XVIII

Третьего февраля день выдался на редкость тёплый и до того напоминавший весну, чти кровь в жилах людей потекла быстрее, пробуждая в них тягу к приключениям.

Поэтому Тони Крум рано утром дал телеграмму Клер, а в полдень уже выехал из Беблок-хайт на старом автомобиле Стейплтона – своём новом приобретении. Конечно, он мечтал не о такой машине, но даже из этой при желании можно было выжать миль пятьдесят в час. Он перебрался через реку по ближайшему мосту, проскочил Эбингдон и поехал через Бенсон на Хенли. Там он остановился, наскоро проглотил сандвич, заправил бак и с минуту постоял на мосту, глядя на залитую солнцем обнажённую реку, медленно катившуюся меж нагих рощ. Оттуда он поехал уже сообразуясь с часами, так как к двум должен был поспеть на Мелтон-Мьюз.

Клер только что вернулась и была ещё не готова. Тони уселся в нижней комнате, обставленной теперь тремя стульями, оригинальным старинным столиком, который удалось купить по дешёвке, – кризис задел и антикваров, и резным аметистового цвета кувшином с терновой настойкой. Крум прождал без малого полчаса, прежде чем по винтовой лесенке спустилась Клер в светло-коричневом твиде и шляпке; через руку у неё было перекинуто кожаное пальто на меху.

– Вот и я, дорогой мой. Простите, что заставила ждать. Куда поедем?

– Я подумал, не захочется ли вам взглянуть на Беблок-хайт. На обратном пути завернём в Оксфорд, выпьем чаю, посмотрим колледжи и будем здесь часам к одиннадцати. Идёт?

– Отлично. А где вы переночуете?

– Я? Да просто вернусь обратно. Поспею домой ещё до часа ночи.

– Бедный Тони! Нелёгкий же у вас день!

– Ну что вы! Всего двести пятьдесят миль. Пальто вам ни к чему: на наше несчастье, машина закрытая.

Они выехали через западный конец переулка, чуть не сбили мотоциклиста, и помчались по направлению к парку.

– Тони, а ведь у машины лёгкий ход!

– Да, она славная старушка, только у меня такое чувство, что она того и гляди рассыплется. Стейплтон безжалостно гонял её. И потом – я не люблю светлых машин.

Клер откинулась на спинку сиденья; судя по улыбке, не сходившей с её губ, она была довольна.

Их первая долгая экскурсия почти не сопровождалась разговорами. Оба ещё не избавились от юношеской любви к быстрой езде, и там, где позволяло движение, Крум старался выжать из машины всё, что та могла дать. Меньше чем за два часа они уже добрались до последней переправы через реку.

– Вон гостиница, где я живу, – показал рукой Тони. – Не выпить ли нам чаю?

– Это было бы неосторожно, мой дорогой. Нет, я взгляну на конюшни и загоны, а потом поедем куда-нибудь, где вас не знают.

– Сперва я вам обязательно покажу реку.

За прибрежными ивами и тополями посверкивали светлые воды реки, чуть позолоченной закатом. Молодые люди вышли из машины, чтобы полюбоваться видом.

Серёжки орешника уже набухли. Клер обломила ветку:

– Весна-обманка. Настоящей ещё ждать и ждать.

С реки потянуло холодком; на противоположном берегу над лугами пополз туман.

– Здесь только перевоз, Тони? Моста нет?

– Нет. По той стороне дорога идёт прямо на Оксфорд – миль пять, не больше. Я несколько раз ходил туда пешком. Красивые места.

– А как чудесно здесь будет, когда зацветут рощи и луга! Ну, едем. Покажите мне, где загоны, и в Оксфорд.

Они вернулись к машине.

– Зайдёте в конюшни?

– Клер покачала головой:

– Подожду, пока привезут маток. Одно дело, когда вы привозите меня осматривать пустые стойла, другое – когда я приезжаю взглянуть на кобыл. Они в самом деле из Неджда?

– Масхем божится, что да. Но я сперва погляжу, что за конюхи с ними приедут, а уж потом поверю.

– Какой масти?

– Две гнедых, одна караковая.

Загоны, – их было три, – полого спускались к реке и были защищены от ветра вытянутой в длину рощицей.

– Сток здесь идеальный, место солнечное. Конюшни вон там, сразу за краем рощи. В них ещё многое нужно доделывать; сейчас мы монтируем там отопление.

– Как здесь тихо!

– На дороге – практически никакого движения, разве что мотоцикл проедет. Вот как, например, этот.

Мимо с фырканьем пролетел мотоцикл, затормозил, развернулся и, фыркая, помчался назад.

– Мотоцикл – ужасно горластая скотина! – проворчал Крум. – Впрочем, пока матки сюда доберутся, они уже попривыкнут к грохоту.

– Бедняжки! Их ждёт резкая перемена.

– У них у всех в кличках золото: Золотая пыль, Золотая гурия, Золотая лань.

– Вот уж не думала, что Джек Масхем поэт!

– Только в том, что касается лошадей.

– Здесь действительно сказочная тишина, Тони!

– Шестой час. Рабочие уходят из моего коттеджа. Они его перестраивают.

– Сколько там будет комнат?

– Четыре: спальня, гостиная, кухня, ванная. Но можно пристроить и ещё.

Тони впился в Клер глазами, но та смотрела в сторону.

– Ну, по местам! – отрывисто скомандовал он. – Нужно поспеть в Оксфорд дотемна.

Оксфорд, утопающий в огнях, как и все города в этот наихудший для них час, казалось, предупреждал: "Не ждите от меня ничего, – я обезличен виллами, автомобилями и современностью".

Он действительно не пробудил сначала в молодых людях никакого интереса: оба были голодны, а Крума к тому же личные воспоминания связывали с Кембриджем. Но стоило им очутиться в гостинице «Митра» и приняться за сандвичи с анчоусами, яйца вкрутую, гренки, сдобные булочки, оладьи, варенье и содержимое огромного чайника, как с каждым глотком романтика Оксфорда стала раскрываться им все полнее. Посидев в этой старой гостинице, куда, кроме них, ещё никто не завернул, где горел камин и окна были задёрнуты красными занавесками, молодые люди неожиданно насладились уютом и тишиной и теперь неизбежно должны были найти город восхитительным. Мотоциклист в кожаном комбинезоне заглянул в зал и снова исчез. Три студента последнего курса постояли в дверях, посовещались в предвидении обеда, заказали столик и скрылись. Время от времени появлялась официантка, приносила свежие гренки, прибирала соседние столики и уходила. Упоённые одиночеством. Клер и Тони поднялись из-за стола только в половине седьмого.

– Пойдём пошатаемся, – предложила Клер. – Времени у нас много.

Оксфорд обедал, и улицы были пустынны. Молодые люди брели наугад, выбирая самые узкие переулки, то и дело натыкаясь на здания колледжей или длинную старую городскую стену. Теперь им уже казалось, что здесь нет ничего современного. Прошлое оживало перед ними на каждом шагу. Перезвон колоколов, тёмные башни, древние, плохо освещённые каменные громады, извилистые, крытые, еле заметные в сумерках переходы; просторные квадраты дворов, обозначенные тусклыми фонарями и внезапно возникающие из мрака, – весь этот тёмный старинный безлюдный город, который скрытно бурлит новой жизнью, привёл их в безмолвное восхищение, а так как они к тому же попали в него впервые, то скоро заблудились.

Крум взял Клер под руку и пошёл в ногу с ней. Хотя ни тот, ни другая не были склонны к романтике, оба чувствовали себя так, словно затерялись в лабиринте истории.

– Жаль, что я не выросла здесь или в Кембридже, – посетовала Клер.

– В Кембридже прошлое не ощущается так остро. Колледжи там вытянуты в одну линию. Оксфорд же в темноте кажется ещё более средневековым, чем днём. Конечно, в Кембридже на всём лежит отпечаток старины, но здесь он выражен гораздо более отчётливо.

– А мне, наверно, понравилось бы жить в старину. Верховые лошади и кожаные колеты! Вы, Тони, божественно выглядели бы в колете и шапочке с длинным зелёным пером.

– С меня довольно и современности, пока вы рядом. Мы никогда ещё не были так долго вместе.

– Пожалуйста, без сантиментов. Помните, мы приехали сюда осматривать Оксфорд. Куда пойдём теперь?

– Куда хотите, – удручённо ответил Тони.

– Обиделся? Смотрите, какой большой колледж! Зайдём внутрь?

– Нельзя: скоро выйдут студенты – уже девятый час. Лучше побродим по улицам.

Через Корнмаркет они вышли на Брод, постояли на правой стороне перед статуями, затем свернули на тёмную площадь с круглым зданием в середине, колледжами по сторонам и церковью на дальнем конце.

– Это, видимо, центр, – объявила Клерг. – У Оксфорда тоже должна быть своя точка опоры. Пусть окраины перестраиваются, как угодно, – обезобразить сердце города никому не удастся:

Оксфорд ожил с таинственной внезапностью. На улицах появились молодые люди в коротких плащах, наброшенных на плечи, перекинутых через плечо или руку. Крум осведомился у одного из них, что это за площадь.

– Рэдклиф. Вон там Брейзноз, а дальше Хайз.

– А где "Митра"?

– Направо.

– Благодарю.

– Не за что.

Студент тряхнул непокрытой головой, поклонился Клер и поспешил дальше.

– Ну что, Гони?

– Зайдём в гостиницу и выпьем по коктейлю.

Когда они входили в "Митру", мотоциклист в кожаном комбинезоне и шлеме, стоявший около своей машины, внимательно посмотрел им вслед.

После коктейля и бисквитов они вышли на улицу, склоняясь к решению, которое Крум сформулировал вслух:

– Ещё рано, и погода хорошая. Поедем домой через мост Магдалины на Бенсон, Дорчестер и Хенли.

– Остановитесь на мосту, Тони. Я хочу взглянуть на мою тёзку.

Фонари отбрасывали светлые полосы на чернильно-тёмные воды реки Черрел; над нею в темноте хмуро высился массивный мост Магдалины, за которым в направлении Кристчерч-Медоу тянулась редкая цепочка огней. Позади молодых людей расстилалась широкая улица – два ряда серых слабо освещённых фасадов и подъездов; внизу, под мостом, беззвучно струилась река.

– Её, наверно, называют здесь кратко – Черр.

– Летом я заведу себе плоскодонку. Знаете, Клер, в верховьях река ещё красивее, чем здесь.

– Вы научите меня грести?

– А как же!

– Скоро десять. День прошёл чудесно. Тони!

Он бросил на неё сбоку долгий взгляд и завёл машину. Неужели ему всю жизнь вот так стремительно мчаться с нею вперёд? Неужели им не суждена настоящая долгая остановка?

– Хотите спать. Клер?

– Не очень. Но коктейль был жутко крепкий. Если устали, я могу сесть за руль.

– Устал? Нет, что вы! Я просто подумал, что каждая миля удаляет меня от вас.

В темноте дорога всегда длиннее и совсем не та, что при свете. Глаз обнаруживает на ней сотни не замеченных днём предметов: изгороди, стога сена, деревья, дома, повороты. Деревни и те кажутся другими. В Дорчестере Тони остановил машину, чтобы узнать дорогу; их обогнал мотоциклист, и Крум крикнул ему:

– Куда на Хенли?

– Прямо.

Они доехали до следующей деревни.

– Это, должно быть, Неттлбед, – сказал Крум. – Теперь до самого Хенли – ничего, а оттуда до Лондона ещё тридцать пять миль. В двенадцать будем дома.

– Бедняжка! Вам ведь предстоит ещё один конец.

– Ничего, буду гнать как сумасшедший.

Клер погладила его по обшлагу пальто, и они опять замолчали.

Когда машина въехала в лес, Тони неожиданно сбросил газ.

– Освещение отказало!

Мимо, резко притормозив, пролетел мотоциклист и на ходу крикнул:

– Сэр, у вас погасли фары.

Крум остановил машину:

– Этого ещё не хватало. Наверно, сел аккумулятор.

Клер рассмеялась. Тони вылез и, обойдя вокруг машины, осмотрел её.

– Я помню этот лес. Отсюда до Хенли добрых пять миль. Что ж, попытаем счастья, – поползём как-нибудь.

– А если я вылезу и пойду перед машиной?

– Нет, сейчас слишком темно. Я могу вас задавить.

Ярдов через сто Тони опять остановился:

– Мы съехали с дороги. Никогда не водил машину в такой темноте.

Клер снова рассмеялась.

– Вот вам и приключение, мой дорогой.

– А я ещё и фонарь не захватил. Насколько помню, этот лес тянется мили на две.

– Ну что ж, попробуем ещё раз.

Мимо со свистом пролетел автомобиль. Шофёр что-то крикнул.

– Живо! Поезжайте за ним. Тони!

Но прежде чем Крум успел завести мотор, автомобиль уже скрылся. Наверно, съехал под гору или куда-нибудь свернул. Машина Тони медленно поползла вперёд.

– Черт! – неожиданно выругался он. – Опять съехали С дороги.

– Выводите её на шоссе, и подумаем, как быть. Жилья никакого до самого Хенли?

– Никакого. Кроме того, аккумулятор не везде зарядишь. Впрочем, надеюсь, дело не в нём: просто сгорел какой-нибудь контакт.

– Что, если оставить машину и пойти пешком? Здесь в лесу её никто не тронет.

– А потом? – возразил Крум. – Мне ведь с нею нужно утром быть дома. Вот что, я провожу вас до гостиницы, достану фонарь и вернусь. С фонарём я как-нибудь доведу её до Хенли; если не удастся, просто переночую в ней, а утром выеду пораньше и подхвачу вас на мосту.

– Но это же десять миль пешком! А почему нам не остаться здесь вместе до рассвета? Провести ночь в автомобиле – моя давняя мечта.

В Круме шла внутренняя борьба. Целую ночь с Клер! Наедине!

– А вы полагаетесь на меня?

– Тони, не будьте таким старомодным. Остаться здесь – разумнее всего и, кроме того, даже забавно. Будет гораздо хуже, если мы врежемся в другую машину или нас задержат за езду без света.

– Проклятая луна! Никогда её нет, когда нужно! – проворчал Тони. – Вы серьёзно это предлагаете?

Клер тронула его за руку:

– Отведите автомобиль подальше от шоссе. Помедленней. Осторожно! Стоп.

Машину слегка тряхнуло.

– Мы наехали на дерево и встали спиной к дороге, – сказала Клер. Пойду посмотрю, не видно ли нас.

В ожидании её Крум поправил ковёр и подушки сиденья. Он подумал: "Раз она относится к этому так спокойно, значит, любви ко мне у неё нет". При мысли о долгой тёмной ночи наедине с нею его пробирала дрожь: он понимал, какая пытка ему предстоит. Наконец до него донёсся её голос:

– Всё в порядке. Машины совсем не видно. Теперь сходите проверьте вы, а я заберусь внутрь.

Тони двигался ощупью и, лишь почувствовав под ногами твёрдый грунт, сообразил, что выбрался на дорогу. Мрак здесь немного поредел, но звёзд всё равно не было видно. Тони постоял с минуту, затем по-прежнему ощупью побрёл назад. Машина так безнадёжно затерялась во тьме, что ему пришлось свистнуть и подождать, пока не раздастся ответный свист. Да, темно, хоть глаз выколи! Он влез в автомобиль.

– Стекло оставить открытым или поднять?

– Да, но только до половины. Мне очень удобно, Тони.

– Слава богу. Не возражаете, если закурю трубку?

– Разумеется, нет. Дайте мне сигаретку. Ну вот, теперь почти как в раю.

– Именно почти, – чуть слышно бросил Тони.

– Хотела бы я посмотреть на лицо тёти Эм, если бы она увидела нас! Вам тепло?

– Кожаные подушки не пробьёт никакой холод. А вам?

– Очень.

Опять наступило, молчание. Потом Клер сказала:

– Тони, вы меня простите, да? Я ведь дала обещание.

– Не беспокойтесь, всё будет хорошо, – ответил Крум.

– Мне виден только кончик вашего носа – и то лишь когда вы затягиваетесь.

В свою очередь при свете сигареты Клер он увидел её зубы, улыбку на губах и нижнюю часть лица до глаз, утонувших в темноте.

– Снимите шляпу, Клер. И помните, моё плечо к вашим услугам.

– Смотрите, не давайте мне храпеть.

– Храпеть? Вам?

– При случае все храпят. Я тоже могу.

Они немного поговорили, но все, кроме ощущения её близости в темноте, уже казалось ему нереальным. Изредка он различал шум проезжавших по дороге машин, но больше никаких звуков не доносилось: ночь была слишком тёмной даже для сов. Трубка потухла, и Тони сунул её в карман. Клер полулежала на сиденье так близко от него, что он чувствовал её локоть. Он затаил дыхание. Уже уснула? Ну, а ему предстоит бессонная ночь – где уж тут уснуть, когда лёгкий исходящий от неё аромат будоражит все его чувства, а его рука пылает от прикосновения её руки! Даже если все ограничится только этим – и тогда грех тратить такую ночь на сон.

– Тони, если вы в самом деле не возражаете, я положу вам голову на плечо.

– Конечно, кладите!

Голова Клер погрузилась в шарф Тони; лёгкий аромат, напоминавший ему сосновый лес в солнечный день, стал сильнее. Прямо не верится, что она рядом с ним, что голова её лежит у него на плече и что так будет ещё целых шесть-семь часов. Тони вздрогнул. Как все спокойно и прозаично! Ничто в ней не выдаёт ни страсти, ни волнения, словно он её брат. И вдруг его осенило: эта ночь – испытание, которое нужно выдержать, потому что иначе она отшатнётся и уйдёт от него. Теперь она спит. Да, по-настоящему. В этом не может быть сомнений: стоит только вслушаться в ритмический звук, издаваемый её горлом, – звук, трогательно слабый, как клохтанье птенца, немножко забавный и бесконечно дорогой! Что бы ни было дальше, одного не зачеркнёшь – он всё-таки провёл с нею ночь! Тони сидел тихо, как мышь, если, конечно, мышам случается сидеть тихо. Чем глубже Клер погружалась в сон, тем тяжелей становилась её голова и тем доверчивей она прижималась к нему. Он сидел, вслушивался в её дыхание, и чувство его к ней углублялось, превращалось в страстное желание защищать её и служить ей. А ночь, холодная, непроглядная, беззвучная, – машины по дороге больше не шли, – разделяла с ним его одиночество. Она бодрствовала и дышала, словно огромное, мрачное, всепоглощающее чудовище. Да, ночь не спит. Тони отдавал себе в этом отчёт впервые в жизни. Ночь, как и день, не знает сна. Глухая и равнодушная ко всему, она тоже наделена жизнью: она не говорит, не движется, только бодрствует и дышит. Лунная и звёздная или беспросветная и глухая, как сегодня, она всегда – великий спутник человека.

Рука Тони затекла, и Клер, словно почувствовав это, приподняла голову, хотя не проснулась. Он быстро растёр плечо и еле успел отдёрнуть пальцы, как её голова качнулась и опустилась на прежнее место. Он осторожно повернул лицо, так что губы его коснулись её волос, и опять услышал те же слабые ритмические звуки, похожие на клохтанье птенца. Затем они смолкли и на смену им пришло глубокое дыхание – признак крепкого сна. Тогда, сморенный дремотой, уснул и он.