Глава 3. «Восточный обряд» и криптокатолицизм в планах папства

Поиск новых форм проникновения иезуитов в Россию никогда не прекращался, и в этом отношении революционные события 1917 года, как и смута XVII века, открыли для них обширное поле деятельности, предоставив возможность обновить методы их работы.

Первая мировая война расколола западнохристианский мир на два лагеря и продемонстрировала крайнее падение авторитета Ватикана как духовно-идейной силы. Пребывавший тогда у власти Бенедикт XV (1854–1922), провозгласивший нейтралитет, осудил войну как «чудовищный спектакль», «страшную бойню, позорящую Европу», «самоубийство цивилизованной Европы», «самую тёмную трагедию человеческого безумия», причинами которой называл дехристианизацию мира и безверие. Однако он отказался чётко осудить нарушения международного права (например, вторжение Германии в Бельгию) и хранил молчание по поводу военных преступлений, совершаемых обоими лагерями. И если Римская курия раскололась на две партии — сторонников Антанты и сторонников центральных держав, то сам понтифик в действительности сочувствовал последним, надеясь в случае победы Германии и Австро-Венгрии укрепить свои позиции за счёт православной России.

Перенеся без особых потерь послевоенные революционные изменения, Ватикан рассматривал в качестве важнейшей своей задачи установление отношений с новыми государствами Центральной и Восточной Европы и подписание соответствующих конкордатов. Но наиболее важные перемены происходят в восточной политике Католической церкви. И трудно понять причины поддержки, оказанной папой австро-германскому блоку, не зная того, какие надежды связывал Ватикан с крушением исторической России.

В годы, предшествовавшие войне, главным средством вовлечения православных России в сферу влияния католицизма была Брестская уния. Однако хотя уния и навязывала стирание всех восточных особенностей в различных областях религиозной жизни, а униатское духовенство внешне подражало католическим священникам (служило в латинских церквях, на таких же престолах, без иконостасов, читало проповеди по-польски и др.), униатство никогда не было для Ватикана важным само по себе, а должно было сохраняться до удобного случая, который позволил бы с наибольшей лёгкостью проникнуть на всё российское пространство. Униатские церкви были «предметом терпимости», поскольку рассматривались лишь как предвосхищение объединения латинской и восточной традиций под эгидой Рима.

С началом Первой мировой как раз сложилась такая ситуация, при которой Ватикан получил возможность в случае победы австро-германского блока и разгрома России подчинить своему полному влиянию западнорусские земли и обеспечить дальнейшее продвижение в Россию. Именно этим объяснялись прогерманская позиция папы и его сдержанность в осуждении нарушения немцами норм международного права. Недаром один из высоких ватиканских сановников, объясняя, почему Ватикан был против Франции во время войны, воскликнул: «Победа Антанты с союзной Россией была бы столь же великой катастрофой для Католической церкви, как некогда Реформа» (а ещё Пий X говорил: «Если победит Россия, победит схизма»). Главным центром по подготовке соответствующих для этого условий была находившаяся в составе Австро-Венгрии Галиция, называемая «украинским Пьемонтом», а ключевую роль призван был сыграть униатский прелат митрополит Галицкий, архиепископ Львовский и епископ Каменец-Подольский Андрей Шептицкий (1865–1944).

Шептицкий был старшим сыном богатого польского магната графа Яна Шептицкого, придворным императорского австрийского двора и офицером столичного Уланского полка. Будучи правоверным римо-католиком, он под руководством отцов-иезуитов прошёл обучение в Добромильском монастыре базилиан, готовившем кадры для Греко-католической церкви. Карьера его была успешной и стремительной. Сначала он был назначен игуменом большого Львовского монастыря базилиан; через 8 лет — занимает Станиславскую епископскую кафедру в Галиции, а через 2 года (в 1901 г.) становится митрополитом Галицким, архиепископом Львовским и епископом Каменец-Подольским.

Шептицкий активно занимался политикой и даже был депутатом Галицийского сейма. В предшествовавшие войне годы он обсуждал совместно с австрийскими политиками и военными планы и возможности реального вклада галицийских украинцев в победу над Россией. В этих целях в 1908 году митрополит нелегально, по фальшивым документам, ездил в Россию, где посетил подпольные униатские общины в Петербурге и Москве. А в 1910 году для организации эмигрантов из Галиции совершил поездку в США. Он формировал состав руководящих звеньев буржуазно-националистических группировок, которые должны были не только нанести удар по русским дивизиям, но и способствовать деморализации ближайшего тыла русских путём организации «волнений» среди населения Приднестровья, Винничины и Житомирщины. Для этого митрополит начал создавать разветвлённую униатскую сеть в России, которая после победного завершения войны могла бы стать базой для повсеместного и быстрого насаждения католицизма на Востоке.

С первых дней войны Шептицкий вместе с представителями австро-венгерского императорского правительства занялся формированием воинских подразделений украинских сечевых стрельцов — «усусов» для удержания ценой жизни русских армий на границах Галиции. В своём секретном послании императору Францу-Иосифу он писал: «Как только победоносная австрийская армия вступит на территорию Русской Украины, нам придётся решать три задачи: военной, правовой и церковной организации края». В Малороссии планировалось создать под контролем австро-немецкой военной администрации марионеточный режим, которому была обещана поддержка со стороны униатской церкви.

Так было во время войны. Но в феврале 1917 года в России происходит революция, резко изменившая ситуацию: новое правительство отменяет все ограничения в области религии и специальным декретом от 8 августа 1917 г. устраняет все препятствия распространению католицизма. Ватикан, всегда внимательно изучавший малейшее политическое, идеологическое и институционное движение, которое могло бы поколебать православный мир, полностью пересматривает русскую политику. С удовлетворением встретив свержение царя, он разработал совершенно новый приём борьбы против Православия, который должен был, не возбуждая подозрений, безболезненно подчинить русских власти понтифика.

Центральное место, которое ранее принадлежало униатству и беспощадной латинизации, теперь должно было занять католичество восточного обряда, которому отводилась роль «того моста, по которому Рим войдёт в Россию». Речь шла о том, чтобы сохранить Русской церкви полностью и её православно-русский обряд, и каноническое право, и догматические положения, подчинив её только юрисдикции римского епископа через достижение признания его первосвященства. Причём, если уния была нацелена на иерархию, духовенство и аристократию, то католичество восточного обряда не интересуется духовенством, но концентрирует всё внимание на народе.

Вот как описывал исследователь К.Н. Николаев, очень хорошо знавший ситуацию, этот план: «…Начало «восточного обряда» заключалось в том, что брался русский православный обряд в его чисто предвоенном виде и папа на него клал свою каноническую печать. В силу этого православные приходы переходили из юрисдикции православного епископа в юрисдикцию епископа католического. Не было никакой унии в смысле соединения, а было поглощение католической церковью «восточного обряда» вместе со всей той «схизмой», которую этот обряд собою осуществлял. Здесь нет никакого соединения православной иерархии с Римом, как это было на соборах Флорентийском и Брестском, вообще ни Православная Церковь, ни православная иерархия во внимание не принимаются. Нет никакого перехода православных в католичество, ибо нет никакого исповедания веры, а две веры — православная и католическая — и два обряда, смешиваясь, но не соединяясь, подчиняются власти Римского епископа. В основу соединения положен только один догмат Римской церкви, догмат конца XIX века — первосвященства и и папской непогрешимости».

Девизом нового начинания было «песplus, пес minus, пес aliter», то есть всё должно было быть в точности, как у Русской церкви, а главную роль в этом деле призваны были сыграть иезуиты.

Уже 31 мая 1917 года в Риме была создана новая консистория — Конгрегация по делам Восточных Церквей, в которой были сосредоточены все административные дела католиков «восточного обряда» и которая получила высший статус: во главе неё встал сам Бенедикт XV. Чуть позже был открыт Папский восточный институт (Pontificium Institutum Studiorum Orientalium Ecclesiarum), призванный изучать догматические, литургические, канонические вопросы и духовные традиции православных церквей. В 1922 году его руководство было передано ордену иезуитов, и восточный институт переехал в помещение Папского библейского института, основанного в 1909 году и также находящегося под управлением иезуитов. Позже он переехал в отдельное здание и вошёл в качестве самостоятельной структуры в состав Папского Григорианского университета.

Тогда же, в 1917 году, была предпринята и первая попытка воплотить новую идею на практике: в Петрограде Шептицкий провёл собор Униатской церкви в России, которая признавала примат и дисциплинарные постановления папы, но сохраняла «восточный обряд» и обязательные канонические правила Восточной церкви. Экзархом Церкви стал секретарь Шептицкого Л. Фёдоров, которому приписывают слова: «Россия не обратится иначе, как пройдя через море крови своих мучеников и через великие страдания своих апостолов». Этот акт был скреплён подписями представителей латинского клира, а также присягой восточного клира папе и экзарху. Временное правительство пригласило Фёдорова как представителя «восточного обряда» в Комиссию по делам Католической церкви в России, а в октябре 1917 года министр исповеданий А. Карташёв легализовал «восточный обряд» в тех формах, которые были установлены на Синоде. В марте 1921 года понтифик утвердил Фёдорова экзархом с пожалованием ему титула апостольского протонотария.

После Октябрьской революции, когда начался террор против Православной церкви, сопровождаемый массовыми убийствами православных священников, Ватикан воспользовался этой ситуацией, чтобы водвориться в России, заместив собой Православие. Об этом в своём воззвании 1 июля 1923 года написал патриарх Тихон: «Пользуясь происходящей у нас неурядицей в Церкви, римский папа всячески стремится насаждать в Российской православной церкви католицизм». Уже цитированный нами К.Н.Николаев указывал: «Только одна Россия интересует Рим. С падением императорской власти и крушением Православной Церкви уния, как соглашение равных с равными, потеряла всякий смысл. Договариваться больше не с кем. Русская церковь разбита и, по мнению Рима, не вернётся к своему былому величию и единству. Вступать в соглашение с отдельными группами внутри России интереса не представляет. В момент падения большевиков в России, а ещё лучше на тот случай, если они откажутся от своей церковной политики, должна появиться новая организация, зрело обдуманная, во всех частях подготовленная, снабжённая большими средствами и техническим аппаратом. Эта сила должна привлечь к себе усталые сердца русских людей и церковно их объединить под сенью Рима. Такой силой и должен стать «восточный обряд»».

Рим пытался представить крушение России и жертвы большевизма как божественное наказание за неповиновение, искупить которое может только союз с Римом. Показательно в этом отношении признание бенедиктинца Хризостома Бауера: «Большевики умерщвляют священников, оскверняют храмы и святыни, разрушают монастыри. Но не в этом ли как раз заключается религиозная миссия безрелигиозного большевизма, что он обрекает на исчезновение носителей схизматической мысли, делает, так сказать, «чистый стол» (tabula rasa), и этим даёт возможность духовному воссозданию». Ему вторил один из венских католических органов печати: «Большевизм создаёт возможность обращения в католичество неподвижной России».

Характерно также признание самого экзарха Л. Фёдорова, сделанное им в марте 1923 года перед Ревтрибуналом: «С тех пор, как я отдал себя Католической церкви, моей заветной мыслью было примирить родину мою с этой Церковью, для меня единственной истинной. Но мы были не поняты правительством… Все латинские католики вздохнули, когда произошла октябрьская революция… Я сам приветствовал с энтузиазмом Декрет «Об отделении Церкви от государства»… Только перед Советским правительством, когда Церковь и государство были отделены, могли мы вздохнуть свободно».

Политика Бенедикта XV была продолжена новым папой Пием XI (1857–1939), избранным в феврале 1922 г. и осуществлявшим уже готовую программу, задачи которой заключались в том, чтобы, во-первых, достигнуть соглашения с большевиками по поводу католицизма и, во-вторых, утвердить католицизм «восточного обряда». Как писал посол Франции в Ватикане: «С момента восшествия на престол папа мечтает присоединить Русскую православную церковь к Римской церкви. Он никому не хочет уступать русский народ и всячески обхаживает его правительство».

Таким образом, Православие оказалось жертвой двух враждебных ему сил: католичества и коммунизма, интересы которых в этом деле совпали. Считая, что Православие «созрело, чтобы упасть в руки Рима», Ватикан делал всё, чтобы снискать расположение новой власти, закрывая глаза на большевистский террор даже против католиков (в частности, на расстрел в апреле 1923 г. католического епископа Буткевича и заключение других шести епископов). Большевики, в свою очередь, заинтересовались католическим вариантом как в силу его лояльности к новому строю, так и в силу его вековой вражды к Православию, позволявшей использовать его в качестве главного орудия борьбы против русского национального чувства.

Соглашения с большевиками было поручено добиться кардиналу Пьетро Гаспарри (тайному франкмасону, как выяснилось в ходе специального расследования, — см. ниже), который в 1922 году на Генуэзской конференции вступил в переговоры с главой Наркомиссариата по иностранным делам (НКИД) Г.В. Чичериным и обещал России дипломатическую поддержку, подарив комиссару в качестве символического жеста красную розу. Известно, что в день открытия Конференции Гаспарри сказал итальянскому журналисту и историку Э. Буонианти, что Католическая церковь «принципиально не возражает против создания коммунистического государства. В области экономики Церковь является агностиком. Её духовные интересы находятся вне и выше экономических систем и не требуют для своей защиты определённой социальной обстановки. Церковь требует лишь, чтобы государства любого типа не имели препятствий с целью помешать свободному развитию религиозной и церковной жизни». Как вспоминал сам Чичерин, «Пий XI в Генуе был любезен со мной в надежде, что мы сломим монополию Православной церкви в России и тем самым расчистим ему путь». Глава НКИД планировал использовать эту позицию и даже указал в одном из своих писем в ЦК партии: «Католическое вероучение имеет для нас наибольшее значение в области международной политики».

В 1925–1927 годах переговоры с Чичериным вёл уже папский нунций в Германии кардинал Пачелли (будущий папа Пий XII). В архивах французского МИДа сохранилась секретная телеграмма № 266 от 6 февраля 1925 года из Берлина, в которой сообщается, что советский посол в Берлине Крестинский заявил кардиналу Пачелли, что Москва не будет сопротивляться устройству на русской территории католических епископов и митрополита и что католическому духовенству будут вообще предоставлены самые благоприятные условия.

С приходом к власти Пия XI на первый план в ватиканской политике сближения выдвигается фигура французского иезуита, епископа Михаила д’Эрбиньи. Он стал не только ректором Папского восточного института, но и главой комиссии Pro Russia, утверждённую в 1925 году при Конгрегации по делам Восточных Церквей для подготовки кадров священнослужителей, воспитанных на принципах уважения любой политической власти и приемлемых, таким образом, для Советов. Д’Эрбиньи трижды приезжал в Советскую Россию для участия в переговорах с ответственными работниками и с представителями различных религиозных течений России, «Живой Церковью», «Обновленческой Церковью» и др.. Фактически здесь ему была предоставлена свобода действий.

После возвращения в Париж он опубликовал труд «Церковная жизнь в Москве», в котором положительно отзывался о большевистском режиме. Считая, что патриаршая церковь — это «осколок прошлого, у которого нет будущего», он относился к ней с большим пренебрежением. Он видел только две реальные силы в мире, которые должны столковаться — универсализм коммунистический и универсализм католический.

Особое значение в своей политике насаждения католицизма Рим стал придавать криптокатолицизму (тайному католицизму), в соответствии с которым на патриарший престол в России планировалось возвести епископа, тайно давшего присягу папе, то есть тайно перешедшего в католичество. Затем он должен был подписать унию, которую Россия приняла бы в ответ на щедрый жест Рима — дар мощей св. Николая Угодника. Криптокатолицизм удобен тем, что он не требует формального разрыва с Православной церковью, а предполагает негласное принятие духовного лица в сущем сане в лоно католицизма, то есть в евхаристическое общение и иерархическую связь с римским епископом. При этом епископ продолжает своё служение в Православной церкви с целью постепенного насаждения среди прихожан симпатии к Св. Престолу и католическому учению.

Именно на это делал ставку д’Эрбиньи. Следуя своим планам, он тайно посвятил в епископы для России П.Э. Невэ, которого стали величать «епископом всея Руси» и который получил полномочия разрешать обращённым при переходе из Православия в католичество сохранять в тайне свою новую конфессиональную принадлежность. Известно, что в 1932 году православный архиепископ Варфоломей (Ремов) под влиянием епископа П.Э. Неве был тайно принят в католичество, став викарием «Апостолического администратора» Москвы (т. е. П.Э. Невэ) для католиков «восточного обряда».

Ещё одним средством приобщения к католицизму был биритуализм, или «двухобрядчество», творческой лабораторией реализации которого стали восточные воеводства Польской республики, в границах которой после заключения мирного договора с Советской Россией оказалось несколько сотен тысяч православных русских. Суть его сводилась к тому, чтобы католические священники в будние дни служили мессу в костёлах как обычные ксендзы, а затем, переодевшись в православные одежды, превращались в «борцов со схизмой», совершая миссионерские рейды по православным сёлам. В случае перехода в католичество для православных можно было делать алтари византийского обряда в приделе или подвале костёла. Ксендзы-биритуалисты работали бы на первом этапе, а потом им на смену должно было прийти новое поколение священников, сформированных уже в семинарии византийского обряда. Завершиться это должно было созданием собственной иерархии для католиков византийского обряда в Польше. Биритуалистический проект осуществлялся в течение 20-30-х годов, но распался после оккупации Польши Германией и присоединения Западной Белоруссии и Западной Украины к СССР.

Период с 1925 по 1927 год стал кульминацией в сближении между Ватиканом и Москвой. Однако ситуация резко изменилась после подписания митрополитом Сергием (Страгородским) от имени Церкви известной Декларации о лояльности властям, после чего Москва положила конец переговорам с Ватиканом, потеряв к нему интерес. В 1929–1930 годах Рим окончательно признал, что потерпел политическое поражение и вот тогда стал громко выступать против большевистских преступлений, которых он до этого не замечал. В 1930 году Д’Эрбиньи издаёт свой новый труд «Антирелигиозная война в Советском Союзе», в котором уже совсем иначе оценивает большевистский режим, а Пий XI оглашает послание, которое знаменовало окончательный разрыв Ватикана с Советской властью. В 1934 году была упразднена комиссия Pro Russia, а в 1937 году появляется папская энциклика Divini Redemptoris, обличающая безбожный коммунизм.

Осознав крах своей восточной политики, Рим, тем не менее, не оставил идею «восточного обряда», которую он продолжал реализовывать среди православных в Польше, в балтийских государствах и в среде русской эмиграции (здесь она в итоге принесёт свои плоды). В этой политике появились и новшества. Во-первых, Рим стремился теперь показать, что «восточный обряд» в его глазах так же свят, как и западный латинский. Во-вторых, католичество стало полнее выражать свою вселенскость, чтобы исправить его понимание исключительно как латинства. Эта мысль была проведена в энциклике Mortalium animus, смысл которой сводился к тому, что существует только одна Католическая церковь, но она вмещает в себя и Православие, подчинению которого папе мешает церковная иерархия, которую и надо устранить.

В 1928 году Пий XI объединил Папский восточный институт, Папский Григорианский университет и Папский библейский институт, находящиеся под патронажем иезуитов, в «Григорианский консорциум» (при сохранении их самостоятельности), а в 1929 году учредил папский коллегиум «Руссикум» в целях подготовки католических священников византийского обряда — его стали называть «семинарией для будущих апостолов России». Эта идея была поддержана генералом ордена иезуитов Влодзимежем Ледуховским (с 1914 г.), при котором была проведена реформа всех иезуитских колледжей, заключающаяся в введении единой системы образования. На открытии «Руссикума» присутствовал д’Эрбиньи, а первым ректором его стал словацкий священник Венделин Яворка Первоначально преподавателями семинарии состояли практикующие биритуалисты из иезуитского ордена, которые служили в том обряде, которого требовала обстановка. Но с приходом в 1933 году нового руководства «Руссикум» глубоко погрузился в византийский обряд и русскую культуру.

Однако полное внешнее сходство не могло и не может воспроизвести внутренней веры, поскольку основными принципами этого учреждения были: «римский дух, восточная душа, монастырский устав и католическое чувство». «Восточный обряд» оставался лишь обрядом, оболочкой без содержания, сводился к чистой формальности и терял свой смысл. Поэтому он не мог привлечь сколько-нибудь широких масс православных верующих, и за время миссии выпускникам «Руссикума» не удалось создать практически ни одного русского католического прихода, который бы состоял из действительно русских людей. Как писал экзарх русских католиков Л. Фёдоров, «из восточного семинариста в Риме выбьют весь восточный дух (и не нарочно), обучат обряду и пускают на родину. Понятно, что он не может произвести ничего оригинального, и схизматикам даётся лишний аргумент в руки, что восточный католик — ряженая обезьяна».

Стремясь сделать «восточный обряд» родным для русских, Рим пытался добиться полного уподобления Православию. Большую роль в деле доведения до совершенства имитации византийского обряда стал играть Шеветоньский монастырь в Бельгии, который мог служить примером такой подлинной православной литургии и церковной жизни, каких было не найти даже в иных православных приходах.

Община монастыря была созлана в 1926 г. и пребывала первоначально в бельгийском Амэ-сюр-Мёз. Её основателем стал бенедиктинский монах Ламбер Бодуэн, который после знакомства с англиканами и с Андреем Шептицким вдохновился идеей достижения «общехристианского единства», положив начало католическому экуменизму. В этих целях в соответствии с предложением понтифика, изложенным в письме к главе ордена доминиканцев, им и был создан «монастырь в поддержку единства церквей». Бодуэн изначально стремился установить связи с представителями православных церквей, чтобы через личные контакты (встречи, общение, переписку) добиться максимального духовного сближения. Как указывал Бодуэн, Запад должен отправиться «в школу Востока» не для того, чтобы подражать внешним формам и нарочито «византинировать» церковный обряд или искусственно латинизировать его, а ради «сближения душ». При этом преимущественное положение в глазах монахов Амэ заняла Русская православная церковь, поскольку многие русские религиозные мыслители и богословы, миряне и монахи оказались в эмиграции в Европе. А по мнению Бодуэна, именно монашество призвано играть роль первопроходца, являясь «точкой наименьшего сопротивления проникновению церквей».

В 20-е годы монахи Амэ при посредничестве русского эмигранта С.Н. Большакова попытались установить контакты с Псково-Печерским монастырём, но в итоге обстоятельства не позволили этого сделать. Зато были налажены связи с русскими монастырями горы Афон, в результате чего монахи Амэ изучили язык и литургические обряды, церковное пение и иную православную монашескую традицию.

В 1928 году Ламбер Бодуэн был смещён с поста настоятеля в силу расхождений в понимании назначения монастыря, которые противопоставили его епископской власти (в частности, Мишелю д’Эрбиньи). Последние не поддерживали устремлений Бодуэна к экуменическому «диалогу на равных» и настаивали на необходимости подготовки кадров для прозелитизма в России, с чем тот не соглашался. В 1932 году он вынужден был вообще уйти из монастыря, деятельность которого стала более согласованной с курсом понтифика. Вернулся он в общину, когда она уже находилась в Шеветоне, куда переехала в 1939 году и где пребывает до сих пор. Хотя Бодуэн не дожил до революционного II Ватиканского собора (умер в 1960 г.), он сыграл важную роль в подготовке модернистской литургической «реформы» и в утверждении того экуменического мировоззрения, которое победит уже в «обновлённой» церкви.

Шеветоньский монастырь единственный из католических монастырей установил связи с русскими религиозными деятелями в эмиграции, многие из которых преподавали в распространявшем модернистские идеи Свято-Сергиевском богословском институте в Париже (Константинопольский патриархат), созданном в 1925 году и ставшем одним из духовных центров русской эмиграции. Они также были активными участниками Русского студенческого христианского движения во Франции, созданной протестантско-масонской Юношеской христианской ассоциацией (ИМКА или УМСА — см. ниже). В результате между общиной Амэ и Свято-Сергиевским богословским институтом установились дружеские связи и начались взаимные обмены, продолжающиеся до сих пор.

Главной миссионерской областью для наступления в эти годы вновь становятся малороссийские и белорусские земли Польской Республики. Но поскольку поляки имели свои виды на Православие и осуждали всё, что делалось в Риме в связи с «восточным обрядом», ведущую роль в его насаждении стали играть немцы и литовцы. Так заканчивается период польской борьбы за католичество в России и начинается период немецкий.