К началу своего последнего семестра в Колумбии я все еще не вспоминал о детской мечте стать астронавтом. Но как-то в субботний вечер в январе 1984 г. мой мир изменился. Я был дома во Франклин-Сквер, и мы с Каролой решили сходить в кино на «Парни что надо». С балкона кинотеатра во Флорал-парке мы смотрели фильм, рассказывающий о первых семи астронавтах программы «Меркурий»: Алане Шепарде, который был первым американцем в космосе, Джоне Гленне, который был первым американцем на орбите, и других. Эти бесстрашные летчики-испытатели вышли за рамки привычного, рисковали жизнью, чтобы помочь Америке выиграть у Советов космическую гонку.

Это приводило в трепет. Эти астронавты не просто сделали нечто большое и важное для страны, они оторвались на полную катушку. Они вели истребители сквозь облака, гоняли на кабриолетах по Калифорнийской пустыне, носили кожаные куртки, улыбались из-под крутых авиаторских очков. На своей работе они каждый день рисковали жизнью. Они были самыми крутыми ребятами из всех, кого я когда-нибудь видел. Я ни на секунду не мог оторваться от экрана.

Особенно меня тронула одна сцена. Джон Гленн должен был стать первым американцем на орбите Земли, но его полет был отложен. Вице-президент Линдон Джонсон ждал около дома Гленна. Он требовал, чтобы команде телевизионщиков дали возможность поговорить с женой Джона. Но Анни заикалась, она не хотела появляться на телевидении. Джон позвонил ей по телефону и попросту сказал, что все будет нормально, если она скажет, чтобы вице-президент Соединенных Штатов убирался подальше от ее дома. Какой-то человек в костюме из НАСА вцепился в Гленна и закричал, что он не может вышвыривать вице-президента таким образом. Гленн не сдавался. Тогда парень из НАСА пригрозил выбросить Джона из полетного расписания, если тот будет продолжать гнуть свою линию. Тогда выступили другие ребята из программы «Меркурий» и наехали на парня из НАСА, а Дик Слейтон сказал:

— Да ну? А кого же ты тогда возьмешь?

Наконец Алан Шепард сказал «костюму»:

— Успокойся, приятель.

Они выручили Гленна.

Этот эпизод подводил для меня итоги. Так ты относишься к своим друзьям. Вы стоите друг за друга горой. Вы отстаиваете то, что считаете правильным. Я увидел это и сказал: «Я хочу быть среди этих парней». Я хотел полететь в космос, но еще больше я хотел быть частью такой команды, иметь таких друзей, ощущать общую цель так, как это бывает, если делаешь что-то большое и важное. Вот что было по-настоящему круто в этом фильме, ну и еще вид из космоса. Момент, когда Джон Гленн смотрит из своей капсулы на Землю, а его лицо отражает чудо, которое он видит, сразил меня. Выходя из кинотеатра, я понял, что хочу всего и сразу. Я хочу быть астронавтом.

Следующей моей мыслью было: «А как, черт возьми, я собираюсь это сделать?» Вскоре мне предстояло закончить колледж, но из-за того, что мечта стать астронавтом дремала во мне столько времени, я не планировал, как связать свое образование с космическими путешествиями. Колумбия — великолепный университет, и я получил прекрасное образование и прочную базу, но в те времена этот путь не вел в космос. Моя специальность называлась «организация промышленного производства», и она не очень подходила для астронавта. Я должен был заниматься машиностроением, авиа- или ракетостроением.

Я принял одно правильное решение. Еще когда я работал в Sperry, Джим Макдональд рассказал мне о программе по точным наукам, технологии и управлению в МТИ. Она была ориентирована на взаимодействие научного прогресса с другими аспектами жизни, такими как общественная политика или жизнь людей; это была программа для тех, кто хотел внести вклад не только в техническую сторону прогресса. Выглядела она интересно. Я послал заявление о включении в программу и стал ждать. Я сделал это без всякой мысли о том, что она поможет мне стать астронавтом: тогда я еще не видел «Парни что надо», и стать астронавтом было последнее, о чем я думал. Но если ты хочешь попасть в космическую программу, Массачусетский технологический институт (МТИ) — одно из лучших учебных заведений. По случайному стечению обстоятельств я сделал по крайней мере один шаг в правильном направлении.

Ожидая ответа из магистратуры, я принялся искать работу. По примеру отца я все еще хотел работать на благо общества. Однажды в университетском городке появились представители IBM, которые набирали студентов из инженерной школы. Один из них занимался взаимодействием с некоммерческими организациями и обслуживал их компьютерные системы, и я поговорил с ним о работе в общественном секторе компании. Я чувствовал, что это может быть интересным и одновременно многообещающим.

В IBM мне назначили собеседование, а за день до него я получил письмо из МТИ.

Распечатав конверт (на этот раз я не сидел в туалете), я был потрясен: они в самом деле меня приняли.

На следующее утро я отправился на собеседование в IBM и прошел его успешно: если я хотел место, то оно было за мной. Я рассказал о предложении из МТИ, и мне ответили, что сотрудники IBM всегда могут взять отпуск, чтобы пойти учиться. Я мог закончить колледж, пару лет поработать на IBM, а потом взять отпуск, чтобы пойти в Массачусетский технологический, и мое место осталось бы за мной. Мне оставалось только сообразить, что сработает лучше: Массачусетский технологический сейчас, а работа — потом, или наоборот. Первое, что предстояло сделать, — это съездить в Массачусетс. Я позвонил отцу, он взял выходной, и мы поехали в Кембридж, чтобы встретиться с руководителем программы, куда меня приняли. Им оказался чудаковатого вида ученый с всклокоченными волосами. Мы начали собеседование, и он был очень удивлен тем, что я оказался у него в кабинете. По всей видимости, я невнимательно читал информацию о программе. Она не относилась к инженерной школе. Она давала степень по политологии. Мы были на факультете политологии. Отец посмотрел на меня и спросил: «А что ты делаешь на факультете политологии?»

Я подал заявление не в ту магистратуру.

Я даже не знал, что в МТИ есть факультет политологии. Как выяснилось, «Точные науки, технология и управление» была программой для людей, которые хотели писать работы о том, как наука влияет на общество. Программа с похожим названием, но совершенно иная по содержанию была в инженерной школе — «Технология и администрирование». В ней тоже работали над тем, как техника влияет на общество, но эта программа ориентировалась на инженеров и ученых, которые хотели конструировать и строить разную технику. МТИ дал мне возможность перенаправить заявление о приеме в инженерную школу, и, к счастью, меня приняли и туда.

Но, даже пройдя отбор, я не был уверен, как мне поступить. Я подал заявление в МТИ только потому, что Джим Макдональд сказал, что это хорошая идея. Я не ожидал, что меня на самом деле примут. Я и понятия не имел, что мне придется изучать, какую исследовательскую работу буду проводить. Я ни о чем этом не подумал. И у меня не было возможности платить за эту учебу. Я не получил никакой стипендии или дотации, а родителям это было не по карману. В IBM имелись прекрасные обучающие программы, и работа там позволяла мне остаться в Нью-Йорке, недалеко от дома. К тому же я знал, что смогу работать и зарабатывать деньги на то, чтобы позднее продолжить образование. Массачусетский технологический выглядел как нечто совершенно неизвестное, нарушение привычного порядка вещей, риск. Работа в IBM была безопасным выбором.

Я сделал безопасный выбор.

После выпуска я переехал обратно к родителям и каждое утро садился на поезд, чтобы попасть в Манхэттен, где на перекрестке Пятьдесят седьмой и Мэдисон стоит здание IBM. Казалось, эта работа идеально для меня подходит. Я был техническим специалистом в команде по продажам, работающей над управлением морского порта. Один или два раза в неделю я ездил во Всемирный торговый центр, работал с ребятами из тамошнего отдела информационных технологий, обедал с нужными людьми. Также команда продаж отвечала за развлечения на ежемесячных собраниях филиала. Мы сочиняли маленькие скетчи о медленных лифтах и скверной еде в столовой. Я получал достойную зарплату, и люди относились ко мне как к взрослому. IBM была отличной компанией: там заботились о людях. Но чего-то не хватало: у меня не было ощущения цели, которое я искал.

Потом, 4 июля 1985 г., «Парней что надо» показали по кабельному каналу HBO. У моих родителей HBO не было, но он был у моего друга Майка Кью. Он позволил мне записать фильм на видеокассету с его телевизора. Каждый вечер, возвращаясь домой, я вставлял кассету в магнитофон и смотрел фильм — буквально каждый вечер. Я не преувеличиваю. Я досматривал до самого конца, глядя, как Чак Йегер уводит свой Lockheed NF-104A все выше, выше и выше, к самой границе космоса, только для того, чтобы упасть на землю и выбраться из-под обломков живым, жуя пластинку жевательной резинки Beemans. На следующее утро я вставал, надевал свежую белую рубашку, садился в поезд и возвращался за свой рабочий стол.

Пойти в IBM не было ошибкой. Эта работа мне была нужна, чтобы понять, что я не хочу ею заниматься. Наши отношения с Каролой становились все более серьезными, и я понимал, что мы должны пожениться. Если бы я остался на своей работе, дело кончилось бы тем, что мы обосновались где-нибудь в Нью-Йорке, каждый день садились на поезд, вот и все. Мне было всего 22 года, я все еще жил дома с родителями, а уже видел, как моя жизнь распланирована, разлинована и завершена.

В последнюю неделю июля я решил увидеться с Джимом Макдональдом, моим бывшим наставником из Sperry, и заехал к нему по пути на игру бейсбольной команды New York Mets. Мы вышли на улицу и некоторое время играли в мяч. Мы перекидывали его туда-сюда, и он спросил:

— Что у тебя сейчас происходит?

Я рассказал ему про IBM, про то, как звоню в портовую администрацию и предлагаю купить нашу продукцию, как пишу скетчи для собраний филиала. Он стоял и смотрел на меня.

— Да что с тобой такое? — спросил он. — Представь только, как бы мы сейчас разговаривали, если бы ты пошел в магистратуру. Ты бы мне рассказывал, как слушаешь лекции, которые читают лауреаты Нобелевской премии. Ты бы рассказывал, над каким потрясающим исследованием работаешь. МТИ дает уникальный шанс в жизни. Вместо этого ты о чем говоришь? О том, как разыгрываешь скетчи в каком-то офисе на Манхэттене.

Он швырнул мяч, который с хлопком влетел в мою перчатку.

— Тебе нужно проснуться, — сказал Джим. — Не упусти свой шанс.

Разговаривая с Джимом, я понял, что отчасти моя проблема была в том, что мне не с кем поговорить. Он мог говорить со мной по душам, но я не знал никого, кто имел хоть какое-то отношение к космической программе. Я даже не был ни с кем знаком, кто бы знал кого-то, имеющего отношение к космической программе. Я решил, что должен пойти в магистратуру, но что мне там изучать? Чему мне нужно научиться?

В известной степени я любил «Парней что надо» за показанное в фильме товарищество. Ты не можешь отправиться в космос сам, без участия других людей, а я был сам по себе. У меня было много друзей, но ни одного «космического» друга. А мне были нужны как раз такие.

В Гарден Сити на Лонг-Айленде, неподалеку от Франклин-Сквер, расположен музей «Колыбель авиации» (Cradle of Aviation). Он находится на летном поле Рузвельта, откуда Чарльз Линдберг начал свой трансатлантический перелет. В выходные после той недели, когда я говорил с Джимом, там проходила ярмарка в честь годовщины космических полетов. Мама вырезала для меня из Newsday объявление об этом мероприятии. Я решил пойти и попробовать с кем-нибудь познакомиться.

Один из павильонов ярмарки был посвящен «Гражданскому аэронавигационному патрулю» (The Civil Air Patrol) — гражданскому подразделению ВВС. Там работал мальчик, итальянский парнишка по имени Марио, разодетый в униформу «патруля». Мы разговорились, и оказалось, что он тоже хотел стать астронавтом. Но он не только был одет как летчик. Онбыл летчиком. Ему было всего 16 лет, а у него уже имелась собственная пилотская лицензия. В его возрасте я с трудом водил автомобиль, а он уже управлял самолетом. Я начал наседать на Марио с вопросами, и он выложил мне весь свой план: как подаст заявление о приеме в академию ВВС США, какие типы реактивных самолетов хочет пилотировать — в общем, все по полной программе. Выпускник колледжа Лиги плюща в возрасте 22 года надеялся хоть что-то разузнать у 16-летнего мальчишки. Я чувствовал себя полным идиотом.

Я решил написать письмо в НАСА. Я понятия не имел, кому его следует адресовать, поэтому обратился к большому начальнику, администратору НАСА Джеймсу Беггсу. Он не ответил, но я получил письмо от человека по имени Фрэнк Кой, старшего помощника Беггса. Я решил, что в обязанности этого парня входит разбор всякой мусорной почты вроде моего письма. По какой-то причине он написал ответное письмо, где было сказано, что я могу ему позвонить. Я так и сделал. Он описал, какие должности есть в НАСА и у других аэрокосмических подрядчиков. Главной идеей нашей беседы была мысль о том, что не важно, что я уже делал, но если я хочу получить хоть какие-то шансы стать астронавтом, то должен пойти в магистратуру.

Каждое утро я покупал The New York Times на железнодорожной станции и по пути на работу читал о последних разработках НАСА. К тому времени программа Space Shuttle мчалась на всех парах. Запуски проходили каждые шесть недель. Астронавты доставляли на орбиту спутники, обслуживали модули Spacelab, выводили секретные грузы для министерства обороны. В мечтах я каждый день был героем статей первой полосы утренней газеты, а на самом деле сидел в поезде, читая обо всех этих достижениях, вместо того чтобы участвовать в них.

Хотя меня и приняли в МТИ, я все еще с трудом представлял себя там. Думаю, моей самой большой проблемой было то, что какая-то часть меня верила, что я должен «сидеть в этом поезде». Даже в Колумбийском университете я считал себя парнем, который всю жизнь проживет на Лонг-Айленде. Я собирался проводить время с одними и теми же людьми, не пропускать ни одной игры «Метс» и наслаждаться такой жизнью. В определенной степени какая-то моя часть все еще была этим парнем. Но во мне была и другая часть — мальчик, который выходил на лужайку перед домом, смотрел на Луну и мечтал оставить на ней свои следы. Гораздо позже я понял, что этот выбор между МТИ и IBM был таким мучительным, потому что это было не просто решение о том, какую карьеру предпочесть. Это было осознание того, кто я есть на самом деле, каким из двух «я» мне стать, а это самый трудный выбор, который нам приходится делать.

Я взял на работе выходной и поехал в МТИ. Я поговорил с несколькими студентами и профессорами, которые разрабатывали экспериментальное оборудование для шаттлов. Они изучали, как человеческое тело функционирует в космической среде, как управлять роботами на других планетах. Тут я увидел, что Массачусетский технологический — это то место, где я должен быть. Я и понятия не имел, как мне платить за обучение или что будет с нашим союзом с Каролой. Но сердцем я чувствовал, что должен попытаться.

Если у меня еще и оставались сомнения по поводу магистратуры, то они исчезли утром 28 января 1986 г. Я сидел за своим столом на работе, ко мне подошел коллега и сказал:

— Майк, ты слышал? Шаттл взорвался!

Кто-то включил телевизор в приемной, и мы поспешили к экрану. По всем каналам снова и снова повторялся один и тот же ролик: космический челнок «Челленджер» охватывает гигантское облако пламени, контуры космического корабля исчезают в раздвоенной туче дыма. Уплотнительное кольцо правого твердотопливного ускорителя было повреждено при старте, из него била струя раскаленного газа, которая стала причиной взрыва. На борту находилось семь членов экипажа: пять астронавтов — Фрэнсис Скоби, Майкл Смит, Эллисон Онидзука, Джудит Резник и Роналд МакНейр, специалист по полезной нагрузке Грегори Джарвис и Криста Маколифф, школьная учительница, которая победила в конкурсе и должна была стать первым гражданским лицом в космосе.

На последующие два с половиной года все полеты шаттлов были отменены. Я собирался бросить работу и пойти в магистратуру, чтобы попытаться стать астронавтом, а вся космическая программа зависла в неопределенности. Но это для меня ничего не значило. Странно, что после двух лет колебаний я не передумал, когда произошла трагедия. Когда взорвался «Челленджер», весь мир замер от ужаса. Президент выступил по телевидению. Все обратили внимание на катастрофу. Это напомнило мне о том, как важна космическая программа. Весь мир отдавал последний долг людям, которые были на борту шаттла в тот день, потому что то, что они делали, — то, ради чего пожертвовали собой, — было очень значительным. Они были ребятами что надо.

Тогда я уже хорошо понимал, что хочу быть частью чего-то значительного. Я хотел, чтобы у меня было дело, в которое я был бы настолько влюблен, что ради него мог рискнуть всем. Я хотел знать, что если и погибну, то сделаю это, совершая нечто стоящее. Во мне жил ребенок, который смотрел на Луну и не боялся мечтать, и я решил, что эта часть меня заслуживает шанса. Я сидел в приемной, глядя на сцену катастрофы, снова и снова повторяющуюся на телеэкране, и тут до меня дошло: жизнь дается нам только один раз. Нужно прожить ее, делая что-то значительное.