Паша, второй секретарь посольства в Индии, был когда-то умным, добрым, образованным человеком. Как гласила молва, в детстве Паша свел вничью шахматную партию с великим Ботвинником во время встречи гроссмейстера с юными шахматистами в каком-то дворце пионеров.

Увы, на момент нашего знакомства благодаря ежедневным возлияниям Паша превратился в отекшего забулдыгу с невнятной речью, вяло продолжавшим дипломатическую карьеру в группе по культурным связям. Ему часто приходилось пользоваться городским телефоном, установленным в фанерной будке в коридоре посольства, для переговоров с различными индийскими культурными инстанциями. Если вы заходили в эту будку после Паши, то казалось, будто ваш далекий индийский собеседник дышит вам в ухо лютым перегаром, поскольку мембрана телефона была насквозь пропитана Пашиным выхлопом.

Паша все же был мне симпатичен, хотя я старался не иметь с ним никаких дел. До сих пор я храню к нему чувство признательности за один дивный эпизод, случившийся с ним и Аллой Борисовной Пугачевой во время Года советской культуры в Индии, кажется, в 1986 году. В Дели съехался почти весь эстрадный бомонд того времени, от звезд первой величины до самых простецких творческих групп. К примеру, недели две подряд какой-то ряженый чукча-оленевод омрачал индийскую аудиторию одним и тем же номером. Он выходил на сцену в национальном меховом прикиде, долго и нудно исполнял арию оленевода – о своей храбрости, ловкости и предусмотрительности. Индийцы были страшно далеки от хозяйственных подвигов чукотских парней, да и перевод песни был какой-то невнятный. Впрочем, будучи людьми вежливыми, они делали вид, что им эта хрень страшно нравилась.

Да, спев арию, чукча доставал из-за пояса аркан. Из-за кулис появлялся плоский олень, вырезанный из листа фанеры, и тащился на веревочке на другой конец сцены, неуместно попискивая маленькими колесиками. Чукча изящно накидывал аркан на рога оленя. Бинго! Зал ревел, чукча и олень раскланивались. И все было хорошо, пока как-то раз, слишком сильно дернув за аркан, чукча не повалил оленя на сцену тыльной стороной, замазанной какой-то бурой дрянью цвета дерьма.

Извините, я отвлекся от Аллы Борисовны. Так вот, находясь в расцвете славы, Алла сошла с трапа самолета, прибывшего в Дели из Москвы, ожидая, очевидно, увидеть толпу восторженных поклонников с цветами наперевес. Вместо этого к ней подошел сурового вида человек в черных очках, но без цветов, и, изрыгая смрад перегара, от которого дохли даже привыкшие ко всему индийские мухи, строго спросил: «Вы Алла Борисовна Пугачева? Да? Следуйте за мной!»

Паша, я тебя люблю! А Аллу Борисовну не очень, за тщеславие и нескромность.

Пьянство сходило Паше с рук, ему прощали его болезнь и сожалели о его пропащей жизни, но гром все-таки грянул, и еще как! Сидел Паша у себя дома поздно вечером, как всегда пьяненький, и вздумалось ему на свою беду позвонить посольской машинистке, своей подружке. Набрал Паша трехзначный номер внутреннего коммутатора, но ошибся на одну цифру. Вместо нежного голоса любимой раздался уверенный баритон: «Слушаю!» Паша мгновенно озверел: «Ты! У моей бабы сидишь и еще мне смеешь говорить “Слушаю!” Я тебе счас послушаю! Глаза на жопу натяну и моргать ими заставлю!»

Паша с гневом бросил трубку, но его собеседник – посол Пегов, член ЦК КПСС, любивший допоздна работать в своем кабинете, свою трубку не бросил, а аккуратно положил на стол, вызвал телефониста и приказал определить, откуда исходил окаянный звонок.

«Здравствуй, мой друг!» – радушно приветствовал посол на следующее утро в своем кабинете трясущегося от страха Пашу. «Скажи, пожалуйста, ты мне сейчас глаза на жопу натянешь или немного позже?»

Бедный Паша! Несмотря на весь свой гуманизм, Пегов-таки натянул ему глаза на то самое место, а заодно прочистил все чакры, до которых смог добраться. К счастью, без оргвыводов.

Через несколько лет после этого Паша, продолжая пить, скончался, не дожив до сорока лет. Вы как знаете, а мне его жалко.