Глава 5
По тарелке растекалось нечто.
Розовое и воздушное.
Пахнущее духами, тот самый полузабытый мною аромат «Красной Москвы», который ассоциировался с бабушкой, но никак не с обедом.
– Вам не нравится? – заботливо осведомился ксенопсихолог, и зоб на его горле надулся.
– Я к такому не привыкла. Что это?
– Ишасский пудинг…
– Пудинг – это Агния… – пробормотала я и, решившись, ткнула-таки в него вилкой.
Пудинг задрожал, но не сдался.
– Агния – это пудинг… мы теперь знакомы…
– Это обычай вашего мира – разговаривать с едой? – уточнил ксенопсихолог. Он жевал что-то темное, с виду донельзя напоминающее жареных кузнечиков. И так смачно.
С хрустом.
У меня даже появилось желание стянуть одного-другого кузнечика, все лучше, чем воздушное, но непробиваемое нечто.
– Нет. Это… а нормальная еда у вас есть? – когда пудинг очередной раз продавился вилкой, но не зацепился за нее, я сдалась.
– Согласно требованиям Ассоциации пассажиров, на любом корабле класса Б имеется еда, способная удовлетворить запросам ста двадцати семи рас.
– Чудесно…
– Гоминиды любят пудинг.
– Я исключение.
Разозлившись, я воткнула вилку в центр розового облачка. И оно лопнуло, обрызгав меня слизью.
– Вот видите, вы справляетесь, нужно лишь привыкнуть, – рептилоид забросил в пасть очередного кузнечика и захрустел. – Не нужно перестраивать себя под требования вашего партнера. Это повлечет возникновение глубокого внутреннего конфликта.
Чудесно.
Запах духов стал четче. Мерзее.
А я слизнула розовую каплю с запястья. Если не поем, так хоть узнаю, какова на вкус инопланетная еда.
Сладкая.
А еще вязкая, что клей. Зубы моментально слиплись.
– …Его развитие не будет способствовать скреплению вашего брака.
– Мгы…
– И моя цель – донести до вашего понимания вашу самоценность…
– Мнгу…
Свою самоценность я ощущала в полном, так сказать, объеме, более того, если верить дорогой своей бабушке, то ощущала ее даже как-то слишком.
Так сказать, с перебором.
Рептилоид же, сковырнув застрявшую меж зубов соринку, коготь облизал и продолжил:
– …Чтобы при встрече с вашим женихом ваша личность не пострадала.
Главное, чтоб его личность не пострадала.
Я с трудом, но расцепила зубы и тарелку отодвинула. Вилку, заляпанную розовой пакостью, тоже отложила. Вытерла салфеткой руки. Языком провела по клыку, который давно уже шатался, убеждаясь, что не выдрала его этим… чудо-клеем.
– Мяса, – отчетливо произнесла я, – хочу. Жареного.
Рептилоид мигнул.
От самочки исходили волны негатива, которые Визари честно пытался глушить, но получалось с трудом.
Упряма.
Агрессивна, что странно с учетом ее небольших размеров. И все-таки Ицхари должен был большее внимание уделить истории того Древними забытого мирка. Но время, время… время уходило, и Визари ощущал это особенно остро.
Он разменял не один десяток циклов.
И экспедиция нынешняя была отнюдь не первой, в которой ему довелось принять участие. Более того, ему нравилась его работа.
Агентство.
Полеты.
Перелеты.
Миры и существа, разум которых был открыт и сладок.
Эмоции.
Ах, какие они испытывали эмоции… разве на болотах родного Роо-Шоуна Визари встретил бы подобные? Хрупкая нежность, словно первоцвет… и сладость предвкушения… первая встреча. Удивление. И восторг. И недоумение порой.
Иногда – острое негодование, которое он, Визари, приглушал, исподволь убеждая особо упрямое создание, что видит оно воплощение всех своих желаний.
Идеал.
И видеть, как это навязанное убеждение врастает в разум, превращается в часть мировоззрения… пропущенные Приливы Роо-Шоуна того стоили.
Самка полыхнула раздражением.
Вот что с нею не так? Или рептилоид на нее так действует? Следовало признать, что, даже относясь к одной биологической группе, рептилоид все же оставался для Визари чуждым. И отнюдь не потому, что прочесть его было сложно.
Неэтично.
Но и писать эмоции на камни тоже неэтично. Да и незаконно… с другой стороны, эти камни принесут немалую прибыль, которая, вкупе с прочими накоплениями, позволит Визари приобрести два-три фарлонга побережья.
И новый Прилив он встретит на своем песке.
Он выстроит гнездо из розовых круглых камней, до которых так охочи молоденькие самочки, а дно застелет широкими листьями ла-орши. И лучше, если таких гнезд будет несколько. Когда же поднимется темная луна, последняя в сонме сестер своих, Визари пошлет призыв.
Он сочинил песню из чужих эмоций.
И ныне добавлял в нее последние ноты… вот, к примеру, эту напористость… она яркая, горьковатая, и эта горечь поможет разбавить излишнюю сладость общего фона, оттенить прочие эмоции. Да, пожалуй, она стоит того, чтобы Визари ее записал.
– Как она? – вопрос Ицхари несколько отвлек, что от самочки, что от размышлений по поводу того, где именно – в прелюдии или завершении – ее эмоции будут смотреться уместно.
– Тяжело.
– Она приняла его…
Чувствительные волоски Ицхари задрожали, выдавая волнение. Более того, сейчас впервые за многие годы Визари ощущал отголоски эмоций.
Инсектоид волновался.
И был преисполнен отчаянной решимости во что бы то ни стало свести самочку с круоном.
– Она не до конца уверена, что происходящее с нею реально, – Визари было жаль начальника, но собственное сожаление, впрочем, как и все иные эмоции, было вялым. – Это плохо.
Самочка требовала мяса.
Визари ощущал и ее голод, и возмущение, и еще усталость.
И собственное обычное недоумение, тоже вялое. Зачем все настолько усложнять? Или все дело в том, что и эта самочка, и круонцы потеряли связь со своим Морем? Для них не звучит голос Прилива. Они забыли о песке и гнездах, которые надо беречь. Они придумали длинные и сложные, порой совершенно безумные брачные танцы, но все равно не способны выбрать партнера сами.
– Сделай что-нибудь!
– Она плохо поддается воздействию…
– Она гоминид. Ты раньше работал с гоминидами… они мягкие, ты сам говорил! – жвалы Ицхари раздраженно щелкали, а псевдоусы трепетали, роняя тончайшие былинки пыльцы. И запах тревоги делался ощутимым, волнующим.
А ведь в копилке Визари почти нет негативных эмоций.
Возможно, и они пользовались бы спросом?
– Гоминиды психически неустойчивы, – Визари сложил передние конечности на груди, чуть склонил голову – поза смирения и покорности воспринимается одинаково, что рептилоидами, что инсектоидами, и действует на собеседника успокаивающе. – Эмоционально нестабильны. Но обладают хорошими аналитическими способностями. Попытайтесь действовать с точки зрения логики. Убедите ее.
– Если бы только ее…
Острые выступы на передних конечностях завибрировали, издавая тонкий неприятный звук, который, пожалуй, можно было интерпретировать как сигнал тревоги.
И Визари прикрыл глаза.
Он сосредоточится на работе.
Он убедит самку не нервничать.
Не проявлять агрессии.
Быть… самкой.
Мягкой, требующей защиты и опеки… беззащитной… беспомощной… и пусть потребляющей в пищу мясо, но… и хищные самки иногда проявляют мягкость… и внимание.
Они слушают собеседника.
И относятся к его словам серьезно. А еще очень… очень сильно желают одомашниться, выйти замуж и отложить много-много яиц…
То есть детенышей.
Визари выпустил воздух из верхней пары легочных мешков: все-таки живорождение при всех его преимуществах имело существенный недостаток. Сам Визари не желал и представлять, каково это – провести остаток дней с какой-нибудь самкой.
Впрочем, работы это не касалось.
Одомашниться…
И замуж.
Я смотрела на кусок слегка обжаренного мяса, стараясь не думать, кем оно было при жизни. Нет, раньше меня не посещали мысли столь странно-вегетарианского направления, и вид куриной тушки не вызывал отвращения, как и кусок свиной вырезки.
Но здесь…
– Что это? – я ткнула вилкой в эту отбивную, немалой, к слову, толщины. Прищурилась – мало ли, вдруг да и она разлетится розовой слизью. Но мясо осталось мясом.
– Мясо, – с бесконечным терпением ответил рептилоид.
И, облизнувшись, уточнил:
– Жареное.
– Чье?
– В каком смысле? – он повернул голову, и теперь меня изучали два его правых карих глаза.
– Кем оно было… ну, до того, как стать мясом… то есть… я не ем… разумных существ…
– Есть разумных существ неразумно.
Бредовый разговор, как и все вокруг, но в сути своей этот бред вполне даже логичен. Поэтому я кивнула: безусловно, есть разумных существ неразумно, как и каких-нибудь гигантских слизней или блох… нет, я смутно помню, что блохи на стейки не годятся, но мало ли.
А вдруг?
И рептилоид сжалился.
– Потреблять в пищу живых существ запрещено, – сказал он, и тонкий раздвоенный язык проскользнул в ноздрю.
– А, понимаю. И неудобно… ты ешь, а оно сопротивляется.
Язык дернулся.
Щелкнули зубы. А в карих глазах появилось престранное выражение.
– И Ассоциация потребителей не одобряет, – печально произнес он. – Мясо синтетическое, но по вкусовым качествам и по составу оно полностью соответствует нормативам, выдвинутым Независимой кооперацией плотоядных…
И вздохнул.
А мешок под горлом опал.
Надо же… у них тут, похоже, шагу ступить нельзя без одобрения какой-нибудь ассоциации или кооперации… синтетическое мясо?
Ела я как-то соевое рагу, которое старательно выдавали за мясное. Ощущения были… специфические. Будто жуешь хорошо проперченный, залитый соусом картон.
Ну или котлету из университетской столовой.
Но мясо я попробовала. Во-первых, сама же требовала, во-вторых, было любопытно, сохранились ли эти ощущения. Все-таки чувствительность рецепторов в бредовых состояниях должна бы снижаться.
Мне так кажется.
С рецепторами все было в порядке. А мясо… мясо как мясо, что-то среднее между говядиной и свининой. Сочное. Сладковатое слегка. Приправы непривычны, но в целом очень даже неплохо. Во всяком случае, у меня получалось куда хуже.
Вечно пересушивала.
Ксенопсихолог… все-таки как его зовут-то, а то неудобно получается? Ладно, как-нибудь выясню, но взирал он на меня с умилением.
Облизывался даже.
А у меня… у меня вдруг возникло странное, почти непреодолимое желание выйти замуж. И вправду, что это я сопротивляюсь? Чем плохо?
Толик… Толик был сволочью, а нынешний жених – дело другое. Шутка ли, целый адмирал в частное мое владение. Красив. Умен. Силен.
Богат.
Да любая девица мечтает о подобном!
Я едва не подавилась куском мяса.
Это что за выплеск гормонов? Следствие полученной травмы? Да я и в нежные детские годы о замужестве не мечтала, не примеряла кружевных покрывал, не представляла себя невестою… и вдруг.
Подавляемые желания выбрались на свободу?
– Что-то не так? – ксенопсихолог подался вперед.
– Все замечательно, – откашлявшись, произнесла я. И улыбнулась. Широко. Счастливо… а какой счастливой я стану, воссоединившись с женихом…
У меня будет свое гнездо…
Какое гнездо?
Воображение среагировало мгновенно. И пред внутренним моим взором возник матерый разлапистый дуб, в ветвях которого застряло тележное колесо. На колесе громоздились ветки, а средь веток восседала я, в белом пышном платье и драной фате.
Дом.
Не гнездо, хотя гнездо лучше… море, мягкий песок…
Море я люблю, но чайкой себя не ощущаю.
И детенышей живородить.
Я замотала головой.
Детенышей?
Это и вовсе бред. Детеныши… да, я их, конечно, любила, но исключительно чужих и на расстоянии. И чем больше было расстояние, тем крепче становилась моя к ним любовь. Ее хватало даже на то, чтобы с должным восторгом просматривать очередную сотню снимков, внимать рассказам и сочувствовать, когда сего требовала ситуация.
Но свои…
Нет, детей я не хочу.
Детей я боюсь.
Во младенчестве они розовые, обманчиво хрупкие и орут нечленораздельно. А подрастая, орут уже членораздельно, но от этого легче не становится.
Откуда тогда…
Дом.
Замужество. Любая самка мечтает о сильном самце.
Я не мечтаю.
Не я мечтаю.
Я отложила вилку и отодвинула тарелку с недоеденным стейком. Я была сыта и полна сил… и возмущения.
– Прекратите, – сказала я, глядя в глаза рептилоиду, и тот дернулся, поспешно отвел взгляд, чем подтвердил самые страшные мои опасения.
Меня зомбируют.
– Это не я!
Рептилоид поспешно вскочил.
– Все равно прекратите, или… или не знаю, что я с вами сделаю!
– Вам не причинят вреда, – это произнес не рептилоид, голос я узнала, а вот существо… это хорошо, что я тарапанов не боюсь, как не боюсь кузнечиков и прочих представителей инсектофауны. – Поверьте, все, что мы делаем, делаем исключительно для вашего блага.
– Это… вы?
Глупый вопрос. Если это и не он, то так и скажет… однако работает у меня фантазия. Может, очнувшись, стоит в писатели податься?
Сочиню историю о любви без границ.
В космосе.
Продам… разбогатею… куплю себе новые туфли.
– Прекраснейшую Агнию-тари смущает внешний мой вид? – существо произносило слова нараспев. – Мне сказали, что готовы вы принять естественное обличье мое.
И существо повернуло голову к рептилоиду.
– Готова, – подтвердил тот. – Она не собирается лишаться сознания.
– Не собираюсь.
Наверное, трудно упасть в обморок, уже в нем пребывая. Да и вид… пожалуй, несколько необычен, но и только. Ныне было в Ицхари что-то не от кузнечика даже, от богомола.
Высокий.
Хрупкий с виду, хотя я осознавала, что хрупкость эта – не более чем иллюзия. Хитиновый панцирь куда прочнее моих костей.
Вытянутая голова с парой фасеточных глаз.
Ветвистые усы-веера.
Массивные, угрожающего вида жвалы, которые медленно шевелились, будто Ицхари что-то пережевывал. Выпуклая грудь с двумя парами конечностей. Узкая перемычка. Массивное, бледное брюшко, обернутое полупрозрачной тканью… точнее, сперва мне это показалось тканью, но потом я поняла. Не ткань. Крылья.
– И не кричит.
– Не кричу, – согласилась я. Странное спокойствие удивляло меня саму. Раздражал не столько вид Ицхари – подумаешь, насекомым уродился, всем по-разному в жизни не везет, – сколько внушенное желание выйти замуж.
А в том, что желание это мне внушили, я больше не сомневалась.
– А… почему вы раньше… выглядели… иначе? – в общем-то вопрос логичный, странно, что задаю я его с трудом. На языке вертятся другие.
О гнезде.
О женихе… я затрясла головой и сунула палец в ухо. Не знаю, как они воздействуют на мой раненый мозг, но живой не дамся…
– Мы действовали согласно установленному протоколу, – провозгласил рептилоид. – Особи вашей группы чрезвычайно легко возбудимы и, несмотря на объективную разумность, слишком остро реагируют на новое, но благосклонно относятся к особям своей видовой группы…
Чудесно.
Но при всем своем желании я бы в жизни не приняла насекомое за особь своей видовой группы.
– Был использован стандартный псевдооблик, – пояснил Ицхари.
Что ж, объяснение вполне в духе моей галлюцинации.
– А почему я вас понимаю?
Потому что сложно не понять себя же. Но мне было интересно, что они ответят. Ведь должна же я получить объяснение в рамках нынешней фантазии. И рептилоид не подвел.
– Стандартный курс гипнообучения. Вы говорите на унилингве.
Умилительно.
Меня обучили под гипнозом… унилингве… это я еще во времена университетские мечтала, чтоб мне кто в голову внедрил знания, к примеру, о систематике костных рыб.
Вот.
Дождалась.
Правда, без рыб.
– Эта методика совершенно безвредна! – поспешил заверить Ицхари. – Ваш мозг…
Не был задет новым званием. Понимаю.
Рептилоид же ничего не сказал, но подвинул к себе мою тарелку. Вилкой он не озаботился. Сверкнули розовые коготки, и остатки куска распались на тончайшие полоски, которые рептилоид насадил на когти же и отправил в рот.
Они тут что, персонал недокармливают?
Голодом морят заслуженного специалиста?
– Инстинкты, – мешок под горлом рептилоида разбух. – С некоторыми сложно бороться… мясо должно быть потреблено сейчас или… позже…
– Зобные железы уважаемого Берко-таро вырабатывают ферменты, замедляющие расщепление белков. И таким образом пища может храниться достаточно продолжительное время, – пояснил Ицхари.
Берко.
Точно, Берко… А таро – похоже, обращение, вроде мистера.
Запоминай, Агния, неизвестно, когда ты отсюда выберешься, и выберешься ли вообще.
– В прежние времена это позволяло предкам херринготов запасать пищу…
Средняя пара глаз затуманилась.
А инсектоид качнул усами, в чем мне привиделся упрек.
– У всех нас… есть свои инстинкты, – сказал он со вздохом. – Иногда разум… это так ничтожно мало.
А я вдруг отчетливо представила бледно-желтый, какой-то желеобразный берег моря. И само море, тоже ничего общего с нормальным не имеющее. Оно было темным, дегтярным и густым. Море подбиралось к берегу, растворяя в водах желе, и приносило с собой мелких розовых тварей. Те же, очутившись на песке, в нем и застревали, они неуклюже шевелили короткими конечностями, переваливались с боку на бок и ползли к яминам, выложенным розовым жемчугом.
Картина была столь бредово-яркой, что я улыбнулась.
Я откуда-то знала, что будет дальше: самки отложат яйца, каждая принесет с дюжину, а то и две. И, похудевшие, освободившиеся, вернутся в теплые объятья моря. И весь следующий год проведут, мигрируя с теплым течением, следом за стаями сладкого криля. Нагуляют жир, набьют желудки камнями и водорослями, чтобы в очередной Прилив вернуться…
Жуть какая.
Я себя прямо-таки самкой и ощутила.
Безмозглой, движимой исключительно инстинктом размножения. Не способной и на то, чтобы в свободном плавании отличить своего малька от бледной креветки. Самкам все равно, что есть…
– Прекратите немедленно! – сквозь сцепленные зубы потребовала я. – Или…
– Простите, – неискренне произнес Ицхари и щелкнул жвалами. – Мы лишь пытаемся настроить вас на позитивный лад.
– Я и так позитивна!
– Вы не должны нервничать… круонцы очень чувствительны к чужим состояниям, и если вы будете нервничать…
Театральная пауза совершенно меня не успокоила.
Что?
Если я буду нервничать, то мой потенциальный жених отгрызет мне голову?
Похоже, вполне может и такое случиться… и вообще…
– А… – неожиданная мысль пришла мне. – К слову о… об этом вашем… к…
– Круонце?
– Именно… он кто?
– Круонец.
Я поняла, что не человек.
– Взглянуть-то можно?
Мало ли, вдруг да кома моя затянется. Некоторые люди вон годами лежат, в себя не приходя, а если так, то и представление нынешнее будет развиваться по логическим законам бреда. А выходить замуж за какого-нибудь инсектоида, пусть будет он хоть трижды крылат, мне как-то не хотелось.
Щелкнули жвалы.
А крылья Ицхари окрасились в бледно-розовый колер, к счастью, на сей раз обошлось без горошков, но все равно выглядело так, будто бы инсектоид смутился.
– А вы…
– Морально дозрела, – я уставилась на пульсирующий зоб ксенопсихолога. – Только прекратите убеждать меня, что я сама желаю построить гнездо на берегу…
