Глава тридцать шестая

Утро выдалось редкостное – погожее, без единого облачка в ярко-синем небе. Холодный ветер был согрет благоуханием танниса – кислая на вкус, эта трава, как оказалось, обладала сладким ароматом. Ясная солнечная погода помогала мне преодолеть усталость. Я все не могла выбросить из головы книгу Годрель – будто мало было других забот. Ночью я то и дело просыпалась, разбуженная одной и той же мыслью: Они были родными, одной семьей. Морриган похитили и продали стервятнику. Хотя, скорее всего, Морриган действительно обладала даром и привела людей в новую землю, люди эти были не благородные Выжившие, избранники богов, а стервятники – разбойники и грабители. Они похитили даже саму Морриган.

– Ты хорошо спала? – поинтересовался Комизар, оглянувшись на меня через плечо.

Я щелкнула поводьями, догоняя его коня. Сегодня мне снова предстояло лицедействовать, на сей раз в квартале Канала, у мыльни, где прачки стирали белье напротив джехендры.

– Ваше притворство мне льстит, – ответила я. – Вам же совершенно безразлично, как я спала.

– Но я вижу у тебя под глазами темные круги. В таком виде ты меньше понравишься людям. Пощипли себя за щеки, это может помочь.

Я рассмеялась.

– Стоит мне решить, что я уже не могу сильнее вас ненавидеть, как вы доказываете, что я ошибалась.

– Да быть не может, Джезелия! И это в ответ на мое доброе отношение? Большая часть пленников уже были бы казнены.

Ну, добрым отношением я бы это не назвала, однако реплики Комизара в мой адрес стали менее едкими. Я же со своей стороны невольно отмечала, что он делает то, чего никогда не делал в своем королевстве мой отец. Комизар общался со своими подданными, он выходил к людям, живущим и рядом, и вдалеке. Он правил не на расстоянии, а вплотную, дотошно вникая во все подробности. Он знал свой народ.

До известного предела.

Вчера он спросил, что означают коготь и виноградная лоза у меня на плече. Ссылаться на Песнь Венды я не стала и надеялась, что никто другой этого не сделает. Однако у меня не вызывало сомнений, что некоторые из людей, разглядывавших меня, рылись в памяти, вытаскивая на свет смутные воспоминания о давно забытых сказках.

– Ошибка, – просто ответила я, – свадебная кава, которую неправильно нанесли.

– Насколько я заметил, многим она нравится.

Я только отмахнулась.

– Простое любопытство – для них я не более чем диковинная зверушка из заморского королевства.

– Так и есть. Надень завтра то платье, в котором твое плечо хорошо видно, – приказал Комизар. – Эта жуткая рубаха выглядит тоскливо.

А еще в ней тепло. Но его мало волновали такие мелочи… А уж то, что платья не слишком удобны для верховой езды, вообще не имело значения для осуществления его грандиозных замыслов. Тогда я лишь кивнула, давая понять, что слышу, но сегодня снова надела рубашку и юбку. Комизар сделал вид, что не заметил.

В минуты, когда он не следил за каждым моим движением и не ловил каждое слово, я с удовольствием общалась с людьми. Они тоже давали мне тепло – другое тепло, в котором я, наверное, нуждалась больше. Эти моменты не были лицедейством. Известие о признании меня кланом Меурази распространилось по другим кланам. Мы разделяли с ними таннис и легенды, несколько искренних слов придавали мне уверенности, как и часы, проведенные вне стен Санктума. Мой дар вступал в игру редко. Лишь несколько раз меня охватывало странное чувство – словно сверху опускается что-то громадное и темное. Я начинала задыхаться, запрокидывала вверх голову, в самом деле ожидая, что с неба на меня спикирует черная когтистая тварь, но там никого не было. Ничего, кроме предчувствия, которое я старалась поскорее стряхнуть, видя насмешливую улыбку Комизара. Он никогда не упускал возможности так повернуть дело, чтобы высмеять или унизить меня. Рядом с ним мне хотелось подавить в себе дар, а не прислушиваться к нему. Казалось, в его присутствии просто невозможно ничего достичь.

Мы подъехали к узкой лощине и спешились, передав поводья сопровождавшим нас стражникам.

– Все дело в этом ремне? – Комизар провел пальцем по перевязи Вальтера. – Это из-за него ты так сердита?

Я словно в первый увидела полоску кожи, пересекающую его грудь. До сих пор каким-то магическим усилием воли я ухитрялась ее не замечать. Сердита? О боги, перевязь сняли с тела моего убитого брата, после того как перебили весь его взвод. Сердита? Я перевела взгляд с перевязи на его лицо, холодные черные глаза. В них мелькнула улыбка, будто Комизар прочитал все мысли, лесным пожаром пронесшиеся в моей голове.

Он наклонил голову, наслаждаясь моим безмолвным ответом.

– Учись освобождаться от вещей, Лия. Любых вещей. Тем не менее… – Комизар вынул из ножен свой кинжал, потом снял перевязь через голову и надел на меня. – Она твоя. Это награда. Ты за эти дни хорошо себя показала и помогла мне.

Когда он наконец закончил прилаживать на мне перевязь и отнял руки от моей спины, я облегченно перевела дух.

– Ваш народ и без того безоговорочно послушен вам, – сказала я. – Для чего же нужна я?

Он протянул руку и снисходительно потрепал меня по щеке.

– Горячка, Лия. Запасы продовольствия скудны, как никогда. Людей нужно вдохновить, чтобы помочь забыть о голоде, холоде и страхе, что они не переживут долгую суровую зиму. Я не так уж много прошу, верно?

Я взглянула на него с сомнением. Не вдохновение, не воодушевление, а горячка – странный выбор слова. Оно наводило на мысль скорее о какой-то лихорадке, чем о надежде или упорстве.

– У меня не найдется слов, чтобы вызвать горячку, Комизар.

– До сих пор ты прекрасно справлялась. Улыбайся, хлопай ресницами и таращи глаза, словно тебе что-то нашептывают духи. Со временем я подскажу тебе, какие говорить слова. Его рука скользнула по моему плечу, будто лаская, и я почувствовала, как он забрал ткань рубашки в кулак. Вдруг он резко рванул, и я вздрогнула: разорванная ткань сползла вниз, открыв плечо.

– Ну вот, наконец-то, – удовлетворенно сказал Комизар, – я позаботился о твоей тоскливой рубахе.

Пробежав пальцами по моей каве, он нагнулся и почти прижал губы к моему уху.

– В следующий раз, когда я велю тебе что-то сделать, постарайся это выполнить.

В полной тишине мы двинулись к мыльням. Я ловила на себе взгляды и из-за кавы, и из-за разорванной на плече одежды. Горячка. Я не так уж много прошу, верно? Так или иначе, но он устраивал из меня зрелище. Я была убеждена, сам он считает каву просто чем-то необычным или экзотичным, возможно, даже нелепым. Его интересовало не значение этих символов, а только одно: возможность разжечь в людях ту самую горячку. Отвлечь их – больше он ничего не хотел, и мне это казалось ужасным, неправильным.

Когда мы оказались на месте, я увидела мыльни: три длинных резервуара, в которые было изобретательно направлено течение воды. Вдоль мостков, тесня друг друга, на коленях стояли женщины, они терли белье каменными скребками. От ледяной воды кожа у них на руках покраснела и растрескалась. Над одной из многочисленных лавок неподалеку вился тошнотворно сладковатый дымок. Комизар сказал, что должен ненадолго туда заглянуть.

– Поговори пока с работницами, но далеко от мылен не отходи, – сказал он, суровым тоном давая понять, что я должна в точности выполнить его приказ. – Я скоро вернусь.

Я остановилась, наблюдая, как работают прачки, швыряя выстиранное белье в корзины, и неожиданно заметила Астер, Зекию и Ивет, которые жались к каменной стене, разглядывая, как мне показалось, что-то в руках у Ивет.

Дети показались мне необычно тихими, даже подавленными. Это не было на них похоже, особенно на Астер. Я пересекла рыночную площадь, окликая их по именам, а когда они ко мне повернулись, увидела, что рука девочки перевязана окровавленной тряпкой.

Задохнувшись, я подбежала к ней.

– Ивет, что стряслось? – я хотела осмотреть рану, но девочка отпрянула и, отвернувшись, прижала руку к груди.

– Скажи мне, Ивет, – я заговорила тише, думая, что напугала ее, – как ты поранилась?

– Она вам не скажет, – вмешалась Астер. – Ей стыдно. Его забрал старшина.

Кровь бросилась мне в лицо. Я повернулась к Астер.

– О чем ты? Забрал что?

– Кончик пальца за воровство. Всю руку, если это повторится.

– Это я виноват, – добавил Зекия, не отрывая глаз от земли под ногами. – Она знала, что я до ужаса люблю этот мраморный сыр.

Я вспомнила наше первое знакомство и красную воспаленную культю на пальце самого Зекии.

От ужаса и гнева я затряслась всем телом – у меня дрожали руки, губы, подкашивались ноги. Тело словно не принадлежало мне больше.

– Где? – спросила я. – Где этот старшина?

Астер рассказала, что это кузнец из кузницы у ворот джехендры, но тут же испуганно прикрыла себе рот ладонью, а затем повисла у меня на поясе, пытаясь остановить и умоляя никуда не ходить. Я стряхнула ее с себя.

– Оставайтесь здесь! – прикрикнула я. – Все! Не ходите за мной!

Я и без них отлично знала дорогу. Несколько прачек, видя, как я разъярена, кинулись мне вслед, вторя крику Астер: не ходи туда.

Старшина стоял посреди своей кузни, наводя глянец на оловянную кружку.

– Ты! – я ткнула пальцем ему в лицо, заставляя поднять на меня глаза. – Если еще хоть раз ты осмелишься дотронуться до ребенка, я лично отсеку все бесполезные конечности от твоего жирного тела и прокачу этот уродливый обрубок прямо по улице. Ты понял меня?

Он ошарашенно воззрился на меня, а потом расхохотался.

– Я старшина квартала.

Он замахнулся мясистым кулаком, и, хотя я успела подставить руку, удар все же опрокинул меня наземь. Я упала и ударилась головой о стол, с которого что-то посыпалось. Висок пронзила острая боль, но кровь во мне так бушевала, что я сразу же вскочила на ноги, на сей раз сжимая в руке нож Натии.

Раздался общий вздох, и зеваки, уже успевшие обступить нас, попятились назад. В мгновение ока скандал, поглазеть на который они рассчитывали, превратился во что-то куда более опасное. Нож Натии был слишком мал и легок, чтобы метнуть его, но им несомненно можно было резать и наносить увечья.

– Ты зовешь себя старшиной? – язвительно процедила я. – Ты презренный трус. Ну, что же ты! Ударь меня еще раз! Но готовься к тому, что я тут же отсеку нос от твоей гнусной рожи.

При виде ножа он замер, не решаясь напасть, но я в следующий миг заметила, как он, нервно облизывая губы, куда-то косится. Среди других товаров на прилавке, находившемся от нас на равном расстоянии, лежал короткий меч. Мы оба бросились к нему, но я успела первой, схватила его, отскочила в сторону и со свистом разрезала лезвием воздух. Кузнец отступил, тараща глаза.

– Какую руку сначала, старшина? – спросила я. – Левую или правую?

Он попятился еще, но ему помешал стол.

Я взмахнула мечом прямо у его брюха.

– Тебе больше не смешно, а?

По толпе пронесся шепоток, и старшина уставился куда-то мне за спину. Я обернулась, но было слишком поздно. Кто-то схватил меня за запястье, а другую руку заломил за спину. Это был Комизар. Выхватив у меня меч, он бросил его старшине и, с силой сжав руку с ножом, вырвал его.

– Кто дал тебе это?

Теперь я поняла, почему боялась Дихара. В глазах Комизара я увидела исступленную злобу, направленную не на меня, а на того, кто дал мне оружие. Я не могла признаться, что это Натия зашила мне его в подкладку плаща.

– Я его украла, – сказала я с вызовом. – Что теперь? Ты отрубишь мне пальцы?

С раздувающимися ноздрями он отшвырнул меня стражникам.

– Отведите ее назад, к лошадям, и ждите меня.

До меня донесся его громкий голос – Комизар приказал всем разойтись по местам и заниматься своими делами.

Спустя всего несколько минут он присоединился к нам. Странно, но его гнев, казалось, совсем утих, отчего мне стало только еще тревожнее.

– Где ты научилась так орудовать мечом? – поинтересовался он.

– Разве я им орудовала. Успела только взмахнуть раз-другой, а твой старшина успел обмочиться со страху. Надутый индюк и трус, ему хватает смелости только на то, чтобы рубить пальцы ребятишкам.

Комизар не отводя взгляда, ждал ответа на свой вопрос.

– У своих братьев, – сказала я.

– Когда вернемся, твое жилье обыщут, чтобы проверить, не украла ли ты еще что-нибудь.

– Нет, только нож.

– Надеюсь, сейчас ты говоришь правду – ради твоей же пользы.

– Это все, что вы можете мне сказать?

– На этот раз я прощаю тебе нападение на моего старшину. Я сказал ему, что ты сама не понимаешь, что творишь.

– Я, не понимаю? Отрубать пальцы детям – это варварство!

Комизар подошел вплотную, прижав меня к боку моей кобылы.

– Страдать от голода – вот что варварство, принцесса. Украсть еду у собрата – варварство. И бесконечные ухищрения вашего королевства, удерживающего нас по эту сторону реки – вот что варварство. Фаланга пальца – небольшая цена, но служит напоминанием на всю жизнь. Заметь, здесь, в Венде, очень мало одноруких людей.

– Но Ивет и Зекия – совсем еще дети.

– У нас в Венде нет детей.

Обратно мы возвращались через квартал Вельте.

Мы снова приветствовали людей на улицах, а я должна была кивать им и улыбаться, будто не видела только что дитя, искалеченное чудовищем. Комизар остановил нашу процессию и соскочил с коня, чтобы поздороваться с дюжим крепышом, стоявшим в дверях мясной лавки. Я украдкой посмотрела на его руки, на которых были целы все пальцы, короткие, толстые, с аккуратными, коротко остриженными ногтями, и подивилась тому, что точные наблюдения Гвинет насчет мясников в Терравине относятся и к тем, кто занимается этим ремеслом в Венде.

– Ты уже забил тех лошадей, что я отправил с Калантой для голодных, и роздал мясо?

– Да, Комизар. Они были благодарны, Комизар. Спасибо, Комизар.

– Всех четырех?

Мясник побледнел, моргнул и начал заикаться.

– Да, то есть, я хочу сказать, только одну. Я… пока одну… но завтра я…

Комизар выхватил из притороченных к седлу ножен двуручный меч, и от этого тихого шороха все вокруг замерли. Обеими руками он взялся за рукоять.

– Нет, завтра ты этого не сделаешь.

Одно движение, скупое и точное. Меч просвистел, разрезав воздух, кровь обагрила гриву моей лошади, а голова мясника покатилась по земле. Прошло несколько секунд, прежде чем его тело рухнуло на землю.

– Ты, – Комизар ткнул пальцем в человека, который таращился на него во все глаза из глубины лавки, – новый старшина. Не разочаруй меня.

Он опустил взгляд на голову. Глаза мертвого мясника до сих пор были широко открыты и смотрели с таким выражением, словно он все еще надеялся что-то изменить.

– И проследи, чтобы голову разделали и выставили на всеобщее обозрение.

Разделали? Как зарезанную свинью?

Комизар откинулся в седле, легко тронул поводья, и мы двинулись дальше, не обменявшись больше ни словом, будто останавливались купить колбасы. Я видела блестящие алые капли на гриве своей кобылы. Правосудие в Венде вершится быстро, даже для ее собственных подданных. Я не сомневалась, что это кровавое послание предназначалось для меня не в меньшей степени, чем для мясника. Напоминание. Жизнь в Венде – хрупкая штука. Мое положение тем более неустойчиво, а скорый суд может свершиться не только над старшинами.

– Мы не воруем еду у своих собратьев, – бросил Комизар, как бы поясняя свои действия.

Но я чувствовала, что куда более страшным грехом мясника была попытка обмануть.

– И никто не может лгать Комизару? – добавила я.

– Это самое главное.

В Санктуме мы спешились перед крылом Совета, и Комизар повернулся ко мне. Его лицо было забрызгано кровью.

– Надеюсь, к завтрашнему дню ты как следует отдохнешь. Это понятно? Больше никаких темных кругов.

– Как прикажете, Комизар. Сегодня ночью я буду спать хорошо, даже если для этого мне придется самой себе перерезать глотку.

Он улыбнулся.

– Кажется, мы наконец-то начинаем понимать друг друга.