единственное, что мне нужно было сделать, — это вернуться в МТИ и проделать этот невозможный фокус, который уже чуть было не убил меня, — сдать квалификационный экзамен.

Занятия возобновлялись в начале сентября. Моя следующая попытка сдать квалификационный экзамен была назначена на конец ноября. Той осенью профессор Шеридан был в творческом отпуске в Стэнфорде, но он должен был вернуться на День благодарения, и это было единственное время, когда он мог приехать. На все про все у меня было три месяца.

Той осенью я взял курс статистики, и там у меня появился приятель — Роджер Александр из Тринидада. Мы быстро сошлись, потому что оба принадлежали к группе людей, которые упорно работают, а не к эксцентричным гениям. Роджер жил в отдельной комнате в общежитии для студентов-постдипломников. Это было что-то вроде квартиры на четверых с общей кухней и гостиной. Там мы занимались по вечерам. Я никогда не забуду один из этих вечеров, когда мы вгрызались в ряд задач, которые нас просто убивали. Мы никак не могли разобраться с ними, а потом, около двух часов ночи, сосед Роджера Грег Шамитофф вошел в общую комнату в пижаме, жуя огромный апельсин. Шамитофф был ужасно умным парнем. Можно сказать, в его мозге скрывались огромные силы. Талисман МТИ — бобер, потому что этот зверь в каком-то смысле инженер. Не случайно и то, что он делает бо́льшую часть работы ночью. Шамитофф идеально подходил под это описание. Я не часто видел его в дневные часы. И вот он подошел к нам, потягиваясь, как будто только что проснулся, и спросил:

— А чем это вы тут занимаетесь, ребята?

Мы сказали, что эта задача завела нас в тупик. Грег попросил посмотреть условие.

Посмотрев примерно минуту, он сказал:

— Ну да. Сделайте так, так и эдак, и вы получите ответ.

Мы сидели над задачей весь вечер, а Грег решил ее в уме за несколько секунд, стоя в пижаме и слизывая апельсиновый сок с пальцев.

Грег тоже хотел стать астронавтом (и в конце концов стал им через пару лет после меня). В то время он уже сдал квалификационный экзамен. Мы разговорились. Он рассказал мне, что для того, чтобы хорошо отвечать на устном экзамене, тренировался со своими друзьями. Они придирались друг к другу так, будто бы были диссертационным советом, поскольку для того, чтобы сдать экзамен, нужно не только владеть информацией, но и уметь предугадывать вопросы и быстро соображать, не впадая в панику. Грег предложил сделать то же самое для меня: собрать «диссертационный совет» из ребят, которые уже сдали квалификационный экзамен и знали, как нужно к нему натаскивать. Они устроят мне настоящую гонку, и это меня подготовит к реальному испытанию.

В тот вечер, разговаривая с Грегом, я понял, что готовился к устному экзамену совершенно неправильно. Я не просил никого о помощи, поэтому не знал, что надо делать. Я сидел в одиночестве в своей отдельной кабинке в библиотеке, набивал голову фактами и цифрами, не зная, как все происходит на самом деле, так что нет ничего удивительного в том, что я провалился.

У нас в Америке превалирует идея о человеке, который творит себя сам. Мы любим прославлять достижения каждого отдельного индивида. У нас есть свои образцы для подражания, такие как Стив Джобс, Генри Форд и Бенджамин Франклин, и мы часто говорим о том, как здорово, что они сделали великие вещи и создали себя буквально из ничего. Я думаю, что человек, который создал самого себя, — миф. Я никогда в это не верил. Могу честно сказать, что никогда и ничего не добился бы в одиночку. Всегда рядом были или родители, которые поддерживали мое стремление следовать за своей мечтой, или наставники, такие как Джим Макдональд, который что-то во мне разглядел, или однокурсники, такие как Грег Шамитофф, которые бросали мне вызов и заставляли работать лучше. Всему, чего я добился, я обязан людям вокруг себя — людям, которые подталкивали к тому, чтобы я раскрывал свои лучшие качества.

Это было именно то, чем я восхищался, когда посмотрел «Парней что надо», — люди, товарищеские отношения, то, как Джон Гленн и другие парни стояли друг за друга и заботились друг о друге. Я не просто хотел полететь в космос — я хотел стать частью команды, которая отправляется в космос, потому что она казалась мне великолепной командой, к которой стоило присоединиться. По той же причине я так любил спорт. Быть частью клуба, разделять братские чувства — именно тогда я чувствую себя как дома. Думаю, мне нравится дружба и ощущение товарищества в спорте больше, чем сама игра.

Ошибка, которую я совершил со своим экзаменом на соискание докторской степени, состояла в том, что я позабыл о том, что мне нужна команда. Я решил, что пробегу этот марафон самостоятельно, и так и готовился к нему. Я принял предложение Грега отрепетировать со мной устный экзамен. Каждую неделю мои сокурсники поджаривали меня на медленном огне. Мне очень помог парень из Англии Ник Патрик, который стал астронавтом в следующем наборе после меня. Еще очень помогли Клиф Федершпиль и Мохаммед Йахиауи. Они были безжалостны. Каждую неделю я стоял перед ними один у доски с кусочком мела в руке, а они рвали меня в клочья. Они заставили меня пересмотреть все слабые предположения, которые я допустил в своей работе. Они научили меня думать на лету и четко выражать свои мысли. Они гоняли меня снова и снова, а потом мы шли выпить в «Пересохшее ухо».

Больше всего меня поражало то, что Грег и другие ребята были вовсе не обязаны мне помогать. Они тоже проходили полный курс для получения докторской степени и уже сдали квалификационный экзамен, поэтому я ничего не мог сделать для них взамен. Но они все равно пришли мне на помощь. Потому что именно так и полагается поступать. Так работает команда. Ты помогаешь людям вокруг себя, и всем становится от этого лучше. Самым безумным во всей этой ситуации было то, что большинство помогавших мне ребят тоже хотели стать астронавтами, но никогда не относились к этому как к соревнованию. Мы были в одной команде, где каждый хотел, чтобы тот, кто рядом, сделал все, что только может, потому что тем или иным образом его успех становится твоим успехом. Это хорошая карма, когда что посеешь, то и пожнешь.

Приблизился День благодарения, и для меня наступило время снова встать лицом к лицу с настоящей расстрельной командой. В среду утром я опять вошел в кабинет Шеридана. Расстановка сил была такой же, как в прошлый раз: мой диссертационный совет сидел за кофейным столиком, а я с кусочком мела стоял перед ними у доски. Они уселись поудобнее и приготовились со мной разобраться.

Они забрасывали меня камнепадом сложных вопросов: бам, бам, бам, переключаясь туда-сюда — от систем управления к системам космического корабля и нейробиологии. Они перепрыгивали с темы на тему, пытаясь подловить меня. Затем они углубились в изучение моей работы. Когда я пытался защитить свое исследование в прошлый раз, под ним не было твердых оснований. Теперь благодаря еженедельной трепке, которую задавали мне Грег и его команда, я выбросил все слабые идеи и предположения. Моя работа окрепла, и я был способен ее защитить. Мои наработки оставались столь же брутальными, как и раньше. Я не стремился каким бы то ни было образом быстренько их проскочить, но, отвечая, я не спотыкался и не заикался. Я оставался спокойным, сосредоточенным и чувствовал себя в своей тарелке в течение всех двух часов.

Когда все закончилось, меня попросили выйти из комнаты, чтобы мои наставники могли посовещаться и решить мою судьбу. Я вышел и закрыл за собой дверь. Потом тихо повернулся и прижался к ней ухом, пытаясь услышать, о чем же они говорят. Я услышал, как один из них сказал: «Ну, у него явно хороший уровень подготовки, но…»

Услышав это «но», я развернулся и ушел. Я не хотел слушать то, что за ним последует. Я вышел из здания и пошел прогуляться по кампусу, стараясь не обращать внимания на роящиеся в моей голове вопросы: сдал ли я экзамен? Или провалился? Я остаюсь? Или ухожу? Будет ли у меня хороший День благодарения или отвратительный? Что бы сейчас ни происходило в кабинете Шеридана, это должно было изменить всю мою будущую жизнь. Гуляя, я понимал, что у меня есть достаточно весомый шанс провалиться. Как ни странно это звучит, но в этот раз я был готов к поражению. Я провалил первую попытку, потому что не подготовился как следует и сделал кучу глупых ошибок. Я не мог это так оставить. Но если в этот раз я не сдам экзамен, то, по крайней мере, буду знать, что был побежден, делая свое дело и отдавая ему все свои силы. Уж если суждено проиграть, то хотя бы сделать это тем способом, каким тебе хочется.

Через полчаса я вернулся в кабинет Шеридана, чтобы узнать, каким же все-таки будет решение. Наставники начали с длинного списка вещей, над которыми мне надо поработать: «Вы вот это очень хорошо сделали, но нужно еще доработать вот это», — все очень расплывчато. Шеридан сказал, что я очень хорошо разбираюсь в системах управления, но мне нужна помощь с основными инженерными понятиями. Потом один из профессоров сказал, что, возможно, мне стоит стать помощником преподавателя, который ведет занятия у студентов-бакалавров, и это поможет заполнить пробелы в моих знаниях. Из этого родилась целая дискуссия: «Может быть, ему стоит стать помощником преподавателя такого-то курса?» — «Нет, я думаю, ему надо преподавать вот этот — совсем другой — курс». И так далее и тому подобное.

Они так и продолжали переговариваться друг с другом в этой рассеянной профессорской манере, говоря обо мне так, как будто меня в комнате вообще не было. Я решил, что из того, о чем они говорят, можно сделать вывод, что я все еще остаюсь студентом Массачусетского технологического, но точно сказать не мог. Никто из них, вообще говоря, не сказал мне: «Вы сдали экзамен». Этот разговор, как мне показалось, тянулся целую вечность. Неведение просто сводило меня с ума. В конце концов я вмешался в их беседу, сказав:

— Гм, позволите задать вопрос? Завтра я собираюсь домой на День благодарения, и мама спросит меня, сдал ли я квалификационный экзамен. Что мне ей ответить?

Шеридан остановился и посмотрел на меня:

— О, нет-нет, конечно ты сдал! — сказал он. — Мы просто пытаемся понять, что тебе нужно делать дальше.

Это было все, что я хотел знать. Все оставшееся время я кивал, улыбался и соглашался на все, что они предлагали. Я сказал, что буду преподавать все, что им только захочется, возьму любые курсы, какие они только пожелают. Меня все это не волновало: я сдал!

Первое, что я сделал, выйдя из комнаты, — это нашел телефон. Я позвонил жене. Я позвонил родителям. Все были в восторге, хотя, думаю, они, скорее, испытывали не возбуждение, а облегчение. Они говорили: «Спасибо, Господи!» и «Возможно, теперь дела у нас пойдут наконец поспокойнее». Тем же вечером мы с Каролой поехали на машине в Нью-Йорк, чтобы провести праздники с нашими родными, и они ждали нас с шампанским. Когда я лег спать той ночью, я действительно боялся уснуть — меня пугало, что я проснусь и пойму, что все это только сон.

Если ты напряженно работаешь и тебе помогают хорошие друзья, то вместе вы можете справиться с любой трудностью, какой бы непреодолимой она ни казалась. Этот жизненный урок, который я выучил в МТИ, был куда ценнее, чем все знания об аэрокосмических системах или нейробиологии. По пути к моей мечте, уже после того, как я стал астронавтом и даже после того, как поднялся на 560 км над поверхностью Земли, я возвращался к этому уроку снова и снова.