Должна предупредить читателей-мужчин: сейчас речь пойдет о том, что может их немало покоробить, поскольку эта тема для мужского пола – табу.

Проснувшись поутру несколько дней спустя, я обнаружила на простынях следы крови и с досадой прищелкнула языком. Занятая делами, я не считала дни с надлежащим вниманием, и, кроме того, мой менструальный цикл никогда не отличался регулярностью. Но неудобство, как мне казалось в тот момент, было не из крупных. Смочив тряпку, я начисто обтерлась, переоделась в чистую сорочку и вызвала служанку.

Когда та вошла, я указала на испачканные простыни, тряпку, которой обтиралась, и рубашку, чтобы она отнесла их в стирку.

– И еще мне понадобится ветошь, – добавила я в блаженном неведении о том, что во многих частях света используют вовсе не ветошь, а иные, куда менее удобные альтернативы.

(Кстати, должна предупредить юных леди, желающих последовать по моим стопам: эта обременительная особенность нашего пола – один из самых неприятных аспектов в жизни дамы-искательницы приключений. Если только вы не ухитритесь приостановить месячные циклы путем беременности – что, безусловно, повлечет за собой свои ограничения – или при помощи интенсивных физических нагрузок и лишений, с ними придется справляться во многих ситуациях, далеких от идеальных. Включая и такие, в которых запах свежей крови определенно опасен для жизни.)

Возвращаясь к нашему повествованию: при виде пятен крови глаза служанки едва не вылезли на лоб, и она стрелой вылетела из комнаты, прежде чем мне удалось закончить фразу. С такой поспешностью, что забыла прихватить грязное белье. Я вздохнула, не понимая, в чем дело: в моем ли недостаточном знании языка, или служанка, девчонка, не достигшая зрелости – просто набитая дура, перепугавшаяся вида крови. «Что ж, – подумала я, – если на то пошло, на ветошь можно пустить остатки грязной сорочки».

Однако девчонка с той же поспешностью вернулась в компании куда более пожилой женщины, которая и собрала грязные простыни вместе со всем остальным. Девчонка же приблизилась ко мне, положила на скамью халат из некрашеного полотна и стыдливым жестом показала, что мне следует надеть его.

Между тем, ветоши они не принесли.

– Спасибо, – сказала я, – но у меня есть своя одежда. Мне нужно только что-нибудь, чтобы остановить кровотечение.

Старая женщина – судя по всему, давно миновавшая детородный возраст – сказала:

– Надень это. Лебуйя отведет тебя в агбан.

Это слово мне еще не встречалось – ни в моих домашних штудиях, ни за время, проведенное здесь.

– В агбан? – переспросила я.

Она указала на испачканные вещи.

– Пока не очистишься.

Поначалу мне подумалось, что она имеет в виду ванную. Но слово, означавшее ванную, я знала – именно туда отправилась Натали, пока я, не спеша, просыпалась. К тому же, если речь шла об этом, отчего она не сказала: «туда, где ты сможешь вымыться»?

– И надолго ли? – спросила я, охваченная подозрениями.

Она посмотрела на меня так, будто я была такой же юной и невежественной, как Лебуйя, девчонкой, не знавшей самих основ женской природы.

– Семь дней.

Я покачнулась. Речь шла не о крови на моей коже, она хотела сказать, что я «нечиста». Благодаря непринужденности магистрианских традиций, в Ширландии этот вопрос не составлял особых забот, и, хотя я сталкивалась с его отголосками среди храмовников-выштранцев, там многие тонкости их религиозной доктрины сводились на нет в угоду прозе жизни. Друштаневские женщины просто не могли позволить себе сидеть взаперти все то время, пока «нечисты».

Но столкнуться со свидетельством успеха Кервинов здесь, во дворце самого оба, я никак не ожидала.

– Я и не думала, что вы – байтисты, – удивленно заметила я.

Старуха нахмурилась.

– Что такое «байтисты»? Ты нечиста, тебе нельзя оставаться здесь: ты можешь осквернить других. Иди с Лебуйей. Она проводит.

Нет, дело было не в стараниях шелухим. Уж если бы весь правящий класс Байембе дружно обратился в сегулизм, я бы наверняка услышала об этом. Скорее, такова была обычная практика. Но я, как и друштаневки, не могла позволить себе терять даром целую неделю жизни! (Или, по крайней мере, не желала – думаю, это будет точнее, хоть и пришло мне в голову задним числом.) Я уперла руки в бедра, приняла осанку образцовой ширландской леди (взяв за образец Джудит и мать) и сказала:

– Вздор. В таком состоянии я оказываюсь каждый месяц, начиная с двенадцати лет, и ни разу никого не осквернила.

Старуха сделала жест, вероятно, призванный отвратить зло, и ответила:

– Тогда оба бросит тебя в Зеленый Ад – если не велит казнить за колдовство.

С этим она собрала грязное белье в узел и ушла.

Стоило мне взглянуть на Лебуйю, которая тут же отвела глаза – и уверенность в том, что оба не сделает ничего подобного, тут же увяла. Лебуйя избегала смотреть мне в глаза, так же, как и касаться меня – вместо того, чтобы подать халат мне в руки, положила его на скамью, а забрать грязное белье привела вышедшую из детородного возраста старуху. Возможно, намеки, которые я увидела в этом, и были плодом моих собственных фантазий, но я не сомневалась, что определенный смысл во всех этих действиях есть. Покарает меня оба или нет, работать как обычно я не смогу: еще до ленча весь дворец будет знать, что я нечиста и оскверняю все на своем пути. И последствия повредят нам куда больше, чем неделя вынужденного безделья.

Остановись мы в нашем отеле в Нсебу, а еще лучше – среди ширландцев в Пойнт-Мириам, этих препон можно было бы избежать. От того, что вместо этого мы поселились в королевском дворце, пользы до сих пор не наблюдалось никакой, и потому я облачилась в принесенный халат с нешуточным раздражением. Халат оказался одеянием совершенно бесформенным, свисавшим до самого пола, с такими длинными рукавами, что в них можно было спрятать ладони, и даже с капюшоном, чтобы прикрыть мое нечистое лицо. Лебуйя извлекла из складок одежды пару грубых сандалий и поставила их на пол передо мной. Интересно, придет ли сюда после моего ухода кто-нибудь с тем, чтобы очистить комнату? Вероятнее всего, да.

В этот момент вернулась Натали, и, к счастью, мне не пришлось настаивать на том, что, чиста я или нет, я никуда не пойду, не переговорив с ней. Услышав мои объяснения, она высоко подняла брови, а когда я закончила рассказ, вздохнула.

– Если только для незамужних у них не делают исключений – что вряд ли, я займу твое место в этом «агбане» как раз когда ты будешь готова выйти. И как мы с тобой сможем хоть что-нибудь довести до конца, если будем сидеть взаперти по неделе из каждых четырех?

Может, и не так много – как я уже говорила, мои циклы никогда не отличались регулярностью – но, следуя за Лебуйей, я призадумалась. Подобных ограничений можно было избежать, надолго отправившись в буш, но даже там нам не обойтись без помощи носильщиков. Что, если они взбунтуются против служения нечистым женщинам? Возможно, в доках нам удалось бы нанять иностранцев, но они не знали буш так, как знали его местные, а недостаток опыта в этом направлении мог оказаться крайне опасным.

Края капюшона ограничивали поле зрения, и я не могла как следует разглядеть наш путь, но он был не из тех, которыми мне доводилось ходить прежде. Мы вышли с женской половины – по-видимому, с черного хода, миновали невысокую стену, не покинув дворец, но оказавшись в некоей новой его области, и, наконец, подошли к скромному зданию, почти не отличавшемуся с виду от обычного дома.

Я не нуждалась в указующей руке Лебуйи, чтобы понять, куда идти. Очевидно, это и был «агбан» – тюрьма для менструирующих женщин. И мне предстоит провести здесь семь дней? Следовало взять с собой блокноты – конечно, при условии, что от этого они не будут необратимо осквернены.

Вздохнув, я не слишком-то искренне поблагодарила Лебуйю и вошла внутрь.

Интерьер оказался довольно милым и совсем не похожим на тюрьму. В конце концов, здесь проводили одну неделю из каждых четырех придворные дамы – по-видимому, у служанок был свой агбан где-то в другом месте, так как в этом ни я, ни Натали не наблюдали их ни разу. В передней имелись скамьи и крючки на стенах. На одном из крючков висел такой же халат, как у меня, а под ним, на полу, стояла пара сандалий. Я приняла это за знак, что могу оставить здесь и свою одежду. Освободившись от халата, я двинулась вперед и вышла в небольшой дворик, где на ковре под деревом лежала, читая книгу, еще одна женщина, примерно моих лет.

Услышав мои шаги, она подняла взгляд и с легким удивлением улыбнулась.

– Я не видела тебя раньше. Должно быть, ты – одна из новых гостей, приехавших изучать драконов.

– Изабелла Кэмхерст, – представилась я. – Боюсь, о вас я знаю еще меньше.

Женщина отложила книгу, поднялась и коснулась ладонью сердца в знак приветствия.

– Галинке н’Орофиро Дара. Я рада твоему приходу. Как ни приятно иметь время для чтения, но через день-другой в одиночестве становится скучно.

– Значит, нам разрешается брать с собой вещи? – спросила я, указав на ее книгу. – Я опасалась, что мои рабочие заметки сожгут, если я возьму их сюда.

– Нет, нет, – рассмеялась Галинке. – Без развлечений мы все давно сошли бы здесь с ума! Но зачем же работать, когда можно отдохнуть?

Присоединившись к ней под деревом, я выяснила, что для йембиек и женщин прочих эриганских народов, среди которых принят этот обычай, подобная изоляция – вовсе не заточение, а скорее нечто наподобие праздника. В остальные три недели месяца они были обязаны заниматься различными работами – конечно, не гнуть спину в поле, как крестьянки, но ткать, ухаживать за детьми и выполнять прочие обязанности, достойные высокородных дам. А вот во время «нечистоты» в агбане им позволялось наслаждаться полным бездельем. (А кроме этого – и отдыхом от мужей, что для некоторых из них было еще более ценно.)

Сама Галинке оказалась незамужней.

– Пока, – со вздохом прибавила она. – Брат подыщет мне пару, но с этим придется подождать, на случай, если возникнет необходимость отдать меня в жены манса.

– Манса? – переспросила я в уверенности, что не сумела понять йембийской фразы. Титул «манса» носил правитель Талу.

Галинке кивнула.

– Он берет по одной жене от каждого из покоренных народов, как делали и наши предки, когда Байембе была молода. Даже сейчас у брата есть жены из мебенье и сагао, чтобы этим народам не было обидно.

Будь она ширландкой, я ни за что не допустила бы подобной оплошности. Мы ведем род по линии отца и таким же образом передаем фамилии. То же самое принято у саталу и в других сообществах во многих частях света. Но среди йембе и других народов этой страны принята матрилинейность: человек принадлежит к роду матери, а не отца, и, таким образом, мужчинам наследуют сыновья их сестер.

Родовым именем Галинке было Орофиро Дара, означавшее, что она происходит из ветви Орофиро рода Дара, как до нее – ее мать. Мать же ее, очевидно, была младшей женой человека, женатого на матери правящего оба Байембе (по родовому имени – Румеме Гбори), и Галинке приходилась ему ни больше ни меньше, как единокровной сестрой!

(Я говорю «очевидно», словно понимание пришло ко мне в виде этакого изящного моментального озарения. Но нет: я просидела с разинутым ртом не меньше минуты, пытаясь постичь умом эту систему родства и наследования, совершенно чуждую моему образу мыслей.)

– Но, – заговорила я, все еще силясь разобраться в подтексте, – если ты станешь женой манса, разве это не будет означать, что твои дети получат право претендовать на Байембе?

Вражда Байембе и Талу была из давних – столь же древней и непримиримой, как между Тьессином и Айверхаймом, а в последние десятилетия только ухудшилась. Антиопейское влияние на севере Эриги вдохновило несколько эриганских королевств объединиться против Байембе, однако их Союз быстро превратился в нечто, куда больше похожее на империю из ряда зависимых государств под рукой талусского манса.

Со временем Союз начал угрожать соседям, подталкивая их к присоединению – подход не столь насильственный, как тот, к которому прибегала Иквунде, но все же не слишком привлекательный. Возможностью претендовать на байембийский трон манса не замедлил бы воспользоваться – тактика была как раз в его духе, и я сомневалась, что оба настолько глуп, чтобы допустить это.

– Но как они смогут претендовать на трон? – ответила Галинке, вежливо смутившись таким невежественным вопросом. – Я не Румеме Гбори. Унаследовать трон могут только сыновья нашей сестры Нсами.

Очевидно, Нсами была родной сестрой оба. Дайте мне драконов в любой момент, и я разберусь в их обычаях куда лучше, чем в обычаях собственных собратьев-людей. Мы слишком, слишком усложняем свой мир.

– Но я думала, твой брат ненавидит талусского правителя, – сказала я, и тут же моргнула. – Прости. Это уже превращается в сплетни, и не мое дело говорить о подобных вещах.

Но Галинке только отмахнулась от моих извинений.

– А о чем еще здесь говорить, если не о политике? Ты права. Но мудрый правитель должен быть готов сделать все, что необходимо для блага его народа. Даже отдать сестру за того, кого ненавидит.

Или призвать на помощь в защите своей страны иноземных солдат… Но на сей раз я внимательнее следила за языком и не сказала этого вслух. Однако вся суть альянса Байембе с Ширландией состояла в том, чтобы эта страна не уступила давлению Талу только затем, чтобы защититься от Иквунде. Если оба держал Галинке в резерве, это значило, что он не слишком уверен в нашей помощи… а может, и не слишком рад ей.

Похоже, Галинке относилась к возможности быть отданной в жены врагу совершенно равнодушно. Мне бы на ее месте такое не удалось. Я сообщила ей об этом. В ответ она лишь философски пожала плечами.

– Такие сделки обычны. Может, не для саталу, но для остальных – да. Чтобы породнить одну линию с другой. Я всю жизнь знала, что меня сосватают по уговору.

Я подавила порыв рассказать, как помогла Натали бежать из Ширландии, чтобы увильнуть от любого замужества вообще.

– Надеюсь, старания наших солдат избавят вас хотя бы от этой участи, – сказала я вместо этого. – По слухам, Иквунде стягивает силы к рекам, а это значит, что у нас очень скоро может появиться шанс доказать свою полезность.

Это было сказано не только ради поддержания беседы, но и для пробы, и, думаю, Галинке это поняла. Ее полные губы дрогнули в намеке на улыбку.

– Иквунде никогда надолго не успокаиваются, – ответила она. – Как только переварят проглоченное, тут же начинают искать новый кусок.

Значит, ей, в отличие от Фаджа Раванго, было позволено говорить со мной о политике. Я тут же воспользовалась этим.

– Счастье, что с юга вас защищает Мулин. Я слышала, те, кто осмелится пересечь границу болот, никогда не возвращаются назад. Поэтому оба и запрещает путешествовать туда? Чтобы уберечь свой народ от мулинцев?

Галинке рассмеялась.

– Ну, для начала, туда никто и не стремится – разве что охотники время от времени. Но в эти тревожные времена брат должен как следует присматривать за границами, пока мы не сможем выстроить лучшую оборону.

Пока что мы выстроили для обороны Байембе только Пойнт-Мириам. Может, планируется еще один форт? Или даже не один, а целая линия фортов вдоль границ? Но спросить об этом возможности не представилось: служанка принесла еду, и за столом Галинке так ловко повернула беседу в другое русло, что я заметила это только несколько часов спустя.

За четыре дня, проведенных в агбане с Галинке, я успела довольно близко познакомиться с ней, и знакомство оказалось приятным. К разговорам об Иквунде мы больше не возвращались, но из наших бесед я узнала о политике Байембе великое множество нового. Все это я впитывала больше из чувства долга, чем по каким-то иным причинам. Галинке, похоже, смотрела на такие вещи, как на увлекательные интеллектуальные головоломки, но я была не в силах найти в них то же удовольствие. Я просто была по-другому воспитана и искренне благодарила судьбу за свою свободу.

Теперь, вспоминая эти беседы, я думаю: может, Галинке было не только разрешено, но и приказано обсуждать со мной вопросы политики? Время, проведенное с ней, определенно, изменило мои взгляды на союз Ширландии и Байембе, до тех пор формировавшиеся лишь под влиянием фальчестерских газет. Газетчики много писали об открываемых этим союзом блестящих экономических перспективах и крайне неодобрительно отзывались о разбойничьих намерениях соседей Байембе, от которых мы благородно защищали их.

В целом эта картина была верна, но в ней не хватало кое-каких нюансов. После знакомства с Галинке я начала понимать неравную суть этого «союза» (отчего и беру это слово в кавычки) и смогла оценить, насколько его экономические перспективы склонялись в пользу Ширландии. Конечно, она говорила обиняками: ни словом не обмолвилась она о том, насколько ее единокровному брату не нравится зависимое положение Байембе, унаследованное им от предшественника, последнего оба из предыдущей королевской династии (и не слишком компетентного правителя). Ни слова не проронила она и о планах нашего правительства, хотя они, думаю, были ей известны. Не упомянула она даже о том, что агрессивные действия Иквунде и Талусского союза были вызваны желанием накопить сил для противодействия антиопейскому влиянию – хотя об этом она, пожалуй, не задумывалась: оба эти государства для нее были врагами, и она была не склонна рассматривать их поведение с точки зрения терпимости. Галинке просто говорила – в деликатной, ненавязчивой манере прекрасно вышколенной придворной дамы, и мало-помалу корабль моей мысли лег на новый курс.

Несмотря на все проистекшие из этого неприятности, я благодарна ей – вне зависимости от того, выполняла она приказ брата или нет. Не заложи она в мою голову этого фундамента, я могла бы не уловить значимости всего того, что обнаружила позже, и тогда история пошла бы совсем другим путем.

Два оставшихся дня после ухода Галинке я делила агбан еще с тремя незнакомыми женщинами. С ними у нас состоялись несколько учтивых, но совершенно неинтересных бесед, а остальное время я посвятила работе. Безделье могло бы оказаться приятным, будь я до заточения ужасно занята, но к тому времени, как на седьмой его день в агбане появилась Натали, я была более чем готова вернуться к делам.

– Мистер Уикер не слишком обрадовался, услышав, куда ты пропала, – с кривой улыбкой сказала она. – И обрадовался еще меньше, осознав, что это будет повторяться регулярно.

Появление Натали совпало со временем ленча, и она присоединилась ко мне за скромным, но питательным блюдом, считающимся в Байембе подходящим для нечистых женщин – яйцами с фуфу (тестообразная масса, приготовленная из ямса).

– Думается мне, мистер Уикер был вообще не рад обсуждать эту тему, – заметила я. Он был неженат, и потому еще никогда не испытывал необходимости принимать во внимание этот аспект женской жизни. – Я увижусь с ним завтра, прямо с утра. Что произошло, пока я томилась здесь?

– В плане работы – почти ничего. Я завела новые знакомства среди придворных дам, а мистер Уикер проводит большую часть времени в Пойнт-Мириам, за разговорами с расквартированными там королевскими инженерами. Они ведут топографические съемки местности, и это может пригодиться нам при поиске драконов – хотя их цель, конечно, в другом. Они планируют строительство железной дороги, а еще – плотины где-то на западе, если удастся заставить иквунде отступить. Ты слышала? Оказывается, у нас разработали турбину, использующую течение воды, чтоб генерировать энергию! Вроде водяного колеса, но намного эффективнее.

– Так кто же из вас беседует с инженерами? – рассмеялась я.

Натали сконфуженно кивнула.

– С ними мне есть о чем поговорить, в отличие от придворных дам.

Учитывая, что королевские инженеры – подразделение, ответственное за постройку и (или) уничтожение всего, что армии требуется построить или уничтожить, я не на шутку сомневалась, что они привыкли к юным леди, расспрашивающим их об их работе.

– А что мсье Велюа? – спросила я. – Он еще в Атуйеме?

– Да, но вскоре намерен отправиться на охоту.

Именно это мне и хотелось услышать. На следующее утро я предстала перед старой жрицей, надзиравшей за агбаном, та очистила меня при помощи молитвы, а также куриного яйца, которое прокатила по моим рукам, ногам и спине, и отпустила с миром. (Нет, значение ритуала с яйцом мне неизвестно. Могу лишь предположить, что яйцо, как символ плодородия, должно каким-то образом приносить удачу.)

Мистера Уикера во дворце не оказалось. В поисках его я отправилась в нижний город, где проходил какой-то карнавал. Буйное праздничное шествие запрудило узкие улочки. Многие из тех, кого я пыталась расспрашивать, были навеселе, и мне удалось понять только одно: праздник был религиозным, о чем свидетельствовали затейливые резные маски на лицах танцоров в середине шествия. После недели тишины и покоя в агбане шум и суматоха казались невыносимыми, и я уже была готова бросить поиски, когда, наконец, заметила у обочины дороги горстку ширландских солдат, а с ними и мистера Уикера.

– Вот и вы, – сказал он, когда я подошла к нему. – Будет чертовски неудобно – прошу прощения, миссис Кэмхерст, – если вам с мисс Оскотт придется вот так сидеть взаперти.

– Я посмотрю, что тут можно придумать, – ответила я. – Ну, а пока – есть у нас шанс присоединиться к охотничьей партии мсье Велюа?

– Если сможем убедить его подождать освобождения мисс Оскотт, то да. Или если согласимся выехать без нее.

Отправляться в буш без Натали мне вовсе не хотелось, однако Велюа согласился отложить отъезд, и мы решили присоединиться к нему с тем, чтобы объединить наши исследования с его трофейной охотой. Нужно отдать мистеру Уикеру должное: предложив это, он был абсолютно прав. В самом деле, без помощи мсье Велюа нам было бы намного труднее начать работу.