Глава 12
Что можно сделать?

Нас можно научить быть свободными, причем научить гораздо лучше, чем мы обучены сейчас. Однако свобода, как я попытался показать, находится под угрозой сразу с нескольких направлений, и эти угрозы принимают разнообразные формы – демографические, социальные, политические, психологические. Наша болезнь вызвана многими усиливающими друг друга причинами, и ее не удастся вылечить без применения усиливающих друг друга лекарств. Пытаясь разрешить сложную человеческую ситуацию, мы будем вынуждены учитывать немало важных факторов, а не какой-либо один из них. Здесь стоит принять во внимание, без преувеличения, практически все, но и этого, скорее всего, окажется недостаточно. Свобода под угрозой, и научиться быть свободными стало неотложной необходимостью. Но то же самое можно сказать и о других составляющих жизни – например о социальной организации, контроле рождаемости, адекватном законодательстве. Начнем с последнего пункта.

Со времен Великой хартии вольностей и даже еще раньше создатели английского права были озабочены защитой физической свободы и неприкосновенности индивида. Человек, которого держат в тюрьме на сомнительных основаниях, имеет право, согласно законодательному акту от 1679 года, подать апелляцию в вышестоящий суд по постановлению habeas corpus. Это постановление направлялось судом высшей инстанции шерифу или начальнику тюрьмы и предписывало им не позже определенного срока доставить человека, содержащегося в заключении, в суд для рассмотрения дела – доставить, надо особо отметить, не жалобу заключенного, не его законного представителя, но его corpus, то есть тело, его плоть, которую заставили спать на голых досках, дышать зловонным тюремным воздухом и есть отвратительную тюремную пищу. Этот акт имел отношение к главному условию свободы – отсутствию физических ограничений – и являлся, без сомнения, необходимым, но не достаточным. Вполне может случиться так, что человек, не пребывающий в тюрьме, при этом не является свободным. Он не находится взаперти, за решеткой, но является при этом психологическим пленником, принужденным думать, чувствовать и поступать так, как того желают представители государства или некие частные лица. Никогда, однако, не будет такого постановления, такого законодательного акта, как habeas mentem, ибо никакой шериф, никакой надзиратель не смогут доставить в суд противозаконно заключенный в темницу ум, и ни один человек, чей ум оказался в тюрьме, заключенный туда с помощью методов, описанных в предыдущих главах, не сможет пожаловаться на данное заключение. Природа психологического принуждения такова, что те, кто оказывается запертым в психологическую клетку, думают, что действуют по собственной воле. Жертва манипуляций не осознает, что она – жертва. Для нее стены тюрьмы остаются невидимыми, и она воображает себя свободной. Ее несвобода очевидна только окружающим. Рабство, в котором находится жертва, строго объективно.

Нет, повторю я снова, никогда не будет такого акта, как habeas mentem. Но можно и дóлжно разработать превентивное законодательство, объявить вне закона психологическую работорговлю, утвердить статут о защите сознания от бессовестных разносчиков ядовитой пропаганды, скопированный со статутов о защите физического здоровья от недобросовестных поставщиков испорченной пищи и опасных лекарств. Например, как мне думается, можно и даже дóлжно разработать законодательство, ограничивающее права государственных чиновников – как военных, так и гражданских – принуждать своих подневольных подчиненных или бесправных заключенных к обучению во сне. Можно и даже дóлжно разработать законодательство, запрещающее использование не воспринимаемых сознанием проекций на экраны кинотеатров и телевизоров. Можно и дóлжно утвердить законодательство, запрещающее политическим кандидатам не только тратить на избирательную кампанию денег больше определенной суммы, но и прибегать к иррациональной пропаганде, превращающей в нонсенс весь процесс демократических выборов.

Такое превентивное законодательство может принести некоторую пользу; но если мощные безличные силы, ныне угрожающие свободе, продолжат набирать ход, то это законодательство недолго будет полезным. Самые лучшие конституции и превентивные законы окажутся бессильными против непрерывно нарастающего давления перенаселения и чрезмерной организации в сумме с техническим прогрессом. Конституции не отменят, а хорошие законы не аннулируют, и они будут по-прежнему красоваться в кодексах, но эти либеральные формы станут лишь маскировать и украшать абсолютно антилиберальную сущность общества. Если учесть неконтролируемый рост населения и торжество чрезмерной организации, то можно ожидать, что уже мои современники увидят, как обратятся вспять в демократических странах те процессы, которые превратили Англию в демократическую державу при сохранении внешних атрибутов монархии. Под беспощадным натиском ускоряющегося перенаселения и усиливающейся организации и посредством все более совершенных и эффективных методов манипулирования сознанием демократии изменят свою природу; старомодные формы – выборы, парламенты, верховные суды – останутся. Но то, что составит суть общества, будет представлять собой новый вид ненасильственного тоталитаризма. Все традиционные названия, все священные лозунги останутся теми же, какими они были в старое доброе время. Демократия и свобода будут излюбленными темами радиопередач и редакционных статей – но только демократия и свобода в духе Пиквикского клуба. Под прикрытием этой бутафорской завесы правящая олигархия и ее верная, тщательно подготовленная элита, состоящая из солдат, полицейских, продавцов мыслей и манипуляторов общественным сознанием, будут спокойно и хладнокровно править бал так, как им заблагорассудится.

Как сможем мы контролировать громадные безличные силы, которые ныне угрожают нашей свободе, завоеванной очень высокой ценой? На словах и в общих понятиях ответ на этот вопрос дать достаточно просто. Возьмем проблему перенаселения. Быстро растущая численность людей все больше истощает природные ресурсы. Что делать? Очевидно, мы должны как можно скорее снизить рождаемость до такого уровня, чтобы она не превышала смертность. В то же время нужно как можно скорее увеличить производство продовольствия; мы должны разработать и внедрить в мировую практику политику сохранения почв и лесов, должны создавать практичные заменители современного топлива, предпочтительно менее опасные и не столь быстро истощающиеся, как, например, уран. Бережно расходуя сокращающиеся запасы легкодоступных минеральных ископаемых, необходимо одновременно разработать новые и не слишком дорогостоящие методы извлечения этих минералов из все более и более бедных руд. Самая бедная из руд – морская вода. Излишне говорить, что все это намного легче сказать, чем сделать. Нужно сократить ежегодный прирост населения. Но как? Есть только два способа – голод, эпидемии и война, с одной стороны, и ограничение рождаемости, с другой. Большинство из нас выберет ограничение рождаемости и немедленно столкнется с ситуацией, которая представляет собой запутанный клубок проблем, – физиологических, фармакологических, социологических, психологических и даже богословских. Противозачаточные «пилюли» пока несовершенны. Если они будут усовершенствованы, как раздать их сотням миллионов потенциальных матерей (или, если появятся таблетки, действующие на мужчин, потенциальным отцам), которым придется принимать их, когда сокращение численности человечества станет необходимостью? Учитывая, однако, существующие общественные обычаи и силу культурной и психологической инерции, как сможем мы убедить тех, кто будет должен принимать таблетки, но не захочет этого делать, изменить отношение к проблеме? И как быть с возражениями со стороны католической церкви, которая выступает против любого контроля рождаемости, за исключением метода подсчета фазы месячного цикла. Однако этот метод, между прочим, доказал свою почти полную неэффективность как раз в тех промышленно не развитых обществах, где ограничение рождаемости является неотложной проблемой. Вопросы о гипотетической совершенной «пилюле» следует задать, кроме того – и с такой же малой надеждой на вразумительный ответ – и по поводу уже существующих химических и механических противозачаточных средств.

Если мы перейдем от проблем ограничения рождаемости к проблеме увеличения производства продовольствия и сохранения природных ресурсов, то столкнемся, возможно, не с такими огромными, но все же большими трудностями. Это прежде всего вопрос образования. Как скоро можно будет обучить бесчисленных крестьян и фермеров, которые в настоящее время выращивают и производят большую часть запасов продовольствия, так, чтобы они усовершенствовали методы своего труда? Но когда и если они получат достаточное образование, то где найдут капитал для приобретения машин, горюче-смазочных материалов, электроэнергии, удобрений, улучшенных сортов сельскохозяйственных растений и пород домашних животных, без которых самое передовое сельскохозяйственное образование окажется бесполезным? Кроме того, кто будет обучать род человеческий теории и практике сохранения ресурсов? Каким образом оберегать землю от хищнического возделывания нищими крестьянами в странах с быстро растущим населением и потребностью в продовольствии? Если же ее все же каким-то способом удастся оградить, то кто поддержит крестьян в тот период, когда истощенная земля будет медленно восстанавливать свое плодородие? Или представьте себе отсталое общество, которое задумает провести у себя индустриализацию. Если они добьются успеха, то кто остановит их от отчаянных попыток удержаться на плаву, для чего они начнут хищнически и бездумно расходовать невосполнимые природные ресурсы, как это делали и делают до сих пор те, кто вырвался вперед в этой сумасшедшей гонке? Когда же настанет время окончательного расчета, где в самых бедных странах найдутся научные кадры и огромные капиталы, которые потребуются для извлечения незаменимых полезных ископаемых из очень бедных руд так, чтобы сделать это извлечение технически возможным и экономически оправданным? Не исключено, что со временем будут найдены ответы на все эти вопросы. Но сколько конкретно времени потребуется? В любой гонке между численностью населения и природными ресурсами время работает против нас. К концу нынешнего столетия, если мы приложим максимум усилий, нам, возможно, удастся произвести в два раза больше продовольствия, чем мы производим сейчас. Но за это время население Земли тоже увеличится почти вдвое, и несколько миллиардов человек будут жить в отчасти индустриализированных странах и потреблять в десять раз больше энергии, воды, древесины и невосполнимых минеральных ископаемых, чем сейчас потребляют их родители. Другими словами, положение с продовольствием окажется столь же скверным, как сейчас, а положение с сырьем ухудшится еще больше.

Разобраться с чрезмерной организацией едва ли легче, чем решить проблемы сохранения природных ресурсов и растущей численности населения. На словах и в теории ответ предельно прост. Так, справедлива политическая аксиома о том, что власть следует за собственностью. Но свершившимся историческим фактом является то, что средства производства стали монопольной собственностью большого бизнеса и государства. Следовательно, если вы верите в демократию, то сделайте все, что в ваших силах, чтобы как можно шире распределить собственность среди людей.

Или возьмем право голоса. В принципе, это большая привилегия. На практике, как показывает нам совсем недавняя история, право голоса отнюдь не является гарантией свободы. Следовательно, если вы хотите избежать диктатуры по результатам референдума, то разбейте огромные, напоминающие машины, коллективы современного общества на самоуправляющиеся, свободно сотрудничающие группы, способные функционировать вне бюрократических систем большого бизнеса и государства.

Перенаселение и чрезмерная организация породили мегаполисы, в которых полноценная человеческая жизнь и межличностные отношения стали практически невозможными. Следовательно, если вы хотите избежать духовного обнищания индивидов и всего общества, покидайте мегаполисы и возродите малую деревенскую общину или попытайтесь гуманизировать мегаполис, создав внутри сети его механических организаций городской эквивалент мелких деревенских общин, в которых индивиды могут встречаться и сотрудничать как полноценные личности, а не как исполнители определенных функций.

Все это совершенно очевидно сегодня, как, на самом деле, было очевидно и пятьдесят лет назад. От Хилэра Беллока до Мортимера Адлера, от первых апостолов кооперативных кредитных союзов до земельных реформаторов современной Италии и Японии люди из лучших побуждений выступали за децентрализацию экономической власти и широкую дистрибуцию собственности. Сколько изобретательных схем было предложено для распределения продукции и для возрождения малой «деревенской промышленности». Кроме того, были же тщательно разработанные Дюбрейем планы предоставления определенной автономии и права инициативы разным отделам больших промышленных предприятий и организаций. Тут же можно вспомнить синдикалистов с их схемами создания общества без государства, организованного в виде федерации производственных групп под общим руководством профсоюзов. В Америке Артур Морган и Бейкер Браунелл выдвинули теорию и описали практику жизни в коммуне на уровне деревень и мелких городков.

Профессор Скиннер из Гарвардского университета высказал психологический взгляд на проблему в книге «Уолден Второй», в утопическом романе о самостоятельной и автономной общине, которая так хорошо и по-научному организована, что никто не испытывает искушения вести асоциальную жизнь и каждый без принуждения и нежелательной пропаганды делает то, что должен. В общине все счастливы и проявляют склонность к позитивному творчеству. Во Франции, во время и после Второй мировой войны, Марсель Барбю и его последователи организовали несколько самоуправляющихся, лишенных иерархии производственных общин, которые, кроме того, были пронизаны духом взаимопомощи и возвышенного, поистине человеческого бытия. И, между прочим, проведенный в Лондоне Пекхэмский эксперимент показал, что, объединив службу здравоохранения с немедицинскими интересами людей, можно создать настоящую общину даже в условиях мегаполиса.

Мы, таким образом, видим, что болезнь чрезмерной организации распознали уже давно, что для ее лечения были предложены самые разнообразные средства, а симптоматическое лечение проводили неоднократно, в разных местах и часто с ощутимым успехом. И тем не менее, несмотря на проповеди и наглядные практические результаты, болезнь прогрессирует, а состояние больного неуклонно ухудшается. Мы все знаем, что небезопасно допускать концентрацию власти в руках правящей олигархии, но власть продолжает и дальше концентрироваться в руках все меньшего числа людей. Мы знаем, что многие в огромных современных городах влачат анонимную, отчужденную и, можно сказать, не вполне человеческую жизнь; тем не менее мегаполисы только расширяются, а жизнь в них совершенно не меняется. Мы знаем, что в огромных, сложно устроенных обществах демократия бессмысленна, если она не распределяется по автономным, малочисленным группам населения; тем не менее все в большей степени дела народов решаются бюрократами государства и большого бизнеса. Сейчас уже очевидно, что в настоящее время решить проблему чрезмерной организации почти так же трудно, как и проблему перенаселения. В обоих случаях мы знаем, что нужно делать, но в обоих же случаях мы не в состоянии поступать согласно нашим знаниям.

Здесь мы сталкиваемся с очень тревожным вопросом: действительно ли мы хотим поступать согласно нашим знаниям? Действительно ли большинство населения думает, что стоит потрудиться ради того, чтобы остановить и, если возможно, повернуть вспять наше движение к тоталитарному контролю? В Соединенных Штатах, а Америка – это пророческий образ того, чем станет остальной индустриально развитый мир через несколько лет, – согласно опросам общественного мнения, большинство молодых людей, завтрашних избирателей, не верят в демократические институты, не возражают против цензуры непопулярных идей, не считают, что народ может управлять собой сам, и будут совершенно довольны, если смогут и дальше жить так, как приучил их промышленный бум и если ими продолжит управлять тщательно отобранная олигархия. То, что столь многие сытые молодые телезрители в самой мощной демократии мира так безразличны к идее самоуправления, так не заинтересованы в свободе мысли и в праве на несогласие, не может не расстраивать, но не может и удивлять. «Свободен, как птица», – говорим мы, завидуя крылатому созданию из-за его способности к неограниченному движению во всех трех измерениях. Но, увы, мы забыли о дронтах. Любая птица, научившаяся добывать себе пропитание из земли, не прибегая к помощи крыльев, очень скоро откажется от привилегии летать и навсегда привяжется к земле. Нечто подобное можно сказать и о людях. Если человек получает в изобилии хлеб трижды в день без всяких хлопот, то он почти всегда будет довольствоваться одним только хлебом – или только хлебом и зрелищами. «Кончится тем, – говорит Великий инквизитор в притче Достоевского, – что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас». Когда же Алеша Карамазов спрашивает брата, который рассказывает ему эту притчу, не иронизирует ли Великий инквизитор, Иван отвечает: «Нимало. Он именно ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми». Да, именно сделать людей счастливыми. «Ибо теперь только, – настаивает Великий инквизитор, – стало возможным помыслить в первый раз о счастии людей». Но отсутствие свободы еще более невыносимо, чем ее наличие. Когда еды становится мало, когда рабовладельцы закручивают гайки, приземленные дронты снова вспоминают о крыльях – но вновь отказываются от них, когда наступают лучшие времена, количество еды увеличивается, а хозяева становятся снисходительными и щедрыми. Молодые люди, которые сейчас так скверно думают о демократии, могут в один прекрасный момент стать борцами за свободу. Клич «Дайте мне телевизор и гамбургеры, но не лезьте ко мне с ответственностью за свободу» может в любой момент смениться лозунгом «Свобода или смерть!». Такая революция произойдет благодаря действию сил, перед которыми беспомощны даже самые могущественные правители; отчасти из-за их некомпетентности, отчасти же из-за неспособности эффективно использовать инструменты манипуляции сознанием, которыми наука и технологии снабжали, снабжают и будут снабжать и впредь будущих тиранов. Если учесть, как мало знали и как скудно были вооружены великие инквизиторы прошлого, то можно только удивляться тому, насколько эффективно они действовали. Однако их наследники, хорошо информированные, научно подкованные диктаторы будущего, несомненно, справятся намного лучше. Великий инквизитор упрекает Христа в том, что он призвал людей быть свободными, и говорит Ему, что «мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете». Но чуда, тайны и авторитета власти недостаточно для того, чтобы гарантировать выживание диктатуры. В придуманном мною «О дивном новом мире» диктаторы добавили к этому списку науку и таким образом укрепили свою власть, манипулируя организмами эмбрионов, рефлексами младенцев, умами детей и взрослых. Вместо того чтобы просто говорить о чудесах и символически намекать на тайны, они смогли с помощью специальных лекарств дать своим подданным возможность пережить таинства и чудеса – то есть превратить простую веру в экстатическое знание. Прежние диктатуры рассыпались в прах, потому что тираны никогда не могли снабдить своих подданных достаточным количеством хлеба, зрелищ, тайн и чудес. Те диктаторы не владели эффективными методами манипулирования индивидуальным и общественным сознанием. В прошлом свободолюбивые мыслители и революционеры часто были выходцами из самых благочестивых и ортодоксальных слоев общества, и это неудивительно. Методы, которыми пользовались ортодоксальные педагоги, оказались на удивление неэффективными. При научно обоснованной диктатуре просвещение и образование будут работать по-настоящему. В большинстве своем мужчины и женщины искренне полюбят рабство и никогда не станут помышлять о революции. Нет никаких оснований надеяться, что кому-либо удастся свергнуть строгую научно обусловленную диктатуру.

Тем не менее в мире пока все же сохраняется свобода. Немалое количество молодых людей – и это правда – не ценят ее. Но многие из нас все же верят, что без свободы люди не могут стать людьми в истинном смысле данного слова, и поэтому свобода для нас – наивысшая ценность. Возможно, силы, угрожающие сегодня свободе, слишком могущественны, чтобы им можно было долго сопротивляться, но наш долг делать все необходимое, чтобы противостоять им.