Когда излагают теорию и историю культуры, говорят не только о религии, нравственности, искусстве, но и о науке, о философии. Многие исследователи считают, что истина – одна из высших ценностей культуры, что знание, образование – неотъемлемые ее составляющие, что разумность, интеллектуальное развитие – критерии культурности. Все это так, и не совсем так, поскольку в понимание культуры при этом включается то, что присуще скорее цивилизации.

Действительно, существует огромная сфера познания, пронизывающая всю жизнь человека разумного. Это сфера активности человеческого сознания, без которой немыслимо развитие ни культуры, ни цивилизации. Непосредственная цель познания – это знание, но не любое, а истинное, т. е. то, которое обозначается понятием «истина». Познание, очевидно, неприродно; природа сама по себе ничего не познает, для нее нет истины и лжи. Познающий человек осваивает мир, проникая в него и охватывая его мыслью. Он мысленно организует, оформляет и мир, и себя в отношении к миру, неживому и живому.

При этом познание бывает разным: донаучным, научным и ненаучным, прикладным и фундаментальным, «чистым», т. е. не ориентирующимся на непосредственную пользу. Но в любом случае оно способно выполнять и выполняет цивилизующую роль. Без истинного знания невозможна цивилизация, разумная организация жизни, общества и человеческих отношений, невозможен рост комфортности жизни и вообще прогресс. Познание – это условие и инструмент цивилизации. Оно полезно, даже если в его процессе не ставится определенной практической цели. Поэтому Формула, выведенная средневековым философом Роджером Бэконом, «знание – сила» верна. Процесс познания– это поиск истины, которая может быть использована (другое дело – кем, как и когда). Другой Бэкон, Френсис, философ Нового времени, справедливо считал, что чем больше мы знаем, тем больше можем. Благодаря знанию мы в состоянии изменять мир, удовлетворять и развивать свои потребности, и не только витальные, но и духовные. Поэтому несомненно, что познание – это явление цивилизации (во многом рождающее ее), а истинное знание (истина) – ее ценность.

Но является ли познание (в частности, научное) феноменом культуры? Действительно ли Истина – одна из высших ее ценностей наряду с Добром, Красотой и Верой? На эти вопросы нет однозначных и простых ответов. Причем ясно, что в тех отношениях, в которых цивилизация и культура совпадают, познание входит в поле культуры. В тех аспектах, в которых цивилизация обеспечивает бытие и развитие культуры, познание, знание – чрезвычайно ценны. Формы жизни и поведения, которые отличают цивилизованного человека от варвара, обычно разумны, основаны на знании и в известной мере облагораживают и окультуривают жизнь. Однако культура несводима к цивилизации, а культурность – к цивилизованности. И дело не столько в явном практицизме цивилизации и «непрактичности» культуры, сколько в разной нацеленности того и другого. Цивилизация помогает человеку лучше устроиться в этом мире, обеспечить свое (более комфортное) физическое и духовное существование. В свою очередь, культура является выражением совершенствования самой человеческой природы, становления человека, высоты и тонкости его духовного развития. Культура – это совокупность форм человечности (а не удобства!) бытия, одухотворенности жизни. Это совокупность ценностей, т. е. человеческих отношений, в которых, как и в носителях, реализуется и оформляется эта очеловеченность, облагороженность.

Теперь зададим вопросы: действительно ли познание представляет собой одну из таких форм, а истина – одну из таких ценностей? Облагораживает ли нас познание, и если да, то в каких отношениях и до какого предела? Ответы на эти вопросы зависят еще и от того, о каком виде познания идет речь и в каком смысле употребляется слово «истина».

Конечно, в наше время совершенно очевидно, что невежественный человек некультурен или малокультурен. Следовательно, познание, знание, образование и просвещение необходимы для культуры. Но, с другой стороны, столь же очевидно, что познание и само по себе знание чего бы то ни было не делает человека ни добрее, ни злее, ни благороднее, ни подлее. Познание и знание, в общем, ценностно нейтральны. Во всяком случае, научное познание, истины науки. В шутке, что ученый – это человек, который удовлетворяет свое любопытство за счет общества, есть большая доля правды. Такое любопытство ценнее, чем состояние нелюбознательности, нежелание знать. Но стремление к знанию, познание имеет отношение к культуре только в том случае, если речь идет о знании особого рода, об истине жизни, ее смысле, а не о знании фактов.

Например, философия будет в меньшей степени причастна к культуре, чем больше она стремится быть объективной позитивной наукой, строгим и точным знанием о мире. А чем больше она озабочена смысложизненной проблематикой, вечными проблемами человеческого бытия и его ценностей, тем больше она становится феноменом и выражением культуры, ее языком. Философия, которая ищет человеческие смыслы существования, пробуждает у человека стремление быть воистину человеком, в том числе и в процессах познания мира, самопознания, самообретения. А просто ученость – это только возможная база для культуры. Знание необходимо для обогащения духовного опыта, но недостаточно ни для культурности высокого уровня, ни для того, что иногда называют настоящей интеллигентностью.

Об интеллигентности речь зашла потому, что ее, как и цивилизованность, нередко отождествляют с культурностью. А интеллигентными считаются как раз те люди, которые образованны, учены и обладают знаниями разного рода.

Интеллигенция – это разумная, образованная, умственно развития часть жителей (В. Даль), общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом.

Таким образом, в разряд интеллигенции попадают ученые, учителя, врачи, инженеры, люди искусства и т. д. Они считаются духовно ведущим слоем народа, который создает, развивает и распространяет культуру, а также сохраняет и творит ее ценности. И поэтому сама интеллигентность (и ее носитель – интеллигенция) – неоспоримая ценность культуры.

Но ведь те, кого называют интеллигентами, могут находиться на разных уровнях культуры. Так, например, если у человека (или группы) доминируют потребности материально–вещного комфорта, собственного благополучия, удобства, выгоды, и т. д., то естественным для него будет низший уровень культуры. Это значит, что важнее, чем облагороженность бытия, для него оказывается собственная выгода, своекорыстный интерес. Тогда и разум, и образование, и умственный труд становятся значимыми прежде всего в плане практического использования и выгоды. И хотя, скажем, образование создает богатые возможности для развития культуры, оно само по себе не обеспечивает высокой культурности человека, как, впрочем, и настоящей интеллигентности. Есть разница не только между образованными и культурными людьми, но и между «образовенцией» и интеллигенцией. Ни диплом о высшем образовании, ни самая громкая академическая степень, ни занятия сложной интеллектуальной деятельностью не свидетельствуют о культурности и интеллигентности. Хотя, если получено действительно хорошее образование, оно может свидетельствовать о высокой степени цивилизованности. Образование, которое имеет непосредственное отношение к культуре (как одно из средств ее развития), все же является плодом цивилизации и может оставаться в ее поле, т. е. в поле полезности, будучи «инструментом» умственного прогресса, но при этом не обязательно прогресса духовного. Руссо был прав в том, что наука, просвещение и искусство сами по себе не обеспечивают развития, например, нравственности. Кто–то из великих сказал, что просто хорошо образованный человек – это самое скучное существо на свете. Хорошо, если бы только скучное! Но ведь образование, даже гуманитарное, не предполагает наличия у человека ни совести, ни тактичности, ни милосердия. Оно разве что дает знание о таких и подобных им вещах, об истинной интеллигентности и о подлинной культуре.

То, что называют интеллигентностью, включает в себя образованность, но ее одной мало. Интеллигент всегда образован, но образованный человек не всегда интеллигентен. И далеко не всегда культурен. Образование дает человеку возможность выхода на довольно высокий уровень культуры (специализированный), для которого характерно доминирование интереса к той или иной деятельности, становящейся в известной мере самоценной. Например, образованные люди могут увлекаться познанием, наукой и научно–техническим творчеством настолько, что комфортность, удобство бытия и личная выгода отступают на задний план. Кажется, что в их жизни дух торжествует над грубой пользой и что эти люди действительно в высшей степени интеллигентны и культурны. Такое заблуждение понятно, ведь это – ученые, изобретатели, учителя, врачи. Они создают и передают духовные ценности, а значит, во многом действительно обогащают культуру, живут поисками истины.

Но почему тогда идет речь о заблуждении? Потому что, как это ни парадоксально, не только те, кого называют интеллигентами, но и те, кто на самом деле является таковым, вовсе не обязательно люди высокой культуры. Во–первых, потому, что даже специализированный уровень культуры ограничивается самой специализацией. Незабвенный К. Прутков заметил, что специалист подобен флюсу: тот и другой односторонни. Ч. – П. Сноу открыл для всех наличие в культуре якобы «двух культур», т. е. очевидную для ХХ в. поляризацию духовного мира (где два полюса олицетворяли художественная интеллигенция и ученые: физики, математики, биологи, а также инженеры). Многие английские ученые, например, смущенно говорили ему, что «пробовали» читать Диккенса (и вообще не читали серьезной художественной литературы), а гуманитарии и художники не понимали ни языков науки, ни значения научно–технической революции. Эти проявления цивилизационной неполноты, частичности проистекали из узости профессиональной сферы деятельности, а отсюда следовала общая духовная ограниченность, неспособность адекватно воспринимать и оценивать те явления цивилизации и культуры, которые не укладывались в полосу жизненных пристрастий. Однобокость развития человека оказалась в ХХ в. цивилизационно неизбежной в связи с разделением труда, в том числе и умственного (и творческого).

Во–вторых, что гораздо важнее, ученость еще никого не сделала хорошим человеком (Демокрит). И не только ученость, но и талантливость и мастерство в любой из сфер деятельности. Это немаловажно, так как у человека высшего уровня культуры доминирующая потребность – потребность в жизни другого человека, а главная ценность – другой конкретный человек. Конечно, нельзя сказать, что всякий хороший человек культурен, но полноценная культура предполагает оформленное выявление именно человечности в человеке. Культура на этом уровне выступает прежде всего в таких реализуемых ценностях, как совесть, порядочность, милосердие, терпимость, деликатность, вкус, желание и умение понять и «принять» другого человека, другой этнос, другую культуру. Блез Паскаль, писавший о том, что все мироздание не стоит и самого посредственного разума, «…ибо он способен познать и все плотское и самого себя…», недаром дальше заявил: «Все плотское, вместе взятое, и все разумное, вместе взятое, и все, что они порождают, не стоит самомалейшего порыва милосердия». Для полноценной культуры важно при этом и умение явить милосердие, по–человечески оформив его. Ведь важно и то, насколько человек внутренне культурен, и то, насколько органично он выражает свою культуру вовне, в отношении к другим людям, иным культурам.

Ни наука, ни образование, ни профессиональные занятия умственным и творческим трудом, интеллектуальной духовной деятельностью сами по себе не обеспечивают уровня действительной культуры в полном смысле этого слова.

Значит, или тот слой, который обычно называют интеллигенцией, вовсе не обязательно будет духовно ведущим слоем народа, высококультурным слоем населения, или термин «интеллигенция» надо понимать, вводя в него дополнительные смыслы и учитывая то, что постоянно путают «интеллигентность» и «образованность», «культурность» и «цивилизованность».

Многие представители российской интеллигенции претендуют на то, что именно они являются представителями высшего уровня культуры и призваны учить, «как обустроить Россию», духовно возвышать других и в России, и за ее пределами и, таким образом, служить нуждам народа, содействовать народному счастью и счастью человечества. Большой части этого слоя свойственно то, что С. Булгаков называл крайностями «народопоклонничества и духовного аристократизма».

С другой стороны, русской интеллигенции (и не только ей) свойствен и некоторый утилитаризм. С. Франк считал, что «русскому интеллигенту чуждо и отчасти враждебно понятие культуры в строгом смысле слова». Потому что, говоря о культуре, у нас, как правило, имеют в виду необходимость ее практического применения. То есть культура важна, если она чему–то служит, если она, например, средство развития политического механизма, народного образования, воспитания или упорядочения общественной жизни. Отвечая на это, Франк справедливо писал о том, что культура не средство, а цель человеческой деятельности, что она служит не совершенствованию человеческой природы, а сама есть это совершенствование.

Представляется, что реальное содержание понятий «интеллигентность» и «культурность» в высших своих проявлениях во многом совпадает. И уж во всяком случае, в том отношении, что интеллигентность – это не средство для чего–то, а состояние, к которому следует стремиться. А вот познание, знание, образование и просвещение могут быть и бывают средствами для постижения, сохранения, распространения и развития культуры. И истина, которая есть соответствие знания о действительности самой действительности, истина (или, точнее, истины) фактов столь же служебна в отношении к культуре. Но понятие «истина» употребляется и в другом значении, в котором речь о ней идет как о ценности культуры.

Истина и познание как ее поиск являются не только значимыми, полезными и пригодными для человека. Истина – это не только норма познания и жизни. Она не только должное, в отличие от лжи, что закреплено в библейском «не лги», требующем говорить правду, быть истинным. Поиск истины может быть еще и стремлением мыслителя найти ее как нечто сверхценное, как человеческий идеал. Но какая истина может выступить в качестве идеала? Ведь не любая же! Недаром

А. С. Пушкин в стихотворении «Герой» писал, что «нас возвышающий обман» дороже «тьмы низких истин». У Сократа был интерес не к «низким» истинам и не к банальной истине факта, а к истине, сам путь познания которой возвышает человека. Будда говорил не о безличных, объективных, а о благородных истинах.

Истина, за которую люди порой готовы отдать жизнь, это не просто «соответствие мысли предмету» (Декарт) и не то, что, как говорил

В. Соловьев, есть «в формальном отношении». Она не формальна и по сути касается высот духовного бытия. Это не истина рассудка и количества, счета и расчета, не истина догматиков. Это истина жизненная, та, которую нельзя найти раз и навсегда, а можно только порождать в процессе поиска, в мысли и действии. Такая истина, и наука, ее ищущая, и философия принадлежат собственно культуре в смысле их «человекообразующего действия, упорядочивающего жизненный хаос структур». Истина в этом единственно существенном ее бытии – одна из высших духовных ценностей наряду с такими ценностями культуры, как Вера, Добро, Красота, Свобода, Любовь и т. д., с которыми она органично связана.

Хосе Ортега–и–Гассет, рассуждая о вере и истине, писал, что философия пытается искать истину (исследуя сомнение) с тем, чтобы жизнь обрела подлинность, чтобы у человека была убежденность, истинная вера (не обязательно религиозная):

Вот эта подлинность жизни (не заданная, а создаваемая людьми) выявляется прежде всего как реализуемая в этом мире истинность веры, добра и красоты, истинность как проявленность действительной, а не фальшивой веры, настоящего добра, подлинной красоты, а не их лживых имитаций.

Что касается добра, то В. Соловьев, исследуя его, стремился «…показать добро как правду, т. е. единственный правый, верный себе путь жизни во всем и до конца». Он был убежден в том, что нравственность есть путь к истинной жизни, что жизнь добрая и жизнь истинная – это фактически одно и то же.

В. Гейзенберг, П. Дирак и многие другие ученые ХХ в. были убеждены в родстве красоты и истины. Гейзенберг писал о красоте в точных науках, как о предупреждающем сиянии, блеске истины. Дирак утверждал, что красота формулы удостоверяет ее истинность. То есть они видели, что появление красоты как бы свидетельствует об истинности. И это так, потому что в этих частных и других случаях истинность порождает ощущение красоты, а это ощущение, эстетический восторг стимулируют к дальнейшему движению познания.

И конечно, истина как ценность культуры живет не в частностях, а в целостном развитии человека, все более и более очеловечивающего и себя, и мир вокруг, человека, постоянно меняющегося и каждый раз определяющего, что он есть и чем он будет: «Жить – это постоянно решать, чем мы будем». Ведь «сам мир культуры был изобретен человеком как такой мир, через который человек становится человеком». В этом смысле истина, которая выступает как «…живая сила, овладевающая внутренним существом человека и действительно выводящая его из ложного самоутверждения, называется любовью». А любовь, согласно В. Соловьеву, есть действительное упразднение эгоизма. И если познание, наука и просвещение ориентированы на истинность в таком ее понимании, то они обретают смысл культуры высокого уровня, на котором базовая потребность человека – это потребность в жизни другого.

Поэтому если все же остается сомнение в том, что наука – это феномен культуры, а не только цивилизации, то оно вызвано, во–первых, тем, что к науке зачастую относят то, что, по сути, ею не является. Например, М. К. Мамардашвили считал, что так называемые прикладные науки – это не науки. Во–вторых, науку противопоставляют культуре еще и потому, что ее достижения могут использоваться против человека и против культуры (атомная бомба, химическое, бактериологическое оружие). Но это, как и то, что сам ученый может быть бесчеловечным, не аргумент. Мы же не отказываемся считать искусство явлением культуры из–за того, что изящной бронзовой статуэткой можно убивать, что в форме, близкой к искусству, можно заниматься пропагандой, что даже настоящее искусство можно использовать идеологически нечистоплотно, что конкретный художник может быть человеком невысокой культуры.

В истории есть масса примеров того, как искусство, науку и философию пытались (порой небезуспешно!) свести к вещному использованию (дикарскому или цивилизованному). И тогда они выпадали из поля культуры, которая «…есть владение тем, чем нельзя владеть вечно и потребительски». Культурой можно владеть лишь в том случае, если реализовать ее в жизни, творить, быть культурным и внешне, и внутренне. А это возможно только тогда, когда культура представляет собой вполне органичное единство веры, истины, добра и красоты. Тогда она реализуется и как свобода – свобода полного проявления человеком своей внутренней человеческой индивидуальности.