Глава 5
Каждый день приходит, чтобы начать жизнь с чистого листа… и закончить неразборчивыми каракулями

Мы добрались до «Надежды» раньше, чем «Скорая», что было бы вполне забавным, если бы не было печальным. Или даже пугающим. Я лично вообще не понимаю, как эти так называемые «кареты» успевают к своим больным в условиях тотального трафика и всяких придурков, мешающих проезду. Если бы я была водителем «Скорой», я бы, наверное, больше людей задавила, чем спасла. Потому что бесят, знаете ли.

Мы ехали спокойно и молча, потому что, если бы я начала говорить, то сразу стала бы кричать. Нервы. У меня их было слишком много – компенсация за нечеловеческое спокойствие Апреля. Откуда у человека столько хладнокровия, спрашивается? Неужели его ничего не может напугать или расстроить? Неужели даже на смертном одре он будет лежать – благородный высокий старец с прекрасной осанкой и красивым оттенком седины – и говорить, что это нормальный, естественный ход вещей и что нужно просто дышать?

– Ты какая-то напряженная, – сказал вдруг Игорь с неожиданно приятным беспокойством в голосе.

– Да, ты считаешь? А обычно, когда моя сестра одна сидит в комнате с какой-то чокнутой, это меня страшно расслабляет.

– Сарказм – защитная реакция, – примирительно бросил он.

– Она самая, – рявкнула я. Меня бесило все: и то, каким спокойным Апрель был, и то, каким красивым. Даже когда он усталый, раздраженный и без пиджака, на него хочется смотреть не отрываясь. И его хладнокровие аккуратно намекало на то, что его чувства ко мне не могут быть глубокими. Эта темная зелень, этот омут в глазах. Что я буду делать, когда Игорь разобьет мне сердце? Как я могла довести ситуацию до такого?

– Я не думаю, что у клиентки Лизы настоящая клиническая депрессия. Честно, я уверен, что все наладится. Ты зря только срываешься.

– Конечно, зря. Ведь люди нервничают и волнуются только и исключительно по собственному желанию, верно? Все в мире легко поддается контролю, да? Нет ничего невозможного для человека с интеллектом?

– Так, я списываю все это на остроту момента.

– С чего ты взял, что там не может быть ничего серьезного? Ну вот как можно такое говорить?

– Потому что она выла, – пожал плечами Апрель. – А пациенты в клинической депрессии ведут себя иначе. Рыдать, выть – это ведь нормальная реакция на стресс. А те, кто действительно в депрессии, могут вообще не вызывать подозрений, казаться совершенно нормальными, только очень тихими. Одна моя пациентка говорила, что задыхается, даже когда дышит. Она обычно сидела очень тихо, не двигалась, не шевелилась – совсем. А однажды ее нашли утром на полу, еле откачали. Задохнулась, пытаясь повеситься на простыне. Хотя это просто невозможно сделать, да там и не на чем – ни люстр, ни крюков. Это же психиатрическая больница, но она все равно пыталась. Привязала простыню к ножке кровати и тянула…

– Кошмар, – прошептала я. Игорь вздрогнул, посмотрел на меня так, словно только сейчас вспомнил, что я сижу рядом на соседнем сиденье.

– Да-а уж, – протянул он, сворачивая к психологическому центру «Надежда». – Смотри-ка, а «Скорой» еще нет.

– Может, уже уехали? В смысле увезли?

– Тогда бы твоя сестра уже взорвала телефон звонками, – резонно заметил Игорь, припарковываясь так, чтобы оставить въезд для «Скорой». Зона, размеченная специально для этих целей, была уже заставлена другими машинами. – Ты сегодня на тренировку поедешь? Саша тебя на весь день отпустил?

Два вопроса, каждый из которых застал меня врасплох. Про тренировку я забыла – весь этот переезд сбил меня с толку. Это ведь был первый день совместной жизни, и я словно ходила по минному полю, а сегодня утром из квартиры Апреля – нашей с ним квартиры, которую мы теперь арендовали вместе, если уж на то пошло, – я фактически сбегала, как дезертир с поля боя. Про форму я даже не подумала.

– Как это ты просто ушла?

– У меня сразу крыша поехала, когда я услышала Лизкин голос. Ты же знаешь, она только недавно из больницы. А что, если ее опять заберут? А Вовка? Я запаниковала и не подумала. Там еще была какая-то девица, сидела за Ванькиным компьютером. Нас все равно всех выкинут и приведут новую команду.

– Так-так-так, дай мне подвести промежуточный итог, – перебил меня Игорь. – У вас в отделе новый босс, которого ты даже не поставила в известность, что уходишь. Я правильно понял? Это логично! Просто и со вкусом. Развернуться и уйти, не сказав ни слова после того, как этот самый босс спросил тебя о вашей интеграции… чего с чем?

– Не важно. Мне просто не везет. Каковы шансы, что меня не уволят? Ты же понимаешь, что уволят все равно! Им просто, наверное, нужны основания. Вот они их и ищут! – грустно пожала плечами я, открывая дверь в центр «Надежда». За ними, прямо передо мной, в просторном холле, выстеленном пыльным ковролином, стояла Лизавета.

– Как это уволит? Кто уволит, кого? Тебя? Почему? – тут же разразилась она вопросами.

– Так, я не понимаю, у тебя что, своих проблем не хватает? – окончательно озверела я. – Меня препарировать сегодня не будем. Где твоя сумасшедшая?

– Тише! – моментально вытаращилась сестра, и я поняла, что сумасшедшая сидит тут же, в коридоре, и смотрит на меня возмущенным и немного смущенным взглядом.

Сумасшедшую звали Зинаида. Ей было за сорок, точнее не скажешь, ибо ей могло оказаться и сорок два, и пятьдесят два – с одинаковой долей вероятности. Однако на сумасшедшую она никак не походила. Что, руководствуясь изуверской логикой моего всеведущего Малдера, как раз намекало на то, что сумасшедшей она вполне могла оказаться на самом деле. Зинаида была женщиной простой, без изысков. Бесформенный свитер с не до конца отстиранными пятнами неустановленного происхождения (вполне может быть, что и от кофе), темно-синие, немаркие джинсы туго обтягивали ее внушительный зад.

– Игорь, спасибо, что согласились приехать, – залебезила Лизавета, пока мы с Зинаидой враждебно сверлили друг друга глазами.

– Меня очень убедительно попросили, – серьезно сказал Игорь, слегка кивнув в мою сторону. Лизавета тут же зарделась.

– Я не хотела вас отрывать, но тут сложный случай.

– Фаина сказала, вы уже вызвали «Скорую»? Что именно произошло? Почему их до сих пор нет?

– Они передали куда-то вызов. В… психиатрическую. – Лиза была бледная, но держалась уверенно, особенно теперь, когда мы с Малдером были рядом. Как говорится, никто не умер, и ладно. Они разговаривали между собой так, словно ни меня, ни тем более Зинаиды тут вовсе и не было.

– Пила? – спросила я, прервав напряженное молчание.

– Смотря что, – обиженно буркнула Зинаида, откинув назад увесистую тяжелую косу. Я давно уже не видела женщин с косами. Молодые вообще их не носили, предпочитая отутюженные до неестественности ровные блестящие волосы. С возрастом волосы становились все короче – удобно ухаживать. Но у Зинаиды была шикарная коса. Раритет. Глаза тусклые, но большие, когда-то голубые, теперь помутневшие, с желтизной. Наверное, здоровье шалит.

– Таблетки?

– Фестал я выпила, – буркнула Зинаида.

Я пораженно замолчала. Лицо женщины было красным, помятым, с неровными пятнами от слез. Буря пронеслась, а следы остались. Я попыталась представить, как бы Зинаида прыгала из окна, но не смогла. Нет, прав Малдер: те, что воют, не вешаются.

– Муж бросил? – неожиданно спросила я.

– Не бросил, – покачала головой она.

– Гуляет? – продолжила зачем-то задавать вопросы я.

– Ну и что? – неожиданно обиделась она. – Ты-то что, тоже психолог?

– Боже упаси. Мне хватает этих двоих, – усмехнулась я, показав глазами на сестру с… да как бы его называть-то? Сожителем? Ха-ха!

– Красивый, – протянула Зинаида безо всякой зависти в голосе. – С такими-то хуже всего.

– Не говори. Страшное дело, – согласилась я.

– Мой тоже красивый… был. Да бабам разве есть разница? С пузом или нет, все одно. Он говорит. Улыбается. А я не могу прямо, хочется в морду дать. Я же знаю, я была у нее – у другой. Гуляет он от меня. Вот Лизочка все хочет, чтобы я примирилась с собой. Чтобы приняла свою жизнь. А на черта она мне такая? Сыну пятнадцать, и он тоже все знает. Обедать к ней ходил. Ты понимаешь, какой позор? Сын там жрал. Так она ему еще и денег дала на новые кроссовки. Целых три тысячи. Я работаю в кафе, помощник повара. Я что, кроссовки не куплю своему сыну? А? Она вообще какое право имеет в мои дела лезть?

– А муж чего? – спросила я.

– В смысле? – опешила Зинаида. – Муж ничего.

– Вообще ничего? Не знает, что ли?

– Конечно! Я не говорю ему ни о чем. Не дождется. – Зинаиду аж передернуло от возмущения. – Я скажу, ага, так он сразу к ней и ускачет. Знаю я такие истории. Поймают с поличным, а муж тут же лапки свесит и давай уходить к другой. И все. Так и кукуют.

– Кукуют, значит, – вздохнула я. – Из окна прыгать-то не будешь? По ночам рыдать?

– Не знаю пока, – покачала головой Зинаида и насупилась. – А тебе что за дело? Бессмыслица какая-то. Зачем психиатрическую-то вызвали?

– Ты хоть видела, что психолог твой беременная? А? Ну куда на полу валяться?

– Да пошло оно все, – Зинаида махнула рукой. Я заметила, что Игорь исподволь наблюдает за нами – всевидящее око Саурона. Вскоре подоспели и врачи. Зинаиду укололи чем-то, после чего долго писали что-то в карте, задавали вопросы, звонили куда-то, пытаясь сбросить проблему на кого-то еще. В конце концов женщину все-таки увезли куда-то на профилактику. Никто не хочет оставлять без присмотра человека, пусть даже и вполне адекватного, но у которого в карте написано, что он хотел прыгнуть из окна. И глотал таблетки. Даже пусть и фестал. Я чувствовала себя нехорошо, неловко – забрали-то ее из-за меня. Я ведь Лизке велела обязательно сообщить «Скорой» о попытке суицида. У страха глаза велики, у страха за сестру в частности. А с другой стороны, ну откуда я знаю, что лучше для Зинаиды этой? Игорь мой старательно не вмешивался в процесс принятия решения, демонстрируя полнейшую профессиональную этику, и это просто бесило.

Все было кончено, Лизавета доставлена домой, где отдыхал неизвестно отчего уставший безработный Сережа. Мы договорились, что заберем Вовку из сада к себе, чтобы не дергать Лизу лишний раз. Всю дорогу домой Апрель хмурился и молчал, а я, словно нарываясь, спросила, не будет ли он против, если Лиза захочет оставить Вовку у нас до конца недели.

– Ты же знаешь, что я об этом думаю, – спокойно ответил Апрель. Обманчивое спокойствие, я бы сказала. Я опустила козырек у ветрового стекла и посмотрелась в маленькое зеркальце. Темные круги под глазами снова заявили о себе. Волосы растрепались, и я попыталась распутать их пальцами, но они не поддались. Краем глаза я покосилась на Малдера. Его спокойный профиль был возмутительно хорош в вечерних сумерках.

– Откуда мне знать, – пожала плечами я.

– Оттуда, что я много раз говорил тебе об этом напрямую. Ты слишком сильно включаешься в дела своей сестры.

– И вообще лезу не в свои дела, да? – уточнила я, старательно удерживая свой голос в удилах. Спокойствие, только спокойствие.

– Этого я не говорил.

– Но подразумевал, – все-таки раздражение немного прорвалось, и Малдер, конечно же, тут же заметил его. Он повернулся и посмотрел на меня так, словно пытался прикинуть, стоит ли со мной связываться.

– Хорошо, если желаешь. Я не люблю ругаться, но тебе, кажется, сейчас это совершенно необходимо. Слишком тяжелый день, – он не спрашивал меня, просто констатировал очевидные, по его мнению, факты.

– Ты думаешь, что знаешь меня лучше, чем я сама себя? Ты думаешь, что у тебя на все вопросы есть ответы? Что они вообще есть – правильные и неправильные ответы?

– Так, это уже интересно. – Малдер остановил машину на какой-то случайной парковке и повернулся ко мне. – Я так понимаю, что тебе есть что мне сказать. Ты полагаешь, я не знаю ни тебя, ни себя, ни правильных ответов.

– Тебе действительно настолько наплевать на людей? На мою сестру, на эту чертову Зинаиду? Зачем вообще ты пошел учиться в свой медицинский институт, если в тебе нет никакого сострадания к людям и к их ошибкам и промахам? Моя сестра хоть и дура полная, но она все-таки пошла в психологи, чтобы помогать людям. Хотя, по большому счету, она не может помочь даже самой себе. Но она сочувствует, понимаешь?

– А я не сочувствую, да? – еще ровнее уточнил Игорь.

– А ты действуешь в соответствии с распределенными зонами ответственности. Ты предлагаешь каждому нести только свою ношу, ты рационален и адекватен настолько, что рядом с тобой нормальные люди кажутся чокнутыми. А те, у кого не получается жить с таким же холодным разумом, чувствуют себя ущербными.

– Ты о себе? – тихо переспросил Апрель. – Неужели ты говоришь о себе, Ромашка? – В его голосе появилась мягкость, которой я так хотела, но теперь, как капризный ежик, только сильнее распушила иголки. Я не хотела мириться, я хотела ругаться.

– Мне ты посочувствуешь, потому что я – личное, я не бизнес, да? А Зинаида – работа. Поэтому к ней ты даже не подошел. А может, нужно было с ней поговорить? Может, зря мы ее в психушку запихнули?

– Никто ее в психушке держать не станет, – вдруг с уверенностью заявил Малдер. – Уж поверь мне. Привезут ее туда, осмотрят, проведут профилактическую беседу и отправят под наблюдение участкового психиатра. Мужу позвонят, он ее заберет. Или какой-нибудь сердобольной сестре.

– На меня намекать изволите?

– Ты убежала с работы. Сорвала мой сеанс. Ты приняла все правильные и нужные решения вместо твоей сестры, которая, на минуточку, профессионал. Ну, хотя бы считается таковым. Но в моменты кризиса она, как ребенок, ищет тебя. Лиза не должна была переваливать на тебя всю эту ситуацию, ты не согласна? Что вообще нормального, правильного в том, что она звонит тебе каждый раз, когда жизнь идет наперекосяк? Сережа ушел – она звонит тебе. Сережа вернулся – снова тебе. Сережа подрался пьяным – синяк под глазом опять-таки у тебя. Сережа сделал ей ребенка, но из садика его забираешь ты. И на майские ты с Вовкой сидишь на даче вместо того, чтобы поехать со мной куда-нибудь… я не знаю, в Прагу. А еще я точно знаю, что когда-то ты пожертвовала своей личной жизнью, чтобы остаться с сестрой. Что в этом нормального, скажи, Ромашка? Завтра ты пожертвуешь мной?

– Ты боишься этого? – вытаращилась на него я.

– А тебя бы это, конечно, порадовало, да? Потому что серьезные отношения – это не про любовь, а про то, кто кому нужнее, да? Кто уязвим, а кто нет. И кто кого первым бросит.

– Ого, какие повороты! – воскликнула я, ощетинившись еще больше. – И как быстро. Успокойся, ты меня первым бросишь, ты.

– Да? А ты, конечно, уверена в этом. Думаешь, что я неуязвим, и это так тебе не нравится, что ты готова бороться до победного, только бы найти мою ахиллесову пяту. А вот скажи мне, твой журналист – ты тоже ведь, наверное, думала, что это будет он?

– Я никогда так не думала! – прошептала я, пораженная тем, насколько мой Малдер прав. Нужно просто расстреливать людей, которые все время правы. Это же просто невозможно. – Откуда ты… как ты можешь знать, что произошло… ты что, говорил с кем-то обо мне?

Мы оба замолчали, задыхающиеся и утомленные этой перепалкой. Я тихо осознавала эту мысль – Игорь говорил с кем-то обо мне. С кем он мог говорить? С сестрой? Два психолога с наслаждением препарировали мое прошлое, которое до сих пор еще немного саднит, чувствуется, как неправильно сросшаяся кость.

– Я не должен был… – пробормотал наконец Игорь, потеряв хотя бы часть своей невозмутимости. – Но ты ведь ничего не рассказываешь. Никогда. Кто он был? Как его звали? Юра? Я видел его в новостях. Лиза сказала, он умолял тебя остаться с ним.

– Он не умолял, – помотала головой я. – Только ставил ультиматумы. – Я закрыла глаза ладонью, словно мне было больно от слишком яркого света. – Я спотыкалась о его требования на каждом шагу.

– Иди ко мне, – прошептал Игорь и притянул меня к себе, не дожидаясь моего ответа. И правильно сделал, его бы не последовало. – Прости меня. Никакой я не неуязвимый.

– Ты как Кощей, твоя смерть в яйце? – выпалила я, и мы оба расхохотались. Через мгновение мы уже целовались, и мир снова стал зеленым и голубым, как летом на мамином поле на даче. Игорь стянул с меня лифчик, не снимая моего свитера – черт знает, откуда такая ловкость пальцев и такие сомнительные навыки. Он ласкал меня и одновременно сурово отчитывал за мой скверный характер. Противоречивые сигналы, как очень горячий кофе вместе с ледяным мороженым. Я смеялась и кусала от нетерпения губы.

– Так мне нравится ругаться гораздо больше, – призналась я, вдыхая сложный микс ароматов мужского тела. Его туалетная вода, усталость долгого дня, запах машины, мой запах, оставленный на его предплечье, когда я целовала его туда.

– Ругаться нам предстоит очень много, – грустно подтвердил Малдер. – Только ты меня не бросай.

– Ты меня тоже, – попросила я в ответ. Это было как пакт о ненападении. Мы оба боимся того, что происходит. Мы не знаем, чего ожидать друг от друга. Я никогда не ожидаю ничего хорошего, не такой характер. Все очень плохо. Очень, но не прямо сейчас. Сейчас мы с трудом удерживаем наше желание и едем домой. Я млею от ощущения, что под свитером ничего нет, а мой лифчик валяется на заднем сиденье автомобиля. Мельком я ловлю свое отражение в маленьком зеркальце на козырьке, но я уже не кажусь себе такой нелепой. Мои щеки покрыл румянец, глаза блестят.

Только ночью, сидя в чистой темной кухне – Игорь уже спал сном праведного психолога, – я вспомнила об этой странной ореховой голове над серыми разделителями наших офисных кубиков. И сразу дурное предчувствие, от которого я не могла избавиться все утро, вернулось ко мне. Я знала, что предчувствия иррациональны, что за ними могут стоять ошибочные данные, что система предпочитает останавливать нас на полдороге, нежели позволить двигаться в неизвестном направлении. Но на этот раз никакие рациональные доводы не помогали выкинуть это предчувствие из головы.

Над отделом нависли тучи, должна ли я снова пытаться развести их руками? Малдер бы нахмурился и сказал, что я снова беру на себя груз других людей и что мы только-только договорились, что я буду дышать и отвечать исключительно за себя. Но Малдер спал, а меня снова мучила бессонница, и я полезла за мобильным телефоном. Сонный голос Саши Гусева заставил меня устыдиться – лишь на секунду.

– Ромашка? – удивленно переспросил он. – Пожар?

– Почти, – тихо рассмеялась я. – Душа горит. Разбудила?

– Ну… соврать или сказать правду?

– Соври, – попросила я.

– Тогда нет. Не разбудила. Я как раз смотрел фильм… сама придумай, какой именно.

– «Талантливый мистер Рипли», – ответила я не раздумывая. Саша удивился такому моему быстрому и странному выбору.

– Смотрел я твоего мистера Рипли. Крипота какая-то. Все там такие талантливые, красивые, в джаз-клубах отдыхают, а в конце концов все одно – веслом по башке. Нет, этот фильм я бы не смотрел – жаль время тратить. Джуд Лоу еще куда ни шло, а этот… как его, Мэтт Дэймон и сотоварищи. Вруны и голубые к тому же.

– Там этого напрямую нет, – возразила я. – Там только иносказательно. Никакой пропаганды.

– Так, Ромашка, тебе чего нужно? Слишком уже поздно, чтобы спорить о вкусах. Хочешь знать, идти ли тебе завтра на работу? Стоит ли вообще вставать?

– Я так не ставила вопрос, – хихикнула я, а затем вдруг с ужасом поняла, что ведь Гусев-то прав. Я ушла с совещания! Считай, в самоволку. Да даже для поддержания уважения среди нового коллектива Новая Метла, ее величество Черная Королева, должна меня прилюдно выпороть у позорного столба и выгнать. Где у нас в «Муравейнике» позорный столб?

– Ты никак не ставила вопрос. Ты вообще выдала, – хмыкнул Гусев, в голосе – уважение и даже какое-то восхищение. – Но на работу приходи. Оксана Павловна отчего-то не стала тебя увольнять.

– Оксана… а, ну да. Может, она просто хочет сделать это лично?

– Все может быть. А на тренировку ты чего не пришла? Это вот вообще непростительно. Или тебя твой ловец человеческих душ не пускает? Ревнует?

– В этом замечен не был, – удивилась я. – Слушай, а что за баба у нас за компьютером работала? За Ванькиным?

– Чего? – опешил Саша. – Ты о ком?

– Ну, такая, волосы чуть светлее каштановых, ореховые, наверное, мелированные. Лица я не видела. Она там сидела, когда я вышла из кабинета. Все вы были на совещании.

– Никто у нас не работал. Тем более за Ванькиным компьютером.

– Нет, работала, – уперлась я.

– Может, ты сама и работала?

– Дурак, да? Слушай, может, она ушла уже, когда вы освободились. Я подумала, Черная Королева могла кого-то подослать. Созвать вас всех на совещание специально, чтобы в отделе никого не было. А эта ее… агентша… перешерстила наши компьютеры. Что она там могла искать?

– Слушай, Ромашка, у тебя началась паранойя. Это после всей этой истории с Кренделем. Говорю тебе, я вышел почти сразу за тобой, и никого там не было. Ни за Ванькиным компьютером, ни за каким другим. Глючит тебя. Ну, ошиблась, с кем не бывает. Может, там кофта какая-то висела?

– Может быть, – пожала плечами я, снова вызывая из моей ненадежной памяти воспоминание об ореховой голове. Теперь картинка стала нечеткой, смазанной. Ванькин стол стоял далеко, я была занята разговором. Переживала. Может, это и не голова была вовсе, а чучело?

– Ладно, разберемся. Ты только завтра приходи как человек, а? – попросил Гусев.

– Слушай, Саш, а тебе не обидно, что ее вместо тебя поставили? – вдруг «вспомнила» я. И тут же пожалела. Вопрос был за гранью дозволенного. Саша помолчал, а затем пожелал мне спокойной ночи и светлых снов самым сухим тоном на свете.