Северный ветер
15 марта 1918 года. Полдень. Севастополь, Константиновский равелин.
Два очень непохожих друг на друга человека беседовали, стоя под моросящим дождем на крыше Константиновского равелина, и шум черноморского прибоя заглушал их слова. Одним из собеседников был 39-летний Мехмед Ибрагимович Османов, пришелец из будущего, майор службы внешней разведки и турок по национальности. Его собеседником был 36-летний Симон Аршакович Тер-Петросян по кличке Камо, сын состоятельного подрядчика и друг детства Сталина, революционер-большевик, лихой боевик и исполнитель эксов, армянин по национальности.
Поначалу Камо воспринял ЭТУ версию Октябрьской революции немного насторожено. Его беспокойная натура, склонная к авантюрам, требовала углубления революции и безудержного террора против представителей эксплуататорских классов. К тому, что на сторону революции встали пришельцы из будущего, и порядки, которые они стали наводить в Советской России, Камо поначалу отнесся отрицательно. Уж слишком все это было непохоже на его дореволюционные представления о будущей народной власти и диктатуре пролетариата. Но его почтительное отношение к Кобе, который и ввел в революцию сына горийского состоятельного и уважаемого горожанина, удержали Камо от присоединение к мятежу Троцкого – Свердлова.
Сыграл свою роль и авторитет Ленина, также поддержавшего сталинский курс на мирное развитие революции. Дружба и личная преданность двум вождям революции оказались для него выше идеологических разногласий. Не зря же Ленин в нашей истории называл Камо «человеком совершенно исключительной преданности, отваги и энергии». А энергии Камо было не занимать. С того момента, как Керенский добровольно отдал власть большевикам, он немало помотался по России, выполняя поручения Кобы и Старика: Петроград, Москва, снова Петроград, Тифлис, Баку, снова Москва и опять Петроград. И вот совсем недавно, примерно десять дней назад, товарищ Сталин снова вызвал к себе старого друга и товарища по партии.
– Послушай, Камо, – сказал Коба, – нашей партии и государству снова нужны твои таланты подпольщика и отчаянного бойца за победу революции.
Камо внимательно посмотрел на своего друга. Он не любил громких фраз и предпочитал слова делам.
– Коба, – ответил он, – ты же не первый год знаешь меня. Я готов ради революции отправиться хоть на край света. Говори прямо – куда и когда я должен ехать?
– Я все скажу тебе, – Сталин похлопал по плечу отчаянного армянина. – Дело предстоит тебе непростое и опасное.
Для начала ты должен собрать группу из преданных и опытных в военном деле людей, и с ними как можно быстрее выехать в Севастополь. Там ты встретишься с одним человеком. Он и объяснит тебе все детали предстоящего вам задания. Только учти, все люди в группе, кроме тебя, естественно, не должны знать все подробности того, что вам нужно будет сделать. Лучше всего, чтобы они оказались дашнаками, мстителями за своих зверски замученных братьев и сестер. И чтобы они готовы были мстить убийцам даже ценой своей жизни.
– Мы отправимся в Турцию? – догадался Камо.
– Ты угадал, – кивнул Сталин, – именно в Турцию. Для успеха дела революции нам необходимо уничтожить несколько турецких политиков и офицеров, опасных нашей Советской власти и запятнавших себя кровью армян.
– Хорошо, Коба, – ответил Камо, – я все понял, и готов выехать немедленно. Теперь скажи мне, кто тот человек, с которым я должен связаться в Севастополе?
– Это НАШ человек, – усмехнулся в прокуренные рыжеватые усы Сталин. – Это красный наместник Крыма и Северной Таврии, майор Мехмед Ибрагимович Османов. Все дальнейшее он объяснит тебе лично.
– Офицер, – отшатнулся Камо, – да еще и турок. Коба, да ты что, с ума сошел?! Ведь ты же знаешь, как я ненавижу и тех и других!
– Камо, – строго, чуть повысив голос, произнес Сталин, – я же сказал тебе, что это НАШ человек. А ты ведь знаешь, что я за свои слова отвечаю. С отрядом в сотню штыков и сабель он разогнал как местную белогвардейщину, так и тех из числа наших товарищей, которые оказались нам совсем не товарищами, и установил в Крыму Советскую власть. Уникальный человек, одинаково свободно цитирующий Коран и труды Маркса, способный действовать не только силой оружия, а еще словом и личным примером. А то, что он офицер и турок – так это даже нам на руку – это помогло ему завоевать авторитет у местного населения и сделать Крым одной из самых спокойных губерний Советской России.
– Ну, Коба, разве что ты за него ручаешься, и если он действительно таков, как ты мне говоришь, –смутился Камо, – то я поеду в Севастополь и обязательно сделаю все, что скажет мне товарищ Османов и что необходимо для дела нашей революции.
При встрече в Севастополе майор Османов посмотрел на Камо заинтересованным взглядом и предложил ему переговорить там, где их никто не сможет подслушать, предложив в качестве такого места крышу Константиновского равелина. И вот, все получилось так, как гласит известная мудрость – политика укладывает в одну постель самых разных людей. Если товарищ Сталин сказал, что надо – значит надо!
Вот уже час Камо и Османов стояли на крыше Константиновского равелина и, любуясь белопенными волнами, бегущими под низким серым небом, со знанием дела обсуждали вопрос, который должен был еще раз изменить привычное течение истории.
– Значит так, товарищ Османов, – сказал Камо, когда собеседники остались наедине, – группа для планируемой акции подобрана, как и просил меня товарищ Коба. Все они из числа дашнакских боевиков. Ребята все опытные, храбрые, местами до безумия. У всех из них турки убили или близких родственников, или друзей. Подробностей акции и имена тех, кого они должны уничтожить, я им еще не сообщил.
– Дашнаки, товарищ Камо, – произнес Османов, глядя в глаза своего собеседника, – на данный момент могут быть нашими попутчиками. Но не более того. Они националисты, а для нас, товарищ Камо, нет разделения людей на нации. И потому, когда мы начнем устанавливать в Армении Советскую власть, то из попутчиков дашнаки могут стать нашими злейшими врагами. Прошу это иметь в виду.
– Товарищ Османов, – Камо в свою очередь посмотрел в глаза майору, но тот выдержал его пронзительный взгляд, – примерно тоже самое мне уже говорил товарищ Коба. И я верю ему. Вполне возможно, что дашнаки, как буржуазно-националистическая партия, в ближайшем будущем будут бороться против советской власти с тем же энтузиазмом, с каким они боролись против османского владычества.
– Будут, товарищ Камо, будут, – вздохнул Османов, – стоит только нам устранить турецкую угрозу, как из временных союзников дашнаки превратятся в наших лютых врагов. Ну, кроме тех, у кого хватит ума и совести порвать с оголтелым национализмом. Это я вам говорю как большевик большевику.
– Я же сказал вам – допустим, – угрюмо набычился Камо, – конечно, я постараюсь вытащить этих ребят откуда угодно в надежде переубедить их и сделать нашими товарищами. Но при этом буду помнить о том, что лично для меня самое главное в жизни – дело нашей революции и партии большевиков.
– Хорошо, товарищ Камо, – кивнул майор Османов, доставая из кармана бушлата фотокарточку. – А теперь перейдем к делу. Вот ваша главная цель – дивизионный генерал Мустафа Кемаль-паша. Это очень опасный с политической точки зрения человек. Умен, независим, властен и, в случае развития ситуации в Турции по образцу нашего Февраля, вполне способен стать полновластным диктатором почище Корнилова. Но, исходя из этих же соображений, уничтожить его необходимо по возможности тихо, маскируя ликвидацию, как естественную смерть. Перехватить Кемаль-пашу проще всего будет в Софии, сев в поезд Вена – Стамбул, когда тот будет срочно возвращаться из Баден-Бадена, где он находился на лечении.
– Товарищ Османов, – спросил с интересом слушавший майора Камо, – а этот Кемаль-паша точно будет возвращаться через Болгарию или есть и другие пути?
– Других путей нет, товарищ Камо, – ответил Османов. – Скоро в Стамбуле начнутся некие события, которые потребуют присутствия Кемаль-паши в турецкой столице. Так что он обязательно сорвется с места, чтобы быть поближе к центру событий. Теперь слушайте план операции…
Фелюга греческих контрабандистов уже завтра к вечеру доставит вас в Варну. Там от нашего человека вы и ваша группа получите документы подданных Германской империи. Из Варны вы добираетесь до Софии и там будете ждать телеграмму до востребования с сообщением о выезде любимого дядюшки.
Получив эту телеграмму, вы купите билеты на поезд, который проходит через Софию ночью, и в пути устраняете Кемаль-пашу.
Немного помедлив, Османов достал из кармана странный предмет – маленький мешочек, сделанный из какого-то странного прозрачного материала. Из мешочка торчала иголка, закрытая прозрачным колпачком.
– Вот, держите, – майор протянул Камо этот мешочек, – это одноразовый шприц-тюбик. Надо ночью тихо войти в купе, уколоть спящего Кемаль-пашу этой иголкой и сжать пальцами вот этот мешочек. Внутри него яд мгновенного действия. Если все пройдет удачно, труп обнаружат только при проверке документов на границе Турции и Болгарии. Врач после осмотра трупа констатирует смерть от сердечного приступа.
– Я все понял, товарищ Османов, – сказал Камо, убирая в карман пальто шприц-тюбик. – Но товарищ Коба сказал, что надо уничтожить двух человек.
– Да, двух, – согласился Османов, – но второго фигуранта, скорее всего, убьют свои же. Уж очень сильно он всем насолил. Но, на всякий случай, если ему удастся сбежать из Стамбула, знайте, что ваша вторая цель – Энвер-паша, нынешний турецкий премьер-министр и очень большая сволочь. Вот этого стоило бы казнить публично, так, как это умели делать турки лет сто назад – посадить на кол или содрать с него шкуру живьем.
Но я оставляю способ его убийства на ваше усмотрение. Говорят, что дашнаки неплохо устраивают теракты с помощью взрывчатки. Громко, но надежно. Хотя, на всякий случай, неплохо бы проверить – не выжил ли Энвер-паша после взрыва, и добить его из пистолета в затылок. Короче, не мне вас учить. Самое главное – этот тип не должен добраться до Европы. А то он способен натворить таких дел, что нам они еще долго будут икаться. Ну, что, товарищ Камо, если вам все понятно, то за работу.
– Да, товарищ Османов, – кивнул Камо, – мне все понятно. Живыми эти гады от нас не уйдут.
17 марта 1918 года. Дербент. Крепость Нарын-кала.
Прапорщик Николай Гумилев.
Ровно три месяца прошло с той знаменательной встречи в кафе «Дю Солей» в Женеве. Я благословляю судьбу, которая свела меня с полковником Антоновой и ее товарищами. Сейчас я с ужасом думаю о том, что стало бы со мной, если бы я не сумел укротить свою гордыню, и отказался от сделанного мне предложения.
После того, как я закончил все бюрократические формальности и получил предписание отправиться из Парижа в Петроград, я снова отправился в Женеву и встретился там с Ниной Викторовной. Она уже закончила свои дела по подготовке к отправке солдат и офицеров Экспедиционного корпуса в Россию. Переговоры велись как с французской, так и с германской сторонами. Ведь взамен во Францию отправлялись солдаты и офицеры Чехословацкого корпуса. Русские дипломаты сумели разрешить казалось бы неразрешимое. Это как в старинной народной загадке про перевозку через реку на лодке козы, капусты и волка. И, надо сказать, со своей задачей они справились блестяще. Все желающие вернуться домой, к своим семьям – а таких было подавляющее большинство, – вскоре отправились на Родину.
Мы же с полковником Антоновой и сопровождавшими ее лицами на литерном поезде пересекли границу Швейцарии и Германии, направляясь в Берлин. Как я понял, Нина Викторовна там должна была встретиться с канцлером фон Тирпицем для решения каких-то политических вопросов. Я своими глазами увидел, с каким уважением относится к этой удивительной женщине седобородый адмирал, патриарх германской государственности.
А потом мы отправились в путь на Родину. Я ожидал увидеть по дороге в Петроград охваченные мятежом города и веси, голодных крестьян, останавливающих поезда и грабивших пассажиров. Но, к моему удивлению, ничего похожего на то, о чем писали французские и английские газеты, я в большевистской России не увидел. Жизнь шла своим чередом, народ был более-менее доволен новой властью. Правда, изображения двуглавых орлов сменили красные флаги, а вместо полицейских на перронах железнодорожных станций расхаживали вооруженные патрули с красными повязками на рукавах, которые дотошно проверяли документы у прибывших пассажиров.
По дороге я о многом переговорил с Ниной Викторовной. Она удивила меня своими познаниями как в области внешней политики, так и в знании литературы. Причем, многие из тех стихов, которые я от нее услышал, оказались мне совершенно незнакомыми. Они были о жизни, о любви, о долге человека перед Родиной.
Особенно мне запомнилось стихотворение о старом поручике, который отказался сдать врагу обороняемую им крепость. Нина Викторовна с выражением читала:
Что защищать? Заржавленные пушки,
Две улицы то в лужах, то в пыли,
Косые гарнизонные избушки,
Клочок не нужной никому земли?
Но все-таки ведь что-то есть такое,
Что жаль отдать британцу с корабля?
Он горсточку земли растер рукою:
Забытая, а все-таки земля.
Дырявые, обветренные флаги
Над крышами шумят среди ветвей…
«Нет, я не подпишу твоей бумаги,
Так и скажи Виктории своей!»
Потом, когда вражеский штурм был отбит, поручика с почетом отправили в отставку. Он же:
Он все ходил по крепости, бедняга,
Все медлил лезть на сходни корабля.
Холодная казенная бумага,
Нелепая любимая земля…*
(*Константин Симонов «Поручик»)
– Нина, Викторовна! – вскричал я, – ради Бога, скажите, кто написал эти замечательные стихи?
Полковник Антонова загадочно – как замечательно это у нее получается! – усмехнулась, и посмотрела на меня.
– Николай, – сказала она, – вы его не знаете. Но это не столь важно. Важно же другое – военный человек должен защищать свою Родину в любой ситуации, даже когда для некоторых она «не нужная никому земля». Вот и вы, Николай, скоро отправитесь в трудную экспедицию, чтобы земли на окраине России остались русскими.
Как я понял, речь шла о том опасном и трудном путешествии, о котором мне говорил граф Игнатьев во время нашего свидания в Женеве.
И вот я в Дербенте, древнем городе, помнившем древних персов, скифов и легионы Помпея и Лукулла. Мы с великим князем Михаилом Александровичем беседуем в крепости Нарын-кала, возвышающейся над узенькими улочками Старого города. Перед нами древнее Каспийское море и стоящие у причалов пароходы. Конно-механизированная бригада Красной гвардии, готовилась к походу в Южную Персию на помощь корпусу генерала от кавалерии Николая Николаевича Баратова. Перевезя морем личный состав и технику в порт Энзели, бригада генерал-лейтенанта Романова начнет свое движение к Ханекин, где находился штаб корпуса Баратова.
– Ваше императорское высочество, – обратился я к великому князю, – скажите мне, только честно, вы служите большевикам потому, что они держат в заложниках вашу семью?
Великий князь с улыбкой посмотрел на меня, как взрослые смотрят на несмышленых детишек.
– Что вы, господин прапорщик, – снисходительно сказал он, – просто однажды я заглянул в бездну, в которую катилась Россия, и ужаснулся. А когда понял, что остановить нашу страну на краю этой бездны могут только большевики и их вождь Сталин, то именно тогда я и сделал свой выбор. И прошу вас, не называйте меня больше «вашим императорским высочеством». Титул без реального его наполнения выглядит насмешкой и издевательством. Я для вас – «товарищ командир», ну, или на худой конец, «господин генерал-лейтенант». Хотя и слово «господин» не стоит употреблять всуе. Да и столь ли это важно? Помните, как у Шекспира: «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет».
Я был немного ошарашен этими словами бывшего великого князя. Но то, что мне довелось увидеть во время моего путешествия из Петрограда в Дербент, послужили наглядным подтверждением того, что мне только что сказал генерал-лейтенант Романов.
– Эх, Николай Степанович, – мой собеседник посмотрел на меня и улыбнулся, – если бы вы только знали – какое великое будущее ждет Россию! И то, что мы с вами будем хоть немного причастны к этому, должно нас всемерно радовать. А вы еще потом сможете написать о нашем походе какие-нибудь замечательные стихи, увековечив наш подвиг для грядущих поколений.
Потом лицо его стало серьезным. Генерал Романов расстегнул планшет и достал карту.
– Итак, товарищ прапорщик, поговорим о том, чем вам предстоит заняться. Вы, как я слышал, на фронте были неплохим разведчиком. Поэтому я хочу предложить вам взять под свое начало команду конных разведчиков из числа кубанских казаков. Думаю, что вы с этой задачей вполне справитесь.
Я почувствовал, что мир снова заиграл яркими красками, и почувствовал восторг, который охватывал меня, когда мне предстояло новое, опасное приключение.
– Товарищ генерал-лейтенант, – воскликнул я, – готов немедленно приступить к своим обязанностям. Какие будут первые ваши приказания?
19 марта 1918 года. Вечер. Эрзерум. Штаб Кавказского фронта.
Командующий фронтом генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин.
Прибыв три недели назад в штаб фронта, мы обнаружили здесь привычную для не столь давних времен правления «главноуговаривающего» картину всеобщего разброда и шатания. Вместо семисот тысяч солдат и офицеров, имевшихся в наличии всего год назад, численность войск фронта составляла не больше двухсот тысяч личного состава. И это считая четыре армянские добровольческие бригады общей численностью в двадцать тысяч штыков, что находились под общей командой генерал-майора Андраника Озаняна. Правда оружия и огнеприпасов было в достатке – построенная уже в ходе войны железная дорога от Карса до Мемахатуна действовала исправно, что позволило нам в кратчайшие сроки закончить передислокацию корпуса.
В сохранивших хотя бы минимальную боеспособность частях Кавказской армии между тем царил хаос. Некоторые полки насчитывали всего два-три десятка деморализованных солдат, в то время как наплыв добровольцев – и солдат и офицеров – в корпус Красной гвардии превысил мои самые оптимистические ожидания. Одни шли к полковнику Бережному, чтобы защитить, как они говорили, «завоевания социалистической революции». Другие хотели сражаться за идеалы «единой и неделимой России», которые словом и делом подтвердило правительство господина, пардон, товарища Сталина. Повторилось то, что мне уже пришлось наблюдать на Румынском фронте. Численность Красной гвардии росла, и корпус, развернув свои бригады в дивизии, снова быстро достиг размеров почти полноценной армии, при том, что старые полки, которые были таковыми лишь по названию, подверглись расформированию.
Помимо Красной гвардии, боеспособность и дисциплина на приемлемом для воинской части уровне существовала и в армянских добровольческих бригадах. Но это и понятно: армяне, особенно западные, защищали свои дома, своих близких и себя, ибо в случае победы турок им всем грозило полное истребление. Кроме четырех армянских бригад на Кавказском фронте присутствовали и две грузинские, но их боеспособность была весьма низкой, а настроения солдат и офицеров – антибольшевистскими. Нарком Фрунзе, махнув рукой, приказал разоружить эти части и отправить солдат и офицеров по домам. Впрочем, все же некоторая часть из них, настроенная просоветски, примкнула к корпусу Красной гвардии, еще более увеличив его численность. В Трапезунде в помощь нашим войскам было сформировано несколько отрядов греческих ополченцев, которым в случае захвата города турками тоже грозила жестокая расправа. А потому сражаться они должны были насмерть.
Да, как не печально в этом признаться, старая русская армия умерла. У меня просто руки чесались разбить физиономию этому адвокатишке Керенскому. Только где сейчас этот самый Керенский? Да и не в одном этот болтуне и фигляре дело. Надо сказать спасибо и нашей русской интеллигенции, про которую так говаривал Чехов: «Вялая, апатичная, лениво-философствующая, … она не патриотична, уныла, бесцветна». Самым ярким представителем этой самой интеллигенции и был господин «главноуговаривающий». Все, за что брались эти люди, все разрушалось и опошлялось. Как ни странно, но и Фрунзе и полковник Бережной оказались полностью согласны с этими словами, сказанными писателем Чеховым.
Но все мною сказанное – это лишь лирическое отступление. А на фронте же тем временем происходило следующее. Смущенные нашим прибытием и лишенные поддержки со стороны Германии, турки примерно на месяц отложили начало своего наступления относительно той даты, которая была известна в истории полковника Бережного. Сыграло свою роль и отсутствие декабрьского перемирия, и директивы из Петрограда «держать фронт до заключения полноценного мирного договора», из-за чего на линии фронта все же остались какие-никакие русские войска. Но наступление со стороны турок все же последовало. Турецкому премьеру Энвер-паше срочно понадобился успех на фронте. Он надавил на местного командующего, и неделю назад разведка корпуса Красной гвардии со своих беспилотных аэропланов-малюток засекла в турецком тылу все признаки подготовки к большому наступлению сразу на двух направлениях: Трапезундском и Эрзерумском.
Поверьте мне, даже турки, при всей их дикости, в двадцатом веке не способны наступать, не подтянув резервов и не подвезя к фронту хотя бы минимальный запас снарядов. В отличие от нас, в их тылах не было железной дороги, и все необходимое турецким аскерам приходилось везти на вьючных лошадях и на деревянных арбах, запряженных парой осликов. В горах в это время года, когда дует сырой пронизывающий ветер, температура воздуха колеблется возле нуля, а снег сменяется дождем, задуманное турками наступление было настоящим безумием. Но мы не стали мешать турецкому командованию лезть в петлю. Пусть они сами сунут в нее голову, выбьют из-под себя табуретку и высунут язык. Остальное уже наша работа.
Реакция Фрунзе и Бережного на открывшиеся нам турецкие замыслы была быстрой и резкой. Если бы так действовали русские генералы во время злосчастной для нас войны с германцами, то она закончилась бы для России совершенно иначе.
На Эрзерумском направлении к отражению турецкого наступления немедленно изготовился корпус Красной гвардии, а к Трапезунду из Севастополя незамедлительно вышла в море эскадра Черноморского флота в составе двух дредноутов, пяти броненосцев и семи гидроавиатранспортов, которых сопровождало множество эсминцев и канонерских лодок.
Кроме того, в тыл туркам ушли специально подготовленные в будущем группы охотников, которым было приказано выяснить точный день и час, назначенные турецким командующим Вехип-пашой для начала своей авантюры. При этом у меня не было никакого сомнения в том, что в руках этих головорезов пленные турецкие офицеры не будут молчать и начнут, как говорит Вячеслав Николаевич, петь подобно соловьям. Это с безоружным армянским и греческим населением они храбрецы, а стоит попасть в плен, как они сразу превращаются в робких овечек.
Так оно и случилось. Запланированное на сегодняшнее утро турецкое наступление на Трапезундском направлении закончилось, даже еще и не начавшись. Дредноуты, броненосцы и канонерки обрушили на расположенный между морем и горами турецкий фронт такое количество фугасных снарядов, что уже через четверть часа турецкие аскеры – из тех, кому посчастливилось уцелеть – стали, словно тараканы, драпать из своих полуразрушенных окопов. И против этого не помогли никакие жандармские заслоны, ибо сами жандармы первые пустились наутек.
Наступление под Эрзинджаном в общем направлении на Эрзерум на первых порах развивалось для турок вполне успешно. Многократно превосходящими силами они уже к полудню сбили с позиций бригаду армянских ополченцев. Но продвинуться им удалось всего на четыре версты. Почти у самого города они встретились с механизированной бригадой Красной гвардии под командованием капитана Рагуленко, усиленной вновь сформированной из остатков частей Кавказской армии стрелковой бригадой и поддержанной почти всей имеющейся у нас артиллерией. Турки были остановлены метким ружейно-пулеметным огнем и вынуждены отойти назад, подтягивая резервы для последующих атак.
Но лишь только они изготовились и втянулись в узкое дефиле, как пользуясь данными, полученными с помощью разведывательных аэропланов-малюток, по ним ударила вся наша артиллерия, начиная от полевых трехдюймовых пушек и заканчивая шестидюймовками корпуса, прибывшими из будущего. Вот тут-то и произошла та мясорубка, о которой до сих пор с содроганием вспоминают свидетели этого побоища. Трехдюймовки били шрапнелями так часто, словно они были пулеметами, а не орудиями. Ущелье, забитое турецкими войсками, превратилось в смертельную ловушку. Целые таборы турок уничтожались в мгновение ока. Полчаса спустя все было кончено. Механизированная бригада перешла в контратаку, восстанавливая фронт и беря в плен немногих турок, которым посчастливилось остаться в живых. В результате этой скоротечной операции турецкий корпус оказался полностью разгромленным, а его остатки обращены в бегство.
Как выяснилось чуть позже, турецкий главнокомандующий не пережил гибель своих войск. Вехип-паша расположил свою ставку в двадцати верстах от линии фронта, там, где ущелье, а вместе с ним и дорога на Сивас, делает крутой поворот с северо-запада на запад. Место для походной ставки было выбрано безопасное по всем соображениям, ибо не в одной армии мира до того момента не было артиллерийских орудий с такой дальнобойностью, какие оказались в распоряжении механизированной бригады Красной гвардии. Вехип-паша вместе со всем своим штабом угодил под огонь гаубичного артдивизиона особого назначения, чьи орудия могли забросить шестидюймовый снаряд почти на тридцать верст.
Четверть часа интенсивной стрельбы с корректировкой по заранее разведанной цели, и турецкие войска на Кавказском фронте оказались обезглавлены и лишены управления. Действие вполне в духе полковника Бережного, считающего, что устранение вражеского командующего – самый прямой путь к разгрому неприятеля. Нет человека, – говорит он, – нет и проблемы. Не мне его судить, да простит меня Господь – слишком много у нас расплодилось разных дурных людей, про которых можно сказать, что им вообще бы не стоило жить на этом свете.
В любом случае, эту кампанию на Кавказском фронте мы выиграли с фантастически низкими потерями, и теперь турецкая армия вряд ли оправится после этого поражения. Нам же наступать пока некуда – эти бесплодные горы не стоят того, чтобы за их захват платить жизнями русских солдат и офицеров.
21 марта 1918 года. Османская империя. Стамбул.
Юзбаши Гасан-бей.
Переворот, который мы назначили на 11 марта, был отложен. Произошло это из-за срочного отъезда Энвер-паши на фронт, где должно было вот-вот начаться наступление против русских. На очередной встрече с Саидом – посланцем бинбаши Мехмед-бея – я сообщил ему об этом.
Саид-эффенди задумчиво покачал головой, и стал меланхолически перебирать четки, сделанные из нефрита. Потом он внимательно посмотрел на меня, и сказал:
– Уважаемый Гасан-бей, то, что случилось – это и хорошо и плохо. Плохо то, что эти мерзавцы остались живы, но хорошо то, что после позавчерашнего разгрома войск Вехип-паши под Эрзинджаном армия окончательно деморализована. Фактически ее почти нет – солдаты толпами дезертируют с фронта и разбегаются по своим домам. Теперь все ненавидят Энвер-пашу как виновника этого страшного разгрома.
Я почувствовал, как у меня вспыхнули щеки от стыда. Я уже слышал о том, что произошло на Русском фронте. Авантюра с наступлением закончилась так, как меня и предупреждал бинбаши Махмуд-бей. Погибли тысячи аскеров, сотни храбрых офицеров, среди которых были и мои друзья. Какой позор! И все из-за этого подонка Энвер-паши! Теперь я был готов своими руками разорвать его на части. Пусть я и хромаю, но руки-то у меня остались такими же сильными, какими были до ранения.
Видимо заметив, как изменилось мое лицо, Саид-эффенди убрал четки в карман и достал откуда-то – и как это у него только получается! – маленький листочек папиросной бумаги. Это было послание от бинбаши Мехмед-бея.
Тот сообщал мне, что переворот нужно осуществлять немедленно. Младотуркам стало известно о заговоре. Энвер-паша выехал с фронта в Стамбул и завтра утром будет здесь. Их союзник Кемаль-паша, который пользуется большим авторитетом в армии, узнав о поражении войск Вехип-паши, срочно выехал из Вены в Стамбул и тоже скоро будет здесь. Этот человек очень опасен, но до места назначения он не доедет – им займутся совсем другие люди. Энвер-паша также не должен добраться до Стамбула, и меры для этого уже приняты. Таким образом, самые опасные для участников переворота главари младотурок будут нейтрализованы еще до его начала. Нам останется только арестовать или ликвидировать Талаат-пашу и Джемаль-пашу. В конце своего послания бинбаши Мехмед-бей выразил надежду, что наших сил должно хватить на то, чтобы успешно завершили все то, что мы задумали.
Я задумался. Выхода у нас не было. Нам требовалось взять власть еще до завтрашнего утра. Иначе мы не доживем до завтрашнего вечера. Даже если Энвер-паша и Кемаль-паша будут убиты, то Талаат-паша и Джемаль-паша останутся живы, и они нас не помилуют. Более того не помилуют они и нашу страну, которую их политика приведет к полному краху и уничтожению, и тогда развалины Оттоманской порты превратятся в поле боя между русскими и странами Антанты.
Саид-эффенди вопросительно посмотрел на меня, а потом протянул мне руку. Я понимающе кивнул и протянул ему послание Мехмед-бея. Он достал из кармана зажигалку, крутанул колесико и поднес трепещущий язычок пламени к бумажке. Она вспыхнула и мгновенно превратилась в пепел. Растоптав этот пепел ботинком, Саид-эфенди одобрительно похлопал меня по плечу.
– Уважаемый Гасан-бей, я уверен, что в этот раз у вас все пройдет так, как вы задумали. Когда человеку угрожает смертельная опасность, он совершает такие поступки, на которые никогда не решился бы в обычном состоянии. Помните – нельзя колебаться ни на минуту – только в этом случае вы добьетесь успеха. Вперед и только вперед. Желаю вам удачи, и да пребудет с вами милость Всевышнего!
То, что последовало потом, я вспоминал как какой-то затянувшийся кошмар. Сразу после свидания с посланцем Мехмед-бея я встретился с Мехмедом Вахеддином и рассказал ему, естественно, не сообщив ничего об источнике моей информации, о том, что нам всем осталось жить менее суток. Мой собеседник сперва чуть было не грохнулся в обморок, но потом, быстро придя в себя, развил бурную деятельность. По телефону он обзвонил всех своих конфидентов, произнеся при этом условный сигнал. И все тут же завертелось-закрутилось.
Группу особо доверенных офицеров я отправил на вокзал «Сиркеджи», куда приходят поезда из Европы. Там они должны были встретить поезд, в котором следовал из Вены Кемаль-паша. Хотя Мехмед-бей и обещал, что тот не доберется живым до Стамбула, но нам стоило подстраховаться. Такую же группу я отправил на вокзал «Хайдар-паша», на который приходят поезда из азиатской части Турции. Они должны были встретить поезд Энвер-паши и ликвидировать этого человека, если он будет еще жив.
А сам я решил заняться Талаат-пашой и Джемаль-пашой. Самым опасным из этих двоих был Талаат-паша. Он был великим визирем и вторым человеком после Энвер-паши. Его я решил арестовать лично. Но живым он нам не дался. Талаат-паша открыл огонь из пистолета по моим офицерам, когда они попытались войти в его кабинет, и нам пришлось его пристрелить. Жаль только, что этот сын гиены успел ранить двух моих людей. Мы намеревались отдать его под суд как главного виновника уничтожения армян, ассирийцев и понтийских греков. Но судить его теперь будет только Аллах. И я надеюсь, что этот суд будет скорым и справедливым и что это чудовище попадет туда, куда ему следует – прямиком в адское пекло.
Джемаль-паша попал к нам в руки целехоньким. Хотя он и прославился своей жестокостью – недаром арабы, которые немало натерпелись от него, когда этот подонок был военным губернатором в Сирии, дали ему прозвище «Ас-Саффах» («Кровавый мясник»), – у него не хватило мужества оказать нам сопротивление. При виде наведенных на него стволов пистолетов Джемаль-паша упал на колени и жалобно стал умолять нас не убивать его. Я хотел было пристрелить его на месте, но неожиданно вспомнил, что напротив его имени стояла пометка, сделанная рукой Мехмед-бея: «Если будет возможность, не убивайте его. Он нам может понадобиться». На словах же Саид-эффенди пояснил мне, что в бытность губернатором Сирии у Джемаль-паши были интересные контакты с французской разведкой и эта скотина слишком много знает для того, чтобы просто так умереть от моей пули. Возможно, что с его помощью мы сумеем приоткрыть тайну, окутывавшую обстоятельства вступления Турции в злосчастную для нее Великую войну.
К утру все было кончено. Верные нам войска заняли военное министерство, министерство финансов, государственный банк, вокзалы, телеграф и телефон. Те группы наших людей, что были посланы на вокзалы, сообщили мне, что люди Мехмед-бея прекрасно справились со своим делом и Энвер-паша с Кемаль-пашой уже покинули этот бренный мир.
Когда на вокзал «Сиркеджи» прибыл поезд из Вены, то в нем был обнаружен уже хладный труп Кемаль-паши без признаков насильственной смерти. Вызванный на вокзал военный врач засвидетельствовал смерть прославленного защитника ислама и героя Галлиполи от сердечного приступа.
А вот те наши люди, которые отправились на вокзал «Хайдар-паша», поезда с Энвер-пашой так и не дождались. Оказалось, что не доезжая десяти миль до Стамбула вагон, в котором следовал виновник всех наших бед, взорвался. Как попала в тщательно охраняемый вагон лидера младотурок взрывчатка и кто ее привел в действие – все это осталось для меня загадкой. В огне, вспыхнувшем после взрыва, погибли почти все охранники Энвер-паши, а сам он был разорван взрывом в клочья.
Захватив и уничтожив верхушку младотурок, на следующий день мы от имени султана объявили во всех утренних газетах Стамбула о смене власти и ликвидации тех, кто привел наш народ к военной и политической катастрофе. Так же было объявлено, что султан Мехмед V назначил регентом своего брата Мехмеда Вехедеддина, а новым главой правительства Мехмеда-Ферид-пашу.
Первым же своим декретом новые власти Османской империи заявили о желании прекратить огонь на Русском фронте и направить в Москву представительную делегацию, которая должна начать переговоры с главой Советской России Сталиным о заключении мирного договора.
Известие о том, что страшная война, стоившая всем нам страшных людских и материальных потерь, скоро завершится, вызвала бурный восторг у жителей Стамбула, боявшихся того, что их город мог превратиться в поле битвы. Люди плакали, обнимались на улицах и возносили хвалу Аллаху.
Уже в середине дня я встретился с Сеид-эфенди. Он передал мне привет и поздравления от бинбаши Мехмед-бея, сказав, что тот уже полностью осведомлен о том, что произошло у нас в Стамбуле, и что как только турецкие войска прекратят огонь на фронте, то и русским войскам также будет отдан приказ прекратить боевые действия. Перемирие продолжится до тех пор, пока будут идти переговоры в Москве. Но русское командование будет внимательно наблюдать за поведением турецких войск, и в случае возобновления боевых действий прикажет продолжить наступление вглубь Турции.
– Уважаемый Гасан-бей, – сказал мне Сеид-эффенди, – постарайтесь убедить некоторые горячие головы из числа турецких военачальников, чтобы они не испытывали наше терпение, которое не безгранично. Мы шутить не будем, и у нас вполне достаточно сил, чтобы пройти насквозь всю азиатскую часть Турции, и для того, чтобы при поддержке Черноморского флота высадить на Босфоре морской десант. Необходимые для этого силы и средства, высвободившиеся после заключения мира с Германией, у нас есть. Но, как мне кажется, те, кто информирован о том, чем закончилась недавняя авантюра Энвер-паши, вряд ли захотят повторить его печальный опыт.
Я кивнул головой, соглашаясь с тем, что сказал Сеид-эффенди. Хватит Турции войны, хватит смертей. Скорей бы был подписан мирный договор и люди вернулись к своим мирным занятиям. Продолжение войны – это верная смерть для нашей страны. Вот в этом я был полностью уверен.
20 марта 1918 года. Полночь. Болгария. София, Центральный железнодорожный вокзал.
Экспресс «Вена — Стамбул» прибыл на первый путь Центрального железнодорожного вокзала Софии точно по расписанию – в половине двенадцатого ночи. Стоянка поезда – тридцать минут. Этого времени вполне должно хватить для того, чтобы сменить паровоз, который поведет дальше экспресс через Пловдив и Эдирне прямо до Стамбула. Обходчики бойко застучали своими молоточками по колесам вагонов.
Все было обыденно и привычно. В одном из вагонов этого экспресса возвращался в Стамбул прославленный герой Дарданельского сражения, дивизионный генерал Мустафа Кемаль-паша, который после тяжелой болезни проходил курс лечения в Баден-Бадене и был срочно отозван оттуда Энвер-пашой в Стамбул после разгрома турецких войск на Русском фронте.
Сидя в купе, где он ехал в полном одиночестве, Кемаль-паша задумчиво перебирал телеграммы с фронта. Настроение у него было скверным. Болела голова, ломило в висках и кололо в боку.
Русский медведь, которого многие считали смертельно больным и уже списали со счетов, неожиданно выздоровел, встал на дыбы и принялся бушевать, круша все вокруг себя. Будь проклят этот сын блудницы Энвер-паша, который из-за своих амбиций бросил турецких аскеров в безнадежное наступление против переброшенного русскими на Кавказский фронт корпуса Красной гвардии. Как оказалось, этот корпус был не сборищем плохо вооруженных и недисциплинированных оборванцев, склонных к пьянству и грабежам – так о них писала европейская пресса, а прекрасно отлаженной и боеспособной боевой машиной.
Германские военачальники Гинденбург и Людендорф, которые сейчас, наверное, горят в пекле, могли бы подтвердить, что Красная гвардия – смертельно опасный противник. Именно после разгрома германских войск под Ригой, где эти два авантюриста начали свой «поход на Петроград», Османская империя лишилась на Русском фронте поддержки своих германских союзников. Новое правительство Германии настаивало, чтобы Турция начала мирные переговоры с Советской Россией и развернуло все свои силы против французов и англичан. Хорошо им так говорить – русским не досталось ни пяди немецкой земли. Напротив, это немцам по мирному договору кое-что перепало из бывших Привислянских губерний. Турция же, наоборот, потеряла значительные территории, на которой проживают эти нечестивые христианские собаки-армяне, а также лживые и вероломные курды. Мало их резали, мало…
Кемаль-паше при этом и в голову не приходило то, что со стороны других народов именно турки казались вероломными и лживыми кровавыми маньяками. Все история Османской империи – это нескончаемая череда грабежей, резни и насилия над своими подданными. Об этом хорошо знали греки, армяне и другие народы, населявшие территории Турции.
«И опять в этом контрнаступлении русских отметился полковник Бережной – этот их новый Суворов», – подумал Кемаль-паша.
Как всякий турок, Кемаль-паша уважал силу и одобрял действия полковника Бережного на Украине, Молдавии и в Грузии. Но, как считал турецкий генерал, этот человек был непозволительно мягок. Если бы что-то подобное произошло на территории Османской империи, например, в Сирии, Палестине, Армении, Ираке или Аравии, то он, Мустафа Кемаль, прошелся бы огнем и мечом по землям бунтовщиков, не щадя никого из этих нечестивцев.
Когда поезд остановился на Центральном вокзале Софии, Кемаль-паша бросил взгляд в окно и щелкнул крышкой серебряных карманных часов с дарственной надписью от генерала Лиман фон Сандерса – главного военного советника Германии в Османской империи. По требованию этого генерала его, Кемаль-пашу, назначили командующим 19-й пехотной дивизией в самый критический момент Галиполийской битвы. Произошло это 25 апреля 1915 года. Этот день Кемаль-паша считал своим «Тулоном». Именно тогда взошла его счастливая звезда, которая вела генерала от победы к победе.
Взглянув на время, Кемаль-паша удовлетворенно кивнул. Экспресс шел строго по расписанию, и можно было надеяться на то, что к десяти часам утра он будет в Стамбуле. Зевнув, Кемаль-паша начал готовиться ко сну, при этом не обратил внимания на то, что вместе с прочими пассажирами в его вагон сели четыре человека, внешне выглядящих как добропорядочные и респектабельные европейские бизнесмены-коммивояжеры. Некто свыше, тот кто решает все, уже взял калам, чтобы вычеркнуть имя Мустафы Кемаль-паши из списка живых.
Как и было обещано, команда Камо была сформирована из самых опытных и решительных дашнакских боевиков и была снабжена всем необходимым для выполнения своего опасного задания. Одеты они были по последней европейской моде, при них были чемоданы с образцами товаров и документы, которые были даже лучше, чем настоящие. А самое главное, их снабдили точной информацией о том, какого числа, в каком поезде, и в каком купе поедет в Стамбул человек, которого следовала отправить прямиком в ад. А еще у них имелось переданное через посланца майора Османова компактное автоматическое оружие, в котором любой, кто хоть немного был знаком с оружием Второй мировой войны, сразу бы узнал слегка переделанный британский пистолет-пулемет Sten Мк II.
Вопросы у них вызывал только предложенный им метод ликвидации Кемаль-паши. Им хотелось бы, чтобы акция была проведена по возможности открыто и шумно, например, при помощи взрыва брошенной в купе бомбы или выпущенной в упор обоймы из браунинга, чтобы потом всему свету объявить о казни врага армянского народа, палача и душегуба, убийцы женщин, детей и стариков.
Но авторитет Камо у дашнаков был непререкаемым, и если он сказал «так надо», то это означало, что так все и будет. Ко всему прочему, именно такой «тихий» способ ликвидации турецкого генерала давал им реальный шанс сделать свое дело и суметь уйти живыми и невредимыми. Дашнакские боевики хотя и были готовы совершить акт самопожертвования, но их «кодекс» бусидо не предусматривал последующего вслед за этим самоубийства.
Показав проводнику билеты и сунув ему в ладонь небольшой «бакшиш», чтобы их не беспокоили по пустякам до самой турецкой границы, армянские боевики заняли пустующее купе, расположенное через одно от генеральского. Они начали готовиться к акции, то есть попросту ждать того момента, когда поезд подойдет к пограничной станции. А пока они постараются выяснить, кто является их соседями, и один ли генерал едет в своем купе или в сопровождении адъютанта.
Когда около пяти утра поезд подошел к пограничной станции Капитан-Андреево на болгарской стороне, все уже было готово к началу акции. Боевики предъявили болгарским пограничникам свои документы, которые, как уже было сказано, оказались даже лучше настоящих. Потом на станции Калькуле их паспорта проверили уже турецкие пограничники. Никто из них не обнаружил ничего подозрительного в поведении четырех респектабельных господ, разговаривающих по-турецки с явно выраженным немецким акцентом.
Проверка документов закончилась, паровоз дал протяжный гудок, лязгнули сцепки, экспресс дернулся и тронулся с места. Теперь до самого Стамбула поезд должен был идти без остановок. Пришло время действовать.
Боевики натянули на руки тонкие лайковые перчатки. Убедившись, что коридор вагона пуст, Камо оставил одного человека с автоматом в коридоре контролировать обстановку, а сам достал из кармана универсальный вагонный ключ и с двумя своими подручными тихо вошел в купе, где на нижней полке негромко похрапывал спящий Кемаль-паша.
Генерал, видимо почувствовав неладное, вздрогнул и открыл глаза. Он увидел незнакомцев и сунул было руку под подушку, чтобы достать спрятанный там браунинг. Но было уже поздно. Два армянских боевика схватили его за руки, а Камо быстрым и резким движением вогнал иглу шприц-тубы в бедро генерала и сжал пальцы. Через несколько секунд Кемаль-паша обмяк, глаза его закатились, а дыхание, поначалу шумное, неожиданно прекратилось.
Яд подействовал именно так, как говорил майор Османов. Минуту спустя Камо мог констатировать, что его пациент необратимо мертв, и только архангел Азраил на Страшном суде сможет вернуть его к жизни. Осмотрев все вокруг и убедившись, что они не оставили следов своего пребывания, Камо и его спутники покинули купе. Камо закрыл дверь универсальным ключом и тщательно протер носовым платком ручку двери.
Дело было сделано. Теперь, по прибытии на место, им нужно будет раствориться в толкотне Стамбульского вокзала «Сиркеджи» раньше, чем будет обнаружен труп генерала и по этому поводу поднимется тревога. У группы Камо было еще несколько заданий в турецкой столице. Кемаль-паша был не единственным турком, который представлял опасность для молодой советской республики.
27 марта 1918 года. Севастополь. Графская пристань.
Юзбаши Гасан-бей. Эмиссар главы турецкого правительства Мехмед-Ферид-паши.
Через несколько дней после свержения власти младотурок меня вызвал к себе глава нового правительства Османской империи Мехмед-Ферид-паша, и предложил мне отправиться в Крым, чтобы встретиться там с представителем Советского правительства бинбаши Мехмед-беем. О том, что он в настоящее время находится в Севастополе, сообщил мне Саид-эффенди.
– Прошу запомнить, уважаемый Гасан-бей, – сказал мне на прощание Мехмед-Ферид-паша, – речь идет о судьбе нашей империи. Русского фронта больше нет. Все аскеры разбежались по домам, и если русским вздумается начать продвижение вглубь Анатолии, то они будут маршировать по нашим дорогам не снимая ружей с плеч. Им никто не сможет оказать сопротивление. Поэтому я прошу вас сделать все возможное и невозможное для того, чтобы как можно быстрее заключить мирный договор с Россией. Обещайте что угодно, соглашайтесь на все их просьбы. В конце концов, все, что мы потеряем сейчас, можно будет потом вернуть. Через десять лет, через двадцать, через полвека, наконец.
С помощью Саида-эффенди я согласовал с командованием русского Черноморского флота о моем предстоящем прибытии в Севастополь. Туда я с небольшой делегацией, состоящей из нескольких дипломатов, военных и минимальной охраной отправился на крейсере «Гамидие» – одном из немногих наших надводных кораблей, которые еще были на ходу. Но все равно крейсер с большим трудом давал пятнадцать узлов, хотя, как мне сказал один из его офицеров, были времена, когда «Гамидие» мог разогнаться и до двадцати узлов.
На подходе к Севастополю в море нас встретил отряд русских боевых кораблей – крейсер и три эскадренных миноносца. Увидев силуэт крейсера, я скрипнул зубами от злости. Видимо, чтобы окончательно нас унизить, русские отправили на рандеву с «Гамидие» крейсер «Прут» – бывший турецкий «Меджидие». 3 апреля 1915 года он подорвался на минах неподалеку от Одессы и затонул. Русские подняли его, отремонтировали, после чего ввели в строй под именем «Прут». И вот теперь бывший турецкий боевой корабль шел нам навстречу под андреевским флагом.
Поприветствовав нас, он совершил циркуляцию и пошел параллельным курсом рядом с «Гамидие». А три эсминца взяли нас в клещи и шли на расстоянии нескольких кабельтовых от нас. «Керчь», «Фидониси» и «Калиакрия» – было написано на их бортах. И опять я скрипнул от ярости зубами. Это было напоминание нам о победах русского флота над флотом Османской империи. Правда, было это больше ста лет назад.
На каждом из русских эсминцев было по четыре трехтрубных торпедных аппаратов. Стоило нам попытаться оказать сопротивление русским, как тридцать шесть торпед мгновенно уничтожили бы «Гамидие».
Наконец на горизонте показалась земля. Я посмотрел в бинокль и увидел круглую башню Константиновского равелина. Вот он, Севастополь, город и крепость, которую когда-то турки штурмовали вместе с англичанами и французами. Только где сейчас эти самые англичане и французы? Кстати, британцы уже хорошенько получили по зубам от русских на Севере. Насчет французов, правда, я еще пока ничего не слыхал, но, наверное, их время тоже придет. Как говорил германский канцлер Бисмарк: «…когда бы вы им не задолжали, русские всегда заставляют платить по счетам».
Вслед за крейсером «Прут» наш корабль под конвоем эсминцев вошел в Севастопольскую бухту и подошел к причалу. Как ни странно, но встретили здесь нас довольно хорошо. На причале был построен почетный караул, а духовой оркестр исполнил марш «Решадие» – официальный гимн Османской империи. Спустившись по трапу, я увидел улыбающегося бинбаши Мехмед-бея. Он сердечно приветствовал меня и прибывших со мной членов делегации.
Нам дали отдохнуть до утра, после чего начались переговоры… Точнее, это были даже не сами переговоры, а предварительная подготовка к ним. Когда основные документы будут вчерне готовы, в Севастополь приедут главы внешнеполитических ведомств наших стран, и уже тогда начнутся сами переговоры, которые должны закончиться подписанием мирного договора. Надеюсь, что Турция и Россия не будут воевать, как минимум, лет этак сорок-пятьдесят.
Как и положено в подобных случаях – так мне объяснил Керим-паша, один из сопровождавших меня дипломатов, – стороны для начала обозначили свои позиции и занялись взаимным прощупыванием. Естественно, что наша позиция в дебюте была заведомо проигрышной, так как за нами не стояло реальной силы – армии и флота. Если бы русские решили оккупировать нашу территорию, то они это сделали бы с необычайной легкостью. Только, похоже, подобных планов у них не было.
То же самое в личной беседе сообщил мне и мой старый знакомый бинбаши Мехмед-бей. После первого заседания, когда члены делегации обменялись взаимными приветствиями, документами и меморандумами со своими русскими коллегами, представитель Советского правительства предложил мне совершить небольшую прогулку по Севастополю. Ну, и, заодно, откровенно поговорить со мной, ибо ему необходимо было сказать мне нечто, что не должны были услышать другие.
– Уважаемый Гасан-бей, – сказал он мне, – я рад, что Турция сделала решительный шаг и избавилась от власти младотурок. Теперь ничто не мешает вам заключить мирный договор с Советской Россией. Турция наш сосед, и нам хотелось бы, чтобы между нами установились хорошие отношения. Османская империя воевала с Россией три сотни лет. И чего она в результате добилась? После каждой войны территория Турции уменьшалась. Еще одна война, и она вообще исчезнет с карты мира. Но мы не хотим этого…
– Почему? – невольно вырвалось у меня. – Ведь победитель вправе делать с побежденным все, что ему заблагорассудится. Ваши бывшие союзники по Антанте именно так бы и поступили.
– А какая нам с того польза? – усмехнулся Мехмед-бей. – На обломках Османской империи Франция и Британия создадут послушные им государства, которые они будут регулярно натравливать на нас. Это старая колониальная тактика – воевать чужими руками. К сожалению, ваши политики поняли это слишком поздно. Нет, дружественно-нейтральная Турция для нас предпочтительней, чем куча мелких и злобных стран-карликов, внешней политикой которых будут управлять из Парижа, Лондона и Вашингтона.
– Но вы ведь что-то потребуете от Турции? – спросил я. – Не бывает так, что победитель ничего не требует для себя.
– Не бывает, – охотно согласился со мной Мехмед-бей. – Кое-что мы от вас потребуем. К примеру, объявить о равенстве всех подданных Турции независимо от национальности и вероисповедания. Возможно, что вам придется расстаться с Турецкой Арменией и всем побережьем до Синопа. Скорее всего, мы возьмем в аренду на длительный срок один из островов у входа в Дарданеллы. Нам нужны базы в Средиземном море. Но, кстати, последнее предложение было бы так же выгодно вам, как и нам. Ведь после этого ни одна из стран Антанты не рискнет силой прорваться через Проливы. А без нас Дарданеллы и Босфор превратятся в проходной двор, где будут шляться все кому не лень, даже не поставив вас в известность. Впрочем, оставим вопрос границ дипломатам. Поговорим о военных делах.
– Разбитой и обессиленной Османской империей о военных делах еще долго не придется говорить, – с горечью заметил я. – Армии у нас фактически нет, флот же боится высунуть нос из Дарданелл. Нас теперь могут разбить даже греки или болгары, причем без особых усилий.
– Речь идет о турецких войсках, которые воюют с британцами и французами на Ближнем Востоке, – пояснил Мехмед-бей. – Британцы захватили Багдад и находятся на подступах к Мосулу. Турция оставила Иерусалим и ее войска отошли в Ливан и Сирию. Но они все еще боеспособны.
К тому же довольно успешные боевые действия против стран Антанты ведутся в Европе. Вот-вот начнется решающее наступление Германии и Австрии на Западном фронте. Поэтому британские войска на Азиатском фронте военных действий вряд ли получат значительные подкрепления. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Вы хотите сказать, что не будет возражать, если мы продолжим сражаться со странами Антанты в Азии? – спросил я.
– Не будем, – лаконично ответил Мехмед-бей. – Корпус генерала Баратова, который сейчас находится в Персии, останется на месте и не будет вести боевых действий до подписания мирного договора между нашими странами. Оружие будет применяться лишь для отражения разбойничьих набегов местных племен.
Впрочем, более подробно мы обговорим детали в самое ближайшее время. А пока, уважаемый Гасан-бей, давайте заглянем в одну кофейню – это здесь, неподалеку. Там готовят настоящий кофе по-турецки. Я так давно его не пил…
30 марта 1918 года. Великобритания. Лондон. Даунинг-стрит 10. Резиденция премьер-министра Великобритании.
Присутствуют:
Британский премьер Дэвид Ллойд Джордж,
Глава военного кабинета лорд Альфред Милнер,
Министр иностранных дел лорд Артур Бальфур,
Министр вооружений Уинстон Черчилль.
– Джентльмены, – прокашлявшись произнес глава военного кабинета Артур Милнер, – высадка наших войск в Норвегии и Дании – дело решенное. Объединенный англо-французский десантный корпус уже сформирован, и его части уже грузятся на пароходы. Выход эскадры из Гавра, Кале, Розайта и Эдинбурга назначен на четвертое апреля, а десантирование должно начаться к полудню пятого числа. Насколько я понимаю, норвежские король и парламент уже дали свое согласие на эту операцию и готовы стать нашими союзниками. Ну а датчане пока еще колеблются в желании сохранить свой нейтралитет?
– Да, сэр Альфред, – согласился с Милнером глава Форин Оффиса лорд Бальфур, – все обстоит именно так. Норвежцы обижены большевиками, которые являясь невоюющими союзниками Германии, заняли архипелаг Шпицберген, на который претендовала сама Норвегия. Поэтому они согласны на все наши условия. Но датчане еще колеблются, и не исключено, что в Данию вам придется войти с помощью оружия. Дания слишком хорошо зарабатывает на транзите грузов из Германии в Швецию, и ей совсем не хочется потерять этот источник доходов. К тому же ей не хочется вести боевые действия на своей территории. Ведь заняв Данию, мы поставив под угрозу Кильский канал, и немцы не смогут не отреагировать на это, двинув навстречу нам свои войска.
– Это пустяки, сэр Артур, – небрежно произнес глава военного кабинета, – боеспособность датской армии находится на низком уровне, и ветераны Соммы и Вердена мигом поставят ее на место. С немцами несколько сложнее. Но, насколько мне известно, в районе датско-германской границы нет серьезной концентрации немецких войск. Едва ли там наберется полк-другой, да и то не кадровых частей, а ландвера. Так что по этому поводу можете не беспокоиться, пока в ставке императора Вильгельма очнутся от шока и поймут что происходит, мы уже займем и Данию, и прилегающий к ней Шлезвиг-Гольштейн, заблокировав Кильский канал.
Но Дания – это мелочь. Главный удар мы направим не против Германии, а как вы правильно сказали, против ее невоюющего союзника – большевистской России. Вот уже несколько месяцев мы пытаемся вцепиться русскому медведю в его северный загривок, но пока мы не можем похвастаться успехом. А вот неудач было предостаточно. Для того, чтобы действовать против их военно-морской базы – Мурманска, нашему флоту необходимо база поблизости от него. И для этого нам лучше всего подойдет норвежский порт Тромсё.
– Сэр Альфред, – язвительно бросил Артур Бальфур, – пока вы пытались вцепиться русскому медведю в загривок, господину Сталину удалось закрыть свой последний фронт Великой войны. В результате неудачного наступления на Кавказском фронте, турецкая армия оказалась разгромленной и обескровленной, а в Стамбуле произошел военный переворот, свергнувший правительство младотурок. И теперь новое руководство Оттоманской империи унизительно просит у большевиков мира. Мне даже страшно предполагать – о чем они могут договориться, особенно если посредником в этом деле выступит германский император Вильгельм. Высвободившиеся при этом весьма значительные силы теперь, при поддержке их эскадрой Северного Ледовитого океана, могут быть брошены против наших солдат, которых вы собираетесь высадить в Тромсё. И тогда вас ждет новое поражение. Ведь у русских есть какая-никакая железная дорога до Мурмана. А вам придется снабжать свою группировку исключительно по морю.
– А вот это уже мое дело, сэр Артур, – огрызнулся Альфред Милнер, для которого норвежская операция стала любимой игрушкой, – адмирал Битти заверил меня, что британский королевский флот является сильнейшим в мире и ему по плечу выполнение любых задач, которые поставит перед ним правительство Его Величества.
– Примерно так же, как это произошло у Бергена, сэр Альфред? – снова съязвил лорд Бальфур. – Мы потеряли там линкор и почти все линейные крейсера, два крупных корабля находятся в длительном ремонте, а ни русские, ни гунны вообще не понесли никаких потерь. А потом этот гнусный пират адмирал Хиппер вдобавок прогулялся со своей бандой по нашим коммуникациям, топя всех подряд.
Глава военного кабинета уже собирался ответить своему оппоненту примерно в том же духе, но тут в разговор вмешался молчавший до того британский премьер Ллойд Джордж.
– Успокойтесь, джентльмены, – примирительно сказал он, – поберегите свою злость для врагов Британии. Ссорой делу не поможешь. Сэр Уинстон, что у вас с новыми вооружениями?
Министр вооружений Уинстон Черчилль с удовольствием затянулся своей знаменитой сигарой.
– Вы ведь знаете, сэр Дэвид, что похвастаться пока нечем, – ответил он. – Мы даже не смогли еще разобраться – как именно работают все эти штуки на кораблях эскадры адмирала Ларионова. Поэтому я предвижу большие неприятности в ходе планируемой сэром Альфредом операции. А потому, в связи с действиями этой, явно враждебной нам силы, рекомендовал бы отложить высадку в Норвегии и Дании.
– Об этом не может быть и речи, сэр Уинстон, – возразил Альфред Милнер, – операция ни в коем случае не может быть ни отменена, ни отложена. Вы что, хотите, чтобы эскадра адмирала Хиппера совершила еще один набег на наши торговые пути в Атлантике? Помяните мое слово, как только этот разбойник исправит повреждения и даст отдых своим командам, он тут же отправится в новый поход. И противопоставить ему нам будет нечего.
В последнее время на фронтах мы терпели сплошные неудачи: сперва провалили операцию в Дарданеллах, потом из войны вышла Россия, сделавшаяся союзником Германии и высвободившая семьдесят дивизий Центральных держав. Потом рухнул Итальянский фронт, где мы полностью потеряли две своих дивизии. Ну а теперь русские заставили Турцию поднять руки вверх и просить пощады. Но теперь турки бросятся против наших частей в Персии и Сирии. А ведь там воюют в основном туземные части, не горящие особым желанием гибнуть за нашего короля.
Я уже молчу про два разыгранных вничью крупных морских сражения, а также два с позором проигранных морских сражения при Бергене и Мурманске. В этих условиях только наш флот, вошедший в Балтийское море, может заставить забыть о наших поражениях на суше и на море.
– Джентльмены, – Уинстон Черчилль положив на край пепельницы свою сигару, – вы ведь знаете, что я не меньше вас желаю, чтобы наша старая добрая Англия оказалась в этой войне в числе победителей. Я никогда не являлся и не являюсь сторонником большевиков, да и русских как таковых. Я был рад, когда они с нашей помощью свергли своего царя.
Но что если планируемая вами операция закончиться очередным поражением? Адмирал Ларионов – враг умный и очень опасный. Я уверен, что наш флот, подойдя к Датским проливам, нарвется на сокрушительный удар его эскадры.
– Сэр Уинстон, – сказал Артур Бальфур, – по дипломатическим каналам через нейтральные источники нам удалось выяснить, что именно адмирал Ларионов разработал и блестяще провел операцию по принуждению Германской империи к миру. В результате у императора Вильгельма не осталось иного выбора, как сесть в Риге с господином Сталиным за стол переговоров и заключить этот весьма печальный для нас, но почетный для русских мир. Главной целью адмирала при этом была концентрация всех сил Центральных держав на Западном фронте, что, несомненно, ставит под вопрос нашу победу в этой и так уже изрядно затянувшейся войне. За эту операцию адмирал был награжден новым большевистским орденом Боевого Красного Знамени и вошел в ближний круг господина Сталина, сделавшись его военным и политическим советником.
Так что я вполне согласен с вашей оценкой несомненной враждебной позиции адмирала Ларионова в отношении Британской империи, в то время как к германцам он относится весьма благосклонно. Я полагаю, что если у него будет возможность каким-либо образом навредить нам, то он это обязательно сделает.
– Вот видите, сэр Альфред, – кивнул головой Черчилль, – риск недопустимо велик, и операцию необходимо отложить, если не отменить вообще.
Альфред Милнер готов был уже снова вспылить, но тут снова вмешался премьер-министр.
– Никакой отмены операции не будет, – твердо сказал Ллойд-Джордж, – мы должны закупорить Северное море так, чтобы у противника не было ни малейшей возможности выйти в океан. Мы должны окончательно отрезать его от последних нейтральных портов. Поэтому все будет выполнено точно в предписанные сроки. На этом все, джентльмены!
– Тогда, – произнес Черчилль, тяжело вставая с кресла, – я немедленно подаю в отставку с поста министра вооружений. За вашим спектаклем безопаснее следить с галерки для прессы Парламента, чем из первых рядов правительственного партера. Прошу прощения за то, что не смог быть вам полезен. Всего всем доброго!
1 апреля 1918 года. Станция Чита. Амурская улица. Гостиница «Окуловское подворье».
Старший лейтенант Бесоев Николай Арсеньевич.
Сегодня у меня должна состояться очень важная встреча. Совсем недавно из Петрограда в Читу прибыли два человека, которых я мог бы назвать своими коллегами. Одним из них был резидент русской военной разведки в Харбине штабс-капитан Алексей Николаевич Луцкий, о котором я был весьма наслышан от местных товарищей.
А вот генерал-майор Виктор Александрович Яхонтов был птицей более высокого полета. Достаточно вспомнить его последнюю должность – товарищ (заместитель) военного министра Временного правительства. Впрочем, из этого самого правительства он ушел вместе с последним военным министром – генералом Александром Ивановичем Верховским, кстати, тоже военным разведчиком.
В нашей истории генерал Яхонтов служил русским военным агентом в Японии и прекрасно разбирался в тамошних делах. После революции он отправился в Японию, а потом в США. Генерал оказался прекрасным аналитиком – именно он за двадцать лет по Пёрл-Харбора предсказал, что Япония внезапно нападет на США, причем он указал примерное время этого нападения и даже то, что оно произойдет на Гавайских островах. В нашей истории Виктор Александрович сочувствовал большевикам и во время войны ездил по США с лекциями, рассказывая о неизбежности победы Красной армии в войне с фашистами, а в конце жизни принял советское гражданство и вернулся на Родину.
В этой истории он сразу же стал работать на советскую разведку и, получив в Петрограде задние лично от генерала Потапова, вместе со штабс-капитаном Луцким отправился на Дальний Восток. О том, что они должны прибыть в Читу, я был заблаговременно предупрежден шифровкой из Питера, отправленной нашим «Дедом», то есть Александром Васильевичем Тамбовцевым.
Встреча была назначена в гостинице «Окуловское подворье», где для этого сняли апартаменты. Там мы и провели своего рода «производственное совещание». Тема его была следующая: «Как не допустить иностранной интервенции на Дальнем Востоке». Дело в том, что мы считали вполне реальной опасность образования в Приморье марионеточного правительства, русского внешне, но фактически руководимого из Токио. В других регионах Дальнего Востока могли подсуетиться американцы, для которых наши территории были тоже лакомым кусочком. В нашей истории подобный вариант развития событий имел место. Несмотря на жестокие противоречия между Японией и США, они в конце концов сговорились и в апреле 1918 года высадили во Владивостоке японский десант под прикрытием орудий американского крейсера «Бруклин». В этом варианте истории высадки пока не предвидится. Связано это с разгромом японского ставленника есаула Семенова, нейтрализацией чехословаков и несколько иным развитием событий на Западном фронте. Но сие совсем не означает, что дальневосточным большевикам можно почивать на лаврах, уповая на то, что японцы и американцы «не посмеют». Слышал я такое от некоторых достаточно уважаемых и высокопоставленных деятелей здешнего правительства. Если мы расслабимся, то они еще как «посмеют».
Я считаю, что противник у нас серьезный, к тому же обладающий огромным преимуществом в живой силе и тыловом обеспечении. Следует учесть и такой фактор – из-за огромных потерь вследствие атак германских подводных лодок и надводных рейдеров в ходе перевозки американских войск из США в Европу конгресс запретил президенту Вудро Вильсону использовать американские части на Западном фронте.
Но маховик военной промышленности раскручен и остановить его невозможно. Ведь деньги на войну получены и уже частично истрачены. Под ружье поставлена невиданная для Америки армия – сотни тысяч солдат. Со стапелей верфей сходят боевые корабли. Армии и флоту надо воевать. Но вот только где, когда и с кем?
Возможно, Америка нападет на Мексику и начнет новую Мексиканскую войну? В марте 1916 года генерал Першинг уже вторгался в Мексику. Однако президент Вильсон тогда готовился к вступлению США в войну в Европе и потому он посчитал, что Америке воевать в Мексике не с руки.
Но теперь, когда американским войскам вряд ли придется воевать с немцами, есть шанс, что у Вудро Вильсона появится соблазн снова пересечь границу с Мексикой и еще раз подсократить территорию своего южного соседа. Только это, все же, маловероятно. Впрочем, стоит на этот счет посоветоваться с генералом Яхонтовым.
Другой вариант – Америка начнет двигаться в сторону Китая, Юго-Восточной Азии и к нам, на Дальний Восток. Вот тут-то могут появиться интересные моменты. Дело в том, что у Америки и Японии наличествуют огромные противоречия, которые сможет решить только война – война за раздел сфер влияния на Дальнем Востоке. Помимо него интересы Японии и США сталкиваются в Корее, той же Манчжурии, континентальном Китае, Филиппинах, короче по всей территории Тихоокеанского региона.
Именно об этом у нас и зашел разговор с генералом Яхонтовым и штабс-капитаном Луцким. Русские разведчики согласились со мной относительно возможных вариантов развития событий. Мексиканский вариант американской экспансии был отвергнут ими почти сразу.
– Николай Арсеньевич, голубчик, – сказал генерал Яхонтов, прихлебывая крепкий и ароматный чай, – а зачем САСШ нужна Мексика, разоренная семилетней гражданской войной? Зачем им взваливаться на свою шею заботу о голодном и нищем, но практически поголовно вооруженном населении? Нет, думаю, что американцы будут завоевывать Мексику, но чисто экономическими методами.
А вот вариант с Китаем и нашим Дальним Востоком – вполне вероятен. И в случае подобного развития событий неизбежно столкновение САСШ с Японией. Я, будучи военным агентом в Токио, познакомился с нынешним премьер-министром Страны Восходящего Солнца маршалом Тэраути Масатакэ. Это весьма воинственный господин, который рвется воевать со своими соседями.
Именно он стал инициатором захвата в ноябре 1914 года немецкой колонии Циндао. Тэраути Масатакэ, бывший в свое время губернатором Кореи, мечтает расширить границы Японской империи. Для этого он финансирует противоборствующие группировки в правительстве Китая, надеясь позднее использовать их разногласия как повод для вмешательства. Кстати, и ликвидированный вами есаул Семенов, наверняка получал финансовую и вооруженную поддержку от японского правительства по прямому указанию маршала Тэраути. Когда игра идет по-крупному, на содержание подобного рода авантюристов обычно денег не жалеют.
Теперь насчет Америки. Япония подписала с САСШ соглашение, в котором признавались «особые интересы Японии в Китае». Но подобные документы обычно не стоят бумаги, на которой они написаны, если его участники не доверяют друг другу и стараются при первой же возможности нарушить принятые на себя обязательности. А что из этого следует?
Генерал, словно преподаватель университета, читающего лекцию студентам, сделал паузу…
– А это значит, Виктор Александрович, – ответил я, – что участникам такого соглашения необходим лишь повод для того, чтобы выбросить документ в мусорную корзину и начать свою игру, в которой интересы соперника никто не учитывает…
– …И, – подхватил мою мысль штабс-капитан Луцкий, – наша задача – обеспечить обе стороны неопровержимыми доказательствами того, что соперник ведет грязную игру и его следует за это наказать.
– Именно так, господа, именно так! – воскликнул довольный генерал Яхонтов. – Необходимо обеспечить подобными «доказательствами» соответствующие ведомства Японии и САСШ, что бы те ознакомили с ними правительства своих стран. К тому же особо ничего и выдумывать не надо. Данных о том, что Япония и Америка ведут свою игру, направленную против друг друга – хоть отбавляй. Над только их интерпретировать соответствующим образом и сделать так, чтобы они попали в руки разведчиков этих стран. Или, если нужно, передать их в редакции самых уважаемых и крупных газет. Скорее всего следует делать и то и другое.
Я усмехнулся. Генерал сейчас говорил о том, что в нашем времени называлось «информационным вбросом». Нет ничего нового под луной.
– Виктор Александрович, – спросил я, – не могли бы вы заняться этим делом в Америке? Вы отправитесь туда из Владивостока, мы обеспечим вас средствами связи и финансами. У вас ведь есть знакомые влиятельные журналисты в САСШ?
Яхонтов кивнул головой. Похоже, что у него на этот счет уже был разговор с генералом Потаповым.
– Алексей Николаевич, – я повернулся к штабс-капитану Луцкому, – а вас бы я попросил обеспечить соответствующей информацией ваших японских коллег. У вас ведь есть выходы на агентуру японского Генерального штаба?
– Есть, Николай Арсеньевич, – как не быть, улыбнулся Луцкой, блеснув стеклами очков, – и среди журналистов найдутся надежные люди. Было бы что им передать.
– Ну, насчет требуемой информации можете не беспокоиться, – сказал я. – Все будет доставлено по нужному адресу в нужный срок. Надо будет нам с вами наладить надежную связь. Впрочем, технические вопросы можно будет обсудить отдельно. А пока прошу вас откушать чайку с шанежками – их только сегодня утром испекла одна молодая и умелая повариха…
3 апреля 1918 года. Северное море и Ютландский полуостров. Операция «Учения на Везере».
31 марта с наступлением темноты корабли Флота Открытого моря Германской империи стали покидать свои базы, выстраиваясь в походные колонны. Грузные, мрачно дымящие громады линкоров и линейных крейсеров, стремительные серые тени легких крейсеров, дивизионы выкрашенных в черный и серый цвет эсминцев. И, самое главное, ради чего затевалась вся операция – транспорты с десантным корпусом, предназначенным для захвата портов и военно-морских баз в южной Норвегии: Бергена, Кристиании и Тронхейма. До Кристиании и Бергена им было нужно идти тридцать шесть часов, а до Тронхейма, операция по захвату которого была запланирована на сутки позже, пятьдесят восемь часов экономического двенадцатиузлового хода.
Одновременно далеко на севере в русском Мурманске с якорных стоянок снимались корабли эскадры Северного Ледовитого океана. На борту боевых и транспортных кораблей находилась Латышская стрелковая дивизия и два специальных батальона Красной гвардии, сформированных из балтийских моряков. Задачей этого соединения был захват и удержания города-порта Тромсё, единственного пункта на норвежском побережье, используя который в качестве опорной базы британцы могли бы попытаться захватить Мурманск. Это не паршивая якорная стоянка у островов Эллиот, на которую за четырнадцать лет до этого базировался флот адмирала Того во время осады Порт-Артура. Это какой-никакой, а порт с оборудованными кранами причалами, инфраструктурой, запасами топлива и много чем еще, что делало его перспективным для развертывания в полноценную военно-морскую базу.
И опасения нового русского правительства были не напрасны. Сведения о том, что Норвегия собирается нарушить свой нейтралитет, попали не только в Лондон, но и в Берлин с Петроградом, что вызвало там вполне понятную реакцию. Политика способна сделать союзниками бывших врагов. И потому предсовнаркома Сталин и император Вильгельм в этот раз приняли решение действовать согласованно.
Понятно, что это не был полноценный военный союз, который был избыточен как для Советской России, не желающей снова принять участие в мировой бойне, так и для Германской империи, которая не хотела, чтобы ее считали союзником первого в мире государства рабочих и крестьян – ведь в Германии тоже хватало желающих совершить нечто подобное. Но в случае с Норвегией и вообще во всем, что касалось отражения наскоков Антанты, русские и немецкие военные действовали так, будто формальный союз между ними был уже заключен. Держалось все это взаимодействие по большей части лишь на личных контактах гросс-адмирала Тирпица и русского адмирала Ларионова, а также на влиянии адмирала фон Хиппера, после «русского похода» ставшего русофилом.
Еще утром 31 марта самолеты-разведчики, поднявшиеся с палубы «Адмирала Кузнецова», обнаружили в Бергене, Кристиании и Тронхейме по одному британскому броненосному крейсеру типа «Дрейк», а в Тромсё два крейсера типа «Дрейк», с которых на норвежскую землю осуществлялась высадка передовых отрядов британской морской пехоты.
Совещание у британского премьера 30 марта в значительной степени стало профанацией, потому что передовые корабли, призванные обеспечить прием основной волны десанта, в тот момент находились уже на подходе к норвежским портам. Глава британского военного кабинета лорд Альфред Милнер действительно вознамерился провести норвежскую операцию любой ценой и, если это потребуется, поставить Парламент, премьера и короля перед свершившимся фактом.
Эти разведданные и послужили спусковым крючком для «Учений на Везере». В то время как основная часть британского и французского флотов все еще оставалась в своих базах, надо было успеть опередить противника и выбить его передовые части с захваченных плацдармов до подхода основных сил.
В полдень 1 апреля норвежское правительство официально заявило о прекращении состояния нейтралитета и о выступлении Норвегии на стороне Антанты. Но к тому времени германские эскадры уже вышли в море, а французские и британские лишь собирались покинуть Гавр, Розайт и Скапа-Флоу.
Поздним вечером 2 апреля пришла в движение 8-я германская армия, после вывода с бывшего Восточного фронта временно расположившаяся на отдых в Шлезвиге. Форсированным маршем она двинулась на север к датской границе. По европейским мощеным шоссе стучали подковы копыт обозных лошадей, тарахтели литые колеса массивных, утыканных пулеметами германских броневиков «Бюссинг» и «Эрхардт», лязгали колесами на стыках движущиеся в сторону границы бронепоезда так называемого «русского проекта», то есть вооруженные морской артиллерией с уже списанных или еще недостроенных кораблей. Следом за бронепоездами с их батальонами десанта, опять же по русскому опыту, проверенному в Италии, двигались эшелоны с пехотой и кавалерией. Дания очень маленькая страна с небольшой армией, а германцы еще в четырнадцатом году получили большой опыт молниеносных наступательных операций.
Утром 3-го апреля германский МИД заявил об объявлении войны Дании и Норвегии, так как те вышли из состояния нейтралитета и решили перейти на сторону стран Антанты. Почти одновременно с этим колонны германских солдат и бронепоезда пресекли датско-германскую границу. Немногочисленная датская пограничная охрана была заблаговременно и почти без сопротивления разоружена немецкими егерями, прошедшими специальную подготовку. В то время как 8-я армия без выстрелов, крови и потерь двигалась на север в направлении Фредерихсхавна, несколько дивизионов немецких эсминцев, вышедших в ночь из Штральзунда, при поддержке легких крейсеров подошли к Копенгагену со стороны Балтики и высадили десант прямо на набережную датской столицы. Жители были в шоке, гарнизон Копенгагена капитулировал, фолькетинг разбежался, а король Кристиан Х вместе со всей своей семьей стал почетным пленником кайзера Вильгельма. Впрочем, ничего особенного для датчан от этого факта не изменилось – просто датские гарнизоны береговых батарей в проливах сменились немецкими.
В Норвегии все было значительно сложнее. Подошедшие к Кристиании и Бергену германские боевые корабли попали под обстрел норвежских береговых батарей. Все случилось почти так же, как и во время «Везерских учений» в 1940 году нашей реальности, за исключением того, что НА ЭТОТ РАЗ немцам по настоящему удалось упредить действия союзников по Антанте. И когда германские линкоры избивали тяжелыми снарядами береговые батареи и норвежские броненосцы береговой обороны, соединенный англо-французский флот находился еще в двух сутках хода от места событий. Помимо расстояния он должен был преодолеть еще несколько развернутых на его пути завес из германских подводных лодок, в то время как немцы уже обустраивались на захваченных ими норвежских береговых батареях.
Почти то же самое случилось и в Тромсё, где за отсутствием береговых батарей «мальчиками для битья» выступили два британских крейсера: «Кинг Альфред» и «Левиафан», совершенно не способные противостоять двенадцатидюймовым фугасным «чемоданам» с «Севастополей». Не прошло и получаса, как они, не сумев даже отойти от причалов, превратились в объятые пламенем стальные развалины. При этом от упавших в порту снарядов погибло множество как британских морских пехотинцев, так и местных норвежцев.
Пока грохотала канонада, с миноносцев началась высадка первого эшелона русского десанта, состоящего из двух специальных батальонов Красной гвардии. Латышские стрелки дисциплинированно ждали на кораблях своего часа. Но их помощь не понадобилась. Норвежский гарнизон разбежался, а британский десант частью был уничтожен при артобстреле и в бою с русскими красногвардейцами, а остатки его сложили оружие. При этом впервые массово были применены в бою спешно изготовленные на Сестрорецком оружейном заводе реплики пистолета-пулемета ППС.
К полудню все было уже кончено, и над городом под залп артиллерийского салюта был поднят красный флаг Советской России, а наконец сошедшие на берег латышские стрелки начали приводить в порядок разрушенные норвежские укрепления и строить новые, чтобы отразить возможную высадку нового британского десанта.
Но его никто и не собирался высаживать. Когда Ллойд Джорджу доложили о произошедшем конфузе, он схватился за свою седую голову. Этот проклятый Черчилль оказался прав! Соединенный британско-французский флот только на бумаге считался соединенным. На самом же деле он представлял собой лишь несколько отдельных отрядов, каждый из которых по отдельности был значительно слабее объединенного Германского Флота Открытого моря. А то, что он, выполнив свои задачи, успеет вновь соединиться, в Британском адмиралтействе не сомневались. Даже еще одна Доггер-банка с ничейным результатом была неприемлема для британских адмиралов. Ну а мысль о том, что это будет еще один Ютланд или, не дай Бог, Берген, и вовсе приводила их в ужас.
Поэтому операция была немедленно свернута. Впрочем, это не спасло британский флот от потерь. Преодолевая завесу германских подводных лодок в Северном море, «Малайя» – один из мощнейших линкоров британского флота, – получил попадание торпеды, которое привело затоплению нескольких отсеков и выбило вал крайней правой машины, что загнало его в сухой док на полгода. А французский линкор «Жан Бар» был потоплен германскими подлодками при попытке уйти обратно в Ла-Манш. Вот уж воистину – в чужом пиру похмелье.
6 апреля 1918 года. Германская империя. Потсдам. Дворец Цецилиенгоф.
Кайзер Вильгельм и гросс-адмирал Альфред фон Тирпиц.
Операция по захвату Норвегии и Дании прошла блестяще, именно так ее и задумали в Генеральном штабе Германской империи. Копенгаген и прочие датские города были захвачены без единого выстрела. С Норвегией пришлось немного повозиться, но после незначительного сопротивления королевская армия сложила оружие и сдалась на милость победителю. Потери, понесенные в ходе проведения операции «Учения на Везере» были для армии кайзера, привыкшей к масштабным гекатомбам на Западном и Восточном фронте, просто смешными. Зато теперь проливы оказались полностью в руках Кайзермарине, порты Норвегии позволили германским эскадрам выходить в открытое море и обрушиваться с севера на океанские коммуникации Британии.
Гросс-адмирал Тирпиц, докладывая кайзеру Вильгельму о том, как замечательно пошла спланированная, в том числе и им, операция по захвату Дании и Норвегии, не смог не сдержать своего восторга.
– Ваше величество! – воскликнул он, – все было проделано с чисто немецкой четкостью и аккуратностью. Вы должны гордиться вашей армией и флотом! Противник не ожидал от нас такой дерзости и не смог воспользоваться своим численным превосходством. Это победа, ваше величество! Я полагаю, что все участники этой операции будут щедро вознаграждены вами.
– Можешь не беспокоиться, мой славный Альфред, – кайзер словно помолодел, и в его глазах появится прежний задорный блеск, – я с огромным удовольствием вручу моим храбрым гренадерам и морякам заслуженные ими награды. В данном случае нельзя скупиться на ордена и медали!
Альфред, я считаю, что следует наградить и русских из эскадры адмирала Ларионова. Ведь без их помощи нам вряд ли удалось так молниеносно и блестяще провести операцию «Учения на Везере». Или ты считаешь иначе?
– Вы правы, ваше величество, – гросс-адмирал Тирпиц ласково пригладил свою уже успевшую подрасти седую бороду. – Адмирал Ларионов и его подчиненные действительно оказали нам неоценимую помощь. И они вполне заслужили высшие награды Германской империи. Только, ваше величество, следует учесть деликатность ситуации. Русским совершенно ни к чему, чтобы весь мир узнал об их участии в операции «Учения на Везере». Поэтому награды должны им быть вручены тайно, так, чтобы никто их посторонних не узнал об этом.
– Но, Альфред, – кайзер удивленно наклонил голову и посмотрел на своего канцлера, – ведь русские тоже как бы приняли участие в оккупации Норвегии, захватив Тромсё и почти всю провинцию Финнмарк.
– Тут, ваше величество, не все так просто, – хитро улыбнулся гросс-адмирал Тирпиц. – Как ни странно, но русские имеют право претендовать на эти земли. Адмирал Ларионов показал мне старинные документы, согласно которым еще в старину вся территория Финнмарка на вполне законном основании принадлежала русским, в том числе и порт Вардё.
– Да? А я и не знал об этом, – кайзер был искренне удивлен. – Хорошо, пусть они владеют наследием своих предков. Все равно после окончания этой проклятой войны карта Европы и мира будет не похожа на ту, какой она была до войны. Победители должны получить заслуженное вознаграждение. А побежденные… Им останется только оплакивать свою печальную участь.
– Ваше величество, – Тирпиц решил напомнить своему монарху, что он не только гросс-адмирал, но еще и канцлер Германской империи, – самим трудным для нас оказалось не завоевание Дании и Норвегии, а их умиротворение. Надо было, устранив старую власть, создать новую, лояльную нам. В Дании мы просто взяли на себя функции королевского правительства, не вмешиваясь во внутренние дела страны. Нам достаточно и того, чтобы датчане были лояльны нам и не совершали враждебных действий в отношении германских оккупационных войск.
– И это удалось сделать? – кайзер с любопытством посмотрел на Тирпица.
– Вполне, ваше величество, – улыбнулся канцлер. – Король Кристиан Х, узнав, что никто не претендует на его корону, вспомнил, что он, помимо пышного титула, носит еще и звание адмирала флота Германской империи, да королева в девичестве – герцогиня Мекленбург-Шверинская, делает вид, что ничего особенного не произошло. Тем более что наш представитель в Дании опубликовал в местных газетах заявление о том, что Германская империя не претендует ни на дюйм датской территории и после окончания войны сразу же покинет Данию. Как мне доложили из Копенгагена, заявление это было принято с удовлетворением, и датчане даже не помышляют о том, чтобы оказать нам какое-либо сопротивление.
– А как у нас идут дела в Норвегии? – спросил кайзер. – Так же гладко, как и в Дании?
Гросс-адмирал Тирпиц, услышав вопрос своего монарха, слегка поморщился. Норвежцы, не в пример датчанам, оказались более строптивыми.
– Ваше величество, – сказал он, – норвежцы сумели доказать, что они действительно являются потомками викингов. При высадке в Кристиании, Бергене и Тромсё они оказали сопротивление нашим десантникам. Самые большие потери нам нанесла не их артиллерия, а меткие стрелки, которые умело действовали в рассыпном строю и из укрытий поражали наших гренадер.
Но потом, когда пала их столица – Кристиания, и когда норвежский король Хокон VII, кстати, младший брат датского короля Кристиана Х, стал нашим почетным пленником, мы сумели убедить его обратиться к своим подданным и уговорить их прекратить сопротивление.
После этого остались лишь отдельные небольшие отряды, до которых, по всей видимости, не дошло обращение их короля, и потому они еще не сложили оружие. Но я думаю, что в скором времени это стихийное сопротивление прекратится.
– Это нам ни к чему, – озабоченно покачал головой кайзер. – Мне не хочется, чтобы мои храбрые гренадеры гибли в боях с не менее храбрыми норвежцами. До войны я часто любил отдыхать на своей яхте в норвежских фьордах и на всю жизнь полюбил замечательный норвежскую природу и народ, живущий в стране викингов. Надо сделать все, чтобы норвежцы вели себя смирно.
– Ваше величество, – сказал Тирпиц, – я хорошо помню недавний разговор здесь же с русской фрау полковником Антоновой. Эта очаровательная женщина, которая спасла мне жизнь в Стокгольме, говорила о политическом и информационном обеспечении операции по захвату Норвегии.
У этой необычной женщины талант политика. Я иногда просто удивляюсь ей. Мы взяли за основу ее предложения, и они оказались верными. Мы нашли среди норвежских промышленников, финансистов и политических деятелей людей, которые с симпатией относятся к Германии. Из их числа мы сформировали новое правительство, которое и взяло всю полноту власти в стране. Король же Хокон VII оказался не столь покладистым, как его брат. Возможно, что на нем сказалось влияние его супруги, королевы Мод, которая была дочерью покойного английского короля Эдуарда VII. При встрече с нашим представителем король с возмущением заявил, что он отказывается от звания германского адмирала. Впрочем, на этом все его враждебные к нам акции закончились. Мы обещали королю Хокону сохранить за ним трон, все почести и привилегии, а он, в свою очередь обещал не допускать каких-либо враждебных действий в отношении Германской империи.
Мы воспользовались и другим советом фрау Антонов. Редакторы и издатели крупнейших норвежских газет получили от нас щедрые субсидии, после чего в них в большом количестве стали появляться материалы об общности германских народов – немцев и норвежцев – и противостоянии их загнивающей и разлагающейся англо-саксонской цивилизации. Известный норвежский литератор Кнут Гамсун написал и опубликовал несколько блестящих статей, в которых он призвал своих соотечественников вместе с немцами встать на защиту традиционных христианских ценностей.
– И это дало хоть какой-то результат? – кайзер Вильгельм с интересом посмотрел на своего канцлера.
– Дало, и еще какой! – Тирпиц хитро улыбнулся заинтригованному кайзеру. – Вместо того, чтобы публично выказывать нам свою неприязнь, молодые норвежцы стали записываться в легион «Викинг» – добровольческий батальон, возможно, что он вырастит до полка, – чтобы на Западном фронте сразиться с войсками Антанты.
– Альфред, да это просто здорово! – в восторге крикнул кайзер. – Я считаю, что фрау полковник достойна самой высокой награды! Передай ей, что я буду счастлив – именно счастлив, так и передай – лично вручить ей орден Черного орла – высшей награды Германской империи.
Можешь идти, мой дорогой Альфред, я знаю, что у тебя много работы. Но сегодня ты меня порадовал – а в последнее время у меня не так часто бывают дни, когда я искренне радуюсь происходящему…
9 апреля 1918 года. Полдень. Петроград, Комендантский аэродром.
Сикорский Игорь Иванович.
Для первого полета выдался просто замечательный день. К полудню облака, с утра осаждавшие Северную Пальмиру, разошлись, открыв взору бледную голубизну неба, и яркое весеннее солнце наконец бросило свой взор на промокшую землю, на которой кое-где остались еще съежившиеся и почерневшие сугробы. Летное поле, всю зиму старательно очищавшееся от снега, уже просохло. Сикорский вздохнул. Самолет, который рабочие выкатывали из предназначенного для «Муромцев» большого ангара на дальнем конце аэродрома, выглядел для этого времени как-то чужеродно и футуристично. Во-первых, это был моноплан. Во-вторых, он был трехмоторным. В-третьих, его гладкие зализанные формы были не похожи на угловатые и неуклюжие силуэты нынешних бомбовозов.
Сикорский помнил, как после того памятного разговора в Таврическом дворце, состоявшегося три месяца назад, он стоял у чертежной доски и как на листе ватмана постепенно начали появлялись контуры машины, которая должна будет удивить мир. Полковник Хмелев в январе еще несколько раз навещал Сикорского и беседовал с ним на темы авиации, показывая рисунки самолетов, в основном тридцатых-сороковых годов, а так же таблицы с их техническими характеристиками. Новая машина должна была стать действительно лучшей в мире, используя все достижения прогресса, насколько это позволял уровень современной техники.
А уровень техники диктовал: стальные трубы и тросы, дерево, фанеру, перкаль и лак – в качестве конструкционных материалов; двигатели типа «Либерти» мощностью в четыреста лошадиных сил – в качестве силовой установки; многомоторную схему с максимально совершенной аэродинамикой – в качестве основного проекта.
Последнее было чрезвычайно важно, ибо с ростом скорости полета несовершенство аэродинамики все больше и больше ограничивало скорость самолетов. А ведь в его распоряжении не было даже самой примитивной аэродинамической трубы. Старые власти и вовсе не заморачивались такими вопросами, а новые занялись этим лишь недавно, когда этот вопрос подняли привлеченные к работе над новыми машинами авиаконструкторы. Декрет о создании Центрального Аэрогидродинамического Института со всем необходимым оборудованием был подписан предсовнаркома Сталиным только в конце января, а запуска в работу положенной этому институту большой аэродинамической трубы следовало ожидать не ранее чем через год.
Просматривая проекты самолетов будущего, какое-то время Игорь Иванович склонялся к схеме серийно не выпускавшегося двухмоторного бомбардировщика-биплана ТБ-2 конструкции его помощника инженера Поликарпова. Преимуществом такой схемы была меньшая посадочная скорость при большей полезной нагрузке и большей дальности. Недостатком было лишь то, что сама по себе схема самолета-биплана была тупиковой, или, по крайней мере, с весьма узким спектром применения.
Напротив, многомоторный самолет-моноплан с крылом толстого профиля, образцами для которого служили германский трехмоторный Junkers G24 и советский двухмоторный ТБ-1, имел очень большие перспективы и в течении десяти ближайших лет должен был полностью вытеснить с небесных просторов самолеты-бипланы.
В результате Игорь Иванович выбрал прогресс. В конце концов, многомоторный самолет-биплан он уже сделал, и как инженеру Сикорскому хотелось двигаться дальше, создав воздушный корабль, который превосходил бы «Илью Муромца» в скорости и дальности беспосадочного полета, полезной нагрузке, прочности, совершенстве и надежности конструкции, суммарной мощности двигателей и, простите, в эстетическом совершенстве. Недаром говорят, что красивый самолет хорошо летает. А Сикорский, несмотря на всю гордость за созданного им «Илью Муромца», должен был признать, что по сравнению со своими потомками, прадедушка всех многомоторных кораблей выглядит как летающее анатомическое пособие кишками наружу, из-за чего его максимальная скорость не превышала ста двадцати верст в час. И даже сколь угодно большое наращивание мощности моторов не позволяло преодолеть этот барьер. Аэродинамика была против.
Для того, чтобы уйти от «вагонного наследства» и создать несущий фюзеляж эллиптической формы Сикорскому пришлось обратиться к специалистам по изготовлению гнутой мебели. Испытания на прочность моделей фюзеляжа различной формы и конструкции подтвердило, что обтянутый шпоном фюзеляж эллиптической формы со шпангоутами из гнутых на пару реек и стрингерами из стальных труб при меньшей массе сопротивляется нагрузкам на изгиб и кручение значительно лучше прямоугольного, по типу того, что был у «Ильи Муромца». То же самое произошло и с крыльями, профиль которых после всех произведенных расчетов оказался толщиной чуть больше метра, в результате чего моторы почти полностью утонули в их толще, и появилась возможность разместить радиаторы боковых моторов в носках крыльев, что должно было резко уменьшить их лобовое сопротивление при достаточно хорошем обдуве. В результате всей этой борьбы за аэродинамику общий силуэт машины больше походил не на ранний транспортный «юнкерс» или ТБ-1, а на куда более поздние машины конца 30-х – начала 40-х годов. Портили все только неубирающиеся спицованные шасси, которые для уменьшения сопротивления пришлось одеть в лапти-обтекатели.
Параллельно с работой над новым воздушным кораблем, в моторном отделе РБВЗ группа под руководством инженера Киреева начала проектирование необходимого для нового воздушного корабля 12-цилиндрового четырехтактного бензинового двигателя по схеме, аналогичной американскому четырехсотсильному авиационному двигателю «Либерти». К сожалению оригинал такого двигателя быстро достать не удалось, но русские инженеры справились, потому что им взамен была дана возможность собственными руками пощупать восьмицилиндровый V-образный двигатель ЯМЗ-238 от армейского грузового автомобиля «Урал». Конечно, определяющего удельную мощность коэффициента сжатия в 17,5 как у дизеля второй половины ХХ-го века местным инженерам добиться не удалось, да и не могло удаться. Но общую конструкцию они срисовали сразу же, и освобожденные от необходимости изобретать велосипед принялись работать над прототипом 12-цилиндрового четырехтактного мотора.
И вот, к тому времени как в сборочном цеху самолетного отдела РБВЗ оделся в фанеру и перкаль деревянный скелет самолета-прототипа, группа Киреева сумела создать мотор, который по деталям на 70% был совместим с серийно выпускавшимся РБВЗ-6 и при весе в четыреста двадцать килограмм устойчиво выдавал четыреста десять лошадиных сил мощности. На этом команда инженера Киреева не успокоилась и взялась за проектирование следующего двигателя той же схемы, вдвое большего рабочего объема, который по расчетам должен был выдавать от 650 до 750 лошадиных сил мощности при пятистах-шестистах килограммах собственного веса.
Но это была уже другая история, а пока и Сикорский, и Поликарпов, и Григорович начали осваивать мотор с такими невиданными характеристиками. Но Сикорский все же успел первым, перехватив для полетных испытаний первые три рабочих экземпляра.
И вот уже все готово к полету прототипа той машины, которая, как надеялся Игорь Иванович, станет младшим братом «Ильи Муромца» и сменит его в небе. Первоначально он хотел назвать этот самолет «Александром Невским», но новые власти намекнули, что по идеологическим причинам лучше на этот раз не использовать это название. Ведь это князь, а князей только что свергли, и православный святой – это при том что церковь у нас отделена от государства, и победитель немцев на Чудском озере, при том что с немцами у нас сейчас дружба-фройндшафт… В результате новый самолет стал называться «Добрыней Никитичем» в честь второго былинного богатыря из знаменитой троицы.
Пилотировать «Добрыню» в первом испытательном полете должен был бывший штатный летчик-испытатель авиационного отдела РБВЗ, а ныне командир бомбардировщика «Илья Муромец» № 5 Эскадры воздушных кораблей штабс-капитан Алехнович, уже выполнивший на этой машине несколько пробежек и подлетов, по итогам которых было немного изменено положение горизонтального хвостового оперения. Вторым пилотом Сикорский хотел лететь сам, но узнавшее об этой идее высокое начальство строго-настрого запретило ему эту авантюру и в правом пилотском кресле «Добрыни» оказался прапорщик Константин Константинович Арцеулов, летчик-истребитель, одержавший восемнадцать воздушных побед и первым в истории сумевший преднамеренно ввести свой самолет в штопор и тут же благополучно вывести его обратно. Поднявшись через заднюю дверь в пока еще пустой фюзеляж, пилоты прошли мимо мешков с песком, изображавших то ли груз, то ли пассажиров, и оказались в кабине, через лобовое остекление которой им были видны только покрашенный в черный цвет капот третьего двигателя и далеко впереди манящее бледно-голубое небо.
И вот настал знаменательный момент. Арцеулов до упора двинул вперед строенный сектор газа и все три мотора тут же взревели на максимальных оборотах. Колеса «Добрыни» пока не имели тормозов, поэтому он весело покатился по траве Комендантского аэродрома, быстро набирая скорость. Сикорский видел, как не пробежав и половины поля, «Добрыня» оторвал от земли хвост, а потом и сам круто полез вверх. Набрав высоту в полверсты, самолет совершил широкий круг, пролетев над центром города, в том числе и над Таврическим дворцом, после чего, следуя руслу Невы, совершил разворот на юг и через Путиловский завод, Адмиралтейские верфи, Васильевский остров и Петроградскую сторону вернулся в исходную точку. При посадке, чуток «закозлив», он вполне благополучно приземлился. На этом первый полет «Добрыни» был завершен.
12 апреля 1918 года. Петроград. Таврический дворец.
Глава ИТАР Александр Васильевич Тамбовцев.
Сегодня, в будущий День Космонавтики, Железный Феликс неожиданно вызвал меня к себе для серьезного разговора.
– Александр Васильевич, – спросил меня главный инквизитор Страны Советов, – может быть хоть вы подскажете, что нам делать с пилсудчиками?
– Пилсудчики, Феликс Эдмундович, – поинтересовался я, – это польские буржуазные националисты, сторонники злодейски убиенного германцами в Магдебурге пана Пилсудского? Я слышал, что они, потеряв своего лидера, скатились до обычного бандитизма. Или я ошибаюсь?
– Нет, Александр Васильевич, вы не ошибаетесь, – тяжело вздохнул Дзержинский. – А ведь я лично знал этого человека в прошлые времена, когда он состоял в Польской социалистической партии и имел псевдоним Зюк. Потом наши пути разошлись, и вот теперь его нет в живых…
– Я вас понимаю, Феликс Эдмундович, но ваши дороги разошли уже довольно давно, и пан Пилсудский из товарища стал нам непримиримым врагом… Как говорили в наше время, буржуазный националист – он и в Африке буржуазный националист. Как сообщают наши корреспонденты на местах, сейчас мелкие банды его сторонников орудуют в основном в Белоруссии и Виленской губернии?
– Так и есть, Александр Васильевич, – Дзержинский опять тяжело вздохнул. – Пся крев.
От волнения у него прорезался польский акцент. Я прекрасно его понимал Польские националисты для Феликса Эдмундовича еще одна головная боль. И главное – многие из них хорошо ему знакомы по прошлым делам. А теперь за все их художества по чрезвычайному декрету Совнаркома им положена «высшая мера социальной защиты» по приговору чрезвычайной тройки или четверть века каторжных работ на стройках социализма. Вот как оно порой бывает…
– Феликс Эдмундович, – сказал я, немного подумав. – Тянуть с пилсудчиками никак нельзя. Если они сорганизуются, найдут лидера, наладят связи с Антантой и создадут подпольную диверсионную сеть, то жизнь на тех территориях, где оперируют их банды, быстро превратится в ад. И еще – работать против пилсудчиков надо вместе с немцами.
Заметив недоуменный взгляд Дзержинского, я кивнул ему головой и повторил,
– Да-да, именно с немцами. Ведь оставляя им территорию бывших Привислянских губерний, мы преднамеренно оставили и нашу головную боль, и теперь немцам от польских диверсантов достанется не меньше, чем нам, а может, и больше. Да, в Белоруссии и Виленской губернии польских националистов тоже хватает, но еще больше их в Варшаве, Познани, Кракове и других, чисто польских городах.
Еще Бисмарк в 1883 году говорил, что война между Россией и Германией неизбежно приведет к созданию независимой Польши. А его преемник Бетман-Гольвег в своих «Размышлениях о войне» прямо утверждал, что с немецкой точки зрения было невозможно хорошо разрешить польский вопрос: могло быть только более или менее плохое его решение. Кайзер не обратил внимания на предупреждение своих умных канцлеров. И зря.
– Вы имеете в виду аферу с польской армией, которую Пилсудский пообещал создать генералу Людендорфу? – спросил Дзержинский. – Так ведь этот генерал вместе с фельдмаршалом Гинденбургом погиб под Ригой.
– Да, ему повезло, – подтвердил я. – В противном случае его судили бы военно-полевым судом за измену и повесили. В том числе и за то, что он помог Пилсудскому стать военным лидером польских националистов. А ведь Людендорфа предупреждали и генерал Эрик фон Фалькенхайн, и австрийский фельдмаршал Конрад фон Гетцендорф, и генерал Макс Гофман. И все без толку. Людендорф возился с идеей создания полунезависимой Польши, в результате чего на стороне Германской империи якобы будут сражаться 800 тысяч польских добровольцев…
Дзержинский улыбнулся и произнес:
– Вместо 800 тысяч их явилось 1373, из которых годных для военной службы оказалось 697. Людендорф, поняв, что Пилсудский его обманул, пришел в ярость. Каким образом старый опытный воин мог рассчитывать, что после двух с половиной лет войны, при всеобщей повальной усталости даже в Германии, во Франции, в Англии, Польша даст ему для сомнительных государственных выгод сотни тысяч новых солдат? Германское командование приписало неуспех своего дела агитации Пилсудского и интригам его агентов. 21 июля 1917 года Пилсудский был арестован в Варшаве и отвезен сначала в Данциг, а затем в Магдебург.
Я тоже улыбнулся. Пилсудский был опытным обманщиком. В свое время он весьма достоверно изображал психбольного, сидя в тюрьме в Варшаве. Он сумел обмануть даже врачей-психиатров, которые признали пана Юзефа невменяемым. Его поместили в специализированную клинику, откуда он вскоре вполне благополучно дал деру.
– Очень хорошо, – заметил я, – что мы тоже в свое время вовремя разоружили и интернировали корпус Довбор-Мусницкого. Худо-бедно – это были три пехотные дивизии, кавалерия и артиллерия – всего 25 тысяч штыков. Как я слышал, ваши сотрудники уже провели фильтрацию командного состава корпуса и кое-кого взяли под стражу.
– Это так, – ответил Дзержинский. – В числе арестованных есть люди из предоставленного вами особого списка. Например, некий Владислав Андерс. А простых жолнежей отправили по домам, благо большинство из них были родом с земель, не вошедших в зону германской оккупации, или, после тщательной проверки, некоторых заслуживающих доверие включили в ряды местной Красной гвардии.
– Да, Феликс Эдмундович, тут мы не оплошали, – подтвердил я. – Ведь в нашей истории советская власть, мягко говоря, прохлопала ушами и дождалась на свою голову мятежа корпуса генерала Довбор-Мусницкого, захватившего Бобруйск и Минск. Пришлось даже поляков бомбить с воздуха самолетами «Илья Муромец».
– Александр Васильевич, – сказал Дзержинский, – сейчас нашей проблемой являются националистические банды пилсудчиков, которые весьма затруднительно обнаружить и уничтожить. В случае опасности они рассыпаются на мелкие группы и прячутся в деревнях и местечках у своих родственников и единомышленников, прикидываясь простыми обывателями.
– А вот тут, Феликс Эдмундович, – я достал из ящика стола папку с моими набросками и заметками по агентурной работе, – следует начать так называемые оперативно-розыскные мероприятия. Ко всему прочему, у вас есть неплохие специалисты из жандармского корпуса, которые могут помочь вам в борьбе с польскими националистами.
Дзержинский при моих последних словах слегка поморщился. Все-таки, несмотря на довольно успешную работу с бывшими царскими жандармами, в душе он все еще не переборол предубеждения к ним.
– К тому же, – продолжил я, – вам стоит, как я уже говорил, связаться с вашими немецкими коллегами. Полагаю, что обмен информацией поможет и нам и им успешно бороться с пилсудчиками. Думаю, что в Германии вы найдете полное взаимопонимание, ибо последователи пана Юзефа озоруют не только в наших, но и в германских тылах.
– Так есть, – кивнул Дзержинский, – но, боюсь, что в Австрии такое взаимопонимание я вряд ли найду. В отличие от германцев, австрияки, на словах осуждающие польских националистов, втайне помогают им. Ну, или не мешают, что едно плохо…
– Мне кажется, – я посмотрел в глаза Железному Феликсу, – что самой империи Габсбургов жить осталось недолго. Национальные противоречия, усиленные затяжной войной, приведут к тому, что двуединая монархия расползется на части, как гнилое лоскутное одеяло. Но пока нам это невыгодно. К тому же, все необходимые сведения о пилсудчиках, окопавшихся в Австрии, можно получить от наших германских коллег. Если австрияки откажут нам в наших просьбах, то своим союзникам они отказать не смогут. Тем более, что управление австрийской армией все больше и больше берет на себя германский генштаб, и если с его стороны будет настоятельная просьба, приправленная чисто прусскими солдатскими оборотами, то австриякам точно не устоять. А немцам вся эта возня уже надоела хуже горькой редьки…
Только, Феликс Эдмундович, прошу вас не забывать, что сегодняшний союзник может через какое-то время превратиться во врага. Поэтому полностью раскрывать карты перед тевтонами не стоит. Надо давать им сведений ровно столько, сколько необходимо для успешной совместной работы. И не более того. Впрочем, не мне вас учить. У вас имеется богатый опыт подполья, да и помощники у вас неплохие.
– Хорошо, Александр Васильевич, – кивнул Дзержинский, – я, пожалуй, схожу посоветоваться еще и к генералу Потапову. Он лучше меня знает, как наладить агентурную работу за рубежом. А вам большое спасибо за беседу и за те сведения, которые вы мне передали. Думаю, что они нам пригодятся в самое ближайшее время. Бардзо дзенькуе, и до видзеня…
– До видзеня, – сказал я, прощаясь с Железным Феликсом…
15 апреля 1918 года. Утро. Баку.
Вот уже два с половиной месяца дуумвират Киров – Рагуленко наглядно осуществляя принципы диктатуры пролетариата, управлял Баку и его окрестностями, проводя в жизнь решения центрального советского правительства в Петрограде и лично товарища Сталина. Непревзойденный массовик и оратор Сергей Миронович Киров, зажигательными речами поднимающий на борьбу интернациональные рабочие массы, и Сергей Александрович Рагуленко, по слухам капитан царской армии, железной рукой добивающийся исполнения в Баку всех решений Совнаркома. За это время численность Бакинской Красной гвардии выросла с пятисот штыков первоначального состава до десятитысячного прекрасно обученного, вооруженного и дисциплинированного корпуса регулярных войск, а также такого же количества находящегося в резерве и живущего по домам милиционного ополчения. Усиливали их десяток построенных тут же в Баку бронепоездов и бронелетучек, что по меркам того времени было вполне внушительной силой.
Создан бакинский Корпус Красной гвардии был по принципу – «я его слепила из того что было». Кто только не записался в его ряды: и матросы Каспийской флотилии, и солдаты разложенных агитацией царских полков, и рабочие нефтепромыслов, и рабочая молодежь всех национальностей, горящая огнем идеи, и бывшие офицеры, бежавшие с фронта от солдатского произвола времен керенщины, прослышавшие о том, что новая власть опять наводит порядок железной рукой. Кто-то приходил и оставался, вливаясь в ряды, кого-то с позором изгоняли, кое-кого пришлось и расстрелять прямо перед строем за отсутствие дисциплины, пьянство, дебоши, неподчинение приказам, грабежи, мародерства и насилия.
Но слеплен этот красный легион был добротно, несмотря на не вполне годный для того материал, потому что его батальоны уже несколько раз били войска буржуазного мусаватистского правительства, засевшего в Гянже. Командующий бакинской Красной гвардией Рагуленко пользовался непререкаемым авторитетом как у своих бойцов, так и у местного населения, причем и у армян, и у азербайджанцев. Пользуясь этим авторитетом, Рагуленко при полном одобрении центра сперва повывел в Баку кадетов, октябристов, правых эсеров, меньшевиков и тех же засевших в Бакинском Совете мусаватистов, которые с чего-то вдруг возомнили, что они «левые», а потому имеют право на свою долю Советской власти.
Потом очередь дошла и до дашнаков, вооруженные отряды которых были разоружены в ночь на 21 марта 1918 года после получения информации о готовящихся провокациях против местного мусульманского населения. Замысел у вождей дашнаков был прост как мычание: сперва спровоцировать армяно-татарскую резню, а затем для обеспечения безопасности мирного населения пригласить в Баку британский экспедиционный корпус генерала Денстервиля, находившийся в персидском порту Энзели. Но вышло нехорошо – утром двадцать первого числа дашнаки были разоружены, а вечером Баку облетела новость о разгроме турецких войск на кавказском фронте, военном перевороте в Стамбуле и фактическом выходе Оттоманской империи из войны с Советской России, которая теперь могла беспрепятственно укрепляться на Кавказе.
Тихая паника, сперва охватившая все антибольшевистские и антисталинские силы в Баку, к двадцать четвертому числу, когда в город вошла следовавшая в Персию бригада Красной гвардии Михаила Романова, превратилась в настоящее повальное бегство. Вместо того, чтобы пригласить к себе британцев, несостоявшиеся вожди контрреволюционного переворота сами побежали к ним под крылышко.
25 марта началось планомерное наступление частей Красной гвардии в Закавказье. Бригада Михаила Романова поначалу наступала на Ширван, а потом на Ленкорань. Одновременно Бакинская бригада Рагуленко нанесла удар на Шемахы – Гейчай – Гянжу, и к 5 апреля, после десяти дней боев, овладела городом, после чего товарищ Киров объявил о ликвидации незаконного буржуазного правительства Азербайджанской республики. Одновременно встречный удар от Тифлиса на Гянжу осуществила немного засидевшаяся на месте офицерская бригада полковника Дроздовского, своей брутальностью успевшего привести в состояние шока всю русофобскую интеллигенцию города Тифлиса.
Происходи дело в другой реальности, и после разгрома мусаватистского правительства была бы неизбежна кровавая схватка уже между победителями, но тут все было совершенно по иному. Установив сквозное движение по Закавказской железной дороге, бригада Дроздовского начала грузиться в эшелоны, чтобы отбыть в район Ленкорани на помощь генерал-лейтенанту Михаилу Романову. Пора уже было попросить засидевшихся англичан из Энзели, да и из самой Персии тоже. Равновесие сместилось в пользу большевиков-сталинцев, и в Закавказье на какое-то время установилось затишье, время от времени прерываемое недовольным ворчанием бывших «борцов за свободу» и сообщениями о действиях средних и мелких банд. Никаких крупных выступлений пока не предвиделось, потому что корпус Красной гвардии с Бережным и Фрунзе во главе все еще оставался на Кавказском фронте. А это такая сила, что способна разом подавить любой мятеж, не оставив после себя и камня на камне. Тифлису, например, и одной Дроздовской бригады хватило с лихвой. Направление, в котором этот корпус Красной гвардии выступит после того, как с Турцией будет заключен мир, пока оставалось тайной. Но никто из недругов Советской России не пожелал бы оказаться на его пути.
Тем временем в Баку продолжался советский эксперимент. В первую очередь были национализированы все предприятия с участием иностранного капитала, а подданные враждебных Советской России стран подверглись интернированию. Кроме того, в городе был восстановлен элементарный порядок. Под новой вывеской НКВД возобновилась работа полицейского управления, включая и уголовную сыскную полицию, которая стала уголовным розыском. На убыль пошел затопивший было город вал тяжких уголовных преступлений: грабежей, квартирных краж, насилий и убийств. Под корень были выведены любители самочинных обысков по подложным ордерам.
Конечно, либеральная интеллигенция с увлечением критиковала действия красногвардейских патрулей, которые по приказу своего командира Рагуленко расстреливали застигнутых на месте преступления воров, насильников, грабителей и убийц, и только потом доставляли их трупы в управление сыскной полиции, или, по-новому, уголовного розыска, для оформления протокола и похорон. Через полтора месяца такой практики, как писалось в древних трактатах о порядке, наведенном в результате жестких действий тезки Сергея Мироновича – Кира Великого: «девственница с мешком золота могла безбоязненно в одиночку обойти всю Персию и с ней ничего бы не случилось».
Благодаря этим, пусть непопулярным и жестоким, но вызванных чрезвычайными обстоятельствами мерам, в городе возобновилась мелкая торговля, наладилась деятельность нефтедобывающих и рыбопромысловых предприятий. Оживающая после войны советская экономика каждый день требовала от Баку все большие количества нефти и рыбы. Но все же больше всего нужна была нефть, спрос на которую рос не по дням, а по часам.
Нефть везли на север по железной дороге, отправляли танкерами по Каспию и Волге, на нефти ходили паровозы на Закавказской дороге, суда и корабли Каспийского пароходства и Каспийской военной флотилии. Нефть была главным богатством Баку и главным его проклятием. Из-за нее город утопал в липкой копоти и вязкой черной мазутной жиже, а нефтяные вышки стояли прямо в центре города.
Нефть была и приманкой для иностранных государств, готовящих агрессию против Советской России. После того, как со сцены сошли турки, обессиленные войной и голодом, место главного врага немедленно заняли англичане, отношения которых с большевиками не сложились с самого начала. Но и англичанам в последнее время тоже не везло. Потерпев несколько крупных поражений, они уже не могли выделить против Советского Закавказья сколь-нибудь значительных сил. Пришло время действий с помощью «мягкой силы», «пятой колонны», подкупа, шантажа, разжигания межнациональной розни, то есть всего того, на что так горазды были англосаксы.
17 апреля 1918 года. Южная Персия. Ханекин. Штаб 1-го Кавказского экспедиционного корпуса генерала Баратова.
Прапорщик Николай Гумилев.
Долог и труден был путь нашей бригады от Баку до Ханекина – небольшого городишка, расположенного в Месопотамии в ста пятидесяти верст от Багдада. А от Энзели до Ханекина – тысяча верст. Но мы их прошли…
Легко смяв под Ширваном слабые заслоны местных магометанских сепаратистов, конно-механизированная бригада под командованием генерал-лейтенанта Романова быстро взяла Ширван и Ленкорань, а потом, перейдя государственную границу, заняла персидский порт Энзели, откуда перед этим спешно убрался британский экспедиционный корпус генерала Денстервиля, после чего начала свой долгий путь вглубь Персии. Я, как и обещал мне великий князь – ну не привык я еще именовать его по-новому – товарищ генерал – принял команду конных разведчиков, состоящую из полусотни кубанских казаков. Все они оказались опытными кавалеристами, не первый год воюющими в этих диких местах. Мы шли впереди авангарда бригады, периодически вступая в стычки с местными племенами, которые веками жили грабежом и разбоем караванов.
Правда, нам неплохо помогали «беспилотники» – так группа технического обеспечения нашей разведки, следовавшая в авангарде, называла свои летательные аппараты, похожие на маленькие аэропланы. Они, словно птицы, парили над нашими головами, с высоты высматривая вражеские засады, тайные тропы и селения, в которых нас могло ожидать как традиционное восточное гостеприимство (особенно, если мы за него хорошо заплатили), так и десятка полтора мужчин с винтовками, а то и с пулеметами. О результатах разведки беспилотников нам сообщали по рации – еще одной весьма полезной вещи, которую передала мне группа технического обеспечения. Со мной провели занятия, объяснив правила пользования этой радиостанцией, с помощью которой, несмотря на ее небольшие размеры, можно было связываться с авангардом. Эх, если бы такие полезные вещи были бы у меня, когда я ходил в разведку на Германском фронте! Сколько бы жизней они сберегли…
Казаки, которые, как я уже говорил, воевали в этих краях не первый год, хорошо знали местные нравы и вовремя подсказывали мне, как следует себя вести при встрече со старейшинами лурских селений, что следует сказать им и чего ни в коем случае говорить не надо. А у меня хватило ума не показывать свою фанаберию, а прислушаться к советам седоусых урядников. Поэтому кроме столкновений с несколькими бандами куртатинцев и луров, разбойничий нрав которых был всем хорошо известен, боевых действий нам до поры до времени вести почти не довелось.
До Керманшаха наша бригада дошла благополучно. Если у нас и были потери, то в основном от болезней – малярии и холеры. И хотя санитарный отряд бригады, в котором работали врачи, присланные с эскадры адмирала Ларионова, и объясняли солдатам – как уберечься от болезней и что можно, и что нельзя есть, но больные все равно были. Правда, как рассказывали мне мои казаки, по сравнению с прошлым годом заболевших было не в пример меньше, а умирало от болезней после лечения в летучих госпиталях бригады совсем немного солдат.
– Эх, Николай Степанович, – говорил мне мой помощник, подхорунжий Никита Головин, – помню, как в прошлом году приехал я в Сакиз – мы тогда готовили к наступлению на Мосул. Жара страшная, с пустыни ветер подует – словно огненным ножом по людям проведет. А солдатики бедные считай что через одного больны лихорадкой. Как начнется приступ, так даже в такую жару его озноб бьет – только зубы стучат. Спасибо большое командиру нашему, Николаю Николаевичу Баратову. Пожалел он нас, приказал отвести войска от этих мест гиблых к горам персидским. Там и жара поменьше, и малярией не так сильно болеют. А то мы все бы там остались – у речки этой, Диалы проклятой.
– А ведь, Никита Спиридонович, где-то там, если верить тому, что древние рассказывали, – улыбнулся я, – был рай, росло Древо познания добра и зла. В тех краях наша прародительница Ева соблазнила мужа своего Адама, после чего и свершилось грехопадение.
– Не может быть, Николай Степанович! – воскликнул подхорунжий Головин. – Какой же там рай – там воистину ад кромешный. Не хотел бы я снова попасть в те гиблые места.
– Ну, это не мы с вами решаем, – я развел руками, показывая, что, дескать, наше дело солдатское и против воли начальства не попрешь…
С некоторых пор нас начали беспокоить не мелкие шайки местных разбойников, а хорошо подготовленные и достаточно хорошо вооруженные группы кавалеристов, которые больше частью вели за нами наблюдение и старались в бой с нами не вступать. Но несколько раз вражеские разведчики – именно разведчики, а не грабители караванов – пытались подобраться к нам поближе, чтобы скрасть языка. Но казачки мои были людьми опытными, и их голыми руками было взять не так-то просто.
К тому же из группы технического обеспечения нам передали хитрые приборы – специальные очки, с помощью которых ночью было все видно, словно в сумерках. И подобраться незаметно к нам в темноте – а именно тогда начинали действовать вражеские разведчики, было уже невозможно.
Один раз они напоролись на наш секрет, подняли стрельбу и, потеряв двух человек убитыми, сбежали. Меня удивила их экипировка. Вместо старых винтовок, чуть ли не времен Надир-шаха Афшара, у них были новенькие английские карабины Ли-Энфилд. Кроме того, у одного из них, видимо старшего, при себе был кошелек, набитый британским фунтами, турецкими лирами и персидскими туманами. Похоже, что этим людям неплохо платили за их ночную работу.
В другой раз группа, которая попыталась тайком подобраться к нашему лагерю, оказалась более многочисленной. Но и она ушла не солоно хлебавши. У нас было рано четыре казака, правда, легко. А вот противник понес существенные потери. Поутру мы нашли на поле боя восемь трупов, британские винтовки, легкий пулемет Льюиса и много боеприпасов. Один из убитых со светлыми волосами и европейскими чертами лица был совсем не похож на азиата. Обшарив его карманы, мы нашли бумажник, в котором среди фунтов и туманов лежала фотокарточка. На них был запечатлен владелец этого кошелька в британском офицерском мундире. К его плечу доверчиво прислонилась молодая и довольно красивая девица. «Любимому Генри от Мэри. Бристоль. 1916 год» – было написано на обороте фотографии.
«Понятно, – подумал я. – Значит, союзники наши все-таки решили заняться нами вплотную».
Я доложил о случившемся по рации в штаб бригады. Оттуда вскоре поступил приказ, отданный лично великим князем – попытаться взять языка и выяснить, кто именно так настойчиво нами интересуется и кто командует этими людьми.
Я посоветовался с подхорунжим Головиным и послал в поиск трех самых опытных наших разведчиков. Через сутки они вернулись. У одного из них – урядника Широкова – была перевязана рука и разорван бешмет. Они привели тоже изрядно помятого пленного. Это был куртатинец, который поначалу прикидывался, что не понимает по-русски.
Но мои казачки умели развязывать языки. Вскоре пленный заговорил, да так, что я едва успевал записывать то, что он нам рассказывал. Выяснились интересные подробности. Оказывается, нами действительно заинтересовались британцы. Главным у них был некий «полковник», к которому, несмотря на его маленький рост и тщедушное телосложение, другие англичане относились с большим уважением. По словам пленного, он уже бывал в этих краях, когда велись переговоры между британским генералом Таунсендом, осажденным турками в Эль-Куте, с командующим турецкими войсками Халил-пашой. Но переговоры прошли неудачно для британцев, и генерал Таунсенд капитулировал.
Когда я доложил о пойманном нами языке в штаб бригады, там очень заинтересовались им, и велели немедленно доставить его к ним. А мне велели собирать информацию как о британских разведывательных группах, так и об их командире.
– Это очень опасный человек, Николай Степанович, будьте с ним поосторожней! – сообщил мне по рации великий князь. – Он нужен нам скорее живым чем мертвым, но вы все равно понапрасну не рискуйте.
Я предупредил своих казаков, и до самого Ханекина мы дошли без каких-либо происшествий. Там нас уже ждали. Как я понял, корпус генерала Баратова и наша механизированная бригада должны били наступать против британцев в направлении Багдада. Но это будет лишь после того, как генерал от кавалерии Баратов и генерал-лейтенант Романов разработают план наступления и начнут подготовку к решающему броску на юг.
А я с благодарностью вспоминаю полковника Антонову и ту встречу в Женеве. Все произошло точно, так как она и предсказала. Я счастлив. Одно только огорчает меня безмерно, что моя Анечка, как и другие мои собратья по поэтическому цеху, узнав о том, что я прошел на службу к большевикам, отказались со мной знаться, не понимая, что большевики приходят и уходят, а Россия остается.
