29
Стокгольм
Каролина Бергер только что звонила по телефону.
Теперь он сидел на диване. А она – на полу у его ног, просматривая бумаги. Забранные в хвост волосы позволяли Эдди любоваться ее затылком.
– Собственно, Гунилла Страндберг была пилотным проектом прокуратуры, – рассуждала Каролина. – Маленькая группа полицейских против организованной преступности… Они расширяли границы, изучали собственные возможности. Прощупали кое-кого из югославов и шведских финансистов, в числе прочих и Гектора Гусмана.
– Кого-нибудь судили? – спросил Боман.
– Нет, – ответила журналистка.
– Тогда они просто вымогали у бизнесменов деньги, – предположил Эдди.
– Вероятно…
– И что, половина группы погибла?
– Да, этим занимались вечерние газеты. Но ничего из ряда вон выходящего обнаружить не удалось. Кроме большого количества смертей, разумеется. Однако у каждой из них было вполне рациональное объяснение.
Бергер положила бумаги на пол.
– Прости, Эдди Боман, но мне здесь работать не с чем.
– То есть тебя вообще не интересует история Томми Янссона?
– Томми Янссон был шефом Гуниллы Страндберг, не более…
– А как быть с тем, что она вымогала деньги?
– Здесь нам надо копать совсем с другого конца. Это займет слишком много времени. Сам подумай, даже если мы что-нибудь найдем, это нужно будет как-то привязать к Томми Янссону.
Вдали прогрохотала электричка.
– Ты все сказала? – спросил Эдди.
– Все.
– То есть как – все?
– Что ты еще хочешь от меня услышать, Эдди Боман?
– Того, что ты сказала, мне недостаточно. Ты должна это как-то осмыслить… Использовать как основу для своей истории.
Каролина склонила голову и ответила, глядя в пол:
– Мой папа учил меня: всегда отвечай за свои действия, будь честной, не паникуй, заранее рассчитывай цену своим поступкам и не бери пример со своей матери… Примерно так. Двадцать пять лет назад он переехал во Францию с новой женой. При всем своем бесцеремонном поведении и довольно ограниченном кругозоре отец наивно верит, что большинство людей – по крайней мере, бессознательно – думают так же, как он, и, следовательно, должны его понимать. Эта вера и стала причиной его несгибаемой честности. Которая, помимо прочего, заключалась в том, что он знал о себе главное… или, наоборот, не знал о себе ничего… Какое это теперь имеет значение?
Бергер повернулась к Эдди, посмотрела на него и одними глазами спросила: «Согласен?» Он кивнул, давая ей знак продолжать.
– Правда… – продолжала Каролина. – Собственной правдивостью он пробуждал правдивость в других. Вероятно, в более значимых масштабах, чем этого хотели те, с кем он общался. Таким образом он узнавал людей, это был его метод. Отец говорил, что люди делятся на честных и… нет, не нечестных, но… менее одаренных. Честность в его понимании была даром.
Журналистка ненадолго задумалась и продолжила:
– Одаренность для него была синонимом честности. И если в душе человека не было честности, в ней, в его понимании, вообще мало что могло быть. Такая личность являлась для него чем-то вроде пустой оболочки, подражавшей тому, что она видит в окружающем мире.
Каролина замолчала. В комнате стало тихо.
– Вот как? – только и смог сказать Боман.
Он произнес это не без сарказма, как будто иронизировал над ее или над собственными амбициями поучать других. Но Бергер его не слушала.
– Я стала журналисткой, – продолжала она. – Я писала статьи и вдруг обнаружила, что заражена теорией своего папы. Прежде всего это выражалось в моей категорической неспособности юлить, искать обходные пути. Как будто правда находилась между словами, которые я писала. Как будто именно она давала моим текстам право на существование. И наоборот, ее отсутствие делало тексты не просто бестолковыми, но и… как сказать… нереальными.
В этот момент до Эдди стало наконец доходить, к чему она клонит.
– У меня не получалось петлять, избегать главного, – продолжала женщина. – Не получалось ходить вокруг да около. Читая истории других журналистов, я сразу отделяла правду от вымысла или же откровенной лжи… Ты ведь тоже умеешь это, Эдди?
Боман пробурчал: «Да».
– Статья, которую ты от меня ждешь, должна быть основана на выдуманной правде. Но я так не могу. Для меня это чертовски тяжело, Эдди Боман, – заявила Бергер.
– И что тебе нужно?
– Мне нужен кто-нибудь, кто знает, как оно было на самом деле. Кто был с ними… Мне нужна София Бринкман.
– Но ее здесь нет.
– Да, ее здесь нет.
Они замолчали.
– С тобой тяжело, – сказал Эдди.
– Не так, как тебе кажется, – ответила журналистка.
Оба были слишком погружены в свои мысли. Боман хотел задать вопрос, но Каролина опередила его:
– Я рассказала тебе о своем отце, а у что тебя, Эдди? Ты вообще женат?
Этот вопрос появился ниоткуда, и полицейский не был к нему готов.
– Нет, – ответил он.
– Есть девушка?
– Нет.
– Дети?
– Нет.
– Друзья?
– Не знаю.
– Братья, сестры?
На этот вопрос Эдди ответил не сразу:
– Нет.
– Родители?
– Нет.
Бергер рассмеялась:
– Я тебе не верю.
– Дело твое.
Женщина покачала головой.
– Нельзя быть таким одиноким.
– Все не так страшно, как кажется, – возразил Боман. – Я был единственным ребенком, сменил несколько приемных семей. После неудачной попытки ограбить почту в Гётеборге папа угодил в тюрьму. С тех пор он попадал туда часто, потом умер. Мама… она уехала куда-то на север, когда мне было десять лет.
Время шло, секунды растягивались, набухали и падали, словно капли в тишине комнаты. Когда с откровениями личного характера было покончено, Каролина сменила тон:
– Я пыталась найти хоть что-нибудь о Софии Бринкман – ничего не получилось. Ее как будто вообще не существует. Одинокие женщины ее возраста обычно присутствуют в Сети, но ее там нет. Я искала по всем возможным каналам.
– И?..
– Мне не с чем здесь работать, Эдди, поэтому я ничем не могу помочь ни ей, ни тебе.
– То есть ты выходишь из игры?
– Пока мне не будет за что уцепиться, во всяком случае.
Но Боману-то было за что уцепиться, и он не хотел терять эту журналистку.
– София Бринкман скрывается в Праге вместе с сыном и полицейским, которого зовут Майлз Игнмарссон, – неожиданно громко провозгласил он в пространство комнаты.
Каролина обернулась.
– Откуда ты это знаешь?
– Знаю.
– И ты ничего мне не говорил?
Настал момент правды. Теперь Эдди был не в силах его отдалить.
– Он послал меня к ней… Томми Янссон.
– Зачем?
– Чтобы убить их обоих.
Слова Бомана разнеслись в гулком пространстве комнаты. Бергер застыла на месте. А потом поднялась и отошла на середину комнаты, словно желая создать между собой и Эдди как можно более длинную дистанцию.
– Я не смог, – продолжал он. – Я вернулся домой и решил защитить Софию и посадить Томми.
Каролина коротко взглянула на него, и в ее глазах был страх.
– Но почему ты? – чуть слышно спросила она.
– А какое это имеет значение? – возразил Боман с напускной холодностью.
– То есть… – Страх в голосе женщины сменился затаенной злобой.
– Томми меня шантажировал. – Полицейский и сам слышал, как жалко это прозвучало.
Журналистка покачала головой.
– Ты убийца, Эдди?
– Нет, – соврал он.
– Но чем еще можно шантажировать человека, требуя от него убить двоих?
Последнюю фразу Бергер произнесла шепотом, после чего снова попятилась. Теперь перед ней сидел другой Эдди, не тот, что пять минут назад.
Он опустил глаза. Все было кончено.
– Я хочу, чтобы ты ушел… немедленно. – Каролина произнесла это как могла более решительно. Боману показалось, что даже воздух вокруг нее завибрировал.
Тем не менее он продолжал сидеть и все пытался поймать ее взгляд.
– Я хочу, чтобы ты ушел, – повторила журналистка.
Эдди поднялся.
– Прости, я не хотел так тебя пугать, – сказал он.
Она избегала смотреть ему в глаза. Боман вышел за дверь.
* * *
Он шел вниз по улице. Вспоминал ее взгляд в тот самый момент, когда из него выветрилось доверие, когда он потерял ее. Он хотел возразить ей, что правда всегда совершенна, что она не может быть неправильной, что бы там ни говорил ее отец. Но все пошло прахом. Эдди поставил на карту все – и проигрался вчистую.
Потом была ночная электричка. В темноте предместья выглядели еще уродливее, чем при свете дня. Боман сидел в вагоне, расставив ноги, и в задумчивости ворочал во рту языком – челюсти так и ходили. Где-то в желудке поднималось знакомое, но забытое чувство – словно вдруг зашевелился впавший в спячку зверек. Тот самый, который заставлял Эдди кидаться в драку или убегать… Дикий зверек, темное чувство…
Еще немного – и в вагоне ночной электрички сидел другой, прежний Боман. Он взмолился – и Небо услышало его две остановки спустя. Их было пятеро – все молодые, расслабленные, навеселе… Они вошли в вагон и направились прямо к Эдди. Громкие, бесстыжие, они излучали агрессию и искали только повода для драки. Их пятеро – он один. Удача, в которую трудно было поверить.
– Чего пялишься, сука? – спросил тот парень, что шел последним, и хлопнул Бомана по макушке.
Отлично…
Эдди встал, пошел за парнями и схватил последнего за шиворот. Развернул его к себе, ударил кулаком в лицо. Хрустнули хрящи – это сломался нос. Изо рта хлынула кровь. Зубы… Зверек внутри Бомана застонал от блаженства.
На мгновенье группа замерла. Теперь они должны были убить его.
Первый удар пришелся в голову, и он разбудил Эдди, придал ему энергии. Полицейский подскочил на месте и занялся парнем номер два. Пару раз стукнул его кулаком по голове, встряхнулся и с такой силой обрушил кулак на голову следующего, что тот потерял сознание. С четвертым оказалось сложнее – у него был нож. Эдди несколько раз ударил его в лицо. Хлынула кровь, и парень рухнул на пол. Номер пять решил применить какой-то отработанный прием – идиот. Боман схватил его за горло, повалил на пол и отделал до полубессознательного состояния.
Теперь он был счастлив, здоров и весел. Но нужно было торопиться. Эдди знал, что его ждет, когда они очухаются.
Он рванулся вперед, дернул стоп-кран и побежал дальше, к началу поезда. Вытащил из держателя аварийный молоток. В голове что-то колотилось – или Эдди слышал их приближающиеся шаги? Поезд начинал тормозить. Боман размахнулся, обрушил молоток на оконное стекло и сжался в комок, спасаясь от рассыпавшихся брызгами осколков. Затем выпрыгнул на ходу, упал и покатился по траве.
Поезд стремительно удалялся. Под колесами пробежали огненные змейки – это сработало аварийное торможение. Несколько секунд Эдди лежал неподвижно, пытаясь понять, не сломал ли он себе что-нибудь. А потом поднялся, сразу ощутив прилив сил.
* * *
Через четверть часа он выдохся. Огляделся – вокруг стеной стоял лес. Эдди нагнулся, уперев руки в колени и пытаясь ввести дыхание в ритм.
Ненависть к самому себе – вот то, что до сих пор двигало им в жизни. А насилие было лишь лекарством – от страха и от одиночества, от стыда и от переживания собственной незначительности.
Дома на кухне Мэнни прыгнул ему на колени. И замурчал, когда хозяин приласкал его.
Потом Эдди достал ноутбук и при помощи шпионской программы подключился к компьютеру Томми Янссона. Ничего интересного. Боман надел наушники и прослушал запись с встроенного микрофона. Эта программа запускалась сама собой, как только появлялся звук. И была очень чувствительной.
Сначала Эдди услышал шаги. Потом все стихло, и программа отключилась. Затем как будто скрипнула и снова захлопнулась дверь. Программа отключилась – и так несколько раз. А затем как будто бы застучала клавиатура и… зазвонил телефон.
Боман услышал голос Томми. Тот как будто что-то записывал на бумаге.
«Повтори по буквам», – попросил он кого-то.
И снова заскрипел по бумаге грифель.
«Я передам им все немедленно», – сказал Янссон.
Эдди прижал наушник к уху, пытаясь расслышать малейший звук. Томми снова набирал на мобильнике какой-то номер. Пошли гудки… Потом Янссон заговорил по-английски… Если так можно было назвать этот жуткий волапюк почти неузнаваемых слов. Томми сообщил, что Гектор Гусман и Соня Ализаде в «Линкольн Навигаторе» и что их опознал свидетель.
Гектор Гусман? Откуда Янссону это может быть известно?
И что за свидетель, черт его подери…
