Глава 27. Голубой ручей в Мичигане и прочие жизни

Они вернулись порознь, затерявшись в глубине веков, и не встретились, пока не стали взрослыми.

В свои шестнадцать Сюзи работала прислугой в монастыре Святого Томаса в Савиньоне. Как-то ночью ее встревожили странные звуки из усыпальницы несчастного архиепископа Гильема. Превозмогая страх, она отворила двери и обнаружила скорчившегося внутри пригожего, хотя и запылившегося, юношу.

– Слава! – вздохнул юноша. – Я вновь могу дышать!

Они влюбились с первого взгляда. Иначе он не признался бы ей, что случайно захлопнул двери, собравшись ограбить могилу старого Гильема, а она не предложила бы ограбить оставшиеся восемнадцать захоронений собора, а потом бежать, покуда не рассветет, куда-нибудь на юг Франции.

– Идет! – воскликнул юноша и подарил ей страстный, будоражащий поцелуй.

Удивительно глубокий поцелуй, полный неведомых тайн.

– Mon Dieu! – ахнул Майло.

– Mon Dieu! – ахнула Сюзи. – Силен же ты целоваться!

Знакомство Майло Фолкнера и Сюзанны Кобб состоялось во время катания на санях на праздновании дня рождения Майло, в год, когда обоим исполнилось по десять лет.

Отец Майло (всем известный распутник) приналег в тот вечер на крепкое домашнее пиво и, балуясь кнутом, не заметил, как повернул влево к опасному заливу Песчаного Озера, где лед был предательски тонок. Хрусть! Возмутилось озеро раз или два. А потом: Бум! – как выстрел. Тогда, наконец, юным Майло и Сюзи пришло в голову ухватить друг дружку рукавичками. Сани доехали до берега, а они так и держались за руки, млея внутри, как свечи.

Когда Сюзи рассказала о катании на санях родителям, ей напрочь запретили всякое общение с Майло и со «всем семейством презренных нечестивцев», рожденных, как говорили в окру́ге, со змеями заместо пуповины.

Он написал ей, но письмо перехватили. Она написала ему, но и эту весточку перехватили, что стоило ей неделю переписывания Библии. Потом, о ужас, Сюзи заболела, как случалось в те дни со многими детьми. Она бледнела и чахла, пока однажды не прошептала «Майло» так жалобно, проронив единственную слезинку, что отец не выдержал и послал за ним.

Так Майло был доставлен сидеть с ней и беседовать о разных разностях. Плавании. Лягушках. О том, как он любит читать и научит ее стрелять уток.

– Только не уток, – шепнула она. – Я люблю уток.

– Значит, гусей, – сказал он.

И она не умерла.

Опасаясь худшего, отец уже приобрел участок под могилку, но, будучи человеком практическим, не стал от него избавляться. Потом, когда Сюзи выздоровела, им с Майло нравилось устраивать там пикники.

Спустя тысячелетия на отдаленной планете будущего Майло и Сюзи вернулись примерными родителями, рассказав своим детям самую знаменитую в межзвездных колониях историю: притчу о Джонатане Я-Я и Мучениках Европы.

Они рассказали, как мученики умерли, чтобы раскрыть страшную правду об алчных древних картелях. Следом по всей солнечной системе горняки и инженеры отказались работать на картели, хоть многим это также стоило жизни, и картели развалились.

Хорошие родители учат детей одному: если всем вместе выбрать страдания и даже смерть, чтобы не терпеть несправедливость, алчным людям никогда не вернуть себе власть.

– Уже пятьдесят поколений мы живем по справедливости, – сказали они детям. – Не станьте теми, кто нарушит традицию.

– Не станем, – ответили Лохматый и Маленький Красный Корвет.

В год своего поступления в юридическую школу Майло первым в округе Петоски обзавелся автомобилем. Сам по себе драндулет был огромным и шумным, напоминая неуклюжий стальной бойлер с приделанной выхлопной трубой. Репортеры верхом на лошадях спешили следом (случалось, и обгоняли), по мере сил телеграфируя депеши. Случалось, Майло по нескольку миль проезжал без поломок и остановок. Или часами занимался ремонтом.

Промаявшись в дороге пятнадцать дней, Майло ровно в восемь вечера подкатил к Тостли Холлу, общежитию при Каспер Колледже, и направился к столу наставницы, где попросил вызвать его милую, мисс Сюзанну Кобб, чтобы поцеловать ее для фото.

– Нет, – ответила наставница, желчная и подозрительная дама, в прошлой жизни бывшая кукурузным початком. – Посещение строго до без десяти восемь, и никаких джентльменов после шести.

– Прошу вас, – сказал Майло.

Он вновь получил отказ, и разговор пошел на повышенных тонах, пока репортерам не предстал Майло – с нечестивым огнем в глазах, – который выволок наставницу наружу, протащил через вылизанный дворик и невысокий пригорок и с громким плеском уронил в небольшой, заросший ивами прудик на поле для гольфа.

В дальнейшем мнения относительно его поступка разошлись. Местные власти оштрафовали Майло и на год отчислили из юридической школы. Он нанялся работать могильщиком на кладбище в Голубом Ручье.

Сюзи, посещая возлюбленного на кладбище погожим летним деньком, заметила только:

– Утопила бы старую перечницу в пруду еще в сентябре, да боялась навредить уткам.

И поцеловала его – тут же, прямо между двух свежевырытых могил. Славный был поцелуй. Из тех, что весьма приятно дарить, но не принято обсуждать.

Вновь им довелось соединиться в Париже между двумя войнами. Майло обзавелся кинокамерой, Сюзи – труппой ручных птиц.

Они снимали короткометражки. Судорожные черно-белые сюжеты, точно маленькие смерчи. Бегущая с цветочной корзинкой девушка, все быстрее, пока движения не начали напоминать обезумевшую марионетку. Человек, которого колотит уличная шпана. Толстуха, снимающая платье. Его жена и ее муж. И почти в любом сюжете было что-то гротескное. Выступление ее птиц. Люди, напуганные игрушечным пауком. Спящие курильщики опиума, со снующими по ним крысами. Два карлика на кресле-каталке.

Раз они засняли грозу, от начала и до конца, с лужами, бегущими людьми и молниями, отражающимися в витринах. А в другой раз засняли самих себя, удаляющихся по улице, мимо кота, человека с гитарой, все дальше – пока кто-то, быстроногая преступная тень, не унесся прочь вместе с камерой.

Сюзи и Майло поженились. Несколько лет им предстояло прожить молодой свободной четой с ослепительным будущим. Они охотились на фазанов, перепелов и диких индеек, с парой ирландских сеттеров, которых натаскивали подносить добычу. Сюзи стала отличным стрелком, словно что-то древнее и бесстрастное просыпалось в ней, когда палец касался курка.

Их первый и второй ребенок – Чарльз и Джеймс – родились по плану, с промежутком в год, а следом вне плана появилась Эдит. Почти в одно время с рождением Эдит прокурор округа Петоски, Джеральд Ведж, поручил Майло дело об особо тяжком преступлении.

– Пора менять молочные зубы, – сказал Ведж.

Местный бизнесмен, Грэйдон Орниш, застал дома налетчика, некоего Хейнрика Мюллера, известного рецидивиста, и вышвырнул его прочь. Но этим он не ограничился. Разузнав, где живет Мюллер, он поджег его дом. Сам Мюллер и его жена сгорели.

Общество – по крайней мере, его часть – требовало для Орниша оправдания. Орниш – хороший человек, заявляли они, и защищался от бандита, который никому не давал проходу.

– Он и дальше грабил бы людей и, возможно, кого-нибудь покалечил, – настаивал Орниш.

Его горячо поддержали. В те времена суды, притом не только в округе Петоски, старались потакать общественным настроениям. Майло, впрочем, придерживался собственного мнения.

– Здесь должен главенствовать закон, – заявил он воинственно настроенной публике и смущенным присяжным, – а не эмоции. Мы собрались не обсуждать, каким был мистер Мюллер, но для решения о том, что сделал мистер Орниш.

Пусть и молодой, сейчас Майло стоял, будто кряжистый дуб, в своих очках с толстыми стеклами и крючковатым носом, и многие из присутствовавших впоследствии заявляли, что им показалось, будто взрослый невесть откуда возник в зале, полном не-разумных детей.

Орниш отправился на виселицу. Майло присутствовал на казни. Все действие вместилось в обособленный временной отрезок – от скрипа рычага до конвульсий и дробной капели мочи о помост. Казнь ранила его изнутри, как ранит иногда ударившая рядом молния.

Через пять лет, когда умер Джеральд Ведж, уполномоченные пришли к Майло, предложив ему вступить в должность действующего прокурора, и тот удивил самого себя, ответив: «Благодарю, друзья, нет».

Вместо этого он стал адвокатом.

– Что случилось? – хотела понять Сюзи.

Только то, что Майло приснился вещий сон. Такое случалось нередко. У них обоих.

– Мне приснилось, – объяснил Майло, – что я жил в деревне, в Замбии, и совершил ужасное преступление. Избил кого-то и отобрал деньги. Но избежал наказания.

– Тебя не поймали? – догадалась Сюзи.

– Наоборот, поймали тут же. Но в этой деревне, если кто-то согрешил, все собирались и вспоминали хорошие поступки, которые он сделал в жизни. Мало кто после этого оступался вновь. Нам нужно что-то похожее. Кроме наказаний, которые людей только портят.

Сюзи навсегда запомнила тот вечер, его, сидящего боком за конторкой, уперевшись локтем в бумаги, очки высоко на лбу, крупный крючковатый нос как граница света и тени.

Какое-то время оба молчали.

– Возможно, сейчас не лучший момент, – сказала она, целуя его в лоб, – но я сообщаю, что решила открыть оружейный магазин.

В череде перерождений Майло и Сюзи жизнь подчас складывалась против их ожиданий. Однажды они собирались пожениться, как только окончат школу, но у Сюзи случился приступ во время купания в пруду, и она утонула, не дожив и до семнадцати.

Надгробие на ее могиле было необычным для того времени: полированная мраморная плита с гравировкой. Словно устремленная сквозь время мраморная стрела, готовая пережить века.

Годы после Майло был как кусок дерева, расщепленный изнутри. Но мало-помалу вернулся к жизни, занялся работой, садом, машинами, пока время отсчитывало свой ход. Ее портрет висел у него на стене еще пятьдесят лет.

Удивительно, но надгробие Сюзи даже через пятьдесят лет выглядело как новое.

В последнее свое лето Майло разбил огород вокруг дома, длинные грядки редиски, моркови и бобов, в окружении календулы, чтобы отпугивать кроликов. Печальные истории прорастали вокруг него травой.

Минуло тридцать лет. Сюзи и Майло построили новый дом над полем для игры в гольф, где растили детей. Очень скоро дом перестал быть новым и опустел. Чарльз отправился в Дартмут, за ним Джеймс в Мичиганский университет, а там и Эдит в Майами.

Майло оставил свой проект, дело всех тридцати лет – восстановительную программу для трудных подростков, которых отправляли в интернат, вместо того чтобы выплевывать за решетку. Подведя итоги, он, как здравомыслящий человек, понимал, что пора отойти в сторону.

В отличие от него, Сюзи купила все здание, где располагался ее оружейный магазин. Охотники со всего мира были счастливы заполучить ружья Фалкнер. Так что ее бизнес приносил прибыль, которая Майло и не снилась. Появились внуки и внучки. Нэнси, Кимберли, Ванда, Норман, Эндрю, Кэтрин, Кёртис. Чарльз купил юридическую фирму. Эдит повредилась, катаясь на лошади.

Как-то раз, когда внуки уже почти переросли в тинейджеров, Майло засмотрелся на разбросанные по стоянке гольф-клуба огромные лимузины и гудящие в небе самолеты. Радио в гостиной играло визгливую новую музыку с названием джаз.

Он вспомнил время, когда они катались на санях, а повсюду были только лошади, лошади, лошади.

– Что это за чертова планета, на которой все мы теперь оказались? – спросил он вслух.

– Представляем Театр Пепсодента, – объявило радио. – При поддержке Пепсодента и Эн-би-си.

Через много столетий люди, освоившие межзвездные путешествия, захотели брать с собой домашних любимцев. Как показал опыт, межзвездным скитальцам лучше всего подходят кошки. Они прекрасно ориентируются в пространстве, безразличные к тому, где верх, где низ, и не любят путаться под ногами.

Майло и Сюзи, родившиеся в разных приплодах на орбитальной станции Плутона, были в числе первых животных, пересекших межзвездные пустоши. Как две мохнатые ракеты, ныряли они сквозь люки, облетали блоки. Они были чистюли, что облегчало жизнь хозяев и не позволяло кусочкам кошачьей еды проникать в вентиляцию. Постепенно они стали тонкими и длинными, как инопланетяне. И могли дремать годы напролет.

Норман отправился на войну. Его родителям, Чарльзу и Лидии, прислали звезду, вроде квитанции, чтобы повесить на окно со стороны фасада. Майло вырезал самодельную полотняную звезду и повесил ее в окне их большого дома, с другой стороны от поля для гольфа. Они с Сюзи ходили охотиться. Для них это был своеобразный способ приглядывать за внуком, в какой бы отдаленной местности он ни очутился. Норман маршировал по пустыням северной Африки, его дед с бабкой обходили поля и леса вокруг Песчаного озера.

Когда Норман погиб под Анзио, они переглянулись и ухватились друг за друга, чтобы не упасть. Потом все же собрались и вышли на охоту. Они огибали скованное морозом озеро, поглядывая, не начнут ли собаки принюхиваться. Под ногами хрустела мерзлая трава. Всего в нескольких метрах из заснеженной пшеницы поднялся медведь. Старый, облезлый, покрытый шрамами.

– Сидеть! – рявкнул Майло, подкрепляя команду жестом, и собаки сели, как учили.

Сюзи привычным движением поймала цель.

Бах! Бах! Бах! – пролаяло ее ружье. Медведь упал замертво, убитый первым выстрелом в глаз и уже ненужными двумя контрольными в сердце.

– Господи, Сюз, – сказал Майло. – Я ожидал поэмы о встрече со зверем, который глянет нам в глаза, развернется и убежит. Чтобы после мы рассказывали, как могли видеть его зрачки и каждую шерстинку на шкуре.

– Поэмы не будет, – отрезала она.

Вернувшись домой, Майло купил цветные карандаши и смастерил из них золотую звезду на окно. Своей старой звездой он накрыл журнальный столик, не решившись просто ее выкинуть. После Сюзи выбросила ее в мусор.

Несколько раз, переродившись, они жили среди виноградников (о таком можно только мечтать). Возвращались снова и жили в деревнях, лесах и хижинах у моря.

Занимались кунг-фу и учились вязать. Познали столько способов любви, что другим и не снилось. Иногда вспоминали то, чему научились в прошлых жизнях. В 1700 году в Рапа Нуи, когда им было по семь лет, они вспомнили, что раньше летали на космических кораблях. Корабли являлись им во сне. Тогда они, придав своим доскам для серфинга форму звездолетов, научились летать по волнам.

Они перерождались женщинами из племени Навахо. Двоякодышащими рыбами и фермерами с банановых плантаций. Иногда они умирали вместе, иногда их разделяли минуты, а иногда кому-то выпадали долгие годы одиночества.

Прошло два года, как кончилась война. Был вечер их пятидесятой годовщины, Майло и Сюзи сидели на качелях-скамейке на крыльце своего дома. Их тонкие руки с проступившими венами переплелись на коленях. В доме шумели дети и внуки, готовя ужин. Самодельная золотая звезда в память о Нормане по-прежнему висела в окне.

Рядом, притворившись спящими, свернулись собаки.

Майло приблизился и сказал:

– Горжусь тобой, Сюзи.

Сквозь дверь веранды сочились запахи готовки, как будто дом выдыхал аромат тыквенного пирога и лука.

– Ммм? – переспросила Сюзи, ведь она плохо слышала, и он повторил:

– Горжусь тобой.

Она сжала его руку, положила голову ему на плечо и, рассмеявшись, проговорила:

– Ничего, дорогой. Ты мне тоже надоел.