Часть 3

Сегодня на ливерпульских домах, где родились «Битлз», нет синих мемориальных досок, хотя сюда ежегодно совершают паломничество тысячи фанатов. В Ливерпуле остался лишь один из родителей «Битлз» — а также бывший битл Пит Бест.

Он женат, у него двое детей. Он живет в одном доме со свойственниками и работает в пекарне резчиком хлеба за восемнадцать фунтов в неделю. После расставания с «Битлз» он играл в других группах, но в 1965 году бросил шоу-бизнес. Год он не занимался ничем, избегал людей, чуть не превратился в затворника. Отказывался от выгоднейших предложений написать историю своей жизни. Его воспоминания о Гамбурге, особенно о девушках, выпивке и наркотиках, могли бы его озолотить.

«Что от этого проку, помимо денег? Это бы смахивало на элементарную зависть. Я хотел жить собственной жизнью, но удалось очень не сразу… Больше всего я боялся человеческой жестокости. Встречаясь с людьми, я уже знал, что они думают или скажут. „А парень-то неудачник“. Вот это меня подкашивало. Люди мне грубили, говорили чудовищные вещи».

Пит пал духом. Грустный и усталый, он сидит перед телевизором у матери дома. Он наконец постригся под «Битлз», но по-прежнему носит кожаную куртку и джинсы, как тогда в Гамбурге. Миссис Бест забросила шоу-бизнес, но по-прежнему полна энергии. По сей день уверяет, что «Битлз» выгнали Пита Беста из зависти.

Пит говорит, что всегда считал битлов хорошими музыкантами и знал, что их ждет успех.

«Что всего обиднее — я ведь понимал, какой шанс упускаю. Поначалу жалел, что все это было. Когда они вышвырнули меня, как котенка, я решил: не хочу больше их видеть никогда в жизни. Была бы у меня обыкновенная профессия — учитель, например, — и никаких таких забот… Но теперь иначе. У меня полно хороших воспоминаний. Были прекрасные времена. Я за это благодарен. А потом настал Судный день».

В гамбургских клубах по сей день полно британских групп, но Клауса в городе нет. Он теперь играет с британской группой Manfred Mann. «Битлз» произвели на него такое впечатление, что Клаус последовал за ними в Англию и присоединился к группе, не умея играть ни на одном инструменте, кроме фортепиано. Они до сих пор дружат. Джордж сочинил одну свою песню в доме у Клауса. Клаус немного рисует — это он оформил конверт пластинки «Битлз» «Revolver».

Астрид по-прежнему живет в Гамбурге, но больше не фотографирует. Говорит, что ее воротит от прессы, и отказывается от любых предложений написать воспоминания о «Битлз».

В последний раз она работала в баре небольшого, но странного ночного клуба. Она вышла замуж за Гибсона Кемпа, бывшего ливерпульского музыканта, который тоже когда-то играл в бит-группе. Одно время он выступал в трио вместе с Клаусом. Астрид сохранила комнату Стю в неприкосновенности. Там очень темно и зловеще. И до сих пор горят свечи.

С 1945 года, когда Джону было пять лет, и до 1964-го Фред Леннон с ним не виделся и даже не потрудился о нем разузнать. Фред мыл посуду в гостинице в Ишере. «Однажды другая посудомойка мне говорит: „Если это не твой сын, Фред, то я прям и не знаю чей“. Сказала, что есть такая группа и в ней играет парень с моей фамилией и похожим голосом, хотя поет, конечно, хуже. А я о них и не слыхал».

По дороге домой в Уэйбридж Джон, сам того не зная, наверняка не раз проезжал мимо гостиницы, где мыл посуду его отец.

Сообразив, что Джон Леннон — его сын, Фред бросился в газеты, где раздавал интервью направо и налево. Сам он, конечно, утверждает, что рекламная шумиха ему ни к чему. Так уж получилось. Вдобавок так уж получилось, что газета «Тит битс» выплатила ему сорок фунтов за биографию. И так уж получилось, что он записал пластинку. Фред говорит, пластинка не принесла ему денег. «Я на ней даже потерял. Меня заставили привести в порядок зубы. Обошлось в сто девять фунтов. До сих пор выплачиваю, по десять фунтов в месяц».

У него состоялась двадцатиминутная встреча с Джоном, после которой Фреду указали на дверь. Он снова попытался встретиться с сыном, заявился к нему домой, но у него перед носом захлопнули дверь. Фред маленького роста, но почти элегантен. Густые седые волосы зачесывает назад на висках — эдакий вышедший на покой актер. Ему пятьдесят пять, но он очень жизнерадостен и моложав. «Я еще, между прочим, пользуюсь успехом у девушек. Раз уж они считают меня парнем что надо, значит я еще очень даже ничего. Я знаю, что Джон ужасно боится старости. Можете ему передать, что я моложе его».

Фред очень внимательно следил за карьерой Джона. «Пару раз он меня подвел. Первый раз — когда принял орден Британской империи. Я б на его месте отказался. Королеве меня не купить. А второй — когда не захотел выступать на литературном обеде в „Фойлз“. Я бы непременно толкнул речь, да еще бы и спел».

С 1964 года он мечтает нормально поговорить с Джоном по душам. «Просто чтоб он увидел, какой я на самом деле». И от помощи Фред тоже бы не отказался. «Если вдруг Джон предложит».

Когда Джон узнал, что у Фреда Леннона полно воспоминаний про Джулию и детство сына, состоялось великое примирение. Они встретились и подружились, к немалому восторгу Фреда. С начала 1968 года он бросил мыть посуду и теперь на деньги Джона живет в небольшой квартирке.

Мими живет одна в роскошном бунгало неподалеку от Борнмута с котом Тимом, которого Джон подобрал на улице много лет назад. Дом стоит прямо на берегу моря, в прекрасном саду, абсолютно белый и сверкающий в лучах солнца. Лестница спускается из сада прямо к воде. Все это счастье обошлось в двадцать пять тысяч фунтов.

Снаружи не видны ни фасад, ни задняя стена дома. Заглянуть к Мими можно только летом, когда по бухте Пул ходят пароходы. Теплоходы проплывают мимо ее дома, и из мегафона раздается: «А этот дом с полосатыми жалюзи принадлежит Джону Леннону. А вон там сидит Мими». Услыхав это в первый раз, Мими так разозлилась, что выбежала на ступеньки над морем и заорала: «Заткнитесь!» В ответ на теплоходе только рассмеялись.

В остальном ее жизнь течет спокойно. Правда, фанаты стащили пару фонарей перед домом. Время от времени Мими видит, как они фотографируют ее и дом, но не более того. Свой адрес и телефон она держит в секрете.

Мебель в доме сработана под старину. На вид новая, но почти все Мими привезла из старого дома в Ливерпуле. Там, говорит Мими, у нее были кое-какие славные вещи. Однажды, еще в Ливерпуле, к ней пришел репортер — осмотрелся, сказал, что очень красиво, и добавил: «Джон просто молодец, что все это купил». Его тут же выставили вон.

В доме много книг, в основном классика и биографии. Она только что прочла «Макса» лорда Дэвида Сесила. Романы ее не интересуют.

Орден Британской империи, врученный Джону, красуется у нее на телевизоре. Правда, Мими опасается, как бы люди не решили, что это неуважение к королевской семье. Как-то Джон приехал и нацепил орден Мими на грудь — сказал, что она его больше заслужила.

В холле и в комнатах на стенах висят битловские золотые диски, хотя и не так много, как у других родителей. В коллекции Мими есть табличка — подарок Джона. На табличке выгравированы слова Мими, которые она твердила Джону в юности: «Гитара — это неплохо, Джон, но на жизнь ты ею не заработаешь».

Из дома в Ливерпуле Мими уезжать не хотелось. «Я была вполне довольна. Дом очень удобный. Я в него вложила сотни фунтов. Но Джон два года ко мне приставал с этим переездом. Со временем ему надоело, и он сказал: „Ладно, оставайся“.

А потом опять давай уговаривать, когда другие родители переехали в новые дома. „Дурачок, — говорила я ему, — зачем вытаскивать меня из грязи?“

После премьеры первого фильма я гостила у него в Лондоне. Джон спустился к завтраку и говорит: „Так, всё, я ищу тебе дом. Где ты хочешь жить?“

Я говорю: в Борнмуте — просто первым в голову взбрело. Он взял телефонную трубку и позвонил Энтони, своему шоферу. Велел достать карту Борнмута — мы немедленно выезжаем.

Я подумала — ну ладно, прогуляемся. Приехали, взяли список домов в агентстве „Рамзи“. Долго катались, но мне хотелось дом у моря, а таких не попадалось. Я уже подумала, на том все и кончится, сейчас поедем домой. Но тут агент вспомнил — есть один дом, только что выставили на продажу.

Из дома еще не выехали прежние владельцы, и мне не хотелось заходить — тем более Джон был так одет… Драные джинсы, старая замшевая куртка. Я ее купила сто лет назад, она на нем уже по швам трещала. И еще дурацкая капитанская фуражка.

Я сказала: не надо заходить, нельзя же сваливаться людям как снег на голову. А Джон ответил, что это все ерунда, буржуазный домишко, нечего тут церемониться. Смотри, говорит, сама буржуйкой станешь.

Джон зашел бравой походкой, сказал: „Здрасте, можно у вас дом посмотреть?“ Хозяева просто оторопели. Джон спрашивает: „Тебе нравится дом, Мими? Если нет, я его куплю себе“. Позвонил своему бухгалтеру и купил».

Мими переехала в октябре 1965-го. Свой старый дом в Ливерпуле она продала за шесть тысяч фунтов — неплохие деньги. Правда, по ее словам, это был хороший дом в хорошем районе.

Дом в Борнмуте записан на Джона, но Мими будет в нем жить, пока захочет. Джон оплачивает все ее счета. Посоветовал ей потратить деньги, вырученные с продажи ливерпульского дома, но Мими ответила, чтоб он не валял дурака.

«Здесь прелестно. Когда-то я мечтала: вот Джордж отойдет от дел и мы переедем на южное побережье. С тех пор как я здесь живу, я забыла о зиме. Я пью с разными людьми чай или что покрепче, но не более того. У меня никогда не бывало много друзей вне семьи. Я читаю и гуляю. Дни кажутся слишком короткими».

Успех битлов резко изменил материальное положение их родителей, и все они восприняли это по-разному. Пожалуй, только Мими относится к Джону как прежде. В других семьях чувствуется легкое преклонение, если не сказать благоговение перед сыновьями. А Мими до сих пор недовольна тем, как Джон одевается и выглядит, — точно так же она отчитывала его, когда он был подростком. Она бранит Джона, когда он набирает лишний вес, и велит не транжирить деньги. «Он слишком сорит деньгами. Выманить их у Джона легче легкого. Невероятно щедрый. Я ему всю жизнь твержу». Другие родители своих сыновей не критикуют ни словом.

Мими не нравится, как Джон разговаривает. По ее словам, у него неправильная речь, он не заканчивает фразы. «И чем дальше, тем хуже. Часто я вообще не понимаю, о чем он. Перескакивает с пятого на десятое».

Видятся они не очень регулярно, но Джон постоянно шлет Мими из-за границы смешные письма с рисуночками на конверте, специально для нее. Мими их бережно хранит в письменном столе. Приезжая в гости, Джон переворачивает дом вверх дном — смотрит, чем Мими занималась в его отсутствие. У нее до сих пор сохранились книжки, которые Джон писал в детстве. Иногда Мими их перечитывает.

«Очень похоже на то, что он потом напечатал. Все те же каракули, как я их называю, он годами так забавлялся. Мне кажется, первая книжка была лучше, но на некоторых его стихах меня до сих пор разбирает смех».

Несмотря на богатую обстановку, в жизни Мими мало что изменилось. Она говорит, что отдала бы все на свете, включая дом и битловский успех, — только бы Джон опять стал ее маленьким мальчиком.

«Я бы не пожалела и двух миллионов фунтов, чтобы вернуться в прошлое. Эгоистично, я понимаю. Мне он всегда видится маленьким. Я знаю, что это глупо. Но ничто не принесет мне той радости, которую он дарил мне в детстве».

Мими наверняка хотелось бы видеть Джона гораздо чаще, но она ни за что не признается, не будет вешаться ему на шею.

«Он же не виноват, что я вдова. Хуже нет для парня, чем знать, что кто-то жить без него не в силах. У него есть жена, семья, ему надо о них подумать. Джон знает, что я здесь. Навещает меня, когда может. Летом четыре дня просидел на крыше. Я бегала вверх-вниз, носила ему напитки. Джон не выставляет чувства напоказ. Ему трудно извиняться… Но как-то вечером он сказал, что, даже если не навещает меня каждый день или каждый месяц, все равно ежедневно обо мне думает, где бы ни был. И мне это очень важно».

По словам Джима Маккартни, самый счастливый день в его жизни наступил в 1964 году, когда Пол сказал, что отец может бросить работу. В отличие от других родителей, Джиму не требовалось повторять дважды. Ему стукнуло шестьдесят два, до пенсии оставалось три года. Он с четырнадцати лет работал в одной хлопковой компании и был сыт по горло. Несмотря на возраст и опыт, платили ему всего десять фунтов в неделю. На хлопковом рынке случился спад, и последние годы Джиму было весьма неуютно. Годами он жил в страхе, что его уволят и возьмут кого-нибудь помоложе.

Пол нашел ему дом за 8750 фунтов на полуострове Уиррэл в Чешире. Примерно через год Джим снова женился, до того десять лет прожив вдовцом.

До того как сделать Энджеле предложение, он встречался с ней всего трижды. Она была вдовой, гораздо моложе его, и у нее была пятилетняя дочь Рут. С тех пор как ее муж погиб в автокатастрофе, Энджела жила в однокомнатной квартире в Кёрби. «Мы оба были одинокими людьми».

Они явно очень счастливы. Джим обожает Рут, весьма смышленую юную леди, которая считает дурочками девчонок из школы, пристающих к ней с расспросами о ее знаменитом сводном брате. Энджи — бодрая, остроумная и веселая женщина. Она умело справляется с хозяйством и водит машину: Джим не умеет. Она подарила ему вторую молодость. Сегодня Джим носит модные облегающие свитеры поло и брюки-дудочки, из-за каких еще недавно орал на сына.

Майкл живет с ними.

— Я отнесла Майку надувной матрас и три листка копировальной бумаги, — говорит Энджи.

— Очень гигиенично с твоей стороны, — отзывается Джим.

— Ему еще нужны трехфунтовые мешки с мукой. Он их роняет на разделочную доску и записывает на магнитофон. Шикарная спальня, но какой там бардак. Чего он добивается-то?

— Звука трехфунтовых мешков с мукой, падающих на разделочную доску, — объясняет Джим.

Купив дом, Пол потратил еще восемь тысяч фунтов на центральное отопление, полный ремонт и новую мебель. Участок огромный, из задних окон — потрясающий вид на устье реки Ди. Дом новый, но уютный и обжитой. Джим и Энджи не боятся свалившейся на них роскоши.

«Ну да, я скучаю по Ливерпулю и кое-кому из друзей, но не слишком сильно. Мне уже поднадоело, что люди только и твердят: „Ты, наверное, горд, что у тебя такой сын? Каково это?“ Только это и спрашивали снова и снова. С такими людьми я порвал. Но близким друзьям и родственникам я часто звоню, зову в гости».

Джим близко дружит со своим врачом: зовет его по имени, даже прозвищем — Пип. Не снобистски, не нарочито — абсолютно естественно. Едва приходит Пип, Джим достает бутылку солодового виски. У него два садовника, но за виноградом в большой отапливаемой теплице Джим ухаживает сам. Он сам делает вино, и у него всегда обильные запасы. В библиотеке он берет книги по орнитологии и знает всех птиц в своем саду. Он также большой специалист по белкам.

Если не обращать внимания на легкий ливерпульский акцент, по его одежде, привычкам и стилю жизни не скажешь, что Джим всю жизнь провел в муниципальном доме, зарабатывая десять фунтов в неделю. И уж никак об этом не догадаешься, увидев его на скачках. Вот там он настоящий джентльмен.

Оставив работу, приобретя дом и, главное, женившись, он стал абсолютно счастливым человеком. Но главный его праздник состоялся на шестьдесят второй день рождения. Это было вечером 6 июля 1964 года, когда состоялась премьера первого фильма «Битлз».

«Потом мы все поехали в Дорчестер. Там была принцесса Маргарет. Я видел, как Пол кому-то помахал и ему передали пакет. Он вручил его мне: „Держи, пап, всего тебе наилучшего…“ Я открыл пакет — а там фотография лошади. Очень мило, говорю, а сам думаю: на кой мне сдалась фотография лошади?.. Пол, видимо, заметил, какое у меня лицо. И говорит: „Это не просто фотография. Я этого чертова коня купил. Теперь он твой и в субботу участвует в скачках в Честере“».

Знаменитый мерин Дрейкс Драм обошелся Полу в тысячу пятьдесят фунтов. Пол оплачивает и его тренинг: шестьдесят фунтов в месяц. В 1966 году Дрейкс Драм выиграл три тысячи фунтов, включая тысячу на скачках в Ньюбери и скачки перед «Гранд Нэшнл» на ипподроме в Эйнтри.

Джим ни в чем не нуждается. Как у всех битловских родителей, у него есть счет, откуда он может снимать сколько угодно денег. Джим обходится без показухи, но, похоже, больше прочих любит и смакует буржуазную жизнь.

«Перемены свалились на меня неожиданно — мне было шестьдесят два. Я не сразу привык. А теперь я как рыба в воде. Слова на манер аристократов не растягиваю, но жизни радуюсь. Будто всегда так жил».

Майкл Маккартни привыкал к переменам дольше. Они с Полом всегда были близки, и по возрасту, и по вкусам, — ближе, чем Джордж со своими братьями, — и от этого Майклу труднее. «Наш мальчик на меня, пожалуй, влияет, тут уж ничего не поделать. Он всегда был звезда. Всегда впереди, первый красавец, все девчонки и вся слава достаются ему».

В Ливерпуле у Майкла годами выпрашивают автографы, потому что он брат Пола. И он решительно расписывается «Майкл Макгир» — к великому неудовольствию битломанов. Обычно он вообще отрицает родство. «Нет, милая, хотел бы я быть его братом. Купался бы в деньгах, а?»

Сейчас известность Майкла Макгира растет, хотя дело идет медленно и он подолгу сидит без работы. Майклом Макгиром он стал в 1962 году, когда пришел в группу The Scaffold. Начали они неплохо, с 27-недельного телесериала, но на том все и заглохло (не считая выступлений в местных театрах) до 1967 года, когда их песня «Thank U Very Much» попала в горячую десятку. За этим последовали новые концерты и пластинки. Майкл — хороший певец и умеет сочинять музыку, но всегда принижал эти свои достоинства и предпочитал пробовать себя в чем-то другом.

«Я не стремлюсь стать знаменитым. Я просто хочу добиться успеха в своей работе, но с условием, что работаю я самостоятельно. Больше всего я боялся стать как братья Шона Коннери или Томми Стила, которые пытаются идти по стопам своих знаменитых братьев».

Семейство Харрисон живет теперь под Уоррингтоном. Из Ливерпуля они уехали в 1965 году, когда мистер Харрисон перестал водить свой автобус. Уоррингтон не из тех городов, куда переезжают разбогатевшие ливерпульцы. Обычно они переправляются через Мерси, в престижные районы Чешира, как Джим Маккартни. От Уоррингтона до Ливерпуля пятнадцать миль и примерно столько же до Манчестера. Это один из бесчисленных промышленных городков Ланкашира, где даже в самые солнечные дни преобладает серый цвет.

Харрисоны, впрочем, живут не в самом Уоррингтоне, а в местечке под названием Эпплтон, милях в трех-четырех от города. Это богом забытый сельский оазис, вокруг поля, куда ни глянь — больше ни одного дома. Из всех обиталищ битловских родителей дом Харрисонов самый изолированный, и его труднее всего отыскать.

Это большое бунгало Г-образной формы, окруженное тремя акрами сада, — еще недавно на его месте было фермерское поле. Два дня в неделю приходит садовник, приводит сад в порядок. Харрисоны называют свой дом бунгало, но там есть одна комната и на втором этаже. Они ее считают комнатой, но, вообще-то, она тридцать два фута в длину и тянется вдоль всего дома. Они устраивают там вечеринки и показывают кино.

Дом обошелся Джорджу в десять тысяч фунтов. С учетом всех доработок — например, новой открытой лестницы и солярия — дом тянет тысяч на двадцать. Такой же дом в Борнмуте, пожалуй, стоил бы под сорок тысяч.

Внутри дом обставлен новой современной мебелью, на полу пушистые ковры, повсюду яркие безделушки со всего света. Большинство этих сувениров присылал не сын, как у других родителей, а поклонники. И в отличие от других домов, золотые и серебряные диски «Битлз» здесь не так слепят глаза. В основном стены увешаны дарственными надписями для Гарольда и Луизы Харрисон.

На одной стене — громадная золотая табличка: «Гарольду и Луизе Харрисон — дань уважения за время и внимание, которых они не жалели для битломанов всего мира. Объединение поклонников „Битлз“. Помона, Калифорния, 1965».

Остальные битловские родители считают, что у миссис Харрисон не все в порядке с головой, — они не понимают, зачем она тратит столько времени и сил на фанатов, она ведь не обязана. Но миссис Харрисон поклоняется поклонникам. Она — фанатка фанатов.

В любую свободную минуту она отвечает на письма битломанов. Зачастую сидит и строчит до двух часов ночи. Миссис Харрисон лично пишет около двухсот писем в неделю. Не отписки, а нормальные письма, страницы по две. Да еще подписывает и рассылает фотографии. На почтовые расходы семья тратит запредельные суммы.

«Я всегда отвечаю сама, кроме разве что писем явных психов. Если письмо на иностранном языке, например на испанском, я их внимательно читаю, нахожу знакомые слова — скажем, „admiro“. Тогда я примерно понимаю, о чем речь, и высылаю подписанную фотографию». Каждый месяц она ездит в ливерпульский клуб битломанов и забирает новую пачку фотографий. У них бывает до двух тысяч в месяц.

«С самого начала мне приходили такие чудесные письма от поклонников — а чаще от их мам. „Дорогая миссис Харрисон, Вы и представить себе не можете, что значило для моей дочери Ваше письмо. Она годами писала в эти липовые фан-клубы, и никто никогда не отвечал, а тут — письмо от самой мамы Джорджа! Моя дочь просто до потолка прыгала!“ Сами понимаете, надо было отвечать и дальше… Конечно, было время, когда ответить на все письма было физически невозможно. В 1963-м и 1964-м приходило по 450 писем в день со всего света. Когда Джорджу исполнился двадцать один год, пришли тридцать тысяч открыток и полчища вопящих поклонников. Пришлось поставить снаружи полицейского. Он все никак не мог пережить, что подростки целуют дверную ручку. „У вас что, всегда так? — спрашивал он. — Я бы, наверное, спятил“. Несколько лет почту нам привозили в специальном фургоне, но сейчас все сильно поуспокоилось. С двумя сотнями писем в неделю я справляюсь, если не ленюсь».

Корреспонденты миссис Харрисон имеют привычку нежданно-негаданно заявляться на порог. Только что у нее гостила семья американцев, специально приехавших ее навестить. «Они на две недели поехали в Европу и Священный город. В Британию не попадали, но прилетели из Парижа в Манчестер, а там взяли такси к нам. Повезло им, что мы были дома».

Миссис Харрисон всегда любила эпистолярный жанр, еще задолго до того, как Джордж прославился. С двумя подругами она переписывается тридцать лет. Их адреса миссис Харрисон получила из журнала Woman’s Companion. Одна живет в Барнсли, Южный Йоркшир, другая в Австралии. С обеими миссис Харрисон делится семейными сплетнями с 1936 года. Когда «Битлз» приехали в Австралию, в газетах замелькали детские фото Джорджа. Никто не понимал, откуда они взялись. Сам Джордж их прежде не видел. А это австралийская подруга раскопала снимки, которые миссис Харрисон присылала ей много лет назад.

«Люди думают, из-за Джорджа мы здорово изменились. Мы тут на днях были на свадьбе одного битломана, и нас там спрашивали: „Вам, наверное, с нами не очень интересно?“ Им кажется, мы тут норковые манто не снимаем… Они хотят, чтобы мы были не такими, как они. Не знаю почему. Гарри, когда еще работал, вечно слышал: „Только не говорите, что еще работаете“. А теперь он не работает, и они совсем уверились, что мы другие. Куда ни кинь, всюду клин».

Мистер Харрисон ушел на покой в 1965 году, проработав водителем автобуса тридцать один год. «Я водил большой автобус, 500-й маршрут. Это экспресс, он едет через весь Ливерпуль, очень быстро, тут важно не угодить в пробку. Как-то раз Джордж спрашивает: „Сколько тебе платят на твоей пятисотке?“ Десять фунтов и два шиллинга, говорю. „В день?“ Нет, говорю, в неделю. Так их, говорит Джордж, и растак, я тебе заплачу против этого втрое, чтоб ты ничего не делал. Проживешь на десять лет дольше».

Каждое лето чета Харрисон открывает праздники садоводов по всей стране — обычно католические. Миссис Харрисон в церковь не ходит, но, родившись католичкой, считает своим долгом по возможности помогать церкви.

«К югу мы доехали аж до Солсбери. Как называлось то место к северу от Лондона, Гарри? Ах ты ж, батюшки, забыла. Харпенден, вот как. В местных газетах расписали, что мы приедем на открытие. Всегда так делают… Еще мы судим конкурсы красоты. Помогаем инвалидам, слепым, ну и церквям. Мне, вообще-то, все равно, ради кого это все… Обычно я вначале коротко говорю, что мне очень приятно быть здесь и сделать им что-то полезное. Передаю им привет и наилучшие пожелания от Джорджа и мальчиков. А когда мы обходим палатки, нас засыпают вопросами. Нам нравится. Ну, хоть чем-то людям помочь».

Родной отец Ринго, тоже Риччи Старки, очень редко виделся с Ринго, с тех пор как развелся с его матерью. Ринго было тогда пять лет.

Как вспоминает Ринго, отца он, когда вырос, видел лишь один раз. Было это в 1962 году — он тогда еще играл с группой Рори Сторма.

«Я как-то зашел к Старки, а он там, — рассказывает Ринго. — К тому времени я уже повзрослел и ничего не имел против него. Он сказал: „Я вижу, у тебя машина“. А я как раз тогда купил „зодиак“. Я говорю: „Хочешь выйти взглянуть?“ — „Хочу“. Мы вышли, он осмотрел мою машину. И на том все. Я его больше не видел и с ним не общался».

Позже отец Ринго уехал из Ливерпуля. Теперь он живет в Кру, работает кондитером в булочной, подрабатывает мойщиком окон. Он снова женился, но детей у него нет. Ринго — его единственный сын, а дети Ринго — единственные внуки. Он собирает их фотографии, выдирает их из газет. Успехам сына он совершенно не завидует, только жалеет, что их не увидел его отец, — тот Маленького Риччи обожал. В семье его самого называют Большим Риччи, а Ринго — Маленьким Риччи.

С первых дней славы Ринго его отец сознательно избегал известности и самого Ринго, что достойно всяческого уважения. Когда люди замечали сходство имен и спрашивали, не родня ли он Ринго, он отвечал, что дядя. Однако Большой Риччи признается, что был бы не прочь повидаться с сыном. «Но я медлительный. Меня надо пнуть, чтоб с места сдвинуть». Его раздражает, когда Гарри Грейвза, отчима Ринго, порой называют в газетах «отцом Ринго». Он хотел бы внести ясность, но в то же время не хочет, чтобы пресса прознала, кто он и где живет. Ему неохота очутиться в лучах славы Ринго.

Как и Ринго, он тих и склонен к самоуничижению. У них с Ринго много общего внешне — в особенности нос. И оба терпеть не могут лук, что очень странно, — они же практически не жили вместе.

Мать Ринго Элси и отчим Гарри Грейвз живут в роскошном бунгало, как с выставки «Идеальный дом», в Вултоне, очень престижном районе Ливерпуля. Дом обошелся в восемь тысяч фунтов. Найти его помогла Мари Магуайр, подруга детства Ринго. Неподалеку, в лучшей части Вултона, жили Эпстайны. Элси и Гарри — единственные из битловских родителей, кто остался в Ливерпуле.

Дом стоит вдали от дороги, на участке почти в акр, и окружен лужайками и кустами роз. Это очень шикарный район, где все дома словно безлюдны и смахивают на экспонаты с выставки, — в отличие от бывшего района Дингл, где на каждом шагу люди высовываются из окон или толкутся на ступенях.

Дом со вкусом обставлен мягкой мебелью «Джи-План» — все купил Ринго. На стенах в дорогих рамках висят три золотых и два серебряных диска «Битлз». Над телевизором — свадебная фотография Риччи и Морин с ребенком.

«Сейчас, — говорит Элси, — мне кажется, что самым потрясающим был тот первый концерт в „Палладиуме“. Когда я сидела в зале и слушала, как все эти лондонцы кричат от восторга. Конечно, мне понравились премьеры обоих фильмов. И прием в ливерпульской ратуше. Они были такие чудесные. Все было чудесно… Я хочу еще сказать: Ринго никогда не задирал нос. Его жизнь совсем не изменилась. И Морин очень тихая, очень естественная».

«Пожалуй, мне больше нравилась их ранняя музыка, — признается Гарри. — Всякий рок-н-ролл. Но ведь и на месте стоять нельзя, правда? Такой уж у них бизнес. Теперь их мелодии надо слушать внимательно, по нескольку раз».

Родители Ринго последними переехали в новый дом. «Раньше мне про переезд и слушать было неохота. В Дингле мне так нравились соседи. Даже когда ребята прославились, соседи относились к нам по-прежнему. Мы никогда не чувствовали себя лишними. Но фанаты стали невыносимы. В конце концов сдали нервы. Теперь-то получше, тем более здесь… Правда, ребятам все равно сложно. Помню, Риччи сидел дома до темноты: опасался выходить при свете. Ужас, да? Но ведь нельзя, чтоб тебе досталось сразу все… Казалось, здесь будет поспокойнее. Шумиха всегда была невыносима — эти вездесущие репортеры, эти люди, которые постоянно куда-нибудь нас звали что-нибудь открывать. А здесь очень тихо. И никто не знает наш новый телефон».

Шумиху не жалуют все родители «Битлз». Все не любят давать интервью. Опасаются сказать не то и вызвать неудовольствие сыновей. Особенно Элси и Гарри. Ринго приходилось звонить матери и просить ее не болтать о том, какой он распрекрасный.

Харрисоны наслаждаются общением с фанатами, Джим Маккартни наслаждается новым богатством бытия, Мими наслаждается грезами, в которых Джон все еще маленький, а вот Элси и Гарри так пока толком и не освоились. Как будто сами не верят, что все это наяву. Новое положение дел им нравится, но они по-прежнему семь раз подумают, прежде чем решатся что-нибудь предпринять.

В 1965 году, в пятьдесят один год, Гарри бросил малярничать и декорировать в Ливерпульской корпорации.

«Мог бы проработать еще четырнадцать лет, если б захотел. В корпорации было хорошо. Там ребятами гордились не меньше, чем я. Хотя подшучивали надо мной, конечно: „А тебе-то зачем в очередь за получкой?“ Риччи долго уговаривал меня выйти на пенсию, но я сомневался, что стоит. А потом какой-то его приятель увидел, как я на сорокафутовой лестнице в снегопад белил здание городского совета, и Риччи заставил меня бросить работу… Время чуток замедлилось. Я отремонтировал дом. Могу еще раз отремонтировать или нанять кого-нибудь — мы теперь можем себе это позволить. Пришлось привыкать к новой жизни. Вроде я осваиваюсь. Всегда можно поработать в саду. Или в доме что-нибудь смастерить».

Вечером они смотрят телевизор, играют в бинго или идут танцевать. Ужин с танцами — это для них ново, и они ходят часто. Подружились с несколькими соседями-бизнесменами, и те зовут их на танцы к себе в конторы. Обычно люди быстро узнают, кто они такие, и приходится раздавать автографы. Гарри нравится, а Элси не очень.

«Недавно ездил к родне в Ромфорд, — рассказывает Гарри, — и пошел с племянником на школьное представление. Они там концерт давали. Всплыло, кто я такой, — сами знаете, как это бывает, — и дело кончилось тем, что я раздал сотни три автографов. Концерта я так и не увидел».

Гарри всегда был не прочь спеть в пабе — обычно он подражает Билли Дэниэлзу. С тех пор как «Битлз» прославились, он включил в репертуар несколько их песен.

«На той неделе три дня подряд лил дождь, а мы сидели дома и смотрели в окно. Делать было нечего, я и подумал: может, пару песен написать? Хотите взглянуть? Вот, например: „They sit all day, thinking alone, / Waiting for a ring on the telephone“. У меня уже есть пять песен. Я послал Риччи, — может, он придумает к ним музыку. Этим стихам только и нужно чуток хорошей музыки. Но Риччи стихи вернул. Говорит, что играет только на одном инструменте, у него музыки не получится. Но хоть какое-то занятие, да?.. Забавно — столько лет жили через пень-колоду, а теперь вдруг не нуждаемся в деньгах. До сих пор ездим в поезде вторым классом. Там тоже приличные места… Мы скучаем по старым друзьям, но часто ездим к ним в гости. Я иногда объезжаю стройки корпорации. Задираю голову, а ребята с верхотуры меня окликают. И я им такой: „Как дела, парни? Ровнее держите кисть!“»

«Какая-то фантастика, правда? — говорит Элси. — Мальчики всё для нас сделали. Больше и желать нечего. Последние пять лет — просто сказка. Но я по-прежнему волнуюсь за Риччи, за его здоровье — он ведь столько пережил. Я знаю, что он взрослый мужчина, у него семья, дети. И все равно волнуюсь».