– Боманц! – От визга Жасмин звенели окна и скрипели двери. – Слезай! Слезай немедленно, ты меня слышишь?!

Боманц вздохнул. Пять минут нельзя побыть в одиночестве. Зачем он только женился? Зачем это вообще делают? После свадьбы уже не жизнь, а каторга: делаешь не то, что хочешь ты, а то, чего хотят другие.

– Боманц!

– Иду, черт тебя дери! – И вполголоса: – Проклятая дура высморкаться не может без того, чтоб я ей платок не подержал.

Боманц вообще часто говорил вполголоса. Чувства нужно выпускать, а мир – поддерживать. Он шел на компромисс. Всегда шел на компромисс.

Он протопал по лестнице, каждым шагом выражая раздражение. «Когда тебя все бесит, – посмеялся он над собой, – понимаешь, что ты стар».

– Чего тебе? Где ты есть?

– В лавке. – В голосе Жасмин звучали странные ноты. Кажется, подавленное возбуждение.

В лавку Боманц ступил очень осторожно.

– Сюрприз!

Мир ожил. Ворчливость сгинула.

– Камень!

Боманц кинулся к Камню, могучие руки сына сдавили его.

– Уже здесь? Мы ожидали тебя только на следующей неделе.

– Я рано уехал. А ты толстеешь, пап. – Камень включил и Жасмин в тройное объятие.

– Все стряпня твоей мамы. Времена хорошие, едим регулярно. Токар был… – Мелькнула блеклая уродливая тень. – А как ты? Отойди-ка, дай на тебя глянуть. Когда уезжал, ты был еще мальчишкой.

И Жасмин:

– Ну разве он не красавец? Такой высокий и здоровый! А одежка-то, ух! – Насмешливая обеспокоенность: – В темные дела часом не впутался?

– Мама! Ну куда может впутаться младший преподаватель? – Камень встретился взглядом с отцом и улыбнулся, как бы говоря: «А мама все та же».

Двадцатипятилетний Камень был на четыре дюйма выше отца и, несмотря на свою профессию, сложен хорошо – скорее авантюрист, чем будущий профессор, как показалось Боманцу. Конечно, времена меняются. С его университетских дней прошли эпохи. Быть может, нравы и обычаи теперь совсем другие.

Боманц вспомнил смех, и шутки, и ужасно серьезные полночные диспуты о значении всего на свете, и бес тоски укусил его. Что сталось с тем хитроумным, лукавым юнцом? Какой-то незримый стражник рассудка заключил его в кургане на задворках мозга, и там он лежит в мертвом сне, пока его место занимает лысый, мрачный, толстобрюхий гном… «У нас крадут юность и не оставляют нам иной, кроме юности наших детей…»

– Ну пойдем. Расскажешь нам о своих исследованиях. – «Кончай лить слезы над собой, Боманц, старый ты дурак». – Четыре года, а в письмах одни прачечные да споры в «Дельфине на берегу». Еще бы не на берегу – в Весле-то! Хотел бы я перед смертью увидеть море. Никогда не видал. – «Старый дурак. И это все, на что ты способен, – мечтать вслух? Небось поднимут на смех, если скажешь им, что в глубине души ты еще молод».

– Заговаривается, – пояснила Жасмин.

– Ты кого назвала маразматиком?! – возмутился Боманц.

– Папа, мама, дайте мне передохнуть. Я только что приехал.

Боманц глубоко вдохнул:

– Он прав. Мир. Тишина. Перерыв. Камень, ты судья. Знаешь, боевых коней вроде нас не отучишь от привычного аллюра.

– Камень обещал мне сюрприз, прежде чем ты спустился, – сказала Жасмин.

– Ну? – осведомился Боманц.

– Я помолвлен. Скоро женюсь.

«Как так? Это мой сын. Мое дитя. На прошлой неделе я менял ему пеленки… Время, ты безжалостный убийца, я чую твое ледяное дыхание, слышу гром железных копыт…»

– Гм… Юный глупец. Извини. Ну так расскажи о ней, раз больше ни о чем говорить не можешь.

– Расскажу, если смогу вставить хоть слово.

– Помолчи, Боманц. Расскажи о ней, Камень.

– Да вы уже кое-что знаете, наверное. Она сестра Токара, Слава.

Желудок Боманца рухнул куда-то в пятки. Сестра Токара. Токара, возможного воскресителя.

– В чем дело, пап?

– Сестрица Токара, да? Что ты знаешь о его семье?

– А в чем дело?

– Ни в чем. Я спросил, что ты о них знаешь.

– Достаточно, чтобы понимать: я хочу жениться на Славе. Достаточно, чтобы считать Токара своим лучшим другом.

– Достаточно?! А если они воскресители?

На лавку обрушилась тишина.

Боманц глядел на сына. Камень смотрел на отца. Дважды пытался ответить, но молчал. В воздухе повисло напряжение.

– Папа…

– Так думает Бесанд. Стража следит за Токаром. И за мной. Пришло время кометы, Камень. Десятое возвращение. Бесанд чует большой заговор воскресителей. И давит на меня. После этой истории с Токаром будет давить еще больше.

Камень втянул воздух сквозь зубы. Выдохнул.

– Наверное, мне не стоило возвращаться домой. Вряд ли я чего-то добьюсь, уворачиваясь от Бесанда и ссорясь с тобой.

– Нет, Камень, – возразила Жасмин. – Твой отец не будет ссориться. Бо, ты не будешь ссориться. Не будешь.

– Гм…

«Мой сын помолвлен с воскресительницей?» Боманц отвернулся, глубоко вдохнул, тихо выбранил себя. «Делаем поспешные выводы? Из чьих слов – Бесанда?»

– Извини, сынок. Он меня просто замучил.

Боманц покосился на Жасмин. Бесанд был не единственным его проклятием.

– Спасибо, пап. Как твои исследования?

Жасмин что-то бормотала.

– Сумасшедший какой-то разговор, – заметил Боманц. – Все задают вопросы, и никто на них не отвечает.

– Дай денег, Бо, – потребовала Жасмин.

– Зачем?

– Вы друг другу «здрасте» не скажете, пока не обговорите свои научные дела. А я пока на рынок схожу.

Боманц подождал. В этот раз Жасмин обошлась без обычного арсенала ядовитых фразочек о горькой женской судьбе. Боманц пожал плечами и высыпал горсть монет в ладонь жены.

– Пошли наверх, Камень.

– Мама стала мягче, – заметил Камень, когда они поднялись на чердак.

– Я что-то не заметил.

– Ты тоже стал мягче. А дом совсем не изменился.

Боманц зажег лампу.

– Все так же тесно, – посетовал он, берясь за копье-тайник. – Надо будет новую сделать. Эта уже потерлась. – Он разложил карту на маленьком столике.

– Добавлений не много.

– А ты попробуй избавиться от Бесанда. – Боманц постучал по шестому кургану. – Вот. Единственное препятствие у меня на пути.

– Это единственный возможный путь, папа? Может, легче взять верхние два? Или даже один? Тогда у тебя будет пятьдесят шансов из ста угадать два оставшихся.

– Я не гадаю. Мы же не в карты играем. Если при первой сдаче сыграешь неправильно – второй не будет.

Камень подтащил табурет, глянул на карту. Побарабанил по столу пальцами. Боманца передернуло.

Прошла неделя. Семейство приспособилось к новому ритму жизни – и это была жизнь под все более внимательным взглядом надсмотрщика.

Боманц чистил секиру из захоронения теллекурре. Сокровищница. Самый настоящий клад. Общая могила, прекрасно сохранившиеся оружие и доспехи. В лавку вошел Камень.

– Трудная была ночь? – Боманц поднял глаза.

– Не слишком. Он, кажется, готов сдаться.

– Мен-Фу или Бесанд?

– Мен-Фу. Бесанд раз шесть заглядывал.

Сторожили отец с сыном посменно. Оправданием служил ворюга Мен-Фу, но на самом деле Боманц надеялся вымотать Бесанда еще до появления кометы. Трюк не срабатывал.

– Мама приготовила завтрак. – Боманц принялся укладывать вещи в мешок.

– Подожди, папа. Я с тобой.

– Отдохнул бы.

– Да ладно. Охота мне в земле поковыряться.

– Ну давай.

Что-то мучит парня. Может, он готов поговорить? Они редко беседовали. До университета их отношения были одним сплошным скандалом, причем Камень всегда только защищался. За эти четыре года он вырос, но в глубине души оставался мальчишкой. Он не был еще готов говорить с отцом как мужчина с мужчиной. А Боманц недостаточно постарел, чтобы не видеть в Камне того мальчишку. Так постареть нелегко. Когда-нибудь его сын посмотрит на своего сына и подумает: «Как же он вырос…»

Продолжая очищать булаву от наростов грязи, Боманц криво усмехнулся собственным мыслям. «Об отношениях он думает. Разве это на тебя похоже, старый ты пень?»

– Эй, пап! – позвал Камень из кухни. – Чуть не забыл. Ночью я видел комету.

Когтистая лапа вцепилась Боманцу в живот. Комета! Нет, не может быть. Не сейчас! Он еще не готов!

– Наглый мелкий подонок! – Боманц сплюнул. Он и Камень сидели в кустах, наблюдая, как Мен-Фу выбрасывает из раскопа находки. – Я ему ногу сломаю!

– Подожди минутку. Я обойду кругом и перехвачу его, когда побежит.

– Нечего руки марать. – Боманц фыркнул.

– Очень хочется, папа. Пора счеты с ним свести.

– Ладно.

Мен-Фу высунул из ямы уродливую головку, нервно огляделся и снова ушел в землю. Боманц двинулся вперед.

Подойдя поближе, он услыхал, как вор разговаривает сам с собой:

– Ох, чудненько. Чудненько. Каменное сокровище. Каменное сокровище. Эта жирная мартышка его не заслуживает. Все к Бесанду подлизывается, ничтожество.

– Мартышка, говоришь, жирная? Ну погоди. – Боманц сбросил с плеч мешок и инструменты, покрепче взялся за лопату.

Мен-Фу выбрался из раскопа, держа в руках охапку древностей. Его глаза широко распахнулись, губы беззвучно зашевелились. Боманц размахнулся.

– Ну, Бо, только не…

Боманц ударил. Мен-Фу отпрыгнул, получил лопатой по ноге, взвыл, уронил свою ношу, замахал руками, свалился в раскоп и вылез с дальней стороны ямы, привизгивая, как недорезанная свинья. Боманц проковылял за ним, нанес могучий удар по ягодицам, и Мен-Фу побежал. Подняв лопату, Боманц метнулся за ним с воплем:

– Стой, ворюга, сукин сын! Будь мужиком, ты!

Он нанес последний мощный удар и, промахнувшись, не удержался на ногах. Боманц вскочил и, воздев лопату, продолжил погоню.

На Мен-Фу кинулся Камень, но вор протаранил его и исчез в кустах. Боманц врезался в сына, и они вместе покатились по земле.

– К черту, – пропыхтел Боманц. – Все равно сбежал.

Он распростерся на спине, тяжело дыша. Камень захохотал.

– Что смешного, черт тебя дери?

– Ну и рожа у него…

Боманц упрекнул:

– Не много же от тебя было помощи.

И они оба расхохотались.

– Пойду лопату свою отыщу, – выдавил наконец Боманц.

Камень помог отцу встать.

– Если бы ты мог себя видеть, пап!

– Хорошо, что не видел. А то меня удар бы хватил. – Боманц снова захихикал.

– Ты в порядке, пап?

– Да. Просто… не могу одновременно смеяться и переводить дыхание. О-хо-хо… Если сейчас сяду, то уже не встану.

– Пошли копать. Это тебе поможет. Ты вроде тут лопату обронил?

– Вот она.

Все утро, стоило вспомнить позорное бегство Мен-Фу, Боманц не мог удержаться от хохота.

– Пап! – Камень работал на дальнем краю раскопа. – Глянь сюда. Наверное, поэтому он нас и не заметил.

Подхромав поближе, Боманц увидел, что Камень счищает землю с превосходно сохранившегося нагрудника, черного и блестящего, как полированный оникс. В центре сверкал серебром сложный узор.

– Угу. – Боманц выглянул из ямы. Никого не видно. – Получеловек-полузверь. Это Меняющий Облик.

– Он возглавлял теллекурре.

– Но его не могли похоронить здесь.

– Это его доспехи, папа.

– Черт, я и сам вижу. – Боманц снова высунулся, как любопытный еж. Никого. – Сиди тут и сторожи. А я его откопаю.

– Ты сиди, папа.

– Ты всю ночь здесь провел.

– Я намного моложе тебя.

– Я себя превосходно чувствую, спасибо.

– Какого цвета небо?

– Голубое. Что за идиотский…

– Урра-а! Мы хоть в чем-то согласны. Ты самый упрямый старый козел…

– Камень!

– Извини, пап. Копать будем по очереди. На первую кинем монетку.

Боманц проиграл и устроился на краю раскопа, подложив котомку под спину.

– Надо расширить раскоп. Если мы и дальше будем идти вглубь, первый же хороший дождь все зальет.

– Да, грязищи будет немало. Стоило бы и дренажную канаву сделать. Эй, пап, в этих доспехах никого нет. Зато есть и остальные части. – Камень извлек латную перчатку и часть поножи.

– Да? Придется сдавать.

– Сдавать? Почему? Токар даст за это целое состояние!

– Может быть. А если наш друг Мен-Фу заметит? Он же нас из вредности сдаст Бесанду. А с Бесандом надо оставаться приятелями. Эта штука нам не нужна.

– Не говоря уже о том, что он мог сам ее и подложить.

– Что?

– Ну, ее тут не должно быть, верно? И тела в доспехах нет. И почва рыхлая.

Боманц помычал. Бесанд вполне способен на обман.

– Оставь все как есть. Я пойду приволоку его.

– Кисломордый старый придурок, – пробормотал Камень, когда надсмотрщик отбыл. – Об заклад бьюсь, он сам эту штуку подсунул.

– Что толку ругаться, если сделать мы ничего не можем. – Боманц опять прислонился к котомке.

– Что ты делаешь?

– Бью баклуши. Расхотелось мне копать. – У старика ныло все тело.

Утро выдалось тяжелое.

– Надо сделать сколько сможем, пока погода не испортилась.

– Вперед.

– Папа… – Камень замялся, потом начал снова: – Почему вы с мамой все время ругаетесь?

Боманц задумался. Истина слишком хрупка, а Камень не застал их лучших лет…

– Наверное, потому, что люди меняются, а никто не хочет этого. – Он не мог выразиться точнее. – Ты видишь женщину: прелестную, удивительную, волшебную, как в песне. Потом ты узнаешь ее поближе, и восхищение проходит. Его место занимает привычка. Потом исчезает и она. Женщина оплывает, седеет, покрывается морщинами, и ты чувствуешь, что тебя обманули. Ты ведь помнишь ту озорную скромницу, с которой ты встречался и болтал, пока ее отец не пригрозил вышвырнуть тебя пинком. Ты чураешься этой незнакомки – и начинаешь скандалить. У твоей мамы, наверное, похожие мысли. В душе мне все еще двадцать, Камень. Я сознаю, что постарел, лишь когда заглядываю в зеркало или когда тело не подчиняется мне. Я не замечаю брюха, и варикозных вен, и остатков седых волос. А ей со мной жить. Каждый раз, смотрясь в зеркало, я поражаюсь. Задаюсь вопросом: что за чужак отнял мое лицо? Судя по виду – гнусный старый козел. Из тех, над которыми я так издевался в двадцать лет. Он пугает меня, Камень. Он вот-вот помрет. Я у него в плену, но я еще не готов уходить.

Камень присел. Его отец редко говорил о своих чувствах.

– И так должно быть всегда?

«Может, и не должно, но бывает всегда…»

– Думаешь о Славе, Камень? Не знаю. От старости не сбежишь. И от перемен в отношениях – тоже.

– А вдруг теперь все будет иначе? Если нам удастся…

– Не говори мне «а вдруг», Камень. Я тридцать лет жил этим «а вдруг». – Язва попробовала желудок на зуб. – Может, Бесанд и прав. Насчет ложных причин.

– Папа! О чем ты? Ты отдал этому всю жизнь!

– Камень, я хочу сказать, что боюсь. Преследовать мечту – это одно. Поймать – совсем другое. Того, что ожидал, никогда не получаешь. Я предчувствую несчастье. Может, это мертворожденная мечта.

На лице Камня сменилось несколько выражений.

– Но ты должен…

– Я не должен ничего, кроме как быть антикваром Боманцем. Мы с твоей мамой долго не протянем. Эта яма обеспечит нас до конца.

– Если сейчас не остановишься, то проживешь еще много лет, и это будут…

– Я боюсь, Камень. Боюсь сдвинуться с места. В старости такое бывает. Страх перемен.

– Папа…

– Мечты умирают, сынок. Те немыслимые, дикие сказки, которые заставляют жить, – невозможные, неисполнимые. Мои светлые чаяния мертвы. Все, что я вижу, – это гнилозубая ухмылка убийцы.

Камень выкарабкался из раскопа. Сорвал стебелек сладкой травы, пососал.

– Пап, как ты себя чувствовал, когда женился на маме?

– Обалдевшим.

Камень рассмеялся:

– Ладно, а когда шел просить ее руки? По дороге?

– Думал, что на месте обмочусь. Ты своего дедушку не видывал. Из-за таких, как он, и рассказывают в сказках про троллей.

– Что-то вроде того, как ты себя чувствуешь сейчас?

– Да. Но не совсем. Я был моложе, и меня ждала награда.

– А теперь – разве нет? Ставки повысились.

– В обе стороны. И на выигрыш, и на проигрыш.

– Знаешь что? У тебя просто кризис самоуверенности. И все. Через пару дней ты снова будешь бить копытом.

Тем вечером, когда Камень ушел, Боманц сказал Жасмин:

– У нас с тобой умный сын. Мы с ним поговорили сегодня. По-настоящему, в первый раз. Он удивил меня.

– С чего бы? Он же твой сын.

Сон был ярче, чем когда-либо, и пришел он раньше. Боманц просыпался дважды за ночь. Больше заснуть он не пытался. Вышел на улицу, присел на ступеньках, залитых лунным светом. Ночь выдалась ясная. По обе стороны грязной улочки виднелись неуклюжие дома.

«Ничего себе городок, – подумал Боманц, вспомнив красоты Весла. – Стража, мы – гробокопатели – и еще пара человек, кормящих нас да путников. Последних тут и не бывает почти, несмотря на всю моду на времена Владычества. У Курганья такая паршивая репутация, что на него никто и глядеть не хочет».

Послышались шаги. Надвинулась тень.

– Бо?

– Бесанд?

– Угу. – Надсмотрщик опустился на ступеньку. – Что делаешь?

– Заснуть не могу. Думаю, как Курганье ухитрилось превратиться в такую дыру, что даже уважающий себя воскреситель сюда не полезет. А ты? Не в ночной же дозор ходишь?

– Тоже бессонница. Комета проклятая.

Боманц пошарил взглядом по небу:

– Отсюда не видно. Надо обойти дом. Ты прав. Все о нас забыли. О нас и о тех, кто лежит в земле. Не знаю, что хуже. Запустение или просто глупость.

– Мм? – Надсмотрщика явно что-то мучило.

– Бо, меня снимают не потому, что я стар или неловок, хотя, думаю, так и есть. Меня снимают, чтобы освободить пост для чьего-то там племянника. Ссылка для паршивой овцы. Вот от этого тошно, Бо. Они забыли, что это за место. Мне говорят, что я угробил всю жизнь на работе, где любой идиот может просто отлеживать бока.

– Мир полон глупцов.

– Глупцы умирают.

– Ты о чем?

– Они смеются, когда я говорю о комете или воскресительском перевороте, что будет этим летом. Их не убедить, что в курганах кто-то лежит. Кто-то живой.

– А ты приведи их сюда. Пусть прогуляются по Курганью после заката.

– Я пытался. Говорят: «Прекрати ныть, а то лишим пенсии».

– Ну, ты сделал все, что мог. Остальное на их совести.

– Я дал клятву, Бо. Я давал ее серьезно и держу до сих пор. Эта работа – все, что у меня есть. У тебя есть Жасмин и Камень. А я жил монахом. И теперь они вышвырнули меня ради какого-то сопливого…

Бесанд издал странный звук.

«Всхлип?» – подумал Боманц. Надсмотрщик плачет? Человек с каменным сердцем и милосердием акулы?

– Пошли глянем на комету. – Он тронул Бесанда за плечо. – Я ее еще не видел.

Бесанд взял себя в руки:

– Действительно? Трудно поверить.

– Почему? Я допоздна не сижу. Ночные смены берет Камень.

– Не важно. Это я по привычке подкапываюсь. Нам с тобой следовало стать адвокатами. Мы прирожденные спорщики.

– Может, ты и прав. Я в последнее время много размышлял, чем же я тут занимаюсь.

– И чем же ты тут занимаешься, Бо?

– Собирался разбогатеть. Хотел порыться в старых книгах, раскопать пару богатых могил, вернуться в Весло и купить дядюшкино извозное дело.

Боманц лениво раздумывал, какие части вымышленного прошлого убедят Бесанда. Сам он так долго жил выдумкой, что некоторые ложные детали казались ему реальными, если только он не напрягал память.

– И что случилось?

– Лень. Старая добрая лень. Я обнаружил, что между мечтой и ее исполнением – большая разница. Было намного проще откапывать ровно столько, чтобы хватало на жизнь, а остальное время бездельничать.

Боманц скривился. Это была почти правда. Все его исследования в определенном смысле лишь предлог, чтобы ни с кем не соперничать. В нем просто не было энергии Токара.

– Ну, не так плохо ты и жил. Пара суровых зим, когда Камень был еще щенком. Но через это мы все прошли. Немного помощи – и человек выживает. – Бесанд ткнул пальцем в небо. – Вот она.

Боманц ахнул. Точно такая, как он видел во сне.

– Зрелище еще то, да?

– Подожди, скоро приблизится и займет полнеба.

– Красиво.

– Я бы сказал «потрясающе». Но она еще и предвестник. Дурной знак. Древние писатели говорят, что она будет возвращаться, пока Властелин не восстанет.

– Слышу это, сколько себя помню, Бесанд, и даже мне трудно поверить, что это не просто болтовня. Да, есть предчувствие. Курганье давит мне на душу. Но просто в голове не укладывается, что эти твари, пролежавшие в могиле четыреста лет, способны восстать.

– Бо, может, ты и честный человек. Если так, держи совет. Когда уйду я – беги. Хватай теллекуррские штучки и дуй в Весло.

– Говоришь, как мой Камень.

– Я серьезно. Если тут возьмет власть какой-нибудь неверующий идиот, ад вырвется на свободу. В буквальном смысле. Уноси ноги, пока это возможно.

– Может, ты и прав. Я подумывал вернуться. Но что я там буду делать? Весло я позабыл. Судя по рассказам Камня, я там просто потеряюсь. Черт, да здесь теперь мой дом. В душе я никак не мог с этим смириться. Такая жуткая помойка – мой дом.

– Я тебя понимаю.

Боманц поглядел в небо, на громадный серебристый клинок…

– Кто там? – донеслось со стороны черного хода. – А ну уматывай! Сейчас стражу позову!

– Это я, Жасмин.

Бесанд рассмеялся:

– И надсмотрщик, хозяйка. Стража уже на посту.

– Что ты делаешь, Бо?

– Болтаю. Гляжу на звезды.

– Я пойду, – сказал Бесанд. – Завтра увидимся.

По его тону Боманц понял: завтра будет очередное преследование.

– Поосторожнее.

Боманц устроился на мокрой от росы черной ступеньке, и прохладная ночь омыла его. В Древнем лесу кричала одинокая птица. Весело заверещал сверчок. Влажный ветерок едва пошевеливал остатки волос на лысине. Жасмин вышла и присела рядом с мужем.

– Не могу заснуть, – сказал он.

– Я тоже.

– Это все она. – Боманц глянул на комету, вздрогнул от нахлынувших воспоминаний. – Помнишь то лето, когда мы приехали сюда? Когда остались посмотреть на комету? Была такая же ночь.

Жасмин взяла его за руку, их пальцы переплелись.

– Ты читаешь мои мысли. Наш первый месяц. Мы были такими глупыми детьми.

– В душе мы такими же и остались.