Политика
Метель сменялась безветрием, мороз – ростепелью. Иногда болела по утрам голова, ныла поясница, появлялась и таинственно исчезала драгоценная Ксю-Ша. Генерал, то боясь, что не хватит воспоминаний на оставшееся время, то ужасаясь, как слишком мало у него дней, чтобы записать все, продолжал свои труды, благо и чернил, и бумаги, в отличие от времени, отмеренного неведомо чьей рукой, у него было вполне достаточно.
За несколько вечеров появились следующие заметки:
«Когда-то, в дни размышлений об участи служивого человека в России и своей судьбе в частности, я зарекся приближаться к власти, государственной службе, политике. То ли враг рода человеческого силен, то ли человек слаб, но был я вновь пойман на крючок, подобно классическому карасю.
В середине октября 1993 года, когда уже отгремели пушки над Москвой-рекой и начали ремонтировать почерневший Белый дом, появился у меня в конторе под Южной трибуной стадиона “Динамо” помощник известного политического деятеля застойной, перестроечной и постперестроечной эпох Аркадия Ивановича. Появился не сам по старой дружбе, а по поручению шефа, ставшего главой Российского союза промышленников и предпринимателей (РСПП) и одним из лидеров Гражданского союза.
Эта несколько загадочная политическая организация объединяла А.И. с вице-президентом Руцким и самобытным политиком Травкиным. Альянс распадался, воссоздавался, привлекал внимание, выдвигал программы, фрондировал, критиковал власть и порядки, но без обычной для нашего времени разухабистости, иногда вежливо высказывал свое мнение самому президенту, о чем неизменно сообщалось в газетах. Неизвестно, учитывал ли это мнение президент, но Гражданский союз отмечал таким образом, что он жив и озабочен судьбой России.
Гонец явился с приглашением баллотироваться в Государственную Думу по списку Гражданского союза. Примечательно, что власть предписала называть будущий парламент государственной, а не народной Думой. Эпитет «народный», изжеванный донельзя всеми воюющими в годы перестройки и реформ сторонами, отшумев свое, канул в историю вместе с народными депутатами. Кажется, и термин “дума” был избран не случайно. Этих “дум” в России было четыре, все они плохо кончили, и не будет особой сенсации, если так же кончила бы и пятая, в то время избираемая.
Мог ли отставник, слуга Отечества, не взволноваться таким приглашением? Есть еще, есть государственные деятели, которые знают цену старым, надежным и непродажным кадрам! Воздержавшись от окончательного ответа, я посоветовался с друзьями, получил их одобрение (главный аргумент: а что мы в случае чего потеряем?), позвонил Аркадию Ивановичу и договорился о встрече.
Второй подъезд огромного комплекса зданий бывшего Центрального Комитета бывшей КПСС на Старой площади стоило бы превратить в филиал Исторического музея. Та же скромная стеклянная дверь с белыми занавесочками, в тамбуре – машинка для чистки обуви: поставь ногу под щетку, нажми рычаг, никаких денег, и ты достоин предстать нижними конечностями пред ясные очи инструктора, референта или даже заместителя заведующего сектором отдела ЦК КПСС. Если же человеку предстоял визит к заведующему сектором или еще более высокопоставленным товарищам, то, разумеется, он прибывал прямо к подъезду в служебном автомобиле и чистить обувь в тамбуре не было нужды.
И двери те же самые, и чистящая машинка работает, однако за второй дверью вместо подтянутого лейтенанта или капитана госбезопасности сидит индифферентная личность в штатском, которая даже не требует предъявить документы в развернутом виде. Лифт, однако, работает безукоризненно, в коридорах постелены официальные красные дорожки, висят таблички с именами должностных лиц, торопливо пробегают от двери к двери озабоченные миловидные секретарши. Все, абсолютно все, как в уютные годы застоя и ранней перестройки. Внимательный посетитель тем не менее замечает, что дорожки неважно вычищены, иные таблички висят несколько криво, как бы собираясь сорваться, что секретарши вроде бы двусмысленно ухмыляются, да и на стенах проступают какие-то подозрительные пятна и потеки.
Изменилась и приемная руководства. Место бравого помощника занимает ветеранского вида аппаратный служака, просторная комната небрежно прибрана. В ту эпоху, когда Аркадий Иванович занимал пост заведующего отделом машиностроения ЦК КПСС, все было торжественнее, чище, четче. Власть гнила изнутри, но оболочка оставалась важной и чинной.
Перемены коснулись не только внутренних помещений бывшего ЦК. Прямо напротив высоких чугунных ворот, куда, бывало, заезжал огромный черный лимузин генерального секретаря, на проезжей части улицы уложены массивные бетонные блоки. Блоки расчерчены широкими красными полосами – единственное яркое пятно в пасмурном московском пейзаже, гротескный отблеск былых знамен и кумачовых транспарантов. Это заграждения, которые не должны позволить террористам проскочить на большой скорости к правительственным учреждениям и полить их автоматным огнем или забросать гранатами. Трудно сказать, то ли власть действительно боится, то ли делает вид, что напугана. Грохот пушечных выстрелов на набережной Москвы-реки все еще отдается в ушах. Публику, особенно иностранных гостей, надо убедить, что оппозиция – это опасный хищный недобитый зверь, способный на любое злодейство. Полосатые блоки напоминают Генералу о революционном Тегеране и истерзанном войной Кабуле. Стоящие рядом с людьми в милицейской форме автоматчики дополняют впечатление.
Аркадий Иванович – среднего роста человек в синем костюме, с гладким зачесом по моде послевоенных годов, с усталым и умным взглядом – только что приехал с конституционного совещания и пребывает в раздумье. Гавриил Попов резко критиковал президентскую команду, перстом указал на первого вице-премьера Шумейко – особу, приближенную к президенту. Что бы это значило?! Попов никогда не ведет проигрышной игры… Неужели он что-то пронюхал? Что? Так просто он бы не вылез…
Да, Аркадию не позавидуешь. Выборы на носу, надо список формировать, а тут Попов знает что-то такое, чего не знает никто другой. Есть над чем задуматься.
“Может быть, договориться с Поповым о едином блоке? – рассуждает вслух хозяин кабинета. – Почему бы нет? А согласится ли он? Надо подумать…”
Выкуривается сигарета за сигаретой («три пачки в день, и так уже двадцать лет»), на синем пиджачном рукаве белесое пятно – то ли табачный пепел, то ли мел, речь хозяина пересыпана матерком: ему приходится иметь дело с промышленниками, директорами предприятий, людьми жесткими, грубоватыми, но ценящими товарищескую простоту. Аркадий Иванович умеет находить с ними общий язык.
Переходим к делу. Зачитывается длинный список потенциальных кандидатов Гражданского союза с их краткими характеристиками. Звучит моя фамилия. Комментарии не нужны? Я согласно киваю: назвался, мол, груздем, так лезу в кузов, иначе и говорить было бы не о чем. Идем дальше. Имена звонкие, все они годами мелькают на газетных полосах, а лица их владельцев даже поднадоели телезрителям. Народ солидный, объединенный, пожалуй, единственной, но крепкой идеей, – быть на поверхности, если не у власти, то при власти. (Да, а что же меня гонит в этот список? Гражданский долг? Мнение коллег? Тщеславие?.. Решение принято, а убедительные обоснования постепенно найдутся…)
Кобзон? Почему бы и не Кобзон? Идет! Кто дальше?
Проходит час. Мы страшно заняты. Секретарь-ветеран переносит ранее назначенные встречи: “Аркадий Иванович на совещании в Кремле…”
О, магия руководящих высот! Начальство всегда нечеловечески занято, его разрывают на части, оно (у начальства нет пола) рассматривает и решает, проводит совещания или в них участвует все двадцать четыре часа в сутки, не щадя своего здоровья. Руководящая элита сплочена круговой порукой, ей нужна аура загадочности. Мало-мальски организованный человек способен за два-три часа сделать все дела, которые занимают бесконечно долгий день профессионального руководителя.
Мы с Аркадием Ивановичем сидим час, потом еще полчаса, какие-то люди толпятся в приемной, кто-то будет добиваться встречи завтра-послезавтра. Аркадий Иванович занят… Ладно. Все, кажется, ясно. Пойдем к торжеству справедливости в едином строю. Слово “справедливость” возникает не случайно. В избирательных бюллетенях блоки и партии будут расставлены в алфавитном порядке. Президентский “Выбор России” окажется в верхней части списка; избиратель в программах разбираться не будет и проголосует за тех, кто стоит повыше. Гражданский союз – неплохо. Но Руцкой, узник Лефортова – Руцкой! Кой черт дернул его стать сопредседателем Гражданского союза, а Аркадия Ивановича с ним связаться! “Справедливость” – может, так назвать предвыборную коалицию? Но буква “С” в алфавите далеко отстает от буквы “В”. Муки творчества, терзания политической мысли…
На минутку отвлекаемся. Я замечаю, что по всем признакам Ельцин помнит мою фамилию и она, совершенно необоснованно, звучит для него неприятно. Кто-то распространяет всякие злобные и глупые слухи о моей персоне, а в нашей шизофреничной атмосфере им верят.
Аркадий Иванович пропускает все это мимо ушей, но, говоря по-охотничьи, делает чуть приметную “стойку”. Выражение лица не изменилось, голос не дрогнул, лишь глаза как бы чуточку потухли. В партийном аппарате люди получали неповторимую закалку, а мой собеседник из того гнезда, где воспитывались такие птенцы, как Арбатов, Крючков, Бурлацкий. Все они работали лично с генеральными секретарями ЦК. Выдержка индейских вождей: из спины режут ремни, а лицо не дрогнет.
Расстаемся тепло. Со мной вступят в контакт помощники. Будем работать.
Иду домой по вечерней Москве, заглядываю в книжные магазины с их унылым набором фантастики и детективов, гоню прочь легкие сомнения. Зачем нужны мне эти выборы?
Добравшись до дома, звоню друзьям: “Да, договорились. Я в списке. Сами понимаете, кто-то должен…” Короче говоря, делаю многозначительную мину, хотя полного доверия Аркадий Иванович у меня не вызвал. Уж слишком много в нем было от игрока, просчитывающего шансы, да и у Гражданского союза дела отнюдь не блестящие.
День, другой, третий… Ни слова из облезающих коридоров на Старой площади. Но время-то бежит, господа! Опоздавшие-то проиграют!
Утром в понедельник звоню помощнику, тому, что выступал гонцом неделю назад, и извещаю, что приду. Надо же хотя бы программу Союза прочитать, чтобы во всеоружии идти на выборы. Аркадия Ивановича беспокоить не будем, он и так безумно занят, а когда появятся мысли, тогда и поговорим с ним. Настроение бодрое: мы еще повоюем; старый конь борозды не испортит; здравый народный смысл… главное – правильно организовать кампанию… и прочие деловые соображения лезут в голову. Вперед, одним словом.
Чем же смущен мой старый друг, помощник Аркадия Ивановича?
– Вы знаете, у меня для вас неважная новость…
– Что? Из списка вычеркнули?
– Я еще утром сказал Аркадию Ивановичу, что вы собираетесь к нам, а он говорит, что сам хотел с вами связаться. Правление решило, что лучше вас из списка исключить…
– Исключили?
– Да.
– Соедините-ка меня с А.И. по телефону. Мой собеседник звонит секретарю А.И., так, мол, и так, вот у меня здесь такой-то, он хотел бы переговорить с Аркадием Ивановичем по телефону. Женский голос отвечает, что у Аркадия Ивановича сейчас посетитель, но она ему доложит. Через десяток секунд женский голос сообщает, что Аркадий Иванович просит позвонить ему позже.
Мы допиваем кофе, говорим о пустяках, но чего же я жду?
– Игорь Михайлович, передайте, пожалуйста, вашему шефу мои прощальные слова. Только прошу вас, передайте их точно. Сообщите Аркадию Ивановичу, что, прощаясь с вами, я сказал: “Пошел бы он на х…!” Обещаете?
И.М. обещал, но, как вскоре выяснилось, обещания не сдержал, перевел мои слова на какой-то интеллигентский лепет. Жаль. Надо было написать их на бумажке, но русский человек задним умом крепок, а блок Аркадия на выборах с треском провалился».
