Глава 40
Селектор на столе Свирина зажужжал; нажав кнопку, он услышал голос секретарши:
— Федор Андреевич, вам звонят из Лефортово, капитан Завьялов.
Капитан Завьялов был старшим бригады следователей, ведущих дело Панкратьева и Барченко; сказав «Беру», Свирин переключил связь:
— Добрый день, Дмитрий Васильевич, слушаю.
— Добрый день, Федор Андреевич. Тут… — Завьялов помолчал. — Тут у нас вроде как два ЧП.
— Два ЧП? Что за два ЧП?
— Одно ЧП, так сказать, маленькое: Панкратьев хочет срочно, просто немедленно поговорить с вами. Такого с ним раньше не было, вы знаете.
— Знаю. А второе ЧП?
— Второе… — Наступила пауза. — Барченко сегодня после завтрака был найден в камере мертвым.
Прислушавшись к шороху в динамике, Свирин сказал:
— Мертвым? Дмитрий Васильевич, вы, никак, шутите?
— Федор Андреевич, к сожалению, я не шучу.
— А я думал, шутите. — Свирин выдержал паузу. — Вроде в Лефортово такого происходить не должно?
— Не должно, вы правы.
— А что с Панкратьевым? Он хоть жив?
— Да, Панкратьев жив. — В голосе капитана ощущались одновременно и вина, и обида. — Федор Андреевич, у нас тут стоит большой шум, заменили целиком всю смену караула, приехало начальство, ну, что я вам объясняю, вы ведь знаете, как все это происходит.
— Знаю. Каким образом умер Барченко, определили?
— Пока нет, но скорее всего это отравление. До завтрака он был жив, потом ему принесли баланду и кашу, ну а потом… Потом его нашли мертвым.
— И это Лефортово. — Свирин вздохнул. — Дмитрий Васильевич, поздравляю.
— Федор Андреевич, я здесь ни при чем, я следователь. Искать надо или на карауле, или на кухне, или вообще где-то наверху.
— В общем, да, вы правы, вы здесь ни при чем. Если я вас обидел, приношу извинения.
— Федор Андреевич, какие извинения, я ж все понимаю. Панкратьев хочет вас видеть, что скажете?
— Где он сейчас?
— В своей камере, там поставлена усиленная охрана, наряд из другого подразделения. Как только он узнал по «тюремному телеграфу», что Барченко мертв, он тут же стал требовать, чтобы его свели с вами. Мне кажется, он боится, что его убьют тоже.
— Я к вам еду. Как только я окажусь в следственном кабинете, пусть его приводят.
— Слушаюсь, товарищ полковник.
Войдя в следственный кабинет, Поня мрачно посмотрел на Свирина. Усмехнулся:
— Федор Андреевич, ну что скажете? Как ваши замочили Барика, а? Все чисто, все крыто, а? Федор Андреевич? Что скажете?
— Скажу, что здравствуйте, Виталий Васильевич, и садитесь.
— Садиться приглашаете?
— Да, приглашаю садиться. — Встретить очередной взгляд Пони ему пришлось с каменным лицом. — Садитесь и поговорим.
— Хорошо, сяду. — Поня сел и демонстративно уставился в окно.
Выждав, Свирин придвинул к нему пачку «Мальборо», коробок спичек и пепельницу:
— Закурите. Закурите, это успокаивает. Некоторое время Поня делал вид, что не обращает на его слова никакого внимания. Наконец, покосившись, взял пачку, надорвал ее, достал сигарету, чиркнул спичкой, прикурил, затянулся и снова отвернулся к окну.
Подождав, пока он сделает несколько затяжек, Свирин сказал:
— Виталий Васильевич, Барченко убили не наши, Барченко убил Кирьяков. Безусловно, непосредственным исполнителем этого убийства был кто-то из персонала СИЗО. Кто-то из караула, или кто-то с кухни, или еще кто-то. Но заказчиком конечно же был Кирьяков, вы это отлично знаете. — Поня ничего не ответил, и Свирин добавил: — Я хорошо знаю порядки в Лефортово и знаю, что тот, кто это сделал, будет выявлен и наказан по всей строгости закона.
— Ха… — Затянувшись, Поня выпустил несколько колец дыма, которые уплыли к окну. — Вы его никогда не выявите, это раз, а два — даже если вы его выявите, наказан он будет только для понта. Кто такой для вас Барик? Да никто.
— Барченко был подследственным, проходящим по делу особой важности, и то, что с ним случилось, случилось в военном учреждении. Любой, кто участвовал в этом, вступил в заговор против государства, а значит, совершил государственную измену. Судить его будет военный суд, и уж поверьте, никакой жалости к этому человеку он испытывать не будет.
— Еще как будет.
— Не будет. И никакого снисхождения не проявит, это я вам гарантирую. И хватит об этом, Виталий Васильевич, что случилось, то случилось, и пережевывать все это сейчас бессмысленно. Мне передали, вы хотели со мной поговорить, это так?
— Да, это так. — Затянувшись последний раз, Поня вдавил окурок в пепельницу. — Сука Косой. Я все ж не думал, что он на такое пойдет.
— Как видите, он пошел. И я предупреждал вас об этом, если вы помните.
— Да, помню. Сука, гнида… За это он от меня получит. Я дам вам доказательство, которое его, суку, задавит.
Сказанное Поней было слишком важно, чтобы сразу в это поверить. А поверив, сразу на это реагировать.
Выждав несколько секунд, Свирин спросил совершенно безразличным голосом:
— Что за доказательство?
— Железное доказательство, диск, на котором записано, как мы с Бариком базарили с Косым и как он нам указывал, кого и как надо замочить.
— Вы что, оказались настолько сообразительным, что решили записать этот разговор на диск?
— А чего тут быть сообразительным, Федор Андреевич? Чего?
— Ну… Все-таки.
— Да какие все-таки. Я ведь сучью натуру Косого знаю, я не лох. Тут особо думать не нужно, когда мы с Бариком с ним базарили, я взял по мастырке диск, записал базар и заделал в схрон. Но сейчас, когда он такое сделал с Бариком, пришла пора этот диск отдать. Причем отдать его есть кому — вам.
— Понятно. И где он, этот диск?
— У одной бабуси, живет эта бабуся в Балашихе. И диск отдаст только мне или Барику из рук в руки.
Когда Свирин вместе с Поней выехал в специально оборудованной машине-лаборатории в Балашиху, вместе с ними в машине находились также капитан Завьялов, опытный эксперт-фонограф Беляков и конвой из трех человек.
В Балашихе, в одном из домиков на окраине, в присутствии двух понятых хозяйка дома передала Свирину компакт-диск с записью переговоров Кирьякова, Панкратьева и Барченко.
Этот диск Свирин, Завьялов и Беляков прослушали тут же, в машине-лаборатории. Суть разговора трех мужчин, называющих друг друга Косой, Поня и Барик, состояла в том, что Косой дал указание Поне и Барику убить бабушку Полины Гжибовской Ларису Александровну Князеву, а также двух ее подруг, Баринову и Корякину, знающих Полину Гжибовскую с детства. За выполнение этого заказа Поне и Барику было обещано крупное денежное вознаграждение.
Для того чтобы запись в самом деле стала железным доказательством, предстояло еще провести фонографическую экспертизу. Но это уже было делом техники.
