Невидимый барьер
«Через невидимые барьеры» – так называется одна из моих самых любимых книг, написанная замечательным советским летчиком-испытателем Марком Лазаревичем Галлаем. Это рассказ о том, как Марк Лазаревич и его друзья-испытатели на протяжении всей своей летной жизни преодолевали невидимые барьеры в развитии современной авиации, и не только технические препятствия, но и самих себя, зачастую рискуя собственной жизнью.
В жизни простых людей тоже встречаются невидимые барьеры, не столь драматичные, конечно, как у летчика-испытателя, но тоже весьма серьезные по своим последствиям в случае неумелой попытки их преодоления. Об одном из таких барьеров – языковом – я и хочу вам рассказать.
Хорошее знание иностранных языков в современной России становится естественным образом все более востребованным. Учат их серьезно, с прицелом на работу за границей или с иностранными партнерами в России, которая рано или поздно должна выйти из автаркии, навязанной ей поколениями собственных владык. Язык надо учить хорошо, иначе преодоление языкового барьера может стать причиной недоразумений, от забавных до весьма тяжелых, ибо, как известно, что ты человеку скажешь, то он о тебе и подумает. Начнем, как полагается, с великих.
В тысяча девятьсот пятьдесят каком-то древнем году, не помню точно, в Дели с официальным дружественным визитом прибыл канцлер Федеративной Республики Германии Любке. Херр Любке думал, что знает английский язык, причем весьма неплохо, и старался при каждой возможности блеснуть своими познаниями. Он заблуждался, но об этом ему никто вовремя не сказал.
В аэропорту канцлера встречал его коллега, президент Индии Раджендра Прасад, здоровенный пожилой дядя, в отличие от Любке знавший английский язык очень хорошо. Спустившись по трапу самолета и подойдя к президенту, Любке протянул ему руку, выдал приятную улыбку и строго спросил: “Who you?” (Ты кто?). Бедняга хотел спросить: “How are you?” (т. е. как дела, мол), да, видать, его немного подвело блестящее знание английского.
Президент очень удивился, а затем выпрямился во весь свой рост и, неприятно хмыкнув, с подчеркнутым достоинством ответил: “Me? I am President of India! And who you?” (Кто? Я? Я – президент Индии! А ты кто?)
Последовало неприятное замешательство, к счастью, ничем плохим для Любке не закончившееся, ибо руководство Индии привыкло за свою многострадальную историю относиться к иностранным партнерам как к слегка придуркам.
Какому-то руководящему умнику пришла в голову, казалось бы, блестящая мысль – направить в посольство в Дели какую-нибудь восточную даму из Средней Азии, чтобы через нее найти новый, так сказать, личный подход к тогдашнему премьер-министру Индии Индире Ганди. Мол, Индира тоже женщина, да к тому же азиатка. Ей будет лестно и приятно общаться с подружкой из Узбекистана, а советское руководство начнет задвигать идеи и продвигать наши интересы по этому новому каналу – чудесно!
Приехала красивая, статная узбечка по фамилии Рахимбабаева, не только не говорившая на английском, но и по-русски объяснявшаяся не слишком уверенно. В ходе состоявшейся по нашему предложению встречи Индира, получившая великолепное образование на английском языке и ставшая после смерти своего отца Джавахарлала Неру ведущим политиком и премьер-министром огромной страны, всемирно признанная как один из самых выдающихся международных лидеров, терпеливо выслушала пустое блекотание мадам Рахимбабаевой, не проронив при этом ни одного слова, кроме «здрасьте» и «до свидания». После беседы Индира кратко, но ясно дала понять послу, чтобы узбечку к ней больше не подводили. Кстати, по самым важным вопросам, требовавшим передачи в Москву, Индира Ганди общалась не с советским послом, а с моим отцом – руководителем резидентуры Первого главного управления КГБ, т. е. внешней разведки. И почему никто в Москве не догадался назначить Рахимбабаеву на его место?
Неприкаянную Рахимбабаеву назначили на должность посланницы и доверили культурные связи, которыми она и занималась до конца командировки. Отец вспоминал, что не находил себе места от разыгравшегося аппетита, когда Рахимбабаева готовила у себя в соседней квартире дивный плов, аромат которого распространяла по всему дому вытяжка общего кондиционера. Супруг посланницы, тихий, кроткий подкаблучник, был посажен ею на какую-то техническую должность, вроде унитазных дел мастера, чтобы не болтался без дела и нес в дом копеечку. Сквозь вентиляционную решетку было слышно, как иногда покорный узбекский раб своей роскошной руководящей жены, напившись, выходил из повиновения и крепко лупил свою Рахимбабаеву под взаимные отчаянные крики и вопли. Жаль, что этого не видела Индира Ганди.
Очередной визит в дружественную Индию Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева совпал с национальным праздником Индии – Днем независимости. Кульминацией праздника должно было стать выступление индийского руководства и главного гостя – Л.И. Брежнева – перед индийским народом. Индийский премьер-министр и наш вождь были доставлены на верх одной из стен громадного Красного Форта – это что-то вроде московского Кремля, а внизу расположилась публика, где-то так с миллион человек, в основном простонародье. Зная, что индийский люд английского не понимает, сподвижники Леонида Ильича – скорее всего, это был Суслов, великий мастак на всякие идеологические хитрости, – решили, что «сам» выступит на хинди. Понятно, что «сам» не сам будет говорить на местном языке. Он скажет, как положено, на русском: «Здравствуйте, дорогие индийские друзья!», а в конце речи: «Благодарю за внимание!» Весь текст, включая первую и последнюю фразы, должен был на языке хинди зачитать наилучший советский переводчик, а генсекретарь при этом все время приятно улыбался бы – но молча!!!
Речь была составлена изумительная, к ней приложили руку самые известные в то время знатоки хинди. Она изобиловала гиперболами и параболами, шутками и прибаутками, меткими и точными наблюденими за тем, как корабль великой дружбы между нашими народами уверенно пер вперед по фарватеру, проложенному еще Махатмой Ганди и Сталиным.
Переводчик с блеском зачитал речь. Леонид Ильич, как ему было сказано, приятно улыбался, из последних сил шевеля усталыми бровями, а его окружение пристально наблюдало за реакцией индийской общественности у стен Форта, рассчитывая услышать смех, одобрительные восклицания и – совсем бы здорово! – здравицы и аплодисменты. Не-а! Ни гу-гу! Слышно было только, как шуршат на ветру советский и индийский флаги, а внизу жужжат сотни тысяч мух, прилетевших на место событий вслед за скопищем индийских слушателей, от близко текущей реки Джамны по-праздничному пованивало говном. Вот и все! Скопище не проронило ни слова и даже ни разу не похлопало в ладоши.
«Ом Рам! Complete flop!» (О Боже! Полный провал!) – говорят в таких случаях индийцы. Свирепое разбирательство, которым руководил, наверное, сам Суслов, показало, что речь была составлена на столь блестящем санскритизированном хинди, что ее просто никто не понял – ни слова! – за исключением, может быть, двух-трех очумелых пандитов из Варанаси, безуспешно пытавшихся вернуть хинди к его санскритским корням. Простой народ в Дели говорит на гремучей смеси многочисленных диалектов хинди, урду, пушту и других языков, не имеющей ничего общего с перлом, который выдал со стен Красного Форта Л.И. Брежнев.
Надо сказать, что именно такой хинди нам в МГИМО и преподавали. Приехав на работу в Индию, его надо было учить заново в разговорах с местным населением. В институте брали, что называется, количеством, а не качеством. Помимо обычных уроков хинди мы занимались еще и военным переводом на языке хинди, который изобрел полковник Лев Померанцев. Такого удивительного варианта хинди не было больше нигде в мире, кроме как на военной кафедре МГИМО. Чего только стоит один термин «скорострельная пушка», который полковник перевел с английского на хинди как «сама по себе быстро-быстро много-много снарядов стреляющая пушка». О, Господи, за что! Лучше бы мы учили, как большинство остальных студентов, военный перевод на английском языке, чтобы поймав, скажем, английского или американского военного шпиона и, чиркая у него над глазиком зажигалкой, по-военному строго спрашивать: «Грязный карофф! Кто еще з фами работать? Твоя говорить, американский зволошь!»
Ладно, хватить тревожить память великих! Обратимся к их меньшим собратьям, то есть к нам с вами. Во времена оны в советском центре культуры в Дели на улице Ферозшах Роуд подвизалась на руководящей должности здоровенная бабища, присланная, кажется, из какого-то заполярного города типа Тикси, где ей, видимо, забивали сваи в вечную мерзлоту. Тетка в целом была ничего, гостеприимная, как и полагается бойцу культурного фронта, разговорчивая и знавшая английский язык, как она сама была уверена, очень неплохо. Вот как она встречала индийских гостей, приходивших в культурный центр на какой-нибудь прием. Простирая могучую лапищу в сторону столика с безалкогольными напитками, стоявшего у входа в зал, тетя приветливо улыбалась и радушно говорила: “You drink your Coca-Cola and go away!” (Пейте вашу кока-колу и идите отсюда!). То есть «проходите в зал, дорогие друзья». Мда!
Культурный центр процветает и ныне. Он памятен мне еще двумя вещами. Там вела балетную студию моя жена Наташа – это раз, а какой-то молодой сотрудник махнул ночью в бассейн, не заметив с пьяных глаз, что водички-то в нем нет – это два!
Видимо, удар всем организмом о жесткое бетонное дно бассейна навел на него благородство помыслов, и через некоторое время он забросил культуру и стал священником. В этом качестве он приезжал ко мне, посланнику в Дели, с лестным предложением духовно окормить меня и прочих сотрудников посольства. Не вкусив ранее, в отличие от него, плодов культурной нивы, я грубо ответил, что не нуждаюсь в профессиональных посредниках между мной и Господом Богом, а остальные – как хотят! Так пластырь духовный от меня и отклеился.
Знаете ли вы, что такое “car butter”, то есть «машинное сливочное масло»? Скорее всего, не знаете. Так вот, и персонал пакистанской бензоколонки в городе Исламабаде никак не мог взять в толк, что это такое. Туда приехал наш посольский завхоз, хорошо выпивший вечером, а утром очень удачно опохмелившийся. По этому поводу он пребывал в самом добром настроении. Ему нужен был от пакистанцев сущий пустяк – поменять масло в двигателе (“oil” по-английски), а затем можно было ехать домой, чтобы почать за завтраком солидную емкость манговой браги. Чем не жизнь?
Приятно улыбаясь, завхоз культурно попросил молоденького пакистанца поменять ему “car butter”. Пакистанец немного удивился, сказал, что никогда о нем не слышал, и попросил объяснить ему, что это такое. Сохраняя толерантность и тыча пальцем в капот, завхоз терпеливо повторил, что ему надо “car butter change, understand?” «No, sir. No understand, кар баттер кья хе?» – перешел на смесь языков английского и урду занервничавший мальчик (Нет, сэр. Не понимаю, что это за штука такая). В глазах его блеснули слезы. Подошли еще несколько пакистанцев, которые тоже ничего не поняли.
Стремительно теряя остатки равновесия, завхоз вышел из себя и заорал на дикой смеси русского и английского: «Ну чего ты don’t understand, плять! Я ведь тебе на very good English speak – change butter! Хули тут непонятного? Баран!»
Паки рыдали, завхоз орал, и неизвестно, чем бы это все закончилось, не заверни на эту колонку лично я. Инцидент был исчерпан, “car butter” был залит куда надо, а сам я получил в качестве награды большой стакан «манговки», подобной которой вы не купите в России ни за какие деньги.
Ну, это завхоз, ему слабое знание иностранного языка простительно. Гораздо хуже, когда на нем перед солидной аудиторией столь же неудачно выступает солидный человек из Москвы, обязанный этот язык знать хорошо. Привез я на международный семинар по безопасности в Индийском океане одного очень известного политолога, прибывшего в Исламабад из Москвы. Первым взял слово командующий седьмым американским флотом адмирал Кац. Долго и нудно господин Кац нес вздор, от которого его, бравого вояку, явно подташнивало, что, мол, флот болтается в Индийском океане ради поддержки демократических режимов на Ближнем Востоке и прочее в том же духе. Выждав паузу в выступлении американца, какая-то наглая западная журналистка попросила адмирала сознаться, что ему действительно надо на Ближнем Востоке? Адмиралу надоело повторять чушь о демократии, как ему было велено из Вашингтона, и он четко, ясно, по-военному кратко ответил: “Oil!”, нефть то есть.
Это была первая небольшая сенсация на симпозиуме. Вторую произвел наш гость. Он должен был сообщить в своем выступлении, что в связи с озабоченностью мировой общественности сотрудничеством между Москвой и Дели в ядерной области Россия готова поставить некоторые объекты под контроль МАГАТЭ (это Международное агентство по контролю за ядерной энергией, а по-английски International Atomic Energy Agency – IAEA). Оратор умело подвел свой доклад к самому важному пункту, аудитория заметно напряглась, рассчитывая услышать нечто судьбоносное. Услышать-то она услышала, но ни черта не поняла, так как наше светило вместо понятной всем аббревиатуры IAEA сказало «под гарантии МАГАТЭ» и торжественно обвело победным взглядом аудиторию. Ну, что ты будешь делать!
Если вас утомило МАГАТЭ, то могу предложить кое-что попроще. К примеру, повез один молодой дипломат из генконсульства в Мадрасе жену нашего электрика к индийцу-гинекологу. Надо было помочь врачу разобраться, что там происходит у дамы в известном месте, поскольку сама она на английском вряд ли смогла бы это сделать. Даму уложили на кушетку, задернули ширмочкой, а молодому человеку сказали: «Спросите, что у нее там, по ее мнению, такое?» Мальчик спросил, дама ответила, что «там, кажется, грибок». Врачу было сообщено, что “she thinks she has a mushroom in her cunt”. “Mushroom” – это лесной гриб, а то, что было у дамы, – “fungus”. Совершенно разные слова с совершенно разными значениями. Индийский врач обалдел от такой новости и заинтересованно полез за ширмочку посмотреть на это чудо.
Далекие шестидесятые годы. Карачи, море, пляж. У самой воды стоит группа наших рабочих, приехавших из Советского Союза строить Карачинский металлургический комбинат. Очень жарко, хочется искупаться в море, но страшно – вдруг акулы? Рядом ходят какие-то местные жители, спросить бы у них, а как? Английское слово “shark”, т. е. акула, никому из наших неизвестно. Придумали все-таки! Тыча рукой в сторону моря, бригадир спросил: “Tiger, but like fish, есть?” (Тигр такой, как рыба, здесь есть?). Правда, здорово!?
Немножко не в тему, но из той же оперы. Некоторое время на автопарковке одного из торговых центров в Дели подвизался совсем масенький индийский мальчишечка. Каждого нового русского это дитя встречало семиэтажной матерной бранью, приветливо при этом улыбаясь и клянча парочку рупий. Хотелось бы знать, какая русская скотина научила малышка, ничего, конечно, не понимавшего, такой скверной брани. Понравилось бы этой твари, если собственный сынишка обложил бы его таким же образом?
Сколько раз мне самому приходилось хлебать из горькой чаши позора, выступая перед индийцами на их родном языке. Советское руководство было озабочено международной поддержкой его неустанной борьбы за мир во всем мире, чего ради нас, молодых дипломатов, гоняли выступать перед индийцами на эту тему. Дурацкая затея! Ну зачем бедному индийскому человеку, ведущему настоящую борьбу за собственное физическое выживание, надо было выслушивать всякую хрень о нейтронной бомбе, о зловещих происках США на Ближнем Востоке или в Гондурасе? У них, простолюдинов, до сих пор принято называть всех белых иностранцев одним словом – «ангрэз», то есть «англичанин», а где находился Советский Союз, никто из них не имел ни малейшего представления.
Как сейчас помню – сижу я в глинобитной хижине в индийской деревне и, запинаясь от плохого знания хинди и жгучего стыда, «леплю» всякий международный вздор пятерым пожилым сарпанчам – старостам. Эти прекрасные, спокойные, благородные люди, создавшие многолетним трудом процветающую деревню, терпеливо слушают меня. Они не подают виду, что мой доклад нужен им как соломина в заднице. Дождавшись, когда я окончательно заглох, старший из них вежливо спросил: «У тебя все, сынок? Попей с нами чайку». Господи, как же мне было стыдно!
Я обязательно схожу на Троекуровское кладбище, где неподалеку от моих родителей обрел вечный покой Марк Лазаревич Галлай. Я принесу ему цветы и благодарность за преподанную им истину – «свое дело надо знать хорошо!»