Глава 7

– Алекся, – прогремел над ухом радостный голос, – ты что чертяка, в артиллеристы что ли подался?

– Да кто ж меня в артиллерию возьмет, для этого ж нужно все цифры знать и в уме считать, – машинально ответил я, оборачиваясь к нашему комбату, который, как мне казалось, должен быть далеко отсюда, в Солнечногорске.

Вид у Иванова был непривычный. В простой шинели без знаков различия и в разнокалиберных валенках с чужой ноги. Лишь командирский ремень и дерматиновая сумка напоминали о принадлежности капитана к начсоставу. Лицо у Иванова хоть и веселое, но чувствовалось, что его что-то гнетет. Сразу закрались сомнения, отпустили ли его с «Выстрела», или же он дал оттуда деру.

Потеснившись на скамье, мы пустили своего комбата за стол и торопливо покончили с едой, пока она не успела остыть. С расспросами пока не спешили, и лишь выйдя на улицу и остановившись в сторонке, мы стали спрашивать Иванова, как он тут очутился. Серега отнекиваться не стал, и честно выложил историю своих приключений:

Недолго он продержался на своих курсах. Угнетали его, конечно, не трудности обучения. Подумаешь, всего лишь по двенадцать часов в сутки учиться руководить батальоном, изучать тактику войск противника и практиковаться в стрельбе из всех видов оружия. Прямо скажем, по сравнению с фронтом это просто курорт. Но вынести пребывание в тылу, когда наши войска дерутся с врагом, да еще и наступают по всем направлениям, комбат, конечно, не мог. Да еще капитана, обладающего неплохим опытом, пообещали потом перевести на курсы командиров стрелкового полка. Надо признать, некоторым офицерам такая ситуация нравилось, и они были готовы до конца войны проходить обучение, но большинство все-таки тяготилось сидением в тылу. Иногда случались и побеги. В сторону фронта, разумеется.

Пока родной батальон стоял в Подольске, Иванов терпел, хотя и звонил в свою часть почти каждый день, узнать, как там дела. Но когда ему сказали, что полк снимается с места, он не выдержал. Утек прямо с полевых занятий и удрал на станцию, правильно угадав, что именно в сторону Калинина и пойдут составы, везущие дивизию на фронт. Долго бы Сергей, конечно, по Солнечногорску не погулял, тем более что эшелоны шли мимо почти без остановки. Но настойчивому Иванову, высматривающему штабные вагоны, посчастливилось заметить знакомое лицо. Лейтенант Бочкарев, тоже комбат (* кадровый офицер, служащий аж с 1939-го года, почему его и назначили на такую должность), только из 259-го полка, правильно понял, чего хочет орущий и размахивающий руками коллега, и блудного командира втащили в теплушку. К особисту его вести, конечно, никто не собирался, даже наоборот. – В Калинине Иванова заметил командир 259-го сп капитан Ушаков и тут же попробовал завербовать к себе на должность начштаба. Хорошо, что настаивать не стал и с пониманием отнесся к желанию комбата вернуться в родную часть. Ну а дальше все просто – Серега занял пост у столовой, рассчитывая, что мимо такого места никто не пройдет, и еще издалека заметил наши долговязые фигуры.

Закончив рассказ о своих похождениях, комбат схватил меня за пуговицу и мрачно спросил:

– Слушай, что со мной будет-то?

– Забудь, – добродушно усмехнулся Леонов. – Думаешь ты первый такой? Так многие поступали, и если они смогли вернуться в свою часть и проявить себя в бою, то… победителей не судят. Если, конечно, до этого патруль не схватит.

Задерживать воинский эшелон надолго железнодорожники не стали. Батарея еще топала из столовой, а локомотив уже заменили и стрелочники торопливо бежали готовить маршрут. После длинного гудка паровоз осторожно тронулся и покатил вперед, утаскивая за собой поскрипывающие вагоны. Вскоре мы выбрались на основной путь и снова ехали куда-то на северо-запад, в сторону Ленинграда. Печку наконец-то растопили и заиндевевшая теплушка через несколько часов хорошенько прогрелась, наконец-то начав соответствовать своему названию. Хлипкий деревянный вагон ритмично покачивался, грозя развалиться, но постепенно набирал ход.

По своему обыкновению, я занимал место у окошка, которое обычно пустовало. С точки зрения местных жителей, абсолютно ничего интересного тут увидеть нельзя, только однообразные белые поля и леса. Зато сквозит у окна порядочно. Но лично мне все равно нравилось рассматривать пейзажи другого мира. Правда, сейчас в темноте ничего не видно. Даже огни семафоров нельзя было разглядеть, потому что в целях светомаскировки их почти полностью закрывали, оставляя лишь узенькую щель.

Артиллеристы, сытно поевшие и разомлевшие от тепла, вскоре уснули, убаюканные равномерным перестуком колес. Все бойцы, кроме дежурных по взводу, старались наверстать упущенное и заодно отоспаться про запас. На фронте солдаты быстро учатся засыпать при любых обстоятельствах. Они могут сладко спать в сыром окопе, не вздрагивая от взрывов, даже если гаубичные снаряды рвутся всего в нескольких километрах. Иванов, усталый после побегов и поисков, тоже спал без задних ног. Бодрствовала только наша троица, отнюдь не переутомленная безмятежным времяпрепровождением в столице. Положив голову на вещмешки, мы лишь слегка подремывали, думая каждый о своем, да машинально прислушивались к разговору дневальных, следящих за печкой.

– Вот ведь беда, – печально вздыхал пожилой по местным меркам, лет сорока, ефрейтор, ловко раскалывая поленья на маленькие куски. – Только лет семь как зажили по-новому. Карточки отменили, еды в магазинах навалом и все без очередей. Ешь, не хочу. А тут снова здрастье, приехали. Война. Даже хлеб просто так не купишь. Разве что на базаре, а он там стоит дороже, чем раньше мясо. Скорей бы война эта закончилась и снова все стало, как раньше.

– Это у вас в большом городе мяса навалом было, да ты на своем заводе получал длинный рубль, которого на все хватало, – тихо, чтобы не услышал командир, заспорил его напарник. – А у нас в деревне – что сам вырастил, то и съел. Да еще налог плати. И работа не как у вас – под крышей, да еще и выходной по воскресеньям. Нет, у нас если пахота, то пока светло и поле видно, паши без устали. Трактор железный, ему то что, а нам каково?

– Трактором недоволен, – насмешливо фыркнул ефрейтор. – Может, на лошадях лучше пахать, а? Скажи мне, Петр, легче с плугом ходить, чем ездить? – Тракторист отмалчивался, но заводчанин продолжал его допытывать. – Думаешь, я не знаю, что значит на тракторе работать? Четыре года на МТС трудился, так что понимаю, что там в селе к чему.

– Это верно, – признал, наконец, очевидный факт колхозник. – С трактором полегче. Но вот сейчас всех мужиков в армию призвали. Даже меня вот забрали. В военкомате заявили, что артиллеристы позарез нужны, так что мою бригадирскую бронь побоку. И в поле теперь только девушки работают, а у них сил не хватает трактор завести, каждый раз приходится бригадира звать. Война, понятно, скоро закончится, но что бабы будут делать, если мы с фронта не вернемся?

– Вы, товарищи бойцы, себя раньше времени хоронить не торопитесь, – приказным полушепотом пресек кто-то пессимистичный разговор. – Вы стране живыми нужны.

Новым собеседником, встрявшим в беседу, оказался сам командир батареи. Успевший выспаться лейтенант Панченко, заметив, что мы тоже не спим, подсел рядом, чтобы скоротать время за беседой.

– Недавно призванные, – кивнул комбат в сторону дневальных. – Батарею формировали заново, а из старого дивизиона только несколько человек выделили, хотя новая батарея усиленная. Вместо четырех минометов дали целых шесть.

– Стодвадцатимиллиметровые? – Уточнил наблюдательный Леонов. – Я видел их на платформе. Они хоть и под брезентом, но эти громадины ни с чем не спутаешь.

Верно, – кивнул лейтенант. – Серьезный калибр, надо сказать. Фактически заменитель гаубиц. У нас, кстати, в каждом полку дивизии формируют батареи крупнокалиберных минометов. Правда, где вы расчеты будете брать, не знаю. Мне-то проще, начальник артиллерии разрешил собрать образованных бойцов из всех подразделений дивизии. Все-таки наводчики и командиры расчетов должны быть людьми грамотными, с определенным образовательным цензом. С ездовыми проще, набрали из нестроевых. Времени бы еще побольше, но мы все же успели немного обучить личный состав стрельбе. Теперь вот скоро проверим в деле, на что они способны.

По мере удаления от Калинина стало чувствоваться приближение фронта. Редкие остановки становились все более частыми, а через каждый километр, или даже меньше, стоял сигналист с фонарем. Вскоре мы вообще застряли на каком-то перегоне часа на три, дожидаясь проходного сигнала. Что там творилось впереди, было не разобрать. Лишь сверкали искры из трубы паровоза, и иногда мелькал синий лучик фонарика путевого обходчика. Вдруг, как будто включили кино, вдали поднялись светящиеся колонны, начавшие шарить по небу, словно пальцы великана. Вот теперь понятно. Там, в нескольких километрах, должно быть находится Бологовский жэдэ узел. Через него идет снабжение сразу нескольких фронтов, и хотя до немецких аэродромов теперь далековато, но фрицы все еще пытаются бомбить узловую станцию. Правда, в этот раз никаких взрывов мы не услышали. То ли отогнали стервятников, то ли они прилетали лишь на разведку. Хотя, что тут разведывать. Сама станция с места не сдвинулась, и эшелоны через нее продолжают идти. Причем, пока мы стояли, поезда шли лишь в направлении фронта, а значит, ситуация там сейчас очень даже напряженная.

Лишь засветло состав потихоньку втянулся на станцию и, пропетляв по многочисленным стрелкам, занял свое место среди десятков поездов. Похоже, в Бологом мы застряли надолго, так что есть время найти своих.

Даже не дожидаясь остановки поезда, я подергал примерзшую дверь и, рывком открыв ее, выскочил на платформу и огляделся. Поездов вокруг просто тьма, причем наспех сформированные эшелоны были составлены на диво разномастными. Теплушки двух- и четырехосные без всякого порядка перемешаны с платформами, а также с грузовыми и пассажирскими вагонами. Тут попадаются и ветераны, не сохранившие не одного целого стекла, зато «украшенные» рваными дырами от осколков, и совсем новые вагончики, еще вчера курсировавшие в глубоком тылу. На платформах вперемешку с укрытой брезентом техникой свалены мешки, ящики, лыжи, огромные тюки и прочее войсковое имущество, среди которого сидели, прячась от холодного ветра, часовые. Кто-то даже умудрился натянуть палатку. Правда, сейчас, пока светло, постовые торчат на виду. Кое-где повара сварили кашу в походных кухнях прямо на платформе и уже раздавали порции своей роте. Счастливчики, получившие горячую пищу, бегом несли котелки в свои вагоны с таким довольным видом, как будто взяли в плен немецкого генерала. Но и оставшиеся голодными бойцы не унывали. Практически из каждого вагона доносились звуки гармони, а то и целого оркестра из баяна, гитары и трофейной губной гармошки. Можно было подумать, что на дворе не 41-й год, а 45-й, уж слишком весело бойцы проводят время, распевая лихие частушки. Песни, смешиваясь с фырканьем лошадей, гудками паровозов, стуком колес, лязгом буферов, невнятными сообщениями громкоговорителей и криками командиров, создавали чудесный колорит прифронтовой станции, где все подчинено одной цели, и все объединено в стремлении скорее разгромить врага.

Искать среди десятков составов нужный нам поезд слишком долго, и мы отправились прямиком к военному коменданту станции. Услышав номер эшелона, он, не задумываясь, ткнул пальцем на карте, добавив, что отправление через два часа пятьдесят пять минут. Не люди, а компьютеры. Отвыкли мы в будущем держать в памяти такую уйму информации.

Обходя составы, а кое-где и подлезая под ними, мы вскоре добрались до нашего эшелона. Штаб батальона, скорее всего, в голове поезда. Именно тут перед дверью стоит часовой, вытянувшийся по струнке. За ним личный состав хозвзвода с санитарами, а еще дальше теплушка с бойцами. Доносящийся из нее знакомый хрипловатый басок лейтенанта Свиридова подсказал, что тут обитает наша рота. Предвкушая радость от встречи с однополчанами, я сдвинул дверь и запрыгнул внутрь, вызвав легкую панику у обитателей вагона.

Ого, повезло командиру роты, ему отдельный вагончик предоставили. Кроме него, здесь постоянно квартировались лишь старшина, связист, санинструктор и замполитрука Михеев. Еще тут, правда, лежит кое-какое имущество, но все равно просторно. Обязанности дневальных и ординарцев исполняли связные от взводов.

Пропустив неуставные приветствия, Свиридов сразу начал с доклада, который, в общем, меня порадовал. В настоящее время в строевом списке роты числится немногим больше шестидесяти бойцов, то есть по тридцать штыков в каждом взводе. Не густо, но бывало и меньше, когда в строю оставалось человек сорок. Командование собиралось со временем снова сформировать третий взвод, когда вернутся раненые из госпиталей и поступит пополнение. Но до тех пор роты решили оставить пусть двухсоставными, но зато с полнокомплектными взводами. Тем более, что средних командиров в батальоне практически не осталось. В нашей роте из офицеров в наличии только лейтенант Свиридов. На должность политрука роты назначен замполитрука Михеев, прошедший все бои без единой царапины. (* Есть должность «политрук», а есть звания «политрук» и «замполитрука». Можно запутаться.) В других подразделениях ситуация с начсоставом еще хуже. Во второй роте командиром поставили нашего Коробова, и старше сержантов у него под началом никого не было. В третей же ротным назначили старшину Сверчкова, но надо сказать, этот старшина стоит любого офицера. Когда во время боев Сверчкову поручили вести солдат в атаку, он первым подполз к вражескому доту и забросал немцев гранатами, после чего захватил пулемет и поливал из него фашистов. О таком командире бойцам можно только мечтать. (* Неудивительно, что в реальной истории он уже через полтора года станет капитаном).

Доложив обстановку, Свиридов уже собрался объявить ротное построение, но я его отговорил, решив осмотреть состояние дел на месте. Благо, что далеко ходить не нужно, все рядом. Две теплушки с бойцами, половина вагона с лошадьми, половина платформы с повозками и ящиками. Вот, пожалуй, и все что относится к нашей роте.

Не откладывая дело в долгий ящик, я тут же направился в теплушку первого взвода. На секунду остановился перед дверью и прислушался. – Смех, песни и радостный гомон, а значит, все в порядке. Отодвинув дверь, я тут же невольно отшатнулся обратно. В лицо сразу ударил такой резкий запах, что глаза защипало. Густой табачный дым, да еще не от обычной махорки, а от самого ядерного самосада, соревновался с едким чадом, просачивающимся из щелей буржуйки. Музыка и песни тут же прекратились, и бойцы настороженно посмотрели на пришельцев, но узнав нас, довольно загудели.

Проморгавшись, я быстро осмотрел вагон и провел блиц-опрос подчиненных. Жаловаться не на что: Чугунная печка раскалена, пол утеплен войлоком, сухпаек в наличии, правда, в несколько урезанном виде – без сахара и почти без консервов. Ватники есть у всех, винтовки каждого отделения аккуратно стоят в козлах, и их количество соответствует числу людей. Взяв один из Маузеров, я поднес карабин к свету и мельком осмотрел – все начищено и смазано. Просто идиллия.

– Замечательно, ребята, – довольно подытожил я. – Похоже, начальство о вас не забывало. Кстати, забыл спросить, кто сейчас батальоном командует?

– Лейтенант Климов.

Не лучший вариант, надо сказать, но другого я и не ожидал. Увы, только в теории у комбата имеются замы и три офицера в штабе. По факту же, из командования батальона в наличии остались только лейтенант Климов, исполняющий обязанности сразу и начштаба, и комбата и его зама, плюс младлей, чью фамилию я еще не удосужился узнать.

– Значит, Климов, говорите? – Тип он, конечно, тот еще. Представления лейтенанта о правах и обязанностях командира весьма своеобразны, а характер далек от совершенства. – Но порядок у вас, надо отдать ему должное, присутствует, и дисциплина железная.

– Да он к нам в вагон ни разу и не заглядывал, – пренебрежительно заметил боец с верней полки. Кто-то из старожилов роты. Мои глаза еще не привыкли к полумраку, но, кажется, это Белов, с которым мы по немецким тылам на Ганомаге разъезжали. – Командир называется, – негодующе добавил солдат, несмотря на кулак, показываемый взводным. Ну да, Белов фашистов не пугался, чего ему начальства бояться.

– Разговорчики, – с напускной суровостью оборвал красноармейца Стрелин, но чувствовалось, что его мнение старший сержант разделят.

Ну что же, когда я убедился, что рота, разбросанная было по разным фронтам, снова собрана вместе, от сердца отлегло. Теперь очередь бумажных формальностей и бюрократической волокиты. Нам же и на довольствие нужно себя поставить, и в полку о себе доложиться. А там уже и Климова поставим перед фактом – мол, вы не ждали нас, а мы приперлися. Свиридов объяснил, где найти поезд со штабом полка и канцелярией, и мы гурьбой отправились искать отдел кадров. В отличие от нашего, полковой эшелон состоял в основном из пассажирских вагонов, так что узнать его в скоплении разномастных составов было несложно.

К штабному поезду часовые пропустили без вопросов, благо что наши физиономии давно примелькались. Правда, в канцелярии, переделанной из вагона-ресторана, почти никого не было, но это понятно. Дивизия первый раз после того, как ее подняли по тревоге, собралась на станции, и командованию нужно было решать множество вопросов. Лишь одинокий сержант сидел за столиком и разбирал кипу бланков. Услышав наш топот, он повернулся и, увидев начальство, вскочил, слегка припав на одну ногу. Молодой невысокий паренек, которому едва можно было дать восемнадцать лет, походил скорее на студента и, тем не менее, уже обладал нашивкой за ранение и медалью «За отвагу». Не помню, из какой он роты, но в памяти отложилось, что на войне этот сержант с первого дня, а в наш полк его перевели в сентябре, во время боев на Западной Двине. Узнав знакомое лицо, Иванов удивленно присвистнул.

– Сержант Кононов? Ты не знаешь, куда подевался делопроизводитель штаба?

– Теперь я завделопроизводством полка, товарищ капитан. Меня назначили после выписки из госпиталя. Уже и представление на среднего командира написали.

– Вот черт, – выплескивая эмоции, Иванов даже стукнул кулаком по стенке вагона. – Самого лучшего сержанта в батальоне забрали. А мне, ммм, все бумаги надо заново выписать.

– Утеряны? – понимающе понял брови Кононов. – Ничего, новые документы мы вам сегодня же оформим. Куда вас, товарищ капитан, направят, на старую должность, или в резервную группу при штабе, пока сказать не могу. Майор сейчас на совещании у комдива, когда вернется, будет решать. А пока, – сержант деликатно кашлянул, – я напишу распоряжение начальнику ОВС (*обозно-вещевого снабжения), чтобы выдал вам комсоставовскую форму.

– А еще, – Иванов смущенно потупил глаза, что было для него совершенно нехарактерно, – надо послать на курсы «Выстрел» подтверждение, что я снова зачислен в штат полка.

– Само собой, – кивнул сержант. О том, куда отправили учиться комбата, и сколько времени должна занимать учеба, он был в курсе, но вопросов не задавал. – Выписку пошлем, не беспокойтесь.

Получив новенькие аттестаты и смотавшись в АХЧ за всем необходимым, мы уже с полным правом завалились в Свиридовский вагон и заняли лучшие места. Гэбэшники вновь привели себя в соответствие своей легенде, и Леонов, спрятав свои награды и командирскую форму, снова превратился в обыкновенного красноармейца. Усевшись по своему обыкновению, у окна, я заспорил с Ивановым, идти ли нам сразу в штаб батальона, или лучше сначала дождаться комполка, который расставит всех по своим местам. Задачу решил сам Климов, вызвавший на срочное совещание всех командиров рот и взводов. Тесниться всему начсоставу батальона в маленькой теплушке было неудобно, поэтому нас собрали прямо у штабного вагона, благо, что ничего сверхсекретного обсуждать не планировали.

Климов, чтобы компенсировать свой, скажем так, средний рост, встал на подножку и, сурово прокашлявшись, начал оттуда свою речь, взирая при этом на подчиненных сверху, как орел на цыплят. Наше с Ивановым появление он, конечно, заметил, но видимо, пока не решил, как на это реагировать.

– Значит так, товарищи командиры. Пока я исполняющий обязанности комбата и заодно начальник эшелона, я буду требовать от вас, чтобы во всех подразделениях соблюдался полный порядок. Во-первых, проследите, чтобы на станции бойцы пользовались ведрами или стационарными отхожими местами, и отходы через отверстие в полу на пути не сбрасывали.

Мы с Ивановым синхронно подняли глаза к небу и вздохнули, гадая, напомнит ли Климов вытирать нос платком.

– Далее, старшинам осмотреть личный состав и составить список обмундирования, подлежащего замене, особенно зимнего – теплое белье, ватные куртки, шапки, валенки и маскхалаты. Что можно, бойцы пусть заштопают. Понимаю, что одежда изношена и порвана, но заменить все пока возможности нет. Так же проверить наличие саперных лопат и индивидуальных медицинских перевязочных пакетов. А, вспомнил. После совещания выделите несколько человек, забрать на складе уголь для печек и сено, из расчета один тюк на лошадь.

– Еще раз получать, или это касается тех, кто не успел? – недоуменно переспросил Свиридов.

– Как, уже получили? А, ну тогда не надо. Теперь плохая новость. Заменять оружие на отечественное нам пока не будут, а добавят трофейное. Правда, обещают, что отремонтированное и пристрелянное. – В голосе Климова явно сквозило неподдельное разочарование. Чувствовалось, что немецкой технике он не доверяет. Конечно, у Маузера по сравнению с трехлинейкой есть не только достоинства, но и явные минусы, а скорострельность машингеверов можно считать и изъяном. Все-таки высокий расход патронов и быстрый перегрев ствола в боевых условиях недостаток существенный. – Но это не значит, – строго предупредил Климов, – что за оружием не надо ухаживать. Тут некоторые полагают, что раз винтовка трофейная, то можно обращаться с ней абы как – в списки не заносить, огневую карточку не заводить, не пристреливать, и вообще не заботиться об оружии. Как я выяснил, не у всех пулеметов даже имеется карточка с учетом настрела.

К кому обращаться, чтобы узнать настрел трофейного оружия, Климов не уточнил, и продолжил разглагольствовать:

– Кроме того, с целью унификации следует привести к единообразию личное оружие командиров. Наганов у нас имеется достаточно, а вот ТТ мало, поэтому их следует сдать и обменять на револьверы. Это касается всех без исключения. Всем понятно? А у вас, Соколов, – соизволил, наконец, комбат обратить на меня внимание, – почему ординарец с пистолетом ходит? Винтовку ему дайте. А этот дылда с автоматом за вашей спиной прячется, не помню его фамилии, это кто? Почему его при погрузке не видел?

– Наш ездовой Леонов. Отвозил меня в командировку по требованию командования.

– Знаю ваши командировки, – презрительно пождал губы временный комбат. Раз у вас в штабе фронта дядя сидит, так можно когда хочешь домой ездить.

Я задохнулся от возмущения, а Климов не унимался и сыпал ценными указаниями:

– Все оружие надлежит разобрать и почистить. Особенно внимательно проверить все механизмы в автоматическом оружии, я немецким изделиям не доверяю. У пулеметов обратить внимание на газовые камеры, поршни и сальники.

Вопрос, знает ли лейтенант устройство трофейных пулеметов, и не путает ли их с Максимами и ДП, Климов проигнорировал, но уточнил:

– У пулеметов хорошенько смазать затворные рамы и, эммм… другие трущиеся детали. Привести в порядок диски и полностью зарядить. Когда бойцы приведут оружие в порядок, пусть без дела не сидят и учат Боевой устав. Чтобы в каждом вагоне имелись плакаты с описанием немецких танков и их уязвимых мест. Вы не на отдыхе, а в боевом походе.

Глухой ропот собравшихся командиров ясно дал понять, что тиранические замашки ИО комбата не встречают одобрения.

– Послушай, лейтенант, – попытался Иванов приструнить своего бывшего зама. – У нас в батальоне народ боевой и службу знает. Вот ты, к примеру, сколько времени в армии служишь?

Климов неожиданно смутился и наклонил голову, рассматривая сапоги.

– Ну, сначала пятимесячные сборы, потом год на курсах. Правда, по всем предметам мне ставили только «хорошо» и «очень хорошо». И с вами на фронте два месяца.

Не впечатляет. Почти все сержанты воюют с июля или даже с июня, и примерно половина из них служили в нашем полку с самого начала. Климов это знал, так что его самоуверенность несколько поблекла. Пытаясь перехватить инициативу, Иванов продолжил натиск, чтобы поставить зарвавшегося лейтенанта на место:

– Ты бы лучше хоть раз прошелся по вагонам да лично проверил, как бойцы одеты и накормлены.

– А ротные и взводные для чего? – Изумился временный комбат. – Мне что, за них всю работу выполнять? Если что нужно, пусть докладывают.

– Но как же…

– И вообще, – разозлился Климов. – Если здесь, на территории подразделения находятся посторонние, да еще дезертиры…

– Ка-какие еще дезертиры? – чуть не онемел от возмущения Иванов, не ожидавший такой подлости от своего подчиненного.

– Вы товарищ комб… капитан у нас в списках официально не значитесь. В штабе полка лежит выписка о вашем зачислении на курсы. И лишь по старой дружбе я не докладываю о вас в соответствующие органы. Но если начнете мутить воду среди личного состава, пеняйте на себя.

– Да я уже все оформил в штабе, – растерянно развел руками Сергей, смущенный тем, что его страхи начали оправдываться. – Осталось только комполка дождаться. Наверно, майор Козлов вернет меня на прежнюю должность

– Может и вернет, – согласился Климов, – или старлея Андреева поставит комбатом. Но начальник эшелона я, и до самой разгрузки мне отвечать за все, что тут твориться! – Сдвинув брови, что должно было выражать суровость и непреклонность, лейтенант вперил в Иванова грозный взгляд и вполголоса посоветовал не мешать совещанию и сесть в вагон. Капитан, явно чувствуя себя не в своей тарелке, отошел к нашей теплушке и, всем своим видом выражая независимость, остановился у двери. Климов проводил его настороженным взглядом и горделиво вздернул голову. – Дисциплина и строгое соблюдение устава, вот что на войне главное! Всем понятно?

Все всё поняли и насупились, придумывая, как бы поддеть зловредного командира, не нарушая при этом субординации. Первым сообразил Михеев. Ехидный замполитрука повернулся ко мне и с самым серьезным выражением лица твердо отчеканил:

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к лейтенанту.

– Разрешаю, – машинально кивнул я, и политрук снова развернулся к Климову.

– Так точно, тащ лейтенант, все понятно.

Младшие командиры оживились и наперебой начали заваливать меня, как старшего по званию, просьбой обратиться к лейтенанту. Начальник эшелона прикусил губу, стараясь не сорваться в крик, и бегал глазами, пытаясь выкрутиться их этой ситуации. Но на первый взгляд все соответствовало букве устава, а достаточным опытом, чтобы приструнить подчиненных, молодой командир пока не обладал. Наконец, придумав компромиссное решение, Климов буркнул, что все свободны, и побрел вдоль эшелона, решив таки проинспектировать вверенный ему батальон. Начать он, правда, предпочел с конца, подальше от гурьбы командиров, не торопившихся расходиться.

Часть командиров, у которых не было спешных дел, остались стоять на месте, кроя на чем свет стоит «начальника штаба и эшелона», и заодно, выдвигая версии о маршруте нашего путешествия. Иванов извлек из полевой сумки карту и убежденно начал доказывать Коробову, что Великие Луки пока не самое приоритетное направление, и в первую очередь следует закончить с Демьянском. Свиридов же обсмеял обоих, пояснив, что главное – это ликвидировать Ленинградские котлы.

Между тем, время стоянки заканчивалось, и скоро уже отправление поезда. Эшелоны нашей дивизии один за другим начали выходить со станции. Вот уже и к соседнему составу медленно подъехало белое облако пара, скрывающее невидимый локомотив. Лишь густая струя темного дыма, уходившего вверх, и короткие свистки говорили о том, что внутри облака прячется паровоз. Вдруг из этого таинственного тумана выскочил Климов и, торопливо скользя на заледеневшем снегу, спотыкаясь, подбежал к Иванову.

– Товарищ комбат, товарищ комбат, – запыхавшись и глотая ртом воздух, затараторил лейтенант, теребя Иванова за рукав. – Там, там – смотрите…

Я демонстративно отвернулся от начштаба, благо, что он не ко мне обращался, а Иванов, нехотя повернув голову, начал всматриваться в указанном направлении. Вдруг он сдавленно ахнул и выронил карту, которую Авдеев подхватил у самой земли.

– Этого еще не хватало, – потрясенно пробормотал Сергей, изумленно прикрыв рот ладонью. – Приехали.

Хотя история уже покатилась в сторону от предначертанного ей пути, многое в мире все еще шло по-прежнему. Одним из событий, почти не претерпевшиv изменений, была операция «Стрельба из лука».

Не имея особых сил, а главное, желания для полномасштабных операций, британское командование сосредоточилось на тактике булавочных уколов – молниеносных диверсионных акциях в Норвегии. Смысл был в том, чтобы малыми силами нанести существенный урон, и что гораздо важнее, отвлечь силы противника с фронта.

Подстегиваемый советскими успехами в восточной Европе, Черчилль приказал ускорить проведение рейдов, начав операцию «Энклет» на неделю раньше. Впрочем, спешка нисколько не отразилась на успешности действий британцев, и высадка на Лофотены прошла удачно.

Раньше, чем в нашей истории, началась и «Стрельба из лука», целью которой был остров Вогсёй. Он находится в самой западной части Норвегии, там, где огромный Нурфьорд при впадении в море разделяется островом Бремангер на два маленьких рукава – Вогсфьорд и Фофьорд. К северу от Вогсфьорда и располагался Вогсёй, с востока отделенный от материка узким проливом. Вот в этот пролив и должны вскоре войти десантные суда, но лишь после того, как корабли сопровождения – крейсер и четыре эсминца, подавят немецкую батарею.

Справа высятся кручи, слева виднеется двуглавая гора, заслоняющая звезды, у подножия которой притаился невидимый из-за мыса поселок Молёй, занявший единственное в округе более-менее ровное место, пригодное для проживания. Берега постепенно сходятся, оставляя лишь узкий пролив, посередине которого горбится Остров, готовый огрызнуться артиллерийским огнем. Строго говоря, у острова есть название, и даже не одно, так что даже что неясно, как его правильно называть.

Как его именовали в дописьменную эпоху, сведений не сохранилось, хотя достоверно известно, что норвежцы на этом острове жили давно, имея веские причины предпочесть малюсенький остров другим, более удобным местам. Дело в том, что во времена раннего средневековья население Норвегии постоянно пребывало в страхе. Хотя местные викинги не раз совершали набеги на Шетландские и Гебридские острова, а также на Шотландию, (* во Франции и Англии хозяйничали даны) но с не меньшим удовольствием разбойничьи шайки грабили и самих норвежцев. А небольшой островок был удобным для обороны местом, к которому невозможно подойти пешком и нельзя подплыть незаметно на ладье.

После объединения Норвегии под властью одного короля в стране стало поспокойнее. Независимые ярлы были изгнаны и постоянные набеги прекратились. Но зато периодически вспыхивали ссоры между королями и подданными, и часто шла борьба за власть между разными претендентами на трон. Один из таких соискателей короны и вошел в историю острова, дав ему свое имя.

Началось все с того что, потерпев поражение в междоусобной войне, норвежский король Олаф Святой бежал в Новгород к тамошнему князю Ярославу. Собравшись с силами, бывший король снова ринулся в Норвегию возвращать трон, но его сына Мангуса Ярослав предложил оставить у себя, что было весьма предусмотрительно, ибо Олаф вскоре погиб в битве.

Один из величайших и образованнейших правителей своего времени, Ярослав Мудрый не только усыновил Магнуса, приходившегося родным племянником его жене, но и дал ему наилучшее образование и воспитание, о каком тогда только могли мечтать принцы. Вскоре, при поддержке Ярослава, Магнус стал королем Норвегии и Дании. Получить корону мало, нужно уметь ее отстоять, но юный король сумел прочно утвердить свое положение, регулярно нанося противникам поражения и на суше и на море. Он также умудрился заслужить прозвище Добрый. Правда, не сразу, а лишь после того, как расправился со всеми своими врагами, и мстить уже было некому.

Среди боев и походов Магнус не забывал и налаживать отношение с населением. Враждовать с собственными подданными новый король не собирался, ограничиваясь уничтожением оппозиционной аристократии. В 1035 году он, если верить легенде, посетил Нурфьорд, жители которого, простые бонды, гордились своей независимостью и не так давно, крепко поссорились с Олафом Святым. Созвав тинг Нурфьорда, Магнус пообещал его жителям справедливые законы и неограниченную свободу, что очень импонировало здешним фермерам и рыбакам. Выполнил ли монарх свое обещание, предания умалчивают. Но, по крайней мере, нуфьордцы назвали в честь своего короля островок, расположенный между Вогсёем и материком, и именуемый с тех пор Малстефна. Со временем название трансформировалось в Мольдёй.

Позже, в новое время, благодаря успешной торговле поселение Мольдёй разрослось, места на маленьком клочке земли ему уже не хватало, и поселок переместился на Вогсёй, поглотив деревушку Скрам и сохранив старое название. Островок же, чтобы не путаться называли то Молден, то Маленький Молёй, то просто Остров. Жилых домов на нем практически не осталось, лишь причалы и склады.

В девятнадцатом веке новый толчок развитию городка дали рыбные промыслы. Вокруг Вогсёя в изобилии водились треска, сельдь и палтус, которую вылавливали и отправляли на экспорт. Естественно, после оккупации Норвегии фашисты не могли не обратить внимания на Молёй, ведь рыбий жир – ценнейшее военное сырье, из которого изготовляют взрывчатку. В свою очередь, и британское командование, выбирая цели для москитных укусов своих коммандос, остановило выбор на Вогсёй, рассчитывая меньшими силами нанести как можно больший вред Германии.

Операцию в британском штабе тщательно продумали. Пятистам десантников, в число которых входили и норвежцы, противостоит лишь полторы сотни немцев. Поэтому, с учетом внезапности нападения и удаленности крупных германских гарнизонов, шансы на успех очень велики. Правда, как уже говорилось, есть маленькая закавыка – на островке, запирающим вход в пролив, установлена четырехорудийная батарея. Немцы еще в прошлом году забетонировали площадки кругового обстрела, разместили поворотные станки на рельсах, и привезли французские шестидюймовые гаубицы. Немецкие артиллеристы определили и частично пристреляны ориентиры по всем секторам, и были готовы встретить нападающих шквалом огня. Однако им не под силу было тягаться с двенадцатью орудиями главного калибра крейсера, тем более, что норвежцы загодя передали британцам схему немецких огневых точек.

В 8:48 легкий крейсер Кения дал залп осветительными снарядами, а затем вместе с эсминцами накрыл островок огнем. Уточнив пристрелку, британские корабли десять минут засыпали батарею смертоносным дождем но, тем не менее, одна пушка все еще продолжала огрызаться. Немецкому расчету даже удалось попасть в крейсер, что впрочем, нисколько не сказалось на эффективности его стрельбы. Огонь, британцы, правда прекратили, но лишь по той причине, что десантники уже приблизились к берегу и шансов у выживших артиллеристов не оставалось. Через считанные минуты коммандос вырежут или, смотря по обстоятельствам, возьмут в плен защитников острова. Немцы, видя превосходство нападающих, предпочли второе, однако среди них нашелся смельчак, не устоявший перед искушением выстрелить в командира норвежцев капитана Линге. В новой истории ему опять не повезло погибнуть в той же самой операции. Но, по крайней мере, в честь Линге благодарные соотечественники станут называть улицы и будут устанавливать героическому капитану памятники по всей Норвегии. Других героев у норвежцев маловато. При захвате страны фашистами норвежская армия потеряла меньше двух тысяч погибшими при шестидесяти тысяч пленных, так что героев столь высоко звания, как капитан, в Норвегии почти нет.

Еще до окончания артиллерийской дуэли мимо островка на север устремились эсминцы Орибис и Онслоу, сопровождавшие десантные корабли с пятой группой, спешившей перерезать дорогу, ведущую от Молёя на север. Еще одна группа, первая, к этому времени уже ворвалась в деревушку Хольвик на южной оконечности Вогсёя. Захват населенного пункта прошел без единого выстрела, так как все восемь солдат гарнизона деревушки в это время завтракали в городе. На острове коммандос завершили зачистку и начали минировать склады боеприпасов и нефтяные резервуары. Но основная игра начиналась только теперь. Под прикрытием дымовой завесы к Вагсёю устремились десантные суда, и первым с десантной баржи на крупную неровную гальку спрыгнул высокий худощавый офицер. Кроме табельного оружия он был вооружен еще луком со стрелами и палашом, и в бой капитан шел, играя на своей волынке «Марш камеронцев».

Пока события развивались своим чередом, но судьба уже внесла свои незначительные коррективы в ход операции. Одним из них была подводная лодка U-584, осторожно идущая мимо норвежских берегов на север.

Проснувшись, капитан-лейтенант Иоахим Деке (* Joachim Deecke) на миг испугался, что опять лежит в госпитале на больничной койке но, прислушавшись, облегченно вздохнул. Сдержанный гул дизелей, работавших на средних оборотах, и легкое покачивание кровати недвусмысленно доказывали, что он находится на корабле. О том, что это не просто судно, а подводная лодка, уже сутки находящаяся в море, указывал тяжелый дух немытых тел вперемешку с резким запахом лука и ароматом копченой колбасы. Что поделаешь, «семерка» самая маленькая из всех подлодок океанского класса, и условия обитания на ней наименее комфортабельные. Вернее, совершенно не комфортабельные. Так что скученность и отсутствие душа очень скоро дают о себе знать, и их можно почувствовать в буквальном смысле слова. Даже обильное использование моряками французских духов почти не помогает. К счастью, через несколько дней обоняние притупляется, и сопутствующие боевому походу запахи уже почти не чувствуются, но поначалу не заметить их невозможно.

Снова прикрыв глаза, капитан прислушался, хотя и так ясно, что все в порядке, иначе его бы сразу разбудили. Все как обычно – низкое, глухое гудение двигателей, усиливающееся, когда открывалась дверь в дизельный отсек, топот ног, отдаленные переговоры, запах выхлопных газов, шум насосов, капанье воды где-то в трюме. Даже находясь в полусне, Деке тем не менее определил на слух, что это не маленькая U-9, которой он прежде командовал, а новенькая «семерка», предназначенная для дальних рейдов. Это значит, что его наконец-то ждет настоящее дело. Давно бы так, а то Иоахим уже извелся от ожиданий, боясь, что на его долю не достанется славы подводника-аса. Скорей бы добраться до вражеских вод и начать топить суда.

Белую капитанскую фуражку Деке впервые примерил еще год назад, а ни одного даже самого маленького суденышка, потопленного лодкой под его командованием, за ним пока не числилось. Он, конечно, не первый год в море, и пару боевых наград заслужил по праву. Но когда в торпедную атаку выходит твоя лодка, это совершенно другое дело. Хорошо бы пустить ко дну свою первую жертву еще до дня рождения, вот был бы подарочек к юбилею! Что может быть приятнее для офицера-подводника, чем вымпел на перископе, а то и два, когда лодка будет возвращаться на базу. Возраст у него уже солидный, давно пора бы уже совершить что-нибудь значительное. Но так неудачно сложилось, что первая субмарина, доверенная ему под командование, была слишком маленькой, чтобы крейсировать в океане. Правда, после начала войны с Советами командование стало раздумывать, не переправить ли U-9 на Черное море. Но решили, что война на востоке и так скоро закончится. К счастью, на стапелях активно строились новые корабли и Деке доверили настоящую боевую лодку U-584. После короткой трехмесячной подготовки новый экипаж уже был готов к службе, и 27 ноября субмарина вышла из Киля, отправившись к новому месту назначения – Киркенасу. Через несколько дней еще две подлодки, U-134 и U-454 послали на север. Там, за полярным кругом, рядом с советской границей, в Нейден-фьорде начали создавать флотилию для перехвата британских конвоев.

Назначение на север это хорошо. Хуже, если посылают ближе к экватору, там продукты от жары портятся очень быстро. Конечно, в Арктике тоже не сахар. Мало приятного, когда центральный пост постоянно окатывает сверху волной арктического холода, но ведь от мороза можно укутаться потеплее, а как укрыться от жары? Правда, Иоахиму немного не повезло, и он все же простыл, из-за чего подлодке пришлось на две неделе застрять в Бергене. Но болезнь уже позади и Деке снова готов выполнять свой долг.

Спать уже не хотелось. Хотя в походе капитану подлодки вряд ли удастся прикорнуть больше, чем на пять часов в сутки, но пока усталость еще не успела накопится, и хочется заняться делом. Тем более, что U-бот идет не в открытом море, а вблизи берега, изобилующего островками и рифами. Тут капитану постоянно нужно отслеживать свой курс и быть начеку на случай встречи с противником… или со своими кораблями. Даже в своих водах немецкие суда ночью ходят без ходовых огней, и при встрече с ними нужно быть осторожнее. Так, неделю назад идущая этим же маршрутом U-134 наткнулась у Тана-фьорда на немецкий конвой и без тени сомнения атаковала его, потопив один пароход. Конечно, в темноте трудно разобрать принадлежность судов, но даже фенрих сообразил бы, что англичане не стали бы жаться к чужому берегу. Однако командиру той лодки Рудольфу Шенделю такая очевидная мысль в голову не пришла. Ну что же, бывает. Война есть война. За этот потопленный пароход Шенделя хоть и не наградят, но и не накажут. А вот Деке уже по секрету сообщили, что в Киркенасе его уже ждет голубой конверт с нагрудным знаком подводника. Хотя его вручают только за два боевых похода или, как минимум, за один, но успешный, а этот переход патрулированием вообще-то не считается, но ведь целый год службы на учебной подлодке тоже кое-чего стоит. А вот Шенделю «знак подводника» теперь точно не дадут, разве что он совершит нечто особенное.

Наконец, стряхнув с себя остатки сна, Деке бодро вскочил с диванчика, больно ударившись коленом об откидной столик. Вчера перед сном изучал карты с предстоящим районом боевых действий, и спросонья забыл о том, что столик не сложен.

Отодвинув шторку, Иоахим обвел взглядом отсек. Собственно говоря, рассматривать тут особо нечего: Узкий проход, заставленный ящиками с продуктами. Напротив капитанской ниши, гордо именуемой каютой, крохотная радиорубка. Левее нее такая же маленькая рубка гидроакустика. Справа открытый люк, ведущий в центральный пост. К слову сказать, планировка хорошо продумана – сидя в своем закутке, составляя донесения, или заполняя журнал боевых действий, капитан находится в курсе всех событий.

Торопливо умывшись, благо, что в начале похода пресной воды хватало даже на мытье рук, капитан начал рабочий день с изучения поступивших сообщений.

Хут Фесслер, корабельный радист, спокойно дремал на своем посту, не снимая наушников и подперев подбородок руками. Не хочет уходить с вахты даже ненадолго, хотя его прекрасно может подменить акустик. Впрочем, уж лучше сидеть в своей крошечной рубке, чем пытаться уснуть в торпедном отсеке. Радист – единственный унтер-офицер на лодке, которому приходится спать среди рядового состава, а это то еще удовольствие: Грязные, залитые супом постели, в которые моряки ложатся прямо в сапогах и верхней одежде, постоянный гам, спертый воздухе, пропитанный запахами пота и мазута. Да уж, действительно лучше спать за столом, даже постоянно просыпаясь, чтобы записать какое-то ненужное донесение.

Протянув руку к радиожурналу, Иоахим вдруг передумал, решив, что распишется в нем позже, и слегка толкнул Фесслера:

– Что там на Лофотенах?

Чуть приоткрыв глаза, радист бодро, как будто и не спал, отрапортовал:

– Томми по-прежнему разбойничают и, похоже, убираться с наших островов не торопятся.

Да, в северных морях становится жарковато. Сначала западные союзнички русских начали посылать им конвои один за другим, а теперь уже и у берегов Норвегии неспокойно. Буквально вчера англичане повторно устроили налет на Лофотенские острова, хотя полгода до этого сидели тише воды. Из-за этого субмарина задержалась с выходом из порта на целый день, пока уточняли обстановку. К счастью, первые страхи оказались беспочвенными – налет на острова, это всего лишь рейд, а не полномасштабное вторжение, и под вечер U-584 отпустили в поход.

Пока лодка подойдет к островам, овсянники уже удерут. Но этот рейд явно не последний. Вопрос только в том, когда и где островитяне нанесут следующий удар. А куда бы он совершил налет, будь на месте британского адмирала? Пожалуй, поближе к Шотландии, но в то же время подальше от Бергена и Тронхейма. То есть… То есть где-нибудь в районе Северного фьорда. А мы сейчас должны находиться чуть южнее него, где-то у Фёрде-фьорда. Так-так, становится интересно. С этой мыслью капитан, пригнувшись, пролез в центральный пост. Тот, кто представляет себе командный пункт корабля, как просторное помещение, в котором вахтенные флегматично наблюдают за приборами, никогда не был в подводной лодке. Неподготовленный человек, случайно оказавшийся здесь, решил бы, что ему снится бредовый сон. Помещение центрального поста кажется, создано исключительно для размещения как можно большего числа вентилей и маховиков. Их тут собрана просто огромная коллекция. Разного цвета и размера, расположенные в беспорядке на стенах, свисающие с потолка, прячущиеся по углам, кучкующиеся в небольшие группки или собранные в стройные ряды. Однако, обилие маховиков не подлодке это дизайнерский изыск, а вполне объяснимая необходимость, учитывая, сколько на субмарине различных цистерн – балластовых, дифферентных, уравнительных. Все эти емкости оснащены клапанами и кингстонами, чтобы впускать и выпускать воду и воздух. Некоторые еще и соединены друг с другом, чтобы перекачкой воды уравновешивать лодку, или могут использоваться в качестве запасного топливного бака. Вот чтобы управлять всем этим хозяйством, на центральном посту и разместили такое обилие вентилей. К ним, естественно, еще прилагались многочисленные трубы и манометры, между которыми пролегают разноцветные скрутки проводов. Как будто этого мало, тут же громоздились ящики с консервами и фруктами, лежали мешки с овощами, коробки с яичным порошком, висели связки сосисок и покачивались гамаки с буханками хлеба. Но для подводников это, в общем, обычная картина. Лодка типа VIIC проектировалась, исходя из рационального размещения механизмов. Спальные места для экипажа при этом выделялись по остаточному принципу и даже унтер-офицеры постоянных кроватей не имели. Кладовка же для продуктов и вовсе не предусматривалась. И пусть до Киркенаса лодке идти всего дней пять, максимум неделю, но мало ли что может случиться в море и какие задачи ей могут поставить. Поэтому U-584 готовили к выходу в автономное плаванье как положено, с максимальной загрузкой.

За центральным постом через круглый люк виднелся жилой четвертый отсек. Самое беспокойное место для сна, в насмешку прозванное моряками «Потсдамерплац». Этот отсек был самым настоящим проходным двором. С одной стороны от него располагались центральный пост и спальный торпедный отсек, а с другой стороны дизели, электромоторы и камбуз. Каждый раз при смене вахты в проходах возникала маленькая давка, а когда наступало время приема пищи, стюарды начинали таскать свои кастрюли, тарелки и чайники. Опять-таки, кормовой гальюн в первые дни похода забит продуктами, так что дизелистам и мотористам приходится постоянно бегать к носовому.

Но пока на лодке все тихо, и даже в центральном отсеке народу не очень много. Когда лодка идет в надводном положении, рулевые горизонтальных рулей внизу не нужны, и несут верхнюю вахту в качестве наблюдателей. Там же на мостике находится вахтенный офицер. Внизу остался боцман с одним матросом, инженер лодки, а также первый помощник, который вообще-то сейчас должен отдыхать. Штурман тоже успел проснуться и стоял за своим столиком, проверяя курс, проложенный ночью на карте вахтенным офицером, и прикидывая дальнейший маршрут. Сняв с карты целлулоидную пленку, он задумчиво что-то отмерял циркулем и сверялся с записями. Занятый ответственным делом, штурман поприветствовал командира не поднимая головы, и ткнул карандашом в большой остров, мимо которого они сейчас проходили:

– Фройсьён.

Деке наклонился над картой и замер с задумчивым видом. Его молчание и нахмуренный лоб красноречиво говорили о возможных проблемах, и тревога быстро передалась офицерам. Старший инженер, рассеянно почесав щетинистый подбородок, бросил взгляд на приборы и поспешил на корму. Вскоре после его ухода замолчал правый дизель, через пару минут снова ожил, а потом тоже повторилось и с левым двигателем. Судя по всему, инженер решил еще раз очистить от нагара заслонки выхлопной системы. Хотя эту процедуру уже проделывали пару часов назад, но лишняя профилактика не помешает. Если лодке придется срочно погружаться, через неплотно прикрытые заслонки в выхлопную трубу хлынет вода, так что лучше поберечься.

Старший помощник тоже ощутил потребность в действиях:

– Кэп, думаю, пора осмотреть торпеды. Сразу же после смены вахты начнем.

– Подожди, Хельмут, – остановил ненужную инициативу Деке. – Не сегодня.

Торпеды проверялись позавчера, перед выходом в море, так что очередной осмотр действительно может немного подождать. Ведь если им придется столкнуться с противником во время профилактики торпед, то это значит, что враг застанет их фактически безоружными. А с торпедами наверняка все в порядке. Все-таки перед походом рули, моторы и подшипники торпед тщательно осмотрели, все емкости для масла и сжатого воздуха наполнили, а приборы проверили.

Еще немножко подумав и придя к какому-то выводу, Деке все так же молча, не делясь ни с кем своими соображениями, накинул прорезиненный плащ и, завязав тесемки зюйдвестки, выбрался в башенную рубку. Дозорные на мостике, совсем еще молодые парни, у которых бородка только начинала пробиваться, громко галдели, радуясь первому в жизни большому приключению. Но при этом они не забывали внимательно осматривать окрестности, и вахтенный офицер не обращал внимания на веселый гвалт. Пусть радуются, погоревать еще успеют.

Капитан на секунду остановился, прислушавшись к разговору молодежи, благо, в спокойную погоду и в своих водах, верхний рубочный люк не задраивался. Как ни странно, но юнцы говорили не о девушках, вернее, не только о них, а о предстоящем Рождестве. Хотя на лодке имелась складная искусственная елка, но всем хотелось бы встретить праздник на берегу, с большой настоящей елью, и желательно в компании с милыми норвежками. Ведь местные девушки, в сущности, те же немки, только говорят нас странном диалекте. Мальчишки уже начали подробно расписывать, как именно встретят рождественский вечер, но с появлением капитана разом замолкли.

Следующий час капитан провел на мостике, вглядываясь на север, откуда ожидал неприятностей. Завтрак он проигнорировал, полагая, что если Томми решат высадиться где-нибудь в этих краях, то сделают это перед рассветом. Почти все время наверху торчал и штурман, проверяя ориентиры. Лишь несколько раз он бесшумно исчезал в недрах лодки и, сверив что-то на карте, снова поднимался наверх.

Минуты и часы шли, небо на востоке заметно посерело, сменилась верхняя вахта, но ничего подозрительного вокруг не происходило. Заступившие на дежурство наблюдатели, еще не успевшие устать, зорко осматривали свои сектора, но ничего интересного не замечали. Тем не менее, капитан упрямо продолжал сжимать тяжелый бинокль, не отрывая от него глаз. Мелькнувшую за горами слабую вспышку Деке, тем не менее, пропустил, но через секунду из-за дальних вершин разлилось сияние, как будто там над горами вставало солнце. Правда, не красное, как обычно на заре, а белое.

Иоахим пождал губы, поняв, что его опасения, к сожалению, сбываются. Если в западной Норвегии стреляют крупным калибром, то означать это может только одно – морской десант противника. Еще не успел докатиться невнятный, многократно отраженный от скал грохот, как Деке уже машинально, не задумываясь, начал отдавать команды:

– Очистить мостик. Занесите в журнал. На сорока градусах замечены отблески огня.

Отщелкнув карабины страховочных поясов, наблюдатели четкими, отработанными на учениях движениями быстро разрядили зенитные пулеметы, расторопно спустили машингеверы в боевую рубку, закрыли люк, и снова подняли бинокли, обозревая горизонт. И снова на северо-востоке появились яркие всполохи, сопровождаемые отдаленной канонадой. Теперь никаких сомнений нет. Это не случайная пальба по теням, померещившимся дозорным, а настоящий бой. Еще несколько минут капитан ждал, пока лодка приблизиться к мысу, за которым уже должно виднеться устье Вогсьфьорда, и только тогда опустил бинокль. Вход в фиорд глубоководный, и заходить в него лучше в подводном положении.

– Все вниз.

Вся верхняя вахта горохом посыпались вниз, торопясь занять свои места по боевому расписанию. Последним торопливо спустился капитан. Еще не успев задраить рубочный люк, Иоахим дал команду приготовиться к погружению. В ту же секунду вахтенный офицер и корабельный инженер начали отдавать распоряжения и принимать доклады, подготавливая лодку к погружению.

– Обе машины стоп!

Услышав по внутренней связи приказ, дизелисты проворно бросились закручивать вентили на потолке, перекрывая шахту подачи воздуха и закрывая выхлопные клапаны. Заглушив моторы, они отсоединили дизели от винтов и замерли. Теперь до самого всплытия за движение лодки будет отвечать машинная команда электромоторов, а мотористы, за исключением одного дежурного, смогут отдохнуть.

Также слажено работали и другие матросы. Через считанные секунды контроль-ные приборы показывали, что все люки и заслонки закрыты, а клапаны в норме. Получив ответы из всех отсеков о полной готовности, Деке немедля скомандовал погружение.

– Есть погружение, – откликнулся инженер-механик. – Все на нос!

После этой команды на субмарине началось столпотворение. Все подводники, свободные от вахты и обслуживания торпед, гурьбой ринулись в носовой отсек, чтобы своим весом еще сильнее наклонить лодку вперед. По центральному отсеку будто промчалось стадо буйволов, заставив офицеров прижаться к переборкам. И без того узкие коридоры в первые дни похода были завалены продуктами, что серьезно усложняли задачу, и количество споткнувшихся моряков значительно увеличилось против обычного. Но, несмотря на трудности, слаженный экипаж действовал четко и быстро, и ровно через тридцать секунд U-584 полностью скрылась под водой.

С погружением субмарины работы на центральном посту не убавилось. Наоборот, начиналось самое трудное. Вести лодку на заданной глубине и выравнивать её по заданному дифференту, это целое искусство. Поэтому постоянные доклады, корректировка рулей глубины и бешеное откручивание-закручивание вентилей не прекращалось ни на секунду. Посреди всеобщей суматохи только Деке стоял спокойно, с непритворно равнодушным видом. На учебной лодке ему сотни раз приходилось отрабатывать погружение и всплытие, так что этот процесс был доведен до автоматизма. Погружение он мог бы контролировать, даже не глядя на глубиномеры, креномер и указатели дифферента, а только прислушиваясь к реву воздуха, выходящему из цистерн, и доверяя своему вестибулярному аппарату. Вот стих шум волн, бьющихся о рубку, значит, лодка погрузилась полностью. Затем лязгнули тяги, ведущие к клапанам, и воздух перестал выходить из балластных цистерн.

Бросив взгляд на трубку прибора Папенберга, Деке убедился, что лодка находится на перископной глубине. Дальше осталось только выдерживать заданные направление и скорость движения. Поднимать лишний раз перископ, чтобы осмотреться, не стоило.

Следующие полчаса, пройденные в подводном положении в стеснённых условиях, стоили немецким подводникам, наверно, десяти лет жизни. Впрочем, последнее неважно, ибо даже в нашей истории мало кому из них удалось дожить до конца войны. Однако, в любом случае, маневрировать в проливах между островками и скалами, да еще под водой, весьма непросто. Тут повсюду подстерегают навигационные опасности – подводные скалы, рифы, мели. С концевых отсеков постоянно докладывали о глубине, а у запасных приводов управления гидроплана дежурили матросы, готовясь перехватить управление, если откажет электрика.

Лихорадка первых минут боевой тревоги прошла, и экипаж на посту подавленно молчал. Почти для всех это была первая боевая атака, а тут еще неизвестно, где враг, и какой. Поэтому возглас штурмана – Заходим в Вогсьфьорд, – вызвал дружный вздох облегчения. Хотя самое трудное теперь только начиналось но, по крайней мере, можно будет узнать, кто им противостоит.

До сих пор прослушивать горизонт было бесполезно. Многократно отраженные от островков шумы сливались в один сплошной гул, в котором ничего нельзя было разобрать. Но в фьорде, в непосредственной близости от предполагаемого противника, его можно легко обнаружить.

Электромоторы сбавили обороты, и все, находящиеся в центральном посту, повернули голову в сторону акустика, чью рубку можно было видеть через распахнутый люк. Тот пока молчал и медленно, по миллиметру поворачивал ручку гидрофона. Наконец, он крикнул:

– Повышенный уровень шума. Есть контакт!

Деке поспешно подошел к рубке акустика, не дыша от волнения, но даже капитан не торопили подчиненного, ожидая пока тот классифицирует контакт. По застывшим, остекленевшим глазам акустика ничего нельзя было понять, и оставалось только ждать.

– Множественные шумы.

– Пеленг шумов? – откликнулся Деке.

– Пять румбов справа по борту.

Еще несколько томительных секунд на уточнение информации, и новый доклад:

– Работа турбин на холостом. Вероятно крейсер! Предположительно, типа «Колония». Еще эсминцы и транспортники.

– Уходить или атаковать? – откровенно читалось на лицах офицеров, но перед командиром лодки такой вопрос не стоял. Подловить жирную дичь, пока она связана боем, и как можно скорее, вот как нужно действовать в подобной ситуации.

– Поднять перископ.

Первый помощник щелкнул тумблером и яркий свет в центральном посту сменился тусклым красным, не слепящим глаза и помогающим адаптировать зрение к темноте.

Забравшись в рубку, Деке плюхнулся на маленькое сиденье, похожее на велосипедное, и осушив командирский перископ сухим воздухом, припал к окуляру, высматривая англичан. Перископ подняли из воды едва лишь на метр, и волны периодически заливали объектив, но кое-что разглядеть было можно. Уже начало светать, и огромный силуэт крейсера виднелся отчетливо. Рядом с ним маячил эсминец, а правее виднелся транспорт, набитый людьми. Одна десантная баржа пристала к острову в пределах видимости, а остальные, вероятно, причалили за мысом, ближе к поселку.

Деке довольно ухмыльнулся и пробормотал про себя, любуясь на крейсер, который должен открыть список его побед:

– Вот они, Томми. Прямо как на ладони, да еще так удобно встали.

Капитан даже не стал отображать надводную обстановку на грифельной доске. Цель находится без движения, противник противодействия не оказывает, так что промахнуться невозможно.

Опустив перископ, Деке приказал увеличить скорость, и субмарина осторожно начала приближаться к вражескому отряду, стараясь держаться ближе к фарватеру. Время от времени лодка стопорила ход, чтобы англичане не заметили бурун, и Деке буквально на несколько секунд поднимал перископ, чтобы быстренько осмотреться. Он торопливо крутил педали, вращая перископ, и снова опускал его. К счастью, маневрировать практически не приходилось, и вскоре U-584 вышли на позицию для атаки.

– Приготовить торпеды к пуску!

Пока капитан сидел в боевой рубке, внизу в центральном посту первый помощник передавал его распоряжения торпедистам:

– Затопить установки с первой по четвертую. Открыть торпедные люки. Подключить аппараты.

Торпедисты еще загодя очистили место у люков, сдвинув ящики с провизией и посуду в сторонку, и теперь расторопно выполняли все приказы. Получив доклад из носового отсека и проверив сигнальные лампочки текущего состояния торпедных аппаратов, первый помощник задрал голову к люку и отчитался:

– Аппараты к пуску готовы.

Капитан спокойно, как будто ему не впервой водить лодку в атаку, диктовал вводные для стрельбы: скорость, угол, дальность, глубину. Второй вахтенный офицер тут же заносил все данные в счетно-решающий прибор «форхальтерехнер». Курс самой подлодки и ее скорость поступали в прибор автоматически, как и направление. Через несколько секунд счетная машинка автоматически рассчитала данные и ввела их в торпеды, установив нужное положение рулей и гироскопа. Даже если лодка изменит курс, автомат тут же введет изменения в рулевой механизм торпед, и они все равно пойдут прямо к цели. Все, что нужно, это лишь удерживать вражеские корабли в перекрестии прицела.

Уже можно стрелять, но все же лучше подобраться поближе. Еще ближе, еще немножко, вот еще чуть-чуть… В эти секунды не только сам Деке, но и половина его экипажа буквально не дышали. А вдруг Томми заметят? Тогда подводникам конец. Если не накроют снарядами, то забросают глубинными бомбами, и тогда все. Даже если кто и выплывет, то в ледяной воде зимнего Норвежского моря умрет за считанные минуты. Скорей бы команда «Пуск». В носовом отсеке сгрудившиеся подводники не отрывали глаз от торпедной команды, замершей у резервной стойки управления стрельбой и у рычагов аварийного пуска. Если в центральном отсеке вдруг случится неполадка, торпедисты сами произведут пуск.

На дистанции тысячи метров (* немецкие моряки измеряли расстояние не в кабельтовых, а метрах) Деке, наконец, последний раз сверив параметры, приказал пускать торпеды, и U-584 произвела полный зал. Веером, с углом растворения 3 градуса, чтобы наверняка поразить цель, лодка выпустила четыре торпеды, увернуться от которых крейсер уже никак не мог.

– Торпеды выпущены! – торжественно завопил старший помощник.

– Слышу все торпеды, – подтвердил гидроакустик.

– Овсянникам каюк, – вставил реплику кто-то из рулевых, но на него тут же шикнули. Сначала надо дождаться результатов атаки, а уж потом радоваться.

Вслед за капитаном, вооруженным средневековым оружием и играющим на волынке, на берег устремились его коммандос. Британские солдаты отважно спрыгивали в ледяную воду, держа в руках оружие и штурмовые лестницы. Темная вода у самого берега белела, ударяясь о камни, вздымалась и превращалась в пыль, мгновенное пропитывая одежду. Но отважных десантников столь ничтожное препятствие остановить не могло, и они спешили за своим командиром.

Если в обычной пехоте старшие офицеры сидят далеко за передовой и лишь по мере передвижения линии фронта переносят свои наблюдательные пункты вслед за наступающей пехотой, то у коммандос все иначе. Заместитель командующего операцией капитан Джек Черчилль сам возглавил основную группу, которой предстояло штурмовать городок, и лично повел её в атаку. Помимо безумной храбрости капитан также отличался неистовой любовью к холодному оружию. Он не раз заявлял, что офицер, идущий в бой без меча, вооружен недостаточно. Кроме того, Черчилль прославиться тем, что стал первым англичанином в этой войне, застрелившим противника из лука. Командование настолько впечатлилось этим фактом, что даже назвало эту операцию «Стрельбой из лука», хотя лучник во всем отряде имелся только один.

В предрассветном сумраке трудно было что-то рассмотреть, но основной ориентир – остроконечный конус с крутым склоном, вздымавшийся на несколько сот футов, хорошо виднелся на фоне неба. Прямо под ним и левее раскинулся городок Молёй. Это союзный город, хотя и временно захваченный противником, и его жители поддерживали англичан против захватчиков. Они загодя выяснили систему огня, подсчитали численность гарнизона, и проверили, что минные поля на острове не устанавливались. Воевать на своей земле всегда легче, к тому же автоматического оружия у бойцов достаточно, а боевой дух на высшем уровне. Единственное, что удручало – экипировка солдат не предназначалась для действий в высоких широтах – ни шапок, ни теплых масок им не выдали. Лишь некоторым бойцам повезло получить вязаный подшлемник, а остальным приходилось самостоятельно добавлять такую деталь экипировки, как шерстяной платок. Одни завязывали его по-бабьи, закрывая шею, затылок и уши от холода, а другие спереди на манер разбойников, прячущих свое лицо. Те, кто пренебрег утеплением и ходил по холоду с открытым горлом, рисковали серьезно простыть.

Китель или куртка десантников, единственным достоинством которых являлась дешевизна в производстве, также не грели, и под них поддевали теплый свитер. Не выдали бойцам и зимние маскировочные костюмы, хотя в Норвегии уже лежал снег. Ситуация с обувью у коммандос обстояла еще хуже – кто-то ходил в легких ботиночках, другие в кожаных полусапожках, а некоторые даже щеголяли в резиновых сапогах.

К поселку десантники шли небольшими группами, чтобы при обстреле не накрыло всех сразу, но предосторожность оказалась излишней. Кроме одиночных постов на окраине городка никого из немцев не было. Часовые, неуклюжие в своих огромных тулупах и тяжелых сапогах на толстой деревянной подошве, даже не пытались оказать сопротивление, а старались сразу же скрыться. Один из них, не успев убежать, спрятался за маленьким сарайчиком, в надежде, что противник пройдет мимо. Но его месторасположение выдало легкое облачко пара, и коммандос получили своего первого пленного. Не останавливаясь, чтобы осмотреть живого немца, как это сделали бы обычные солдаты, все быстро шли вперед, настороженно озираясь по сторонам. Лишь юный связист Мерфи, переведенный в батальон буквально перед началом операции, постоянно отставал. В одной руке он держал винтовку, а в другой тяжелую катушку с проводом. Большая сумка с противогазом, неудобно подвешенная, хлопала по бедру, лямки брезентового рюкзака постоянно сползали, да и прочая амуниция изрядно мешала. Было видно, что парнишку лишь недавно призвали в армию, и если бы не его специальность, Мерфи не стали бы зачислять в такую элитную часть.

Первый отряд, неожиданно повстречавшийся британцам, оказался совершенно не готов к бою. Фрицы несли винтовки за спиной, многие шли без шлемов, а кто-то вообще без оружия. Опытные автоматчики, заметив противника, среагировали мгновенно и обрушили на него огненный шквал. Пули срезали кусты и ветки деревьев, поднимали с дороги фонтанчики снега и пыли, а самое главное, вонзались в тела, разрывая мышцы, пробивая головы и ломая кости. Немцы не ожидали встретить такого плотного огня в упор, и даже не успели сообразить, куда им лучше бежать. Практически никто из них не сделал ответного выстрела, и через несколько секунд лишь десять распростертых на земле тел остались от полных жизни молодых парней, даже не подозревавших, что им не придется дожить до ближайшего Рождества.

Следующая встреча с противником оказалась для англичан не столь успешной. Отделение немцев благоразумно не стало переть на рожон и попыталось устроить засаду, затаившись в кустах. Не очень успешно, впрочем. Может быть, затея и удалась бы, но нечаянный выстрел неловкого солдата сразу открыл противнику место засады. Упав на землю или спрятавшись за сараями, коммандос тут же обстреляли подозрительные заросли, но неприцельный огонь был не очень эффективен. В ответ захлопали винтовочные выстрелы и затарахтел короткими очередями пулемет, мешая британцам хорошо прицелиться. Появился и первый раненый, к счастью, легко, и почти сразу за ним второй.

Нежданная заминка в наступлении отнюдь не обескуражила капитана. Война была его профессией, и он хорошо её освоил, особенно наступление. Сражение было его стихией, и десяток фрицев, с его точки зрения, не являлись сколь либо значительной помехой. Прикинув расстояние до кустов, Черчилль взял у сержанта мину от трехдюймового миномета с уже установленным взрывателем. Поднатужившись, капитан взмахнул своей длинной рукой и забросил импровизированную гранату как можно дальше. Вторая не понадобилась. Десятифунтовая мина, упавшая за спиной немцев, мгновенно убила и серьезно ранила почти всех из них. Только один солдат остался невредим но, ошалев от взрыва и мгновенной гибели товарищей, он бросил оружие и, сорвав каску, пустился наутек.

Пользуясь преимуществами неожиданности, численного превосходства и лучшей подготовки, отряд сходу вытеснил немцев с окраины, однако самое трудное было впереди. Самое тяжелое на войне, это бой в городе. Когда стрелять в упор означает не выцеливать врага с дистанции сотни ярдов, а действительно сталкиваться с ним лоб в лоб, колоть штыком и палить не целясь, торопясь, чтобы противника тебя не опередил. Поэтому, несмотря на успешное начало, капитан и его команда не расслаблялись, продвигаясь вперед осторожно. Стены у большинства домов были деревянные и легко прошивались пулям, поэтому по возможности коммандос пригибались, прячась за каменными фундаментами. Но, хотя и с предосторожностями, десантники продвигались довольно быстро. Огневой мощи автоматов для ближнего боя хватало, а в серьезных случаях поддержку окажут артиллеристы, с которыми наступающие коммандос поддерживали связь по рации.

Заметив, что немцы начали постепенно накапливаться за складом, Черчилль запросил помощи у моряков, указав направление дымовой ракетой. Привыкшие стрелять на дистанции многих миль, близкую цель морские канониры поразили одним выстрелом. Там, где только что стояла группа солдат, полыхнуло пламя и поднялся вихрь. Из тучи пыли вылетела винтовка, рухнув на камни – все, что осталось от немецкого подразделения. Когда дым отнесло ветром, на месте взрыва шестидюймового снаряда не осталось ни одного тела.

Переулок за переулком британский отряд продвигался вперед, зачищая территорию и постепенно охватывая городок полукольцом. Сопротивление случалось, но спорадическое, неуклюжее и недолгое. Немцы больше теряли пленными, чем убитыми, так что капитан даже немного расстроился. Он рассчитывал на грандиозное веселье, а получилась нудная зачистка поселка от бестолкового противника. Ну кто же так оборону держит? Одним словом – тыловое подразделение, да еще и третьесортное. Как докладывали норвежские агенты, всех годных к строевой службе недавно отправили на сборный пункт и дальше на фронт. А в эту дыру спровадили пополнение из молодых белобилетников и отсрочников. Выучка личного состава у вермахта, правда, неплохая, но численное преимущество атакующих не оставляла обороняющимся никаких шансов. К тому же охранное подразделение, недавно сформированное заново, не прошло еще полного курса обучения и не успело получить навыков в обращении с оружием и в тактических приемах.

Конечно, не только противник нес потери. Вот перед наступающими разорвалась мина, и буквально через несколько секунд упала следующая. Шедший рядом с командиром солдат вздрогнул, выронив оружие и схватившись за грудь, а изо рта у него хлынула кровь. Его товарищ, недавно хвалившийся тем, что не боится смерти, но впервые увидевший всю её неприглядность, в ужасе остановился, теребя друга, как будто его можно оживить. Капитан, слегка контуженный после взрыва, немного пошатывался, голова у него кружилась, а в ушах звенело. Но, быстро придя в себя, Черчилль схватил за руку рядового, у которого начиналась истерика, и оттащил за угол.

Оглядевшись, капитан заметил, что на улице остался лейтенант О'Флахерти. Он не успел спрятаться и теперь катался по земле, сжимая лицо руками. Никто не спешил на помощь раненому, и Черчилль пошел на выручку сам. Поручить подчиненным лезть под огонь, самому оставаясь в безопасности, ему в голову не пришло.

Снова грохнуло, над головой прошуршали комья земли и обломки досок, однако Черчилль благополучно добежал до пострадавшего, поднял лейтенанта на руки и бегом вернулся с ним за укрытие.

– Ты можешь на ногах стоять? – тревожно спросил капитан, пытаясь разглядеть характер ранения.

– Могу, – простонал лейтенант, не отрывая рук от лица. – Только ничего не вижу.

И действительно, вся голова О'Флахерти была покрыта копотью, песком и кровью, представляя собой жуткое зрелище. Но когда санитар протер лейтенанту лицо, оказалось, что правый глаз уцелел. Как ни странно, но молодой офицер не столько обрадовался возвращению зрения, сколько сокрушался о предстоящем увольнении с военной службы.

– Черт, меня же теперь отправят в отставку, – жалобно причитал раненый, пока его перевязывали.

– Да ты сдурел лейтенант, – как мог, подбодрил своего подчиненного Черчилль. – Пока у Британии столько врагов, боевого офицера не станут списывать со счетов из-за пустяковой болячки. Подожди, ты еще до генерала дослужишься, вот увидишь. (* Действительно, О'Флахерти дослужился до бригадного генерала.)

Вскоре отряд изготовился к атаке и снова попробовал преодолеть улицу. Озлобившись на потери, солдаты рвались вперед, пренебрегая осторожностью, за что тут же поплатились, потеряв несколько человек убитыми и ранеными. Дальнейшее продвижение коммандос застопорилось. Стрельба со стороны немцев вдруг стала не только удивительно меткой, но и организованной. Противник уверенно блокировали все попытки британцев пройти вперед или обойти с флангов, а сам при этом постоянно менял позиции минометов и пулеметов. Черчилль даже восхитился такому умелому построению системы огня, хотя и не понимал, как немцы так быстро наладили взаимодействие.

В ближайшем доме капитан организовал временный штаб, куда поступали доклады от его подразделений. Тут же установили рацию для связи с крейсером. Связист Мерфи, постоянно следовавший за капитаном и тащивший тяжелую катушку с проводом, с облегчением положил оборудование на пол и быстро подключил телефон. Вспомнив, что его еще надо заземлить, телефонист воткнул штырь заземления в цветочный горшок, но к его удивлению аппарат все равно не заработал. Связь с наблюдательным пунктом находилась под угрозой, но радист, наблюдавший за действиями Мерфи с нескрываемым изумлением, снял наушники, коротко что-то буркнул, и быстренько все наладил.

Поступившие сообщения капитана не радовали. Потери значительно возросли, а успехи были мизерными, да и те благодаря корабельной артиллерии. Это плохо, северный зимний день очень короток, и если так пойдет и дальше, отряд не успеет выполнить все задачи. Пора запрашивать подкрепление. Но как фрицы смогли столь блестяще организовать оборону? Черчилль отнюдь не недооценивал противника, но тыловики есть тыловики. Их подготовка недостаточна, а опыт отсутствует вовсе. Немного растерявшись, капитан рассеянно оглядел комнату, в которой до него, очевидно, квартировались немецкие солдаты, и начал понимать, что здесь что-то не так. Какая-то странная форма – теплая куртка, подбитая фланелью, такие же теплые брюки и капюшон. Странные короткие обмотки. Баночка кофеинового шоколада – откуда она у рядовых солдат? Меховые камусы, необходимые для подъема на лыжах в гору. Подозрительно большие фляги. А что в холщевом мешочке? Да тут комплект запасных триконей-крылышек (* стальные зубчатые набойки для горных ботинок). А вот под кроватью виднеются и сами горные ботинки, для подошв которых и предназначались трикони. Открыв дверцу платяного шкафа, Джек даже удивленно присвистнул, увидев китель с наградной колодкой.

– Черт побери, да здесь находятся горные стрелки! Ну, наконец-то встретился достойный противник.

И действительно, в Молёй недавно прислали горных стрелков, которых отпустили с фронта на рождественские каникулы, убив тем самым сразу двух зайцев – дать ветеранам отдохнуть в уютной домашней обстановке и одновременно усилить оборону важного пункта. Их, правда, всего полсотни, но зато это были опытные бойцы, хорошо подготовленные и полгода проведшие на восточном фронте, так что каждый из них стоил целого отделения простых пехотинцев.

Поняв, в чем тут дело, Черчилль прибодрился. Раз тут не пахнет мистикой, и он просто имеет дело с опытными вояками, то и действовать нужно соответствующе. В ближний бой с егерями лучше не вступать. Нужно засекать их огневые точки и сразу же корректировать огонь артиллерии и пулеметов.

Неожиданно огонь противника разом стих, и почти сразу капитан почувствовал содрогание земли, как будто там внизу прошел огромный поезд метрополитена. Через долю секунды по ушам хлопнул резкий, смешанный со скрежетом гул, и если бы в комнате остались целые стекла, они бы все вылетели.

Дома загораживали обзор, не давая разглядеть пролив, но два огромных дымных гриба, выросших на том месте, где находился крейсер, не сулили ничего хорошего. Темные столбы еще не успело отнести ветром, как один из них вспыхнул желтым светом – рванул артпогреб.

Радист растерянно доложил, перекрикивая грохот взрывов, что связь с крейсером пропала, и попытался связаться с эсминцами.

– Сволочи! Они взорвали Кению! – Завопил Мерфи, как будто капитан сам еще не понял.

Остальные солдаты, поняв, что произошло, подхватили его крик:

– Ублюдки! Они потопили Кению! (* Этот полный негодования возглас, отлично воспроизведенный в снятом после войны фильме, потом стал нарицательным.)

И действительно, половина выпущенных торпед точно попали в Кению. Правда, одна не взорвалась, но зато другая пробила борт и полностью разрушила машинное отделение. Третья угодила в подводную скалу, никому не причинив вреда, а четвертая попала в эсминец, что тоже надо считать успехом немецких подводников. Сравнительно небольшой корабль сразу разломился на две части, не оставив экипажу времени для эвакуации.

– Черта с два потопили, – перекрикивая хор голосов, заорал Черчилль. – Это всего лишь одна торпеда. Она крейсеру не страшна.

Но, хотя остановить панику ему и удалось, о дальнейшем наступлении не могло быть и речи. Какое уж тут продолжение операции, лишь бы отход организовать. И также, как до этого капитан Черчилль шел во главе атакующих, теперь он возглавил арьергард.

Несмотря на потерю Кении, итог операции получался неплохим. Коммандос выполнили почти все поставленные цели, взорвав склады рыбьего жира, запасы топлива, фабрики, маяк и электростанцию. Сотня немцев взята в плен, а еще полторы сотни убито (* возможно, в эти цифры вошли немецкие рабочие, а может, это просто преувеличение). Так что британские экспедиционные силы покидали поле боя с чувством выполненного долга, оставляя за собой пылающий поселок. После битвы большая часть Молёя была охвачена пожаром, но всех жителей, решивших эвакуироваться, англичане смогли взять с собой.

На U-584 после пуска торпед царило тревожное ожидание. У одних моряков лица были искажены волнением, у других, наоборот, демонстративно бесстрастны, и лишь поджатые губы выдавали тревогу. Вся жизнь подводников на войне подчинена только одной цели – искать и топить вражеские корабли, а тут сразу такая роскошная цель, как крейсер. Поэтому долгие секунды ожидания, пока торпеды шли к цели, казались годами. В эти мгновения последний матрос чувствовал себя причастным к великому событию не меньше, чем капитан, и считал себя равным с офицерами. Все делали одно общее дело, и все одинаково ответственны и за возможный триумф, и за неудачу.

Деке в волнении снял капитанскую фуражку и, вытерев ею пот с лица, уронил в люк. Вахтенные то смотрели друг на друга, то поворачивали голову в сторону рубки акустика, хотя взрыв торпеды услышат все.

Акустик громко отсчитывал секунды, но всем казалось, что он специально говорит медленно, растягивает паузу между словами.

– Да сколько ж они будут идти, – яростно прошептал рулевой, – вечно, что ли?

Как бы в ответ на его слова акустик высунул голову из своего закутка и прокричал, что первая торпеда не взорвалась. Ненадежный дистанционный детонатор, предназначенный для взрыва прямо под корпусом корабля, на этот раз не сработал. Это как лотерея – если сложный механизм отработает нормально то, получив пробоину в днище, даже крупный корабль будет обречен. Но такое мудреное устройство частенько отказывает, как например, на этот раз.

Тихий сдавленный стон экипажа, аханье и ругань грозили перерасти в крики, но наконец-то по корпусу ударил грохот взрыва, эхом пробежавший по лодке. Через несколько секунд последовал второй, и чуть позже и третий, вызвав перемену в настроении экипажа. Злые и раздраженные моряки мгновенно превратились в счастливейших людей на свете.

Подняв ненадолго перископ, капитан немного охладил восторги экипажа, заявив, что крейсеру досталась лишь одна торпеда, но зато в придачу, уничтожен эсминец. Подводники выразили свое ликование по поводу двойной победы восторженными воплями, но еще один гул, донесшийся до лодки, заставил всех настороженно замереть.

– Это опять крейсер, – крикнул Деке из своей рубки. – Очевидно, котлы взорвались. У него сильный крен на левый борт.

Добивать противника или просто любоваться зрелищем тонущего корабля капитан не решился. Акустик докладывал о наличии нескольких эсминцев, да и здравый смысл подсказывал, что пора уходить из района атаки и идти на базу. Спрыгнув вниз, Иоахим тут же скомандовал разворот:

– Руль влево до упора. Правый двигатель – полный вперед. Дифферент на нос.

Лодка развернулась, судовые двигатели потихоньку набирали обороты, уводя субмарину подальше от опасности. На борту царила полная тишина, моторы работали в экономичном режиме, а все лишнее оборудование, включая вентиляторы, отключили. Но уйти от британцев оказалось непросто. Хотя Онслоу и Ориби ушли к северу, а Чиддингфолд Деке потопил, но еще оставался четвертый эсминец – Оффа. Его капитан Юинг здраво рассудил, что демаскировавшая себя немецкая подлодка сейчас пытается покинуть Вогсфьорд, и решил перекрыть ей путь, не дав уйти в море. Промчавшись к западу три мили, Оффа замедлил ход и пошел переменными галсами, прослушивая воды фьорда. Деваться из узкого пролива между Бременгаром и Вогсёем субмарине было некуда, разве что затаиться и подождать, пока англичане уйдут.