Глава 14. Тайное общество

Рейчел носила на руке кольцо Бэтмена. Будучи художницей и хипстершей, она одевалась необычно, комбинируя в наряде совершенно несовместимые элементы, поэтому перстень, надетый рядом с маленьким, но сверкающим бриллиантом в обручальным кольце, бросался в глаза не слишком сильно. Рейчел пришла на психотерапию, потому что не могла заставить себя поверить в любовь своего жениха. Ей было крайне трудно убедить себя в том, что, будь у него возможность, этот замечательный парень не предпочел бы кого-то другого — ну, или просто избавился от нее. После довольно уклончивого разговора на эту тему девушка объяснила перстень Бэтмена на своем пальце. «Бэтмен — мой любимый супергерой, — сказала она. — Думаю, это потому, что он похож на детектива. У него есть свои судебно-медицинские инструменты, он решает загадки, ловит плохих парней, вызывает копов, и никто не погибает. Наверное, поэтому я такая пылкая его поклонница. Потому что я тоже не хочу причинять кому-то боль. Я просто хочу правды и справедливости, понимаете? Это одна из первых вещей, которые я помню о себе с момента своего рождения».

Много лет назад Рейчел лежала под диваном в гостиной родительского дома. Диван был довольно большим, а она — достаточно маленькой, чтобы лежать под ним на животе, опираясь щекой на подставленную руку. Была ночь, и девочка тайком спустилась по лестнице, проползла в комнату, в разных углах которой сидели в креслах мама и папа; они пили вино и смотрели телевизор. Рейчел часто так поступала, лежа незаметно под диваном между ними и тоже смотря телевизор. Ночные программы были слишком взрослыми, чтобы девочка понимала в них все, но встречались сцены, которые совершенно сбивали ее с толку, но при этом надолго задерживались в голове. Например, шоу Saturday Night Live, в котором высмеивали Авраама Линкольна и часто произносили незнакомое слово «оргазм». Или страшный до мурашек момент в кино, когда муравьи-кочевники сжирали человека. Или фильм с бывшей девочкой-кинозвездой, которую Рейчел почти сразу узнала, но которая теперь выросла и выставляла напоказ обнаженную грудь. Впрочем, в жизни Рейчел вообще было много подобного. Младшая из восьми детей, она часто сталкивалась с тем, для понимания чего была недостаточно взрослой.

Из всех таинственных фрагментов, подсмотренных Рейчел по телевизору, был один, который запомнился ей больше всего остального. Это был эпизод из старого детективного сериала «Коломбо», незнакомого девочке, но умного и приятного. В серии, которую она подсмотрела, человека убили, заперев в большом герметичном помещении. Зная, что скоро кончится воздух и он умрет, жертва пишет записку, в которой называет имя убийцы, но так как человек не уверен в том, кто найдет его тело (и записку), он прячет клочок бумажки в светильнике на потолке. Затем выцарапывает длинную стрелку, указывающую на потолок, на боках ящиков-контейнеров из черного металла, стоящих вдоль стен. И в конце концов переставляет ящики, чтобы стрелка не сразу бросалась в глаза.

Рейчел навсегда запомнила этого человека; в сущности, она вообще часто думала о сериале «Коломбо», который сам по себе казался ей тайной. Через двадцать лет, как только Google упростил ей задачу, Рейчел нашла в сети и пересмотрела эту запомнившуюся ей серию, которая, как оказалось, называлась «Попробуй меня поймать». Лейтенант Коломбо, конечно же, нашел убийцу. Сначала он заметил черную краску под ногтями жертвы. Затем нашел то, что на первый взгляд казалось случайными царапинами на некоторых металлических ящиках. От природы любопытный и озадаченный увиденным, Коломбо не мог не обратить внимания на эти странные факты. Он расставил металлические коробки и восстановил стрелку. В конечном счете детектив нашел записку, и убийца был пойман.

Автор криминальных романов Филлис Дороти Джеймс сказала: «Хорошая детективная история рассказывает не об убийстве, а о восстановлении порядка». Именно о восстановлении порядка, судя по всему, мечтала и Рейчел. «Только посмотрев эту серию из сериала “Коломбо” во взрослом возрасте, я поняла, что чувствовала все эти годы, — вспоминала девушка. — Будто кто-то убил меня или как минимум со мной случилось что-то очень плохое, но я не знала, кто в этом замешан и, следовательно, никому не могла об этом рассказать. Я чувствую, что у меня всегда были подсказки вроде остатков черной краски под ногтями. И я ждала, что кто-то заметит эти улики и свяжет их с тем, что со мной произошло. Но большинство людей не замечают таких подсказок. И даже если замечают, никогда не знаешь, хотят ли они узнать правду или, наоборот, желали бы скрыть ее».

Итак, какие подсказки были у Рейчел? Что было черной краской под ее ногтями? У взрослой Рейчел одной из них можно считать перстень Бэтмена на пальце, а если говорить о детстве, то, по мнению самой девушки, это была, например, странная привычка тайком ночью спускаться вниз по лестнице и засыпать под диваном в гостиной. В подростковом возрасте такой подсказкой могла быть ее манера одеваться во все черное и водить компанию с самыми проблемными ребятами в школе. Или, возможно, подсказкой стоит считать тот факт, что девочка писала в своем дневнике очень печальные стихи, и то, что изначально этот дневник был в желтой тканевой обложке в красный цветочек, но Рейчел полностью закрасила ее несмывающимся черным маркером. А знаете, как назывался ее дневник? «Черный».

Оглядываясь назад с высоты прожитого времени, Рейчел обрела уверенность, что хороший детектив вроде Коломбо наверняка обнаружил бы все эти подсказки. Может, его насторожило бы поведение Рейчел, как насторожил тот факт, что запертый человек провел последние минуты жизни, царапая ногтями металлические ящики; возможно, он не успокоился бы, пока не понял, что девочка пыталась сказать своими странными поступками. Но когда я спросила ее, что бы она написала в записке, которую должен был найти Коломбо, Рейчел не смогла ответить сразу. Позже она сказала, что это было бы что-то вроде: «Когда моих родителей нет дома, брат заставляет меня играть в “голые игры”».

Сексуальное насилие со стороны сиблинга — самая распространенная форма сексуального насилия в семьях, а также та форма, на которую реже всего обращают внимание. Чаще всего встречается вариант насилия старшего брата над младшей сестрой, как было в случае с Рейчел, но, конечно, возможны самые разные варианты: сестры совершают насилие над сестрами, братья над братьями, сестры над братьями. Иногда жертва и насильник очень отличаются по возрасту и, соответственно, по уровню власти, а иногда они почти ровесники. Около половины подростков, которые совершают сексуальное насилие над другим человеком, выбирают в качестве жертвы родную сестру или брата.

Провести четкую грань между обычным стремлением ребенка к познанию мира или невинной сексуальной игрой — либо такими тривиальными вариантами, как, например, «Покажи мне свою, а я покажу тебе свою», — довольно трудно. Сексуальным насилием со стороны сиблинга считаются сексуальные действия одного сиблинга по отношению к другому, выходящие за рамки любопытства и, как правило, долговременные. Обычно насилие такого рода считается меньшим табу, нежели сексуальная активность между взрослым и ребенком, но ее вряд ли можно назвать менее серьезным действием. По сути, поскольку родные братья и сестры часто находятся вместе не под присмотром взрослых, их сексуальная активность обычно отличается повышенной физической инвазивностью, то есть она с большей вероятностью включает в себя телесное проникновение и чаще носит частый и продолжительный характер, чем сексуальное насилие взрослого над ребенком. Насилие родного брата или сестры может иметь место в течение многих лет, как в случае с Рейчел, до тех пор, пока один из них не повзрослеет и не уедет из отчего дома.

Чем более инвазивным и частым бывает такое сексуальное насилие, тем выше вероятность того, что оно приведет к долгосрочным негативным последствиям, однако влияние на дальнейшую жизнь жертвы оказывает не только его физический компонент. Нежелательное сексуальное внимание со стороны брата или сестры в виде заигрываний, откровенных взглядов и демонстрации материалов порнографического характера порой не менее разрушительны для нормального развития ребенка, чем половой акт как таковой. Но, возможно, самое главное — то, что жертва думает о произошедшем и как она это интерпретирует. Одно исследование с участием женщин, которые в детстве подверглись сексуальному насилию со стороны сиблингов, показало, что самым надежным предиктором депрессии и тревожности во взрослой жизни было не насилие само по себе, а убеждения жертв об этом сексуальном опыте. В частности, если подвергшийся насилию ребенок на всю оставшуюся жизнь делал вывод, что позволять другим людям приближаться к тебе опасно или что нормальная жизнь из-за пережитого насилия невозможна, то, когда он вырастал, эти убеждения имели во взрослом возрасте наихудшие последствия.

Многие жертвы насилия просто не знают, что об этом думать, отчасти потому, что предоставлены сами себе и им приходится в одиночестве делать выводы о том, с чем они столкнулись. Сексуальное насилие со стороны сиблинга относится к одним из самых редко сообщаемых преступлений сексуального характера; по целому ряду причин жертвы редко рассказывают об этом даже много лет спустя. Маленькие дети, например, порой просто не знают, какими словами можно описать происходящее между ними и их братом или сестрой; нередко им открыто приказывают никому ничего не говорить. Их может смущать и сбивать с толку сексуальное внимание со стороны сиблинга, но им все равно может нравиться это особое внимание к себе, и из-за этого происходящее еще больше сбивает их с толку. И они могут вообще не знать, что такие поступки неправильны до тех пор, пока не повзрослеют; тогда насилие уже продолжается довольно долгое время, и ребенок нередко чувствует свою причастность и вину во всем этом. Кроме того, сексуальное насилие со стороны сиблинга часто имеет место в семьях, у которых есть и другие проблемы, например скверные отношения между матерью и отцом или насилие в семье, и маленькие жертвы молчат, потому что боятся еще больше осложнить ситуацию.

К сожалению, если ребенок все же рассказывает кому-нибудь о сексуальном насилии со стороны родной сестры или брата, реакция, с которой он в результате сталкивается, порой наносит ему еще больший вред, чем само насилие.

Так и не сумев начать самостоятельную взрослую жизнь, брат Рейчел решил вернуться домой. За годы его отсутствия в его отношениях с Рейчел уже начались типичные для взрослеющих жертвы-сестры и насильника-брата изменения. Встречаясь в доме по праздникам, они избегали зрительного контакта друг с другом, и по тому, как брат вел себя рядом с ней, Рейчел чувствовала, что он считает себя идиотом и жалеет о содеянном. Подарки, которые он дарил ей, приезжая домой, казались примирительными, но манипулятивными, как и те, которыми он когда-то щедро заваливал девочку после «голых игр», будто пытаясь компенсировать что-то, что, как он знал и тогда, и теперь, было гадко и неправильно. Несмотря на эти жесты или, может быть, из-за них, Рейчел боялась возвращения брата на верхний этаж дома, где находились их комнаты. И чтобы защититься, изрядно помучившись, все-таки рассказала маме о насилии. Брата отравили к психотерапевту, а девочку — в школу-интернат.

По оценкам специалистов, от 30 до 80 процентов людей, подвергшихся в детстве сексуальному насилию, в течение многих лет никому об этом не рассказывают; большинство хранят этот секрет до тех пор, пока не становятся взрослыми. Сверхнормальные дети, подобно Рэйчел, могут оставлять миру подсказки в надежде, что какой-то заботливый или компетентный человек заметит эти знаки и захочет докопаться до сути. Они также могут однажды все же решиться и рассказать кому-нибудь правду, если в какой-то момент почувствуют себя в достаточной безопасности либо, напротив, увидят достаточно серьезную угрозу. В любом случае подобные откровения крайне редко бывают прямолинейными и своевременными, и это относится не только к тем, кто пережил ребенком сексуальное насилие, но и ко всем, кто столкнулся в детстве с любыми неблагоприятными обстоятельствами. Как мы уже говорили, сверхнормальные дети хранят секреты в целях безопасности — делиться тем, что ты знаешь или чувствуешь, действительно может быть опасно, но и рассказывать о своих несчастьях тоже бывает опасно.

Социальный психолог Джеймс Пеннебейкер на протяжении всей своей карьеры изучал взаимосвязь между саморазоблачением и здоровьем человека. В рамках одного из ранних и весьма показательных исследований он попросил двести взрослых участников рассказать о своих проблемах и лишениях в детстве и зрелом возрасте — разводе родителей, смерти близкого родственника, сексуальном и физическом насилии и о других травмах, — а также оценить, насколько часто они обсуждали все эти события с другими людьми. Неудивительно, что об одних событиях люди откровенничали намного чаще, чем о других. Чаще всего с родными или друзьями обсуждались трудности, которые имели место уже во взрослой жизни, а также те, которые все равно трудно скрыть и которые меньше всего порицаются в обществе, скажем смерть родителя. Как показало исследование, участники, которые рассказывали другим о своих проблемах, как правило, чувствовали себя совсем неплохо, тогда как те, кто хранил свои беды в секрете, со значительно большей вероятностью, чем остальная часть группы, имели как незначительные, так и серьезные проблемы со здоровьем, от высокого артериального давления, гриппа, головных болей до язвы желудка и рака. И самое примечательное, главным предиктором проблем со здоровьем оказался не тип пережитых человеком неблагоприятных обстоятельств, а факт их сокрытия. Иными словами, смерть близкого родственника, о которой мы никому не рассказываем, окажет на наше здоровье не менее негативное влияние, чем сексуальное насилие, которое хранится в тайне ото всех. В результате исследований в этой области Пеннебейкер пришел к выводу, что «отказ от обсуждения негативного события с кем-либо или от сообщения о нем может причинить больший ущерб, чем сам негативный опыт». Так что, судя по всему, хранить секреты крайне вредно для здоровья.

Это касается очень многих сверхнормальных людей, у которых есть те или иные секреты; к счастью, другая работа Пеннебейкера позволяет предположить, что рассказывать о своих проблемах никогда не поздно, что огромным облегчением может стать разговор о самых темных днях даже спустя много лет после этих событий. В рамках одного исследования, проведенного совместно с Далласским мемориальным центром изучения холокоста, социолог опрашивал жертв холокоста, средний возраст которых составлял шестьдесят пять лет. Так вот, за сорок лет, прошедших с момента окончания Второй мировой войны, только треть участников исследования подробно обсуждала этот страшный опыт с другими людьми. Причины, по которым остальные две трети этого не делали, наверняка покажутся знакомыми любому сверхнормальному человеку: жертвы холокоста просто хотели идти вперед, забыв о прошлом; они чувствовали, что никто не поймет их уникальный опыт; им не хотелось расстраивать родных и друзей. Далее участникам исследования предложили все же обсудить время, проведенное в концлагерях, трудовых лагерях и гетто; беседа длилась от одного до двух часов. Год спустя у тех, кто смог более свободно говорить о своем страшном опыте, наблюдались явные улучшения состояния здоровья. Аналогичное исследование, проведенное в сотрудничестве с Фортуноффским видеоархивом свидетельств холокоста при Йельском университете, выявило, что жертвы, которые хотели и могли говорить о холокосте, как бы трудно это ни было, также сообщали о лучшем здоровье, как физическом, так и психическом.

Разумеется, мысль, что обсуждение того, что гложет и беспокоит человека, может иметь целебный эффект даже спустя годы после ужасного события, предложена не Пеннебейкером. Она лежит в основе исповеди в христианстве; на ней базируется и психотерапия. В конце XIX века Зигмунд Фрейд и его коллега, венский психотерапевт Йозеф Брейер, выдвинули идею так называемой разговорной терапии. Они предположили, что многие эмоциональные и физические симптомы являются следствием невысказанных воспоминаний, обычно о негативных, тревожащих событиях. Они также высказали мысль, что, если предоставить человеку возможность поговорить об этих воспоминаниях, произойдет своего рода разрядка негативных чувств, за которой последует катарсис, и симптомы ослабнут либо исчезнут. Сегодня, более ста лет спустя, существуют десятки всевозможных форм психотерапии, эффективность которых подтверждена экспериментальным путем, но почти все они требуют, чтобы клиенты в той или иной степени рассказывали о своих страданиях. Некоторые исследователи в области психотерапии сделали такой вывод: все добросовестные подходы к психотерапии скорее похожи друг на друга, чем отличаются; практически все формы терапии — от психоанализа до бихевиористской и когнитивной психотерапии — в той или иной мере являются разговорными.

Таким образом, возможно, исповедь действительно полезна для души или по крайней мере для здоровья человека. Данный факт подтвердил метаанализ почти ста пятидесяти исследований, хотя до сих пор никто точно не знает, каким образом это происходит. Фрейд утверждал, что, изливая душу, человек открывает путь катарсису, освобождению и очищению от стресса, вызываемого негативными воспоминаниями и эмоциями, однако исследования показывают, что этим дело не ограничивается. Согласно одной из самых популярных теорий, польза, получаемая при избавлении от хранимых нами тайн и секретов, больше, чем просто снятие стресса; облекая свой опыт в словесную форму, мы помогаем себе постичь смысл собственных мыслей и чувств. Как вы помните, для человека, особенно для ребенка, секреты нередко становятся следствием моментов, когда он говорит себе (если вообще что-либо говорит): «Для описания этого нет слов. Я не знаю, что с этим делать. Я не знаю, куда это определить».

Что же это значит — взять чувства или опыт и в буквальном смысле вложить его в слова? Слова, по сути, ярлыки и категории. Это своего рода коробочки, по которым в организованном порядке раскладывается беспорядочное содержимое нашего ума. Поэтому, говоря о пережитом опыте и переживаниях, мы их сортируем, намеренно или ненамеренно, просто помещая в те «коробки», где они, скорее всего, должны лежать. Мы можем сказать: «Для этого есть слова. Я знаю, что с этим делать. Я знаю, куда это определить». Это действие само по себе делает самый необъяснимый или причиняющий беспокойство опыт более организованным и понятным и, соответственно, менее пугающим и расстраивающим. Созвучно сказанному Филлис Дороти Джеймс о детективном произведении, вкладывая чувства в слова, мы восстанавливаем порядок.

Исследования с применением томографии показывают, что сам акт речи смещает активность мозга из миндалевидного тела в префронтальную кору, из места, где «обитают» эмоции, в центр исполнительного функционирования. В одном из таких исследований участникам показывали фотографии сердитых или испуганных человеческих лиц; эти стимулы активируют амигдалу. Одной группе было предложено рассортировать фото, положив сердитые лица к сердитым, а испуганные к испуганным, а другую попросили подобрать слова — сердитое или испуганное, — описывающие увиденные лица. Так вот, у участников, которые «маркировали» лица словами, активность префронтальной коры повысилась, а активность амигдалы, напротив, снизилась; у участников, которые просто сортировали фотографии, подобных изменений не наблюдалось. В других аналогичных исследованиях участникам показывали фотографии образов, которые обычно вызывают в мозге человека негативные эмоциональные реакции, например изображения акул, змей, пауков, пушек, авиакатастроф, автомобильных аварий или взрывов. Одних людей попросили просто разложить картинки — собак к собакам, змей к змеям, — а другим было предложено классифицировать каждую фотографию как естественную или искусственную угрозу. У первой группы наблюдалась мощная реакция в миндалевидном теле, а у второй — некоторое снижение активности в амигдале и повышение в префронтальной коре головного мозга.

Все эти исследования показывают, что слова стимулируют смещение активности из миндалевидного тела в префронтальную кору, поэтому, когда мы работаем со словами, разум начинает вытеснять эмоции. «Идея без имени похожа на бродячую собаку или дикую кошку. Чтобы ее одомашнить, вы должны как-нибудь ее назвать», — пишет в своих мемуарах «Все еще жива» жертва холокоста Рут Клюгер. Или, проще говоря, «хочешь кого-то приручить, дай ему имя». Рейчел с удивлением узнала, что у того, что ее брат называл «голыми играми», есть другое название — сексуальное насилие со стороны сиблинга, — и еще большее удивление у нее вызвало то, насколько распространено это негативное явление. Она читала о родных братьях и сестрах, о насильниках и жертвах, и видела сходство и различие между ее и их опытом. В итоге она выбрала слова, которые показались ей самыми точными, и придала смысл тому, что с ней произошло в детстве.

«В результате я подобрала слово тому, что делал со мной брат, — сказала Рейчел. — Слово насилие мне лично не подошло, потому что это звучит слишком криминально, а я не думаю, что брат совершал преступление намеренно; а может, мне просто не нравится считать себя жертвой. Мне кажется, я много думала об этом, когда была младше, и именно в этом коренится моя любовь к Бэтмену и Коломбо. Я мечтала о правде и справедливости. Но теперь я думаю о том, что произошло, как об ошибке. Мой брат ошибочно считал, что его действия не оказывали на меня дурного влияния, а моя ошибка, хоть и невинная, заключалась в том, что я со всем этим долго мирилась. Так что мы оба допустили ошибку. Теперь, когда я это вижу, я уже не чувствую себя настолько сбитой с толку. Моя жизнь обрела смысл».

Далее Рейчел рассказала мне о том, что подтолкнуло ее прийти к психотерапевту. «Я никак не могла понять, как мой жених может любить меня, если в прошлом со мной случались такие плохие вещи, если я чувствую себя такой ненормальной. Но теперь я вижу, что некоторые события моей жизни были грустными, но не плохими. Я вижу, как ошибки, совершенные мной и братом, исказили все для нас обоих, но я больше не чувствую себя сумасшедшей. Я понимаю, почему была подавлена и иногда сердилась, но чокнутой себя не считаю. Я чувствую себя более нормальной, чем когда-либо, потому что рассказала о своих секретах и смогла наконец понять их смысл». Как пишет французская писательница Анни Эрно в своей книге La Honte, «возможно, пересказ, любой пересказ, делает нормальным любое действие, включая самое драматическое».

Таким образом, есть нечто особенное или хотя бы полезное в том, чтобы облачать пережитый опыт в слова. «Используй слова!» — говорим мы расстроенному и плачущему ребенку; мы говорим это, потому что интуитивно или благодаря опыту знаем, что слова и предложения способны создавать порядок и облегчать поиск смысла. Рассказывая кому-то о своих наихудших днях, мы можем обнаружить, что наши переживания не так плохи, как мы думали, и, возможно, и мы не так плохи, как нам кажется. Это помогает нам понять не только свой опыт, но и самих себя.

В рамках одного весьма показательного исследования, призванного выявить влияние секретов на сообщество, шесть студентов Гарвардского университета на протяжении одиннадцати дней записывали все, что чувствовали и делали в течение каждого дня и каждой ночи. Те, у кого были личные секреты, чувствовали себя не так хорошо в целом и были более тревожными и подавленными, чем их сокурсники, которые ничего не скрывали. Настроение студентам, имеющим секреты, поднимало время, проводимое в университете, будь то за учебой, в столовой или просто на тусовке с такими же, как они, то есть с другими студентами, у которых тоже были секреты. Но, к сожалению, те, кто что-то скрывал, чаще проводили время в одиночестве.

И это серьезная проблема, потому что, хотя многим кажется, что психологически устойчивым людям не нужен никто, кроме них самих, на самом деле социальная поддержка имеет для них огромное значение. Более того, именно она формирирует ключевое различие между счастливыми и несчастными и бывает особенно уместной, когда жизнь наиболее трудна. Одно исследование с участием более семи тысяч взрослых людей, переживших негативный опыт в детском возрасте, показало, что те, кто имел социальную поддержку, с намного меньшей вероятностью страдали впоследствии от тревоги и депрессии. И целый ряд метаанализов, объединивших сотни исследований и тысячи участников, подтверждает, что, как у детей, так и у взрослых, надежным предиктором проблем являются не сами по себе неблагоприятные обстоятельства и не их серьезность, а то, насколько одиноким человек себя чувствует после этого. Таким образом, два самых надежных предиктора того, что по окончании несчастливого детства человек сможет комфортно себя чувствовать во взрослом возрасте — это возможность поделиться с кем-то своими секретами и наличие в жизни людей, способных оказать поддержку. Часто эти два фактора идут рука об руку: общение создает сообщество. Делиться секретами — один из верных способов сделать взаимоотношения более близкими и искренними, и чаще всего мы признаемся в своих несчастьях тем, на кого, как мы чувствуем, можно положиться.

Одно исследование на тему секретов выявило, что те, кто готов их раскрыть, нуждаются в человеке, который не станет об этом болтать, не будет их судить и не отреагирует невежественно; еще лучше, если этот человек сможет обеспечить вам более глубокое понимание проблемы. По этой причине некоторые сверхнормальные люди, такие как Рейчел, обычно раскрывают свои секреты «профессиональным доверенным лицам», психотерапевтам или священнослужителям. Другие находят успокоение в разных анонимных группах поддержки или группах терапии для переживших определенный опыт травмы или хранящих одинаковые секреты; это позволяет им понять, что они далеко не единственные, у кого есть такая проблема. Но чаще всего первыми доверенными лицами, и самыми важными агентами перемен, становятся внимательные друзья или заботливые романтические партнеры, то есть простые люди, которые нас знают и понимают.

В мире найдется много людей, которые могут понять сверхнормального человека вроде Рейчел, и это, конечно, не только специалисты. Рейчел, собственно говоря, была частью гораздо более широкого сообщества, чем она осознавала. Она была не только одним из примерно 20 процентов детей, подвергшихся сексуальному насилию, но и одной из большинства взрослых, которые, столкнувшись с неблагоприятными обстоятельствами на ранних этапах жизни, хранят это в секрете. Из-за секрета Рейчел мучило чувство изолированности, а между тем она день за днем проживала рядом со многими-многими людьми, которые разделяли с ней если не точно такой же опыт сексуального насилия со стороны родного брата, то опыт жизни с секретами. И важность нахождения таких людей невозможно переоценить.

Учитывая вышесказанное, вам могло показаться, что путь сверхнормальных к здоровью, счастью и сообществу заключается лишь в том, чтобы говорить, говорить и говорить с как можно большим количеством людей, которые согласны их слушать, но, конечно же, все не так просто. Хотя хранить секреты действительно в определенной мере опасно для здоровья, сверхнормальные дети абсолютно правы в своих подозрениях насчет того, что рассказывать о них тоже рискованно. Тех, кто это делает, могут обвинить в происходящем, пристыдить, отвернуться от них или опровергнуть их слова; у них могут навсегда отбить охоту быть честными и откровенными в дальнейшем. Иными словами, поделившись с кем-то секретами, мы можем почувствовать себя более связанными с окружающими или, наоборот, более одинокими, в большей безопасности или подверженными большему риску; все зависит от реакции тех, кому мы доверяемся. В этом суть явления, которое Джеймс Пеннебейкер назвал «жестоким парадоксом» саморазоблачения.

Понятно, что многие исследования Пеннебейкера проводились в лабораториях и их участники наговаривали свои откровения на диктофоны или общались с исследователями, которых заранее проинформировали, как нужно реагировать. А вот исследования в реальном мире дали более сложные и неоднозначные результаты. Вот некоторые из них. Ветераны боевых действий, которые, рассказывая о своем опыте во время войны, сталкивались с негативной реакцией со стороны родственников и специалистов сферы здравоохранения, были более подвержены депрессии и ПТСР по сравнению с теми, кого, по их ощущениям, сообщества воспринимали хорошо. И в случае с ВИЧ-позитивными мужчинами и женщинами, те, кто раскрыл свой статус, отличались лучшим физическим здоровьем и самочувствием в целом, но только при условии всесторонней поддержки их социальных групп. Женщины, которым предстоял аборт и которые пользовались полной поддержкой тех, кому они об этом сообщили, были менее склонны к депрессии после данной травматической процедуры, нежели те, кто столкнулся с неоднозначной реакцией окружающих или никому об этом не рассказывал. То же касается женщин, которые лечились от бесплодия. Мужчины и женщины нетрадиционной сексуальной ориентации сообщали о лучшем самочувствии в дни, когда могли открыто об этом говорить и чувствовали, что люди их понимают. Что касается миротворцев в Сомали, их стресс меньше зависел от того, были ли они свидетелями военных действий, чем от того, как другие люди воспринимали их откровения о том, что они видели в этой раздираемой противоречиями воюющей стране. Точно так же для жертв сексуального насилия и насильственных преступлений негативная реакция окружающих была более надежным предиктором ПТСР, чем сам травматический опыт. И если одни люди, раскрыв свои секреты в сети, чувствуют себя намного лучше, то другие, столкнувшись с негативными комментариями и нападками, испытывают боль и опустошение. Особенно важны, очевидно, самые первые откровения, поскольку они нередко определяют, пойдет ли человек на это опять и когда он это сделает. Как писал Джон Стейнбек, «раскрывая свои секреты или рассказывая что-то, человек обязательно должен думать о том, кто его слушает или читает, потому что у любой истории столько же версий, сколько читателей».

«Я оказалась в совершенно невозможном положении, — объяснила мне Рейчел. — Я воздерживаюсь от того, чтобы рассказывать людям свою историю, потому что чувствую, что она, возможно, не полностью моя. Я чувствую себя персонажем в истории своего брата, потому что его история всегда шла впереди моей и оказывала на меня огромное влияние. Это страшно несправедливо, потому что мне кажется, что если я расскажу людям, что сделал мой брат, то позволю его истории стать моей и тем самым перенесу прошлое в настоящее, чего я предпочла бы не делать. Я чувствую себя так, будто меня наказывают за то, чего я не делала. При этом, не рассказывая людям о своем брате, я чувствую, будто не говорю им всей правды, будто я лгунья. Или подделка. И в результате меня не отпускает ощущение, что если бы я была по-настоящему смелой, я бы просто все всем рассказала, и все».

Мы с вами живем в культуре, которую философ Хлоя Тейлор назвала «культурой исповеди». Сегодня нас каждый день окружают примеры — в виде автобиографий и мемуаров, редакционных статей и блогов, ток-шоу и реалити-шоу, — людей, решивших поделиться с миром своими секретами. Некоторые, рассказывая свои истории громко и гордо, чувствуют, что освобождаются и обретают новые возможности, и многие сверхнормальные люди черпают утешение и силы в откровениях других людей. Когда человек громко и открыто говорит о проблемах, о которых принято только шептаться, это повышает осведомленность общества и снижает уровень его порицания; откровенные свидетельства реальных людей могут приводить к реальным изменениям и действительно приводят к ним. Мы видим множество примеров тех, кто обрел смысл и спасение, преодолел самый мрачный и унизительный опыт благодаря тому, что облек его в конкретные слова и громко рассказал о нем другим. Менее заметны, однако, те, кто сделал иной выбор, решив ни за что не делиться с окружающими своими тайнами.

Безусловно, молчание чревато угрозами, но из этого не следует, что единственный способ жить смелой или правдивой жизнью, — «всем все рассказать, и все», как выразилась Рейчел. Еще раньше Рейчел говорила, что ждет от жизни «правды и справедливости», но почему-то ее жизнь не воспринималась ею ни честной, ни настоящей; девушке казалось, что она навечно привязана к ошибке, совершенной ее братом. Но, судя по всему, что-то в ней требовало саморазоблачения. И когда Рейчел спустя несколько лет все же рассказала лучшей подруге о сексуальном насилии, пережитом ею в детстве, та никак не могла понять, почему она ничего не говорила раньше, почему она не могла просто быть честной в этом.

В одной из своих работ философ Жан-Поль Сартр пишет о человеке, которого называет «поборником искренности»; этот молодой человек убежден, что его друг-гей поступает недобросовестно, что он ведет себя нечестно или не по-настоящему, предпочитая скрывать от окружающих свою ориентацию. Упомянутая выше подруга Рейчел заняла, по сути, аналогичную позицию; ее расстроило, и она даже почувствовала себя преданной из-за того, что Рейчел раньше не призналась ей в том, «кто она есть». В этом-то и проблема, понимаете?

Как утверждает Сартр, возможно, ошибается как раз «поборник искренности», поскольку пытается заставить своего друга свести себя к одной категории, даже к своего рода стереотипу. Сексуальное насилие со стороны сиблинга в детском возрасте вовсе не определяет то, «кто такая Рейчел»; больше всего девушка хотела обрести в жизни — и в себе самой, — шансы, которые позволили бы ей освободиться от негативного опыта. И все же, как и «поборнику искренности» Сартра, подруге Рейчел ее молчание казалось подозрительным.

Как напоминает Тейлор, а до нее ряд других философов, в том числе Сартр, позднее Мишель Фуко и Джудит Батлер, молчание представляет собой чрезвычайно сложное явление. Оно нередко является не только проявлением отсутствия голоса, но и выражением свободы, — от откровений, способных еще больше усилить боль, от отождествления себя с одним-двумя пережитыми опытами, особенно с теми, которых мы добровольно не выбирали. Подобно тому как слова помогают нам понять смысл наших переживаний, рассортированных по конкретным категориям и коробкам, так и мы, люди, стараемся понять мир, распределяя окружающих по категориям и коробкам: мужчина, женщина, черный, белый, натурал, гей, подвергшийся насилию, не подвергшийся насилию. И неопределенность человека, не отнесенность к той или иной категории, безусловно, означают определенную степень свободы. «Вы меня не знаете, утверждает анонимность. Ну и что же теперь?» — пишет теоретик феминизма Ли Гилмор в книге The Limits of Autobiography («Границы автобиографии»).

Многие дети хранят секреты отчасти потому, что инстинктивно не хотят «прославиться» теми скверными вещами, которые с ними произошли. Помните мальчика из похищенного школьного автобуса в Чоучилле? Отказываясь рассказывать всем все о себе, Рейчел тоже не хотела быть привязанной к конкретной истории. Как многие сверхнормальные люди, она предпочитала не становиться известной в связи с неблаговидными поступками других людей или в связи с чем-то вне ее и ее контроля. Рейчел, конечно, не могла выбрать себе родного брата, но могла выбрать то, как, когда и сколько рассказывать людям о том, что он делал с ней в детстве. Рейчел знала, что уже никогда не сможет прожить жизнь, в которой над ней не совершали сексуального насилия, но она хотела хотя бы иногда наслаждаться разговором, или трапезой, или взаимоотношениями с кем-то, с кем никогда не случалось подобного и кто ничего об этом не знал. Возможно, такой подход кажется двуличным или как минимум не говорит о храбрости, но Рейчел хотела лишь сохранить за собой право быть среди тех, кто мог, кто имел привилегию, как выразился соучредитель журнала Essence Эдвард Льюис, «отождествлять себя с наилучшим, что в нас есть, а не с наихудшим, что было нам сделано».

В одной из своих книг автор Дэвид Вонг — это, кстати, псевдоним — пишет о персонаже, который говорит о хранении секретов: «На планете Земля живут два типа людей: Бэтмен и Железный человек. У Бэтмена есть тайная идентичность, так? Поэтому Брюс Уэйн вынужден каждый день, каждую секунду жить, зная, что, если кто-нибудь узнает его секрет, умрут его родные и его друзья; что всех, кого он любит, замучают до смерти суперзлодеи в костюмах. И ему каждый день приходится жить под гнетом этой тайны… А вот Тони Старк не скрывает, кто он. Он рассказывает всему миру, что он Железный человек; его это вообще не парит. Над ним не висит дамоклов меч тайны, ему не приходится тратить энергию, возводя вокруг себя все новые стены лжи. И каждый из нас — это либо Бэтмен, либо Железный человек. Либо вы из тех, кто вынужден скрывать свое истинное “я”, потому что, если вы его обнародуете, оно уничтожит вас из-за ваших секретных фетишей, пристрастий или преступлений. Либо же вы из второй категории».

Идея о том, что каждый из нас либо Бэтмен, либо Железный человек, довольно любопытна, но ложна, потому что в мире намного больше типов людей и даже больше двух типов супергероев. На самом деле персонаж Вонга описывает два конца спектра: на одной стороне те, кто хранит секреты так, будто от этого зависит вся их жизнь, а на другой — те, кто, как сказала Рейчел, «рассказывает все всем». А между ними огромное множество промежуточных типов. Многие сверхнормальные люди, как члены Лиги справедливости, Люди Икс или Мстители (последние, как известно, «сражаются с противниками, которым не может противостоять ни один супергерой»), делятся своими секретами и объединяются в группы с теми немногими, кто пользуется их доверием, а вовсе не со всем миром.

К тому моменту, когда Рейчел впервые увидела сериал «Коломбо», лежа под диваном в родительском доме, она уже понимала, что не сможет рассказать про «голые игры» с братом кому угодно. То же самое случается со многими сверхнормальными людьми, которым есть что сказать, но которые не знают, кому можно открыться. Они хотят, чтобы о них узнали, но интуитивно знают о «жестоком парадоксе» саморазоблачения или, возможно, уже сталкивались с ним в жизни. И тогда они в качестве защитного компромисса оставляют миру подсказки вроде черной краски под ногтями в надежде, что их обнаружит кто-то внимательный, заботливый или компетентный. Такими подсказками могут быть, например, брошенные вскользь упоминания о своих бедах и невзгодах — своего рода крошки хлеба, способные указать путь по-настоящему внимательному другу или квалифицированному специалисту. Тот, кто изначально не «настроен» на эти подсказки, вряд ли их заметит, и это, скорее всего, к лучшему. А еще они могут на раннем этапе отношений раскрыть какие-то не самые значимые отрывки своих историй или не слишком опасные секреты, бросив своего рода пробные шары, и тщательно изучить полученную в ответ реакцию. Кроме того, они постоянно обращают внимание на то, что говорят и чего не говорят их друзья, коллеги и знакомые. Рейчел, например, не доверяла никому, кто любил скользкие шутки сексуального характера, кто сплетничал или осуждал людей с проблемами в семье, и постоянно искала тех, кто, возможно, тоже оставляет подсказки. Иногда для создания своего сообщества нужно «найти друг друга и познакомиться».

Действуя таким образом, Рейчел со временем сменила свою тайную идентичность на своего рода тайное общество. Она сформировала небольшую группу доверенных лиц, которые знали ее секреты и чувствовали с ней духовное родство, потому что у них тоже были серьезные проблемы. Она, например, вступила в группу поддержки жертв сексуального насилия. Открылась одному другу, чей отец был шизофреником. Сблизилась с другим приятелем, который провел детство в приемной семье. Ее двоюродный брат начал обсуждать с ней их родственника-наркомана. Она, как говорится, стала членом клуба, в который никогда особо не просилась, но все же именно в нем часто находила утешение и успокоение.

В одном труде, посвященном психологической травме и обществу, социолог Кай Эриксон напоминает нам, что неблагоприятные жизненные обстоятельства могут не только разрушать наиболее значимые для нас связи, но и создавать их. Пережитая травма формирует сообщество людей, способствуя общению, и это, как правило, взаимоотношения, для которых характерны на редкость глубокая взаимосвязь и взаимопонимание. Дружба подобного рода объединяет людей не на основе общих увлечений или интересов, а вследствие похожего жизненного опыта, нередко весьма драматического и интимного характера. Это особая связь, благодаря которой все члены группы извлекают пользу из коллективной мудрости и защищенности, а также из ощущения, что вместе с другими они намного сильнее.

Прожив много лет с чувством одиночества и отчуждения, многие сверхнормальные люди, в том числе Рейчел, объединяются в группы — по двое, по трое, по пятеро, — и это позволяет им стать менее одинокими, стать своими. Они создают собственное сообщество, в котором могут наконец говорить открыто, и это ощущение опровергает один из самых разрушительных выводов, какие только можно сделать из опыта сексуального насилия и последующей отчужденности, частого спутника любого негативного опыта: что ты ненормальный. Так случилось с Рейчел: девушка отказалась считать себя ненормальной — не потому, что у нее был жених, и даже не потому, что обратилась к психотерапевту, а потому, что нашла друзей.

«Долгое время я никак не могла понять, почему мой жених хочет быть со мной. Я просто не верила, что это возможно. Из-за ошибок, совершенных моим братом, я чувствовала себя испорченной; в детстве брат постоянно говорил что-то, чтобы вступить со мной в сексуальный контакт. Поэтому я просто не верила, когда мой возлюбленный говорил, что любит меня или что я хороший человек, — рассказывала Рейчел. — А потом я посмотрела на своих друзей и поняла, что если бы кто-то из них сделал то, что делала с собой я, то есть если бы он сам себя дисквалифицировал, отказав себе в праве быть для кого-то хорошим или жить нормальной жизнью, то я с этим никогда бы не согласилась. И это понимание заставило меня переосмыслить и собственное отношение к себе. Теперь я смотрю на своих друзей и верю, что никакая я не испорченная, я нормальная, потому что вижу, что они нормальные. Я не плохой человек, потому что вижу, что они хорошие. Я всю жизнь чувствовала себя не такой, как все, вечной чужой, а хотела быть просто нормальной. Теперь-то я понимаю, что я нормальная и что у меня просто более широкий диапазон нормальности, чем у других. Возможно, абсолютно нормальных вообще не существует в природе. Может, у большинства людей свои скелеты в шкафу. Мое прошлое не должно меня уничтожать. У меня еще есть время на нормальную жизнь».