Не только читал, но и писал

Летний солнечный день. С трудом узнаю, когда отправится корабль на Иверон. Настроение какое-то невеселое. Вчерашняя история с о. Антонием несколько огорчила. Пройденная дорога оказалась длинноватой для городского жителя. Утром я выехал на корабле из Уранополиса, сошел на пристани болгарского монастыря Зограф и проделал путь от моря до моря, добравшись до Есфигмена. По дороге зашел в болгарский монастырь, но, к своему огорчению, о. Василия там не застал, он ушел на панагир в Ильинский скит и до сих пор не вернулся. Иеромонах Василий — мой приятель, один из тех, кто подвизается на ниве просвещения болгарского народа. Мои знакомые, бывавшие в Болгарии, с сожалением рассказывали, что сегодня многие болгары истинному Богу предпочитают бога футбола или иных подобных богов. О. Василий из тех, кто пытается изменить ситуацию: он переводит духовные книги на болгарский. Трудно миновать этот тихий монастырь, над которым как бы повис возглас: «Silentium!» Трудно миновать еще и потому, что невозможно не приложиться к чудотворной иконе вмч. Георгия, оставившей на себе след неверия: часть пальца усомнившегося епископа (в книге Павла Рака деликатно сказано — вельможи. Ну, пускай вельможи…).

Вещей оказалось неожиданно много и, как обычно, почти все ненужные, но это всегда выясняется потом. Так что идти было тяжеловато. От монастыря дорога начинается солидной тропинкой, мощенной камнем, затем становится все более естественной, простой и превращается порой в земляную, порой каменистую лесную дорожку. Иногда по дороге попадаются непонятные знаки, как мне после объяснили — память о языческом прошлом Афона. Недалеко от монастыря — поворот к пещере преподобного Космы. Я ранее сворачивал к ней — там есть чему поучиться христианину. Сегодня — некогда. Каменная пещера, вернее сказать, небольшой каменный сосуд — вот где совершал свои подвиги преподобный. Найдешь ли теперь ему подобных? Чем более мы ослабели: телом или духом? Тропинка перед самым сербским монастырем начинает виться вокруг холма, а до этого она ведет нас по ровному месту через леса, которые иногда напоминают Россию. Афонская природа многолика.

К вечеру я достиг Есфигмена, и, к моей радости, первый, кого увидел на пристани, был о. Антоний. Это попечитель всех русских, посещающих Зилотский монастырь. Рыжий австралиец, хорошо говорящий по-русски по причине бывшей своей принадлежности к Русской Православной Церкви Заграницей, пришедший к зилотам сразу после разгрома Ильинского скита. «Быть не может! — воскликнул он, увидев меня. — А где Валерий?» И я вынужден был тут же огорчить его, что Валерия-то как раз со мною и нет. Я дарю ему книгу писем о. Амвросия Оптинского, он перелистывает ее, я вижу у него на плече сумку-предсказание — предсказание долгой дороги для афонца, и не придаю этому значения. Затем меня кормят вместе со всеми. Я иду в предназначенную мне келью, сажусь на кровать и тут же засыпаю. Смутно слышу сквозь сон, как кто-то дубасит в дверь кельи. Наутро я уже нигде не нахожу о. Антония. Становится ясно, что он вчера еще куда-то отправился и не смог со мной даже попрощаться. Немного обидно: пройти такой путь и разминуться из-за какой-то глупости. Тем более горько, что о. Василия я тоже не встретил. Такой неудачный день! Но глупостей на Афоне не бывает. Значит, так надо. А кроме о. Антония, здесь особенно и не с кем пообщаться. Надо отметить, что насельники Есфигмена не очень-то любезны. Но это можно понять, если вспомнить историю безобразной осады монастыря. С 1974 года Константинопольский («Вселенский») патриарх Димитрий объявил об изгнании с Афона тринадцати монахов за отказ поминать этого патриарха, сразу же по восшествии на патриарший престол заявившего: «Великий Бог, чадами которого мы являемся, хочет, чтобы все мы, верующие в Него и почитающие Его, были спасены и были братьями. Он хочет, чтобы это было так, несмотря даже на то, что мы принадлежим к разным религиям…» Семь монастырей отказались поминать этого Константинопольского патриарха. Есфигмен же начал поминать старостильного греческого епископа, перейдя под его омофор. После этого монастырь был оцеплен полицией. Тогда-то и появился знаменитый лозунг «Православие или смерть!», вывешенный на стене монастыря в виде черного флага. Осад монастыря было несколько. Во время последней, в 1994 году, при недавно почившем, известном всему миру подвижнике игумене Евфимии произошло чудо. Новым патриархом Варфоломеем была послана экзархия в составе двух митрополитов, подкрепленных нарядом полиции. Когда экзархия с ультиматумом прибыла в монастырь, то услышала грозный голос: «Вам не удастся взять монастырь! Плывите назад!» Посланники повернули назад и уже из административного центра Афона Кареи связались с игуменом Евфимием: «Почему вы отказались принять патриаршую экзархию, объявив ей через громкоговорители, чтобы она плыла назад?» О. Евфимий сказал, что в монастыре нет никаких громкоговорителей и, более того, никто из насельников монастыря этого голоса не слышал… Пока больше осады не было. Но обидно делается оттого, что монастырская братия иной раз не видит различия между русским православным человеком и представителем Константинополя. И так с трудом, позорно спутав греческое слово plioi (корабль), я узнал, что пора отправляться на пристань. Две неудачи за менее чем сутки пребывания на Афоне, месте особого благословения Божия, несколько расстроили. Почему-то прибывшему из душного от выхлопных газов, а более от грехов города, кажется, что все здесь должно совершаться легко и без неожиданностей. Всегда в таком случае ищешь невольную ошибку или незамеченный «мелкий грех». Мои раздумья прерываются появлением «корабля» — маленького баркаса, которым довольно вольно поигрывают морские волны. Удивительно, что с другой стороны в заливе ходит большой паром, а здесь, где фактически открытое море, бороться со стихией доверяют этой маленькой лодке. Прыгаю на пляшущую палубу, сажусь на скамью у борта и тут же вспоминаю, как год назад я сидел на этом же самом месте и разговаривал с о. Пахомием, русским диаконом, перешедшим к зилотам. Едва успеваю об этом подумать, как меня кто-то окликает: «Вы русский?» Всматриваюсь в лицо, появившиеся на унылой картине сегодняшнего дня. «Русский». Пытаюсь угадать, кто он. Ясно, что не грек. Тоже русский? Нет, серб. Кроме него, едут еще два серба — хорошие ребята. (Позже мне придется наблюдать, как они будут усердно драить пол на архондарике в Русском Пантелеимоновом монастыре. Все, кто бывал в нашем монастыре, знают «коварное» гостеприимство гостиничного о. Исидора.)

Здесь печать интеллигентности, возможно, ученая степень или лекции за рубежом в каком-нибудь небольшом университете. Знакомимся. Вижу, что он давно на Афоне и хорошо знает Афон. Говорим о многом: есть люди, с которыми легко говорить. Наверное, это те, которые не делают вид, а действительно тебя понимают. Говорим о духовной жизни, говорим о книгах об Афоне: прошлых и современных. И непонятно, как это мы так долго говорим, когда мне хорошо известно, что до Ватопеда плыть совсем недолго. И вдруг во мне появляется догадка, туманная и неоформившаяся, как скользкий камень. Только прошел дождь, и опасно на него наступать, хотя уже приветливо светит солнце. Но все-таки я рискую, ступаю и спрашиваю: «А вы читали книгу Павле Рака «Приближения к Афону»? «Не только читал, но и написал…» — слышу в ответ, но еще не понимаю и переспрашиваю. Наконец до меня доходит смысл этих слов, и я не сомневаюсь, что передо мной Павле Рак, человек, о котором я уже так много слышал, книга которого очень внимательно прочитана и мною, и моими товарищами. Единственная книга на русском, написанная о современном Афоне. Я узнаю от Павле, что монастырь Хиландар переиздал ее, объединив вместе с рассказами Бориса Зайцева. Специально для того, чтобы можно было сравнить эти два времени и понять, как меняется Афон, а он меняется. Об этом мы и говорим с Павле. Дело в том, что Европейское сообщество стало проводить в жизнь программу финансовой помощи южным странам. Если не ошибаюсь, кроме Греции, в эту программу попали Португалия и Испания. Эти страны решили вложить полученные средства в экономику. Греки же предпочли восстанавливать памятники, и в первую очередь афонские монастыри. Предлог вроде бы благовидный, но по русскому опыту знаю, что деньги, вложенные в реставрацию, трудно учесть. Не это ли привлекает благодетелей? Хотя, конечно, не только это… Перестройка в монастырях наносит неисправимый урон духовной жизни. Раньше афонцы отказывались от всех удобств, считая их невозможными для монахов. Архимандрит Херувим в книге «Из удела Божией Матери» пишет, что недалеко от арсаны скита святой Анны стояла часовня и на ней был выбит по камню следующий текст: «Послушник некого старца, неся от моря на своих плечах поклажу и поднимаясь с большим трудом, начал переживать, что напрасно трудится. Он сел здесь со своей поклажей, чтобы немного отдохнуть, будучи одолеваем указанным помыслом, когда внезапно слышит свыше чудесным образом пекущуюся о нас и помогающую нам Пресвятую Богородицу, говорящую ему: «Что ты сомневаешься и скорбишь? Знай, что эти труды, которые братия претерпевает, перенося грузы, приносятся как благоприятная жертва Богу; и поты, которые они, поднимаясь, проливают, вменяются Христом в мученическую кровь; и безропотно терпящие здесь тяжкие труды подвига и послушания в день Суда получат великое вознаграждение»». Наверное, современные монахи немного подзабыли эту надпись, тем же, которые присылают «помощь», эти слова знакомы. К чести Есфигмена надо сказать, что это, пожалуй, единственный монастырь, где не пользуются электричеством. К тому же монастыри волей-неволей попадают в зависимость от благодетелей. А благодетели в своих парламентах уже поднимают вопрос о дискриминации женщин: их-де на Святую Гору не пускают.

Узнаю, что Павле едет до Ватопеда, а оттуда пешком до Кареи. Жаль, мне до Иверона. За разговором мы не замечаем качающуюся, почти что скачущую палубу. Одному из двух сербов плохо. Мой собеседник достает кисть винограда. Отказаться невозможно. Я ем, а Павле говорит, что он очень любит эту тропу от Ватопеда до Кареи. Кто ходит афонскими тропами, учится видеть красоту Божьего создания. Кто хоть раз ходил афонской тропой, захочет пройти ею вновь и вновь. Так что мне объяснять не нужно, и думаю, что, Бог даст, и я когда-нибудь пройду этой тропой. Вот приближается пристань.

Кто же такой Павле Рак? Живет в разных местах и, по его словам, около четырех месяцев в году проводит на Афоне. Странник, был послушником, но пострига принимать не стал. Живет на Афоне как философ, созерцатель. У каждого свой путь. Ведь были же Хомяков, Нилус или Новоселов. И не человеку судить, чья тропа прошла выше старца Варсонофия или Нилуса. Конечно, он вряд ли будет понят афонскими тружениками, муравьями, каждый день в течение десятков лет несущими свои нелегкие грузы. Многие из них иной раз недоверчиво и недовольно посматривают на «туристов»… «Эй, отец… (к примеру, Иван), — иди туристов кормить», — как-то закричал при мне один русский монах. Те, которые помоложе и понеопытней, не понимают, что у каждого своя тропа и у каждого свой груз за спиной. Главное, чтобы он был свой… Не понят будет Павле и «туристами», которые привыкли к безупречной классификации: раз на Афоне, значит, должен быть монахом, если служишь в церкви, обязательно должен быть священником. Лишь искателю, подобному самому Павле, понятно, чего тот хочет, — дойти в своем понимании и видении до самой вершины, до самой сути.

Мы прощаемся. Как интересно! Всего-то говорили минут десять-двадцать, а знакомство состоялось.

На следующее утро я уже на пристани Дафни. Кто-то окликает меня по имени. Это Павле. Встречаемся как старые друзья. Много говорим. О старцах, о духовной жизни. Я еду на праздник вмч. Пантелеимона в Руссик, Павле — к своей матери в Словению. Он мне признается, что не любит панагиры. Невольно вспоминаются строки из книги воспоминаний архитектора Ле Корбюзье. Даже он побывал на Афоне! «Минула полночь, возбуждая рассудок. Стоя у скамей, мы чуть не падали от усталости. Прошло два часа, доведя до крайности бедных полусонных стариков, рухнувших на колени с искаженными лицами. Мы умирали от голода, стоя совсем близко от алтаря, и ждали, когда все это кончится. Муки от музыки все усиливались; я вспоминал свою бедную жизнь, вновь переживая все забытые дни, и измерял скрытые в ночи страны, которые отделяют меня от дома, где сейчас спят мои близкие и друзья! И в то самое время, когда вокруг все крепко спит, какое дьявольское (!) мистическое исступление царит под этими сводами, — и мне тут же показалось, что все это я вижу с неба, — откуда и куда должны доходить молитвы, — в виде тонкой теплой дарохранительницы, словно алебастровая ваза, оживляемой огоньком лампады».

Но, разумеется, это вторжение благодати, приводящее в неизъяснимое беспокойство спящую душу западного секуляризованного человека, православными, живущими в Церкви с ее молитвой и благодатными таинствами, воспринимается совсем иначе. Православная душа, наоборот, жаждет этой многочасовой духовной трапезы… Человеку, ищущему тишины, конечно, праздники бывают шумны. Но мне этого пока не понять, я впервые на таком празднике, и любопытство широко раскрывает глаза, несколько опережая трезвость духовного взора. На плече у Павле все та же хорошо известная сума, атрибут афонского странника. Он извлекает из нее бутылку. И снова отказаться невозможно… Хотя я не очень люблю вино и еще менее в нем понимаю, я с радостью принимаю этот дар и делаю несколько глотков из бутылки. Паром трогается, мой путь до Пантелеимона совсем невелик. Мы говорим о старцах. Павле рассказывает о некоторых из них. Об одном старце, живущем недалеко от пещеры прп. Петра, и о его ученике. Павле спрашивал о чем-то старца, и тот отвечал ему, а его послушник сидел рядом, и в глазах его светилась удивительная любовь к своему наставнику.

Интересно, что старцу более восьмидесяти, а послушнику под семьдесят. Вместе они прожили жизнь, и не было у послушника желания сделать революцию или «выйти в люди». Что, увы, довольно часто бывает в нынешней России с ее сильно умножившимся в последнее время монашеством, но пока еще очень скупым на подобных послушников и наставников. Да и сами мы разве таких ищем старцев? Нам нужны более те, которые все предскажут и расскажут и дадут безошибочный совет, а поучиться любви много ли приходит странников в нынешние монашеские кельи?

Вот сейчас мои ноги коснутся камня арсаны и дороги наши разойдутся: Павле нужно будет искать тропу через суетную площадь Европы, а мой путь к паникадилу и хоросу, которые через несколько часов будут раскачивать под сводами храма. Дарю Павле привезенную из Москвы новую книгу архимандрита Херувима «Из удела Божией Матери». Спрыгиваю на пристань, надеясь, что еще свидимся. Но даст ли Бог?

Хорос—литой бронзовый обруч диаметром до 6 м, свисающий на цепях из-под купола храма, в центре которого расположено паникадило. Состоит из отдельных бронзовых пластин-сегментов, украшенных священными изображениями и орнаментами. В местах соединения сегментов укреплены специальные подсвечники для больших восковых свечей. В наиболее торжественные моменты службы монахи раскручивают его определенным образом.