Праздник состоял из трех частей.

Демонстрация. Опоздать было невозможно. Толпа текла и приплясывала часами. По тротуарам стояли китайцы – продавали волшебные вещи из цветной бумаги.

Обед (переходящий в ужин). Бесконечные закуски, безуспешно навязываемый бульон, плов, пироги, водка, коньяк, вина всякие…

Вечером салют. Дед вел меня за руку. Вниз, к Яузским воротам, к Москве-реке. В темном небе ходили и скрещивались прожекторы, изображая бесчисленные римские десятки и пятерки. Но несколько лучей были неподвижны. Они упирались в огромный, висящий посреди неба портрет. Ласковые глаза, ласковая улыбка, ласковые усы. Народ пел, плясал, кричал «ура!» при вспышках салюта.

– Дед, как он держится?

– На аэростатах.

Невозможно наглядеться!

…Дома у меня была игрушка – башенка с коромыслом. К одному концу коромысла подвешивался самолет, к другому – жестяной дирижабль. Заводишь ключиком пружину из стальной ленты – они летают по кругу. А в книге огромного формата «Я поведу тебя в музей» был роскошный портрет генералиссимуса, защищенный папиросной бумажкой.

Я выдрал портрет. Привязал нитками к дирижаблю. Потом (точно по стишку) поставил стул на стол, залез как можно выше, прицепил дирижабль к люстре. Потом поставил на пол проекционный аппарат (для диафильмов) и направил ярчайший луч на портрет. И – погасил свет.

Всё получилось! В черном небе, в луче прожектора – милое ласковое светлое лицо!

Побежал в столовую, со скандалом вытащил взрослых из-за стола, обещая показать чудо. Они пришли.

Они столпились в дверях темной комнаты. Они смотрели и молчали. Ни один из этих безродных космополитов, прошедших кто – фронт, кто – эвакуацию, ни один не закричал «Ура!»

Никто не произнес ни слова.

Что-то было не так.

Наверное, не хватало салюта.

У Яузских ворот в сыром подвале (речка просачивалась сквозь стены) жила семья дяди Миши. Родной брат деда, большой любитель всех трех стихий (всё, что дымит, горит и шевелится). Он пришел с войны увешанный орденами, капитан-артиллерист, профессор истории, преподавал в МГУ и – жил в подвале; туда постоянно шлялись аспирантки (на консультацию), мы их иногда заставали…

В книжном шкафу – собрания сочинений: у всех одни и те же подписные издания. Ромен Роллан, Эмиль Золя – пытался читать эту жвачку. Но конечно, в миллион раз лучше были Жюль Верн, Джек Лондон, Майн Рид, О’Генри, Лесков, Салтыков-Щедрин. В 56-м году появилось после огромного перерыва собрание сочинений Достоевского в 10 томах, тираж 300 000. Маяковский в 13 томах… Про Булгакова, Набокова даже не слыхали.

В 65-м в серии «Библиотека поэта» вышла Цветаева. (К тому времени уже ее и всех читал в самиздате.) В предисловии – 50 страниц мелким шрифтом! – ни слова о самоубийстве. Автор предисловия «Вл. Орлов» написал: «Марина Цветаева – большой поэт… Но этот большой поэт пережил самую тяжелую для художника трагедию…»

Отгадайте, как заканчивается эта фраза? «Пережил самую тяжелую для художника трагедию: он остался в стороне от столбовой дороги истории. Марина Цветаева в 1917 году изменила именно духу своего великого времени – и заплатила за этой самой дорогой ценой» – осталась на обочине. А еще Орлов написал: «Цветаева почти до самого конца не разлюбила жизни». Эти предисловия сейчас стоило бы издать как научное пособие для перекладывателей столбовых дорог в нашем времени, в XXI веке.

Вся биография, вся судьба – в топонимике.

Я родился в Шелапутинском переулке в родильном доме имени Клары Цеткин. (Шелапут – бездельник, оболтус, обормот, повеса, а Клара – какая-то революционерка, что ли.) Оттуда, перейдя Ульяновскую, Малую Коммунистическую и Большую Коммунистическую, принесли в Товарищеский, а по-старому – в Дурной.

Ульяновская шла от Яузских ворот до Андроновки, там она превращалась в Тулинскую и шла до Заставы Ильича, а потом превращалась в Шоссе Энтузиастов (бывш. Владимирка, каторжная).

И вот – Божьим промыслом – всё изменилось!

Родильный дом Клары Цеткин (бывш. Морозовская богадельня; того самого Морозова, что дал денег Станиславскому на МХТ) – заброшен, гниёт. Ульяновская (Ульянов – настоящая фамилия Ленина) превратилась в Николоямскую. Тулинская (в честь одного из псевдонимов Ленина) превратилась в улицу святого Сергия Радонежского. Большая Коммунистическая, как уже сказано, – в улицу Александра Солженицына, Малая Коммунистическая – в улицу Станиславского (только фамилия, без имени).

Благолепие! Только Шоссе Энтузиастов еще не догадались или не успели переименовать обратно во Владимирку. А меня вообще ни разу не переименовали.