В Америку завуч не поехала, а Сан Санна от нас ушла. По этой причине или по другой, но нам дали другую учительницу, помягче, поспокойней. Наш английский на этом закончился, больше, чем мы знали, мы уже не узнали и лучше говорить не стали. В университете я учил испанский и смирился с тем, что навсегда английский потерял, но много лет спустя поехал в Америку, и все вдруг всплыло, как на переводных картинках. Я читал на английском лекции по русской литературе в университетах, свободно говорил и ездил на машине по штату Айова, забираясь в те места, куда не ступала нога русского человека, встречался с фермерами, студентами, школьниками, местными писателями и библиотекарями, я рассказывал им про свою страну, свое автозаводское детство, про трубы заводов, свою мечту купить джинсы, про бомбоубежище во дворе, где мы должны были прятаться от американских бомб, про американского учителя, то ли дурака, то ли провокатора, из-за которого моя школа лишилась своей лучшей учительницы, – они слушали меня непроницаемо, как если бы здесь происходила встреча даже не двух народов, двух цивилизаций и континентов, но двух рас, и я мог рассказывать что угодно: их интересовало одно – вру я или не вру. Недаром именно в этой стране изобрели детектор лжи, и я постоянно чувствовал себя под его контролем, но это не мешало мне по-своему оценить и зауважать Америку как страну великих возможностей и путешествий, страну очень патриотичную и в то же время легко срывающуюся с места, ни к чему не привязанную, страну с такой же недолгой историей, как видимая история моего района, но главное, что я понимал: я обязан был этим встречам, своим долгим отлучкам по карте мира – я был в долгу перед Автозаводской, которая меня сурово учила и выталкивала в огромный мир, которая в каком-то смысле жертвовала собой, отпускала навсегда, зная, что я все равно вернусь, потому что родину из состава крови вытравить невозможно, и любой анализ, даже много лет спустя, обнаружит ее присутствие.