Варгас приходил в камеру Уилла каждый день. Сначала расспрашивал: как Уилл сообщался с Реликвией, где «Ариэль» отыскал артефакт. Уилл отказывался отвечать, несмотря на боль. Варгасу быстро наскучило упрямство, и он переключился на разрушение личности.

Воздействие не отличалась изощрённостью, но было упорным и постоянным. Уилл получал приказы. За подчинение давалось удовольствие, за сопротивление – боль. Иногда Варгас приказывал делать то, что Уилл делал бы и сам: сидеть, дышать. При первой же возможности Уилл не подчинялся. Иногда задания усложнялись и делались ловушками, например Варгас приказывал не причинять себе вред особо унизительным и неприятным образом.

Понемногу тело Уилла привыкло жаждать выдаваемого наслаждения и страшиться боли. И то и другое настолько овладевали телом, что было немыслимо противиться. И набирал силы шепоток на задворках рассудка, вещавший, что проще подчиниться, чем жить в мучениях. Шепоток терзал разум в ночи, спрашивая, хочет ли Уилл снова увидеть свободу и солнце, и мыслимо ли не поддаться. Всё, что бывший роботер делает, – совершенно не важно, всё окончится и без него, его поступки ничего не изменят. Так лучше уж спасти себя от пыток.

Однако обнаружилось, что сопротивляться возможно. Осознание вдруг пришло, когда Уилл лежал на полу камеры, а Варгас бил его импульсами боли, приказывая встать. Уилл корчился, хватая ртом воздух, будто рыба на берегу, и внезапно осознал очень важное. Варгас может причинять какую угодно боль, но он не способен заставить Уилла измениться.

Он увидел себя как нечто совершенно отсоединённое от мира: неразрушимую, чёрную сферу, бесконечно далёкую от резких, ярких телесных ощущений. Никто, кроме самого Уилла, не мог повредить ей.

Единственное, что связывает сферу с миром, голос Варгаса. Чтобы победить его, защитить сферу, следует не позволять чувствам приближаться к разуму.

Начиная с того дня, Уилл вёл себя так, будто Варгаса не существовало. Уилл делал вид, что не слышит угроз и увещаний, оставаясь в личном моде, глухим к миру. Вскоре это удавалось без труда и приносило удовольствие. Уилл сконструировал аналог прежнего виртуального пространства единственно из воображения, и оставался там день ото дня, даже когда не приходил священник. Фантазия помогала не замечать мягких серых стен камеры.

Варгас скверно воспринял новую стратегию Уилла. С каждым днём неудачных попыток подчинить волю Уилла священник делался всё нетерпеливей. Он сменил тактику, прибегнув к систематическому унижению.

Приходили солдаты, избивали, издевались. Уилла подвергали всем видам физических пыток, которые мог придумать Варгас, и заставляли получать от них удовольствие. А Уилл лишь отступал глубже в своё воображаемое убежище, как человек, счастливо тонущий в вязком зыбуне.

Если бы Уилл придавал значение происходящему вокруг, то, возможно, обрадовался бы происходящему со священником. Маска благочестивого спокойствия рассыпалась на глазах, сменяясь неприкрытым гневом. Но Уилл оставался в себе до тех пор, пока Варгас опять не сменил тактику.

Однажды он вошёл в камеру, держа в руке белую священническую шляпу.

– Моне, просыпайтесь, – сухо приказал он.

Уилл глядел на него, не видя.

– В последнее время ваше перевоспитание замедлилось. Потому я решил испытать новый метод.

Он щёлкнул пальцами, и стена стала экраном, показавшим три камеры – такие же, как и камера Уилла. В одной сидела Эми, привалившись к стене, в другой спала Рэйчел, в третьей отжимался Айра. За всё время плена Уиллу впервые показали товарищей.

Вид их лиц сделал то, чего не мог голос Варгаса: притянул разум Уилла в мир. Роботер заплакал.

– Я написал их имена на жребиях и бросил в шляпу, – сообщил священник. – Вытащи один – и избранный умрёт. Не вытащишь – умрут все. Выбирай!

Варгас протянул шляпу.

Значение слов медленно доходило до оглушённого пытками сознания. Уилл подумал о том, что дела плохи. Теперь нельзя игнорировать происходящее, спрятаться в воображение. Он уже хорошо узнал Варгаса. Священник не шутил. Совсем.

Шляпа притянула взгляд.

– Если промедлите, потеряете возможность спасти двоих, – холодно указал Варгас. – У вас одна минута.

Священник сверился с часами на рукаве.

Уилл задержал дыхание, собираясь с мыслями. Если священник захочет, он всё равно убьёт товарищей. Днём больше, днём меньше – не важно. Но, глядя в лица друзей, не хотелось верить в их скорую смерть. Даже день – не так уж и мало. Айра может придумать, как спасти свою команду.

– Лучше умереть, чем жить так, – сказал давешний шепчущий голос.

Но, похоже, команда не разделила участь роботера. Пытки оставили бы отчётливые следы на их лицах и телах.

– Тридцать секунд, – проинформировал Варгас. – Так вы собираетесь спасать товарищей?

Пошатываясь, Уилл поднялся на ноги, неохотно заглянул в шляпу. Листки бумаги сложены, невозможно разглядеть, чьи на них имена. Отчасти Уилл обрадовался. Он понимал, что играть по правилам священника – гибельная ошибка. Поддаваться священнику нельзя даже в мелочах. Но теперь на кону жизнь двоих друзей. Уилл ясно видел: Варгасу не хочется, чтобы Уилл выбирал. Если не поддаться, на совесть лягут две лишние жертвы.

– Варгас, иди к чёрту! – вобрав волю в кулак, прохрипел Уилл.

Он посмотрел священнику прямо в глаза и, не дрогнув и не глядя на шляпу, вытянул жребий.

В момент, когда бумага оказалась в пальцах, сердце защемило холодом. А если Рэйчел? Уилл уже много дней не вспоминал ни о ком, но теперь взмолился: пусть не она!

Он медленно развернул бумагу.

Эми Маккласки-Риттер.

Поневоле Уилл вздохнул с облегчением и возненавидел себя за это. Господи боже, это ведь Эми – заботливая, милая, счастливая Эми. Она защищала Уилла, когда тот ступил на борт «Ариэля». Она выхаживала Уилла, когда его терзал вирус. А сейчас она умрёт. Как же Уилл мог чувствовать облегчение? Но чувствовал. Будто последняя сволочь.

Варгас выиграл.

Он увидел выражение лица Уилла и улыбнулся, а затем взял из ослабевших пальцев пленного листок бумаги.

– Отлично, – объявил священник. – Пленного номер три в комнату для казней!

Уилл забился в угол, сел на пол, охватил руками ноги, закрыл глаза.

– О нет, вы обязательно должны посмотреть, – радостно объявил Варгас.

Он махнул рукой, и в камеру ступили два рослых охранника. Один схватил пленного за волосы, вздёрнул голову, второй ткнул стимулятором в лицо, заставляя веки оставаться открытыми.

Уилл затрепыхался. Напрасно – охранник был намного сильнее.

– К чёрту! – закричал роботер. – Идите все к чёрту!

– Порадуйтесь за неё, – с восторгом объявил Варгас.

Он надавил кнопку – и тело растаяло в приливе экстаза. Уилл корчился в судорогах оргазма, глядя, как четыре коренастых охранника вошли в камеру Эми. Она сначала посмотрела на них с надеждой. Когда её вывели, надежда сменилась тревогой, отчаянием. Экран показывал, как её вели по блёклым коридорам станции.

– Имеет смысл спрашивать, куда меня ведут? – осведомилась Эми и, не получив ответа, добавила, – я так и думала, что нет.

Её привели в огромный зал с настенными экранами, показывавшими флаги всех земных подсект. Посреди него высился отлитый из пластика чёрный трон с захватами для рук и ног.

Завидев его, Эми замялась на пороге. Её изнурённое пленом лицо исказилось страхом и горечью. Эми поняла, что сейчас произойдёт.

– О нет, – тихо выговорила она.

И на её лице застыла маска стоического спокойствия. Уилл захрипел. Его тело омерзительно содрогалось в пароксизме сладострастия и ужаса.

Охранники впихнули Эми в кресло, привязали. Она плюнула им в лица. Охранники свирепо уставились на неё, но бить не стали – закончили возиться с ремнями и ушли. Камеры показали крупным планом лицо Эми, на заднем плане – флаги подсект.

– Мы используем эту запись в нашей пропагандистской передаче сегодня вечером, – с энтузиазмом объяснил Варгас.

– Эми Маккласки-Риттер, – объявил резкий мужской голос, – Священный трибунал Высокой церкви Истинности нашёл вас виновной в преступлениях ереси, убийства, шпионажа, утаивания свидетельств и предательства человечества. Приговор – смерть от нервного шока.

– Идите к чёрту, – ответила Эми.

Последовали несколько секунд невыносимого ожидания. Потом лицо Эми исказилось гримасой боли. Варгас увеличил градус наслаждения. Эми скорчилась, а Уилл содрогнулся в экстазе.

Её лицо расслабилось, она хрипло вдохнула, из её губ вырвался всхлип – и тут импульс ударил снова. Она выгнулась, дрожа. С каждой её судорогой Варгас прибавлял удовольствия. Зал заполнился криками и стонами Эми – а Уилл терпел и глядел. Его тело судорожно дёргалось.

Наконец после тридцати импульсов Эми обмякла, мёртвая. А Варгас напоследок выдал Уиллу долгий, мощный толчок наслаждения.

– Необыкновенно, – заметил священник. – Большинство не выдерживает и двадцати. Правда, она была модификантом.

Уилл пробормотал почти нечленораздельное проклятие.

– Да, у вас сегодня тяжёлый день, – сочувственно заметил Варгас и погладил вспотевшую макушку Уилла. – Отчего бы вам не расслабиться? А завтра, быть может, мы приятно поговорим о том, откуда взялся инопланетный архив.

Выходя из камеры, священник тихонько напевал. А Уилл упал на мягкий пол, скорчился и затрясся.

Он не двигался многие часы подряд, лежал, словно труп, а мысли скакали от ощущения невыносимой вины до слепящей ненависти. Сквозь щель в стене просовывали еду, но Уилл не обращал внимания.

Наконец в камеру пришла фальшивая ночь, огни погасли, но Уилл не уснул. Он не мог. В памяти горели воспоминания об агонии Эмми и своей омерзительной радости при жуткой смерти товарища и друга.

Уилл знал: Варгас победил. Ещё одного такого дня не вынести. Если священник снова проделает тот же трюк с двумя именами, то услышит всё желаемое. Уилл сдастся скорее, чем увидит, корчась и хныча от наслаждения, как умирает Рэйчел. То есть до полного поражения остались считанные часы.

Последние мгновения драгоценной свободы бессмысленно уплывали прочь, а Уилл погрузился в уже привычные галлюцинации. В памяти всплывали, мучая разум, разрозненные обрывки прошлого: вот Уилл на борту «Ариэля», разговаривает с Эми, она улыбается, рассказывает про узел Пенфильда. Вот Уилл на борту корабля Плодовитых, ползёт сквозь ледяные туннели к тайнам миллионнолетней давности. Тогдашняя надежда теперь кажется такой наивной и смешной. Уилл моргнул, и вдруг увидел себя в безопасном приюте личного узла, ищущим разгадку очередной инопланетной СОП-головоломки, – той, которая спасёт человечество.

Всё, хватит. Слишком больно вспоминать о таком. Лучше забыть, чем жить, страдая. Но, хотя воспоминания потускнели, СОП, странным образом, не исчез. В воображении он виделся ярким и чётким, почти как настоящий.

Ну да, и вправду – хотя гораздо извращённей и сложнее всего, что приходилось распутывать на «Ариэле». Не головоломка, а скорее, пародия на неё, визуальный эквивалент тех невозможностей, которые возникают и распутываются лишь во сне. В приступе отвращения в себе Уилл попытался изгнать несуразность из мыслей.

И не смог.

Постепенно пришла мысль, что СОП может быть настоящим – мысль странная, одновременно манящая и отталкивающая. Уилл очень хотел, чтобы СОП оказался настоящим. Это значило бы, что земляне не справились. Их хирурги не сумели полностью удалить интерфейс. А, может, вблизи оставленных фрагментов выросли новые нервные клетки, и теперь устанавливается подобие интерфейса?

Но здравый смысл указывал: скорее всего, новый СОП – попросту галлюцинация. Окончательно наступило безумие. Как ни пытайся объяснить присутствие программы, как ни обольщайся – всё напрасно. Она продукт больного, замкнувшегося в себе разума.

Неожиданно пришла твердокаменная, незыблемая уверенность в том, что программа – истинная.

Уилл сразу узнал эту безапелляционную, исходящую извне определённость. Преобразившиеся.

Он сел, выпрямился. СОП окончательно оформился в воображении. Уилл глядел на него с благоговением и страхом. В буквальном смысле, программа была в тысячи раз плотнее и сложнее других головоломок Преобразившихся.

Роботер снова усомнился в своём здравомыслии. Настолько сложную структуру не изучишь и за целую жизнь. С какой стати Преобразившимся задавать невозможную загадку? Нет, это всё-таки галлюцинация. Если уж мозг способен произвести химеру настолько убедительную и ясную, изобразить голос извне – пара пустяков. Несомненно, явившийся СОП требует набора немыслимых органов чувств.

Но когда Уилл пробрался сквозь безумную путаницу ассоциаций к апертуре сознания – замер, ошеломлённый. Карта ощущений – человеческая. И даже яснее, чётче. Это же карта ощущений роботера!

И что тревожно – апертура вся в крохотных, едва заметных поблёскивающих огоньках. Программа уже работает!

Растерявшись, Уилл снова окинул колоссальную структуру взглядом и заметил вторичную структуру, спрятанную между тонкими, как шёлк, ветвлениями древа памяти. Ба, да это же вторая, гораздо меньшая, но глубоко зашифрованная программа, подключённая к основному древу, но предназначенная для внедрения фальшивых воспоминаний, неотличимых от настоящих.

От волнения Уилл заскрёб по полу обеими руками. Это же совсем не головоломка! Уилл глядел на самого себя и подключённых к себе Преобразившихся.

Роботер покачал головой. Как такое возможно? Он сам – не программа. Его мозг никто не выстраивал, не программировал. Однако разве кто-нибудь доказал, что человеческий разум нельзя представить в виде СОПа? Наверное, это что-то вроде проекции разума на СОП. По сути, трудно и представить, чем ещё это могло бы быть.

От волнения задрожали пальцы. Затаив дыхание, Уилл снова окинул взглядом удивительную конструкцию. Да, она сложная, безумно запутанная, достаточно хаотичная, чтобы быть отображением живой, естественной системы. Программа набита под завязку совершенно невероятными связями, но их комплекс прекрасен в своём совершенстве. Уилл вгляделся в ядро сознания. Какие сдвиги, сплетения и узлы! Какие отсылки к структурам памяти! Там и тут сквозь него бегут импульсы активации. Может, именно из-за этого хаоса живые системы и преодолели предел Брахе?

Уилл решил поэкспериментировать, заняться расчётом в уме: придумал три случайных трёхзначных числа и стал перемножать. Узлы расцветились возбуждением, словно рождественская ёлка.

Так это же его собственный разум! Впервые за недели Уилл рассмеялся. Даже если это только иллюзия – она сногсшибательна! Преобразившиеся сделали роботеру окно в собственную душу. Уилл умерил воображение, отстранился, чтобы рассмотреть структуру целиком.

И тогда он заметил инструменты.

Вокруг мощного СОПа рядами тянулись утилиты вроде тех, которыми Уилл модифицировал сознание роботов. Правда, настолько сложных, дьявольски многосторонних утилит Уилл не видел никогда. Каждая – почти самостоятельный СОП. Многие дюжины их.

Формы утилит напомнили Уиллу инопланетную хирургическую аппаратуру из научно-фантастических фильмов Старой Земли. Роботер чуть не поперхнулся, когда понял, что утилиты и в самом деле именно такие! Они – средства модификации живого сознания.

Нервничая, Уилл приказал одной из программ активироваться, и задал ей профиль. Немедленно в голову обрушилась волна чужеродного знания. Утилита управляла системой отклика на распределённые нервные сигналы, и с её помощью можно было, например, убрать из мозга знание о том, как двигать большим пальцем левой руки или добавить возможность двигать шестым пальцем. Уилл, боясь даже и глубоко вдохнуть, крайне осторожно вернул утилиту на место.

И как подобные устройства помещаются в разуме? У них не было ни алгоритмов интерфейса, ни физических средств для интросиенции. Это же терабайты кода! Где их уместили?

Есть единственно пригодное для того место – мозг. Должно быть, инопланетный вирус исказил существующие связи между нейронами и проложил новые, чтобы высвободить память для множества программ и фальшивых воспоминаний. Понятно, отчего роботер сутками валялся без сознания – ведь в голове происходило такое! Уилл вспомнил слова Преобразившихся из последнего разговора. Инопланетяне пообещали дать средства для того, чтобы справиться с изменившимися обстоятельствами. Ну да, средства могут помочь, хотя и не так, как представлялось. Возможность перекраивать собственное сознание – совершенно новое понимание «конструктивного самоизменения».

Понятно и то, зачем инструменты. Преобразившиеся дают выбор: или гнить тут до скончания века и позволить Варгасу сломить себя, или добровольно измениться.

Не слишком гуманный выбор. Уилл замешкался, изумлённый и напуганный чудовищным СОП своего разума. Он был словно загнанное животное, окружённое безжалостными ножами. По коже поползли мурашки.

От мысли о насилии над своим же разумом сделалось тошно, но чем больше Уилл думал об этом, тем менее нелепой казалась идея. Ведь Преобразившиеся уже изменили его. Да и Варгас прямо сейчас пытается изменить пленного, по-своему, жестоко и грубо. Почему Уилл сам по себе не должен лезть в собственный разум? По крайней мере задуматься об этом стоит.

Первой в голову пришла идея стереть подчистую всё то, что нагромоздили Преобразившиеся, и навсегда избавиться от сомнений в их намерениях. Искушение велико. Уже несколько недель Уилл мечтал о том, чтобы вернуть власть над своим разумом. Но ведь нельзя. Сотрёшь инопланетный код – потеряешь способность адаптироваться. И останешься у разбитого корыта.

Следующей в голову пришла идея, навеянная слишком уж знакомым ощущением безнадёжности и отчаяния. Можно наконец сдаться землянам, избавить себя от боли. Уилл стиснул зубы. Нет уж, лучше превратиться в овощ, чем поддаться гнусному святоше. Но и превращаться в овощ – не выход. То же самое отчаяние с другой стороны.

Что же найти? Как выпутаться? По-хорошему, надо отыскать способ превратить себя в оружие, выйти из камеры и ударить по врагам, устроить последний решительный бой. Уилл пофантазировал о том, какой хаос сумеет учинить. И вдруг увидел, как и в самом деле добиться такого.

Варгас ожидал, что пленный сдастся. Святоша без обиняков сказал об этом на прощание. Почему бы не дать ублюдку ожидаемое – конечно, поначалу? Уилл уже пытался обмануть палача, но тот умел находить поразительно мерзкие и унизительные способы проверки, по-настоящему Уилл сдался или нет. До сих пор обхитрить не удалось ни разу. Но с инопланетными утилитами наверняка удастся. Можно создать ущербную копию себя, целиком порабощённую нехитрым приборчиком боли и наслаждений, лишившуюся всякой надежды. И даже населить её разум лживыми, но убедительными ответами на все вопросы священника.

А настоящий Уилл будет наблюдать изнутри, изолированный от импульсов и раздражителей, ожидающий возможности для удара. И не просто ожидающий, а старающийся освободить товарищей и удрать с ними в систему Плодовитых. Этого не будет осознавать даже внешняя оболочка Уилла и ничего не заподозрит до тех пор, пока он не сбросит её.

От внезапно нахлынувшей надежды перехватило дыхание. Конечно, даром оно не пройдёт. Придётся наблюдать за собственным уничижением, делаться тем, кого презирал бы сам. А Варгас может приказать ему убить товарищей в подтверждение преданности. И в такой ситуации оболочка всё равно не поможет, и вся болезненная маскировка окажется напрасной.

А если не представится возможность освободить товарищей? Придётся до конца дней оставаться марионеткой, а настоящее «я» будет умирать в глубине от угрызений совести и безумия.

Да, риск ужасный. Но разве есть лучший путь? Хорошо, если инструменты Преобразившихся позволят хотя бы это.

Окрылённый, Уилл взялся пересматривать инопланетные утилиты, перебирать, определять, к чему они годны. И тут способ добиться нужного явился сам собой.

Скопировать разум нельзя – не хватит места. Но можно его разветвить, спрятать настоящее сознание в ответвление. Настоящий Уилл станет шепотком в подсознании, а оболочка возьмёт все ощущения и функции тела. Попахивает страшной клаустрофобией, но что поделаешь?

Соблюдая крайнюю осторожность, Уилл взялся за утилиты и приступил к работе. Мерзко делать убогую тошнотворную пародию на себя, но нужно. Она должна убедительно выглядеть. Карикатура лишь обострит подозрения тюремщика.

Работа заняла несколько часов. Уилл отстранился, осмотрел результат. Оболочка тоньше, изящнее всего, что Уилл делал раньше, и намного изощрённей. Она напоминала стеклянную маску, чуть лишь подёрнутую цветом, но прекрасно скрывающую черты за ней. С маской соединена программа, аккуратно переносящая ощущения от одной личности к другой, не убивая её в процессе. Программа постепенно отдаст чувства и воспоминания внешней оболочке, оставив истинное «я» в виде скрытого потока идей. Уилл заново родится предателем.

Едва сдерживаясь, не в силах отдышаться, Уилл проверял код, тестировал ассоциативные связи, предназначенные вырвать разум из тюрьмы, когда представится возможность. Закончив, перепроверил. Хоть бы не ошибиться с незнакомыми утилитами! Дороги назад не будет.

Скрипнув зубами, Уилл запустил программу и бросился в неё. Сначала – ничего. Затем одно за другим отключились чувства. Первыми ушли равновесие, ощущение тела, затем – вкус, осязание, обоняние. Вслед за ними ушла и память о них, и Уилл не мог вспомнить, каково оно – осязать и обонять.

– Съесть вкусный обед, – сказал он себе, и поразился чуждости и странности самой идеи.

Затем исчезло зрение. Пропала камера вместе с воспоминаниями о том, как она выглядела. Слух и связанный с ним богатый языковый пласт сохранялся дольше всего, но исчез и он.

Мир съёжился в ничто. В нём остались лишь идея Уилла и его желаний. Там не было ни света, ни места, ни личности. Уилл больше не мог воспринимать подобные концепции. Для него они остались лишь причудами мысли. Затем, с механической неизбежностью, включилась внешняя оболочка.