РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В ВАННЕ

Pami tnik znaleziony w wannie, 1961

© Перевод. К. Душенко, 1993

…Комнату с номером, указанным в пропуске, я не смог отыскать. Сперва я попал в Отдел верификации, потом в Отдел дезинформации, где какой-то чиновник из Секции высоких давлений отправил меня на девятый этаж, но там никто даже не стал со мной разговаривать; я блуждал среди множества военных чинов, все коридоры наполнял энергичный топот, щелканье дверных щеколд и каблуков, и в эти воинственные звуки вплеталось стеклянной музыкой далекое позвякиванье словно бы санных бубенчиков. Время от времени курьеры проносили чайники, пускавшие пар, я по ошибке забредал в туалеты, где торопливо красились секретарши; агенты, переодетые лифтерами, завязывали со мной разговор; один из них, с фальшивым протезом, столько раз возил меня с этажа на этаж, что кивал мне издалека и даже перестал фотографировать меня аппаратом, прикрепленным к петлице вместо гвоздики. Ближе к полудню он уже начал мне тыкать и показал свою гордость – спрятанный под полом кабины магнитофон, но мне в моем все более скверном настроении было не до того.

Я упорно ходил из комнаты в комнату и как заведенный задавал вопросы, на которые получал ложные ответы; я по-прежнему пребывал вне оживлявшего Здание безустанного круговорота секретности, но должен был, черт побери, подключиться к нему в какой-нибудь точке; дважды я случайно оказывался в подземном хранилище и пролистал лежавшие сверху секретные документы, но и там не нашел никаких для себя указаний. Через пару часов изрядно уже раздраженный и проголодавшийся, потому что время обеда прошло, а мне не удалось найти даже столовой, я решил наконец сменить тактику.

Я помнил, что больше всего высоких, седовласых чинов попадалось на пятом этаже, и поехал туда; через двери с надписью «ТОЛЬКО ПОСЛЕ ДОКЛАДА» попал в кабинет помощника секретаря, в котором никого не было, оттуда, через боковую дверь с табличкой «СТУЧАТЬ», в зал, где было полно сохнущих мобилизационных планов, и тут оказался перед выбором, потому что отсюда вели две двери: на одной значилось «ТОЛЬКО ДЛЯ БАЛАНСИРОВ», на другой – «ПРОХОДА НЕТ». Подумав, я открыл вторую дверь, и оказалось, что угадал: я попал в приемную главнокомандующего, комендерала Кашенблейда. Так как я вошел через этот вход, дежурный офицер, уже ни о чем не спрашивая, провел меня прямо к командующему.

И здесь в воздухе дрожал нежный стеклянный звук. Кашенблейд помешивал чай. То был могучий, лысый старик. Его лицо с обвисшими, словно фартуки, щеками и складками под подбородком, покоилось на отворотах мундира с нашивками в форме спиральных галактик. На письменном столе перед ним в две шеренги выстроились телефоны, справа и слева от них – агентурные аппараты, а посредине – банки для экспонатов с разными этикетками, однако, кроме спирта, я в них ничего не заметил. Генерал – вены на его лысине вздулись – был занят нажиманием кнопок, заставлявших умолкнуть зазвонивший в данный момент телефон. Если несколько телефонов звонили одновременно, он бил по клавиатуре кулаком. Заметив меня, он бухнул сразу по всем клавишам. Наступила тишина, в которой комендерал какое-то время позвякивал ложечкой.

– А, это вы! – отрывисто произнес он. Голос у него был могучий.

– Так точно, я.

– Погодите, молчите, память у меня о-го-го, – пробурчал он, приглядываясь ко мне из-под кустисто нависших бровей. – Икс-27 контрастелларная ретранспульсия Сигни Эпс, а?

– Нет, – сказал я.

– Нет? А! Ну! Ах да!! Морбилатринкс Б-КуК восемьдесят один, запятая, операция «Гвоздулька»? «Бе», читай «Бипропода»?

– Нет, – сказал я, протягивая ему свою повестку так, чтобы он мог прочитать ее, но он недовольно ее оттолкнул.

– Н-н-ет?.. – буркнул он. Похоже, его самолюбие было уязвлено. Он задумался. Помешал чай. Телефон звякнул. Он задавил его львиным рывком.

– Пластиковый? – вдруг бросил он мне в лицо.

– Я-то? Нет, вряд ли – обыкновенный…

Кашенблейд одним ударом придушил трезвонившие уже добрую минуту телефоны и пригляделся ко мне еще раз.

– Операция Гипербог… Маммациклогастрозавр… энтама, пентакла… – не сдавался он, не желая примириться с неожиданной брешью в своей непогрешимости, но я молчал; тогда он уперся могучими ручищами в клавиши и гаркнул: – Вон!!!

Похоже было на то, что он и вышвырнет меня за дверь, но я был слишком исполнен решимости и к тому же был человеком слишком штатским, чтобы послушаться беспрекословно. Я по-прежнему стоял, протягивая руку с повесткой. Кашенблейд наконец взял ее; не глядя, словно бы нехотя бросил в щель стоявшего рядом с ним аппарата, тот зашумел и начал что-то ему нашептывать. Кашенблейд слушал, слушал, тучи пробегали по его лицу, вспышки мелькали в зрачках. Он глянул на меня исподлобья и принялся нажимать на кнопки. Сперва раззвонились телефоны – таким хором, что получилась конкретная музыка; он прекратил ее и продолжал нажимать. Окружавшая его батарея аппаратов громко, наперебой сыпала цифрами и псевдонимами. Он сидел, насупившись, вслушиваясь, с дергающимся веком, но я уже видел – гроза прошла стороной. Он стянул брови в узел и проворчал:

– Давайте сюда эту вашу писульку!

– Я уже дал…

– Кому?

– Вам.

– Нам?

– Вам, господин комендерал.

– Когда, где?

– Только что, вы ее сюда бро… – начал я, но прикусил язык.

Комендерал зыркнул на меня и вырвал нижний ящичек аппарата. Тот был пуст. Бог знает, куда отправился мой документ; разумеется, я ни минуты не верил, что он бросил его туда по ошибке. Я уже какое-то время подозревал, что Командование Космического округа, как видно, чересчур разросшееся, чтобы следить за прохождением каждого из триллиона дел в отдельности, перешло к вероятностной стратегии делопроизводства, исходя из того, что каждое дело, кружа между мириадами столов, рано или поздно попадет куда надо. Подобным методом, нескорым, но безотказным, действует сам Космос; для творения столь же вечного – а именно таким было Здание – скорость этих оборотов и пертурбаций, конечно, не могла иметь существенного значения.

Как бы то ни было, повестка исчезла. Кашенблейд, с треском захлопнув ящичек, смотрел на меня, моргая. Я стоял неподвижно, с опущенными руками, неприятно ощущая их пустоту. Он моргал все упорней – я молчал; он заморгал страстно – тогда я моргнул в ответ, и это его вроде бы успокоило.

– Н-н-а… – заурчал он и принялся нажимать на кнопки. В аппаратах взбурлило. Разноцветные ленты полезли из них на стол. Он отрывал по кусочку от каждой, читал, а иногда не глядя швырял в другие аппараты, которые делали копии, оригиналы же шли в автоматическую корзину. Наконец из одного аппарата выползла белая фольга с надписью «ДЛЯ ИНСТРУКТАЖА Б-66 – ПАПРА – ЛЕБЛ» – такими крупными буквами, что я прочитал их через стол.

– Вам… будет… поручена… Особая… Миссия, – размеренно ронял он слова. – Глубокое проникновение, дело о подрывной деятельности – вы там уже были? – спросил он и моргнул.

– Где?

– Там.

Он поднял голову и снова захлопал ресницами. Я не отзывался.

Он посмотрел на меня с презрением.

– Агент, – произнес он наконец. – Агент, а?.. Агент… вот он, нынешний агент…

Он понемногу мрачнел. Протягивал это слово на все лады, издевался над ним, посвистывал, пропускал через дырку в зубе, измывался над слогами, нервным движением задавил все телефоны сразу и взорвался:

– Все вам объясни! Газет не читаете?! Звезды! Ну? Что звезды? Что они делают? Ну?!

– Светят, – неуверенно произнес я.

– И это называется агент!!! Светят! Ба! Как?! Как светят?! А? Ну?! Веками он подавал мне знаки.

– М… мигают, – сказал я, невольно понижая голос.

– Какой догадливый! Наконец-то! Мигают! Да! Подмигивают! А когда? Что?! Не знаете?! Ну конечно!!! Вот какой материал мне сюда присылают! Ночью! Ночью!! Мигают, трясутся, втемную! Что это? Кто мигает?! Кто ночью?! Кто трясется?!

Он рычал как лев. Я стоял бледный, прямой как струна, выжидая, пока гроза пройдет, но она не проходила. Кашенблейд, посиневший, обрюзгший, со вздувшейся лысиной, гремел на весь кабинет, на все Здание:

– А разбегание туманностей?! Что?! Не слышали?! Разбегание!!! Что это?! Кто убегает?! Это подозрительно, больше того – это признание в виновности!!!

Он раздавил меня взглядом; вконец обессиленный, тяжело опустил веки и решительно бросил стальным голосом:

– Болван!

– Вы забываетесь, господин комендерал! – выпалил я.

– Что? Что?! Вы за… а? Вы забыва… Что это? А-а! Пароль! Пароль, хорошо. Ага, это дело другое. Пароль есть пароль…

Он принялся резко вбивать пальцы в клавиатуру. Аппараты зашуршали, как дождь по жестяной крыше. Из них вылетали, подрагивая, зеленые и золотые ленты и скручивались на столе в клубки. Старец жадно читал их.

– Хорошо! – заключил он, сминая все ленты. – Ваша миссия: исследовать на месте, проверить, обыскать, если понадобится – спровоцировать, донести. Точка. Энного числа в час эн, в энном секторе энного района вы будете выэнтованы с борта боевой единицы эн. Точка. Жалованье по категории «Карапуз», планетарные суточные с кислородной надбавкой, расчет нерегулярный, в зависимости от важности донесений. Докладывать постоянно. Связь эн-люмени-ческая, камуфлятор формата Лира-ПиП, если падете при исполнении – посмертное награждение Орденом Тайной Степени, почести по полной программе, военный салют, памятная таблица, занесение в книгу почета… Хватит?! – отчеканил он последнее слово.

– А если не паду?.. – спросил я.

Широкая, снисходительная улыбка озарила лицо комендерала.

– Резонер, – сказал он. – Резонер, а? Хе-хе… резонер… если того, то так… Хватит! У меня нет никаких «если»! Задание получил? Получил! Баста! А ты знаешь, что это? Хе?! – выдохнул он широкой грудью. Щеки у него мягко заколыхались, блеск пробежал по золотым четырехугольникам орденов. – Миссия – это великая честь! А уж Особая – ба! Особая! Ну! В добрый энный час! За дело, парень, – и не давай себя угробить!

– Буду стараться, – ответил я, – а мое задание?

Он нажал на несколько кнопок, вслушался в звонки телефонов, погасил их. Потемневшая перед тем лысина медленно розовела. Он смотрел на меня добродушно, отечески.

– Крайне! – произнес он. – Крайне опасное! Но уж ладно! Не ради себя! Не я посылаю! Общество! Благо! Ой, ты, ты… энный… трудное дело… трудное тело тебе досталось! Увидишь! Трудное, во так надо, потому что, того…

– Служба, – быстро подсказал я.

Он просветлел. Встал. Заколыхались на груди ордена, зазвенели; аппараты и телефоны умолкли; огоньки погасли. Волоча за собой спутанные разноцветные проводочки, он подошел и подал мне могучую, волосатую, старческую ладонь стратега. Сверлил меня взглядом, словно брал пробу, брови у него сошлись, образуя выпуклые бугорки, а подпирали их складки помельче; так мы стояли, спаянные рукопожатием – главнокомандующий и тайный курьер.

– Служба! – сказал он. – Нелегкая. Служба, мой мальчик! Служба… будь здоров!!!

Я отдал честь, развернулся на каблуках и вышел, у дверей еще слыша, как он прихлебывает остывший чай. Могучий это был старец – Кашенблейд…

Еще под впечатлением разговора с главнокомандующим я вошел в секретариат. Секретарши красились и помешивали чай. Из трубы пневматической почты выпал свиток бумаг с моим назначением, подписанный знаком комендерала. Одна из секретарш поставила на каждой бумаге штамп «совершенно секретно» и передала их другой; та вставила всю пачку в картотеку, затем картотека была зашифрована на портативной машине, ключ к шифру уничтожен по акту, а все оригиналы сожжены; пепел, после просеивания и регистрации, был запечатан в конверт с моим кодом и отправлен на специальном подъемнике в подземное хранилище. Все это, хотя и происходило рядом со мной, я наблюдал отстраненно, в ошеломлении, вызванном столь неожиданным поворотом судьбы. Загадочные замечания комендерала, несомненно, относились к вопросам такой секретности, что на них можно было лишь намекать. Раньше или позже меня ознакомят с ними – иначе как я выполню Миссию? Я даже не знал, имеет ли она что-либо общее с пропавшей повесткой, но все это бледнело на фоне моей поразительно быстрой карьеры.

Мои размышления прервало появление молодого брюнета в мундире и при сабле; он представился тайным адъютантом комендерала, поручиком Бландердашем и, многозначительно пожав мне руку, сказал, что прикомандирован к моей особе. Он пригласил меня в кабинет, располагавшийся в том же коридоре напротив, угостил чаем и начал восхищаться моими способностями, по его мнению, незаурядными, коль скоро Кашенблейд доверил мне столь крепкий орешек. Он также восторгался естественностью моего лица, особенно носа, и я наконец понял, что то и другое он считает поддельным. Я молча помешивал чай, полагая, что сдержанность тут уместна как нельзя более. Через четверть часа поручик провел меня по офицерскому переходу к служебному лифту; мы вместе распечатали его и поехали вниз.

– Однако, однако, – вдруг произнес он, когда я уже ступил одной ногой в коридор, – не нападает ли на вас временами зевота?

– Не обращал внимания… а что?

– Ах, ничего… зевающему можно просто заглянуть внутрь, знаете ли… а вы, случаем, не храпите?

– Нет.

– О, это хорошо. Из-за храпа гибнет столько наших людей…

– Что с ними случилось? – неосмотрительно поинтересовался я. Он улыбнулся, прикоснувшись к чехольчику, который закрывал нашивки на мундире.

– Если это вам интересно, может, посмотрите наши коллекции? Как раз на этом этаже… там, где колонны… это Отдел коллекций…

– Весьма охотно; только не знаю, можем ли мы так свободно располагать временем?

– Разумеется, – ответил он, с легким поклоном указывая мне дорогу. – Впрочем, это не простое удовлетворение любопытства… Чем больше в нашем деле знаешь, тем лучше…

Он открыл передо мной обыкновенную белую дверь. За ней блестела еще одна, бронированная. После набора цифрового замка она раздвинулась, и тайный адъютант пропустил меня первым. Мы оказались в большом, ярко освещенном зале без окон. Кессонное перекрытие покоилось на колоннах, стены были увешаны роскошными гобеленами и ковриками, по большей части в черных, золотых и серебряных тонах. Таких я еще не видел; изготовлены они были из чего-то напоминавшего мех. Между колоннами на вощеном полу стояли застекленные музейные столы, витрины на стройных ножках и тяжелые сундуки с поднятыми крышками. Ближайший к нам сундук был заполнен какими-то вещицами, сверкавшими, как драгоценности; я узнал в них запонки. Должно быть, их были здесь миллионы. В другом сундуке высился холмик продолговатых жемчужин. Поручик провел меня к витринам; за толстым стеклом на бархатной подстилке лежали, удобно освещенные, искусственные уши, носы, зубопротезные мостики, имитации ногтей, бородавок, ресниц, фальшивые флюсы и горбы – некоторые, для наглядности, в разрезе, чтобы показать их внутреннее строение; горбы попадались и надувные, но преобладали набитые конским волосом. Чуть отступив назад, я задел сундук с жемчужинами и вздрогнул. Это были зубы – разлапистые и маленькие, как жемчуг, лопатообразные, с дыркой и без, молочные, коренные, зубы мудрости.

Я поднял глаза на провожатого; тот со сдержанной улыбкой показал на ближайший гобелен. Я вгляделся в него. Он был сделан из саженных бород, бакенбард, париков, нашитых на нейлоновую основу, причем златовласые образовывали на темном фоне большой государственный герб. Мы перешли в следующий зал. Он был еще больше. Под никелевыми отражателями стояли витрины, заполненные троянскими дарами и колодами карт; с лиственничных перекрытий свисали фальшивые протезы, корсеты, костюмы; немало было и поддельных насекомых – сработанные с такой точностью, какую способна обеспечить только могущественная, располагающая всеми средствами разведслужба, они занимали четверной ряд стеклянных шкафов. Адъютант не навязывался с объяснениями, словно был убежден, что собранные здесь corpora delicti говорят сами за себя, и лишь иногда, когда я готов был среди множества экспонатов пропустить какой-нибудь особенно интересный, указывал на него еле заметным движением руки. Так он обратил мое внимание на груду мака на белом шелке под стеклом, которое было отшлифовано так искусно, что над самым холмиком маковых зерен прозрачная пластина утолщалась, образуя сильную линзу, и я увидел, что каждое зернышко высверлено изнутри. Пораженный, я обратился с немым вопросом к поручику; тот лишь сочувственно улыбнулся и развел руками, показывая, что не вправе ничего говорить, а его полные губы, оттененные усиками, сложились в беззвучное слово секретно. Лишь у следующих дверей, открывая их передо мной, он заметил:

– Любопытные у нас трофеи… верно?

Эхо наших шагов разносилось по еще более великолепному залу. Я посмотрел вверх. Всю стену напротив занимал гобелен; мастерская композиция, выполненная в рыжих и черных как смоль тонах, изображала созидание государства. Адъютант, не без некоторого колебания, показал мне подстриженные черные бачки, составлявшие часть плаща одного из высших сановников, давая понять, что они принадлежали разоблаченному им агенту.

Веявший из-за колонн сквозняк предвещал близость широкой анфилады. Я уже не разглядывал экспонаты; потерянный, ошеломленный, я шествовал вслед за своим провожатым через их скопища, искрившиеся в свете ламп, мимо отделов открывания касс, искусительства, сверления стен, пробивания гор, осушения морей, дивился многоэтажным машинам для копирования мобилизационных планов на расстоянии, для превращения ночи в искусственный день и наоборот; под огромным хрустальным куполом мы прошли через палату фальсификации солнечных пятен и планетных орбит; вделанные в плиты какого-то драгоценного металла, сияли подделки созвездий и фальсификаты галактик с шифрованными пояснительными табличками; у стен бесшумно работали мощные вакуумные насосы, поддерживая высокое разрежение и нужную мощность излучения, при которых только и могли существовать поддельные атомы и электроны. Голова у меня шла кругом от избытка впечатлений; Бландердаш, несомненно, понимая мое состояние, повел меня к выходу. У дверей, снабженных часовой защелкой, мы распечатали верхний карман его мундира, он достал оттуда конверт с паролем, и мы прочли его.

Уже где-то на середине нашего шествия через Отдел коллекций я начал составлять в уме комплименты, которые скажу после осмотра всего собрания, но теперь не мог выдавить из себя ни слова. Бландердаш, как видно, понимал и мое молчание, поскольку не нарушил его; когда мы были уже у лифта, к нам подошли двое молодых, тайных, как и он, офицеров. Отдав честь, учтиво извинившись передо мной, они отозвали адъютанта в сторону. Последовал короткий обмен репликами, за которым я наблюдал, прислонившись к дверному косяку. Бландердаш казался слегка удивленным – приподняв брови, он что-то говорил офицеру постарше, но тот сделал запрещающий жест, слегка повернув локоть в мою сторону. На этом сцена закончилась. Адъютант, не попрощавшись со мной, ушел со старшим офицером, а второй подошел ко мне и объяснил с предупредительно вежливой улыбкой, что ему приказано проводить меня в Отдел Н.

Я не видел причин возражать. Мы уже вошли в распечатанный лифт, когда я спросил его про моего прежнего чичероне.

– Простите? – переспросил офицер, наклоняя ухо к моим губам и в то же время прижимая руку к груди, как будто у него заболело сердце.

– Ну, Бландердаш… наверное, он ушел по делам службы? Знаю, что я не должен, собственно, спрашивать…

– Да нет, что вы, – поспешно проговорил офицер. Медленная, необычная улыбка растянула его тонкие губы. – Как вы сказали? – спросил он задумчиво.

– Простите?

– Ну, это имя…

– Бландердаш? Ну как же… ведь так зовут того адъютанта, верно? Или я ошибаюсь?..

– О нет, безусловно нет, – быстро произнес он, но улыбка его становилась все задумчивее. – Бландердаш, – пробормотал он, когда лифт сбавил скорость, перед тем как мгновенно остановиться. – Бландердаш… фи… Бландердаш… пожалуйста…

Не знаю, к кому относилось его «пожалуйста» – быть может, ко мне, потому что он как раз открывал дверь лифта, – и много бы я дал, чтобы это узнать, но мы уже быстро шли по коридору, направляясь к одной из множества сияющих белых дверей. Офицер впустил меня и тотчас снова закрыл дверь. Я стоял в длинной, узкой комнате без окон; за четырьмя столами, освещенными настольными лампами, работали офицеры в расцвете лет; спасаясь от жары, они поснимали мундиры, повесили их на спинки стульев и, подвернув манжеты рубашек, корпели над грудами бумаг. Один из них выпрямился и уставился на меня черными, блестевшими из-за очков глазами.

– Вы по какому делу?

Я сглотнул, подавив нетерпение.

– Особая Миссия – по поручению комендерала Кашенблейда. Если я – не отдавая себе в этом отчета – полагал, что остальные офицеры поднимут головы при этих словах, то я ошибался.

– Ваше имя? – спросил все тем же твердым, деловым тоном офицер в очках. У него были мускулистые руки спортсмена, загорелые, с маленькой шифрованной татуировкой.

Я назвал себя. Почти одновременно он нажал клавиши какой-то машинки у себя на столе.

– Характер Миссии?

– Особая.

– Цель?

– Я должен был узнать ее здесь.

– Вот как? – сказал он. Он снял мундир со стула, надел его, застегнул, поправил чехольчик на эполетах и направился к следующей двери. – Прошу за мной.

Я вошел следом и лишь тогда, глянув украдкой в сторону, убедился, что офицер, который меня сюда привел, вообще не вошел в комнату, а остался в коридоре.

Новый мой провожатый включил настольную лампу и стоя представился:

– Младший шифрант Дашерблар. Прошу вас, присаживайтесь. Он нажал кнопку звонка; молодая девушка, несомненно секретарша, принесла два стакана чая и поставила их перед нами. Дашерблар сел напротив меня и начал молча помешивать чай.

– Вы ждете, что вас ознакомят с сущностью вашей Миссии, не так ли? – наконец сказал он.

– Да.

– Гм. Это трудная и сложная Миссия… да… или, вернее, необычная, господин… простите, как вас зовут?

– Все так же, – ответил я с еле заметной улыбкой.

Офицер улыбнулся в ответ. У него были отличные зубы; его лицо излучало в эту минуту непринужденность и искренность.

– Ха-ха, превосходно, превосходно. Благодарю вас. Итак, значит… сигарету?

– Спасибо, не курю.

– Это хорошо, это очень хорошо. Человек не должен иметь дурных привычек, не должен, так… один момент.

Он встал и включил верхний свет; я увидел огромный бронированный сейф свинцового цвета, протянувшийся во всю ширину стены. Дашерблар поочередно поставил в нужное положение семь цифровых валиков, массивная стальная плита бесшумно сдвинулась, и он начал перекладывать пачки папок, лежавших между металлическими перегородками.

– Я дам вам инструкцию, – проговорил он; при басовом звуке зуммера замолчал, повернулся и взглянул на меня. – Извините… как видно, что-то срочное. Вы могли бы подождать? Это займет самое большее пять минут…

Я кивнул. Офицер вышел, тихо опустив дверную ручку. Я остался один, освещаемый лампой, прямо напротив приоткрытой дверцы сейфа.

«Неужели они хотят испытать меня? Таким наивным, незатейливым способом?» – возмущенно подумал я. Некоторое время я сидел спокойно, пока какая-то сила не повернула мою голову в сторону сейфа. Я сразу же отвернулся – и встретил глазами зеркало, отражавшее ряды полок с секретными документами. Я решил считать дощечки паркета. Увы, пол был линолеумный. Я сплел ладони, напряженно вглядываясь в побелевшие косточки пальцев; наконец меня охватил гнев. Почему я не могу смотреть туда, куда хочется? Папки были черные, зеленые, розовые и лишь несколько желтых. Как раз с желтых свисали тесемки, обвешанные тарельчатыми печатями. У одной папки, лежавшей наверху, были загнуты уголки. «Тоже мне, секреты, – подумал я. – В конце концов, Миссию доверил мне сам главнокомандующий, в случае нужды я могу на него сослаться – но о какой нужде я, собственно, думаю?»

Я посмотрел на часы. После ухода офицера прошло уже десять минут. В комнату не проникало ни шороха; стул, на котором я сидел, был жесткий – с каждой минутой я ощущал это все явственней. Я закинул ногу на ногу, но так было еще хуже. Встал, подтянул брюки, чтобы не мялась стрелка, и поспешно уселся опять. Теперь меня стеснял даже стол, о который я оперся локтем. Я пересчитал папки на полках, вдоль и поперек. Потянулся. Проходили минуты. Я все сильнее чувствовал голод. Выпил остатки чая и выскреб ложечкой сахар со дна стакана. На открытый сейф я уже не мог смотреть. Я был просто взбешен. Взглянув на часы, обнаружил, что прошел почти час. Еще через час я начал терять надежду на возвращение офицера. Что-то с ним, видно, случилось. Что? Возможно, то же самое, из-за чего вдруг отозвали Бландердаша. Или его имя было Кашерблад? Олдеркларш? Далдербларл? Балдеклаш? Я никак не мог вспомнить – должно быть, от голода и злости. Встал и принялся нервно расхаживать по комнате. Почти три часа один на один с открытым сейфом, полным секретных документов, – дело выглядело смертельно серьезным. Веселую шутку сыграл со мной этот… этот – как же этого звали, черт подери?! Если меня спросят, кого я жду… Я решил выйти. Хорошо, но куда? Вернуться в ту комнату, через которую я сюда попал? Меня начнут спрашивать. Моя история прозвучит неправдоподобно. Я это чувствовал. Я уже видел лица судей. «Офицер, имени которого вы даже не помните, оставил вас одного в комнате с открытым сейфом? Неплохо, однако старо… может, «вздумаем что-нибудь пооригинальнее?» Мне было жарко, пот струился по спине, в горле пересохло. Я выпил чай офицера, быстро огляделся вокруг и попробовал закрыть сейф. Защелки никак не вставали на место. Я вертел цифровые валики так и сяк – дверцы упорно отскакивали, никак не желая защелкиваться. Мне показалось, я слышу звук шагов в коридоре. Я отпрянул назад, рукавом зацепил папки, целая их стопка посыпалась на пол. Дверная ручка повернулась. Тогда я сделал нечто совершенно безумное – залез под стол. Я видел только ноги вошедшего – форменные брюки, черные, остроконечные полуботинки. Минуту он стоял неподвижно. Тихо закрыл дверь, на цыпочках подошел к сейфу и пропал из поля моего зрения. Я слышал шелест поднимаемых с пола бумаг, потом к нему добавилось тихое цыканье. Я понял. Он фотографировал секретные документы. А значит… значит, это не был офицер Командования Космического округа, но…

Я вылез из-под стола на четвереньках и поспешил, не отрываясь от пола, к выходу. Вскочил, схватился за ручку двери и одним прыжком очутился в коридоре. Когда я с размаху открывал дверь, на какую-то долю секунды передо мной мелькнуло перекошенное от страха, бледное лицо чужака, фотоаппарат выпал у него из рук, но прежде чем он стукнулся об пол, я уже был далеко. Вытянувшись в струнку, я шел прямо вперед чрезмерно жестким, мерным шагом. Я проходил мимо изломов и поворотов коридора, мимо рядов белых дверей, из-за которых доносился приглушенный гомон чиновничьей суеты, вместе со стеклянным позвякиваньем, в котором не было уже ничего загадочного.

Что делать? Куда идти? Доложить обо всем случившемся? Но того человека там уже наверняка не было – он убежал сразу после меня, это уж точно. Оставался лишь сейф, открытый сейф и бумаги, разбросанные по комнате. Я оцепенел. Ведь в соседней комнате я назвал свое имя; впрочем, меня привел тот молодой офицер. Они, конечно, всё уже знают. По всему Зданию наверняка объявлена тайная тревога. Меня ищут. Все лестницы, выходы, лифты под наблюдением…

Я огляделся вокруг. В коридоре кипела обычная суета. Несколько офицеров несли папки, как две капли воды похожие на те, что лежали в сейфе. Подошел курьер с кипящим чайником. Лифт остановился, из него вышли два адъютанта. Я прошел мимо них. Они даже не обернулись. Почему ничего не происходит? Почему никто не ищет меня, не преследует? Неужели… неужели все это… все это было по-прежнему – испытанием?

В следующую минуту я принял решение. Подошел к ближайшей двери. Прочитал ее номер: 76 941. Он мне не понравился. Я двинулся дальше. Перед номером 76 950 остановился. Стучать? Чепуха.

Я повернул ручку и вошел. Две секретарши помешивали чай, третья раскладывала на тарелке бутерброды. На меня они внимания не обратили. Я прошел между их столами. Вторая дверь – в следующую комнату. Я переступил порог.

– Это вы? Наконец-то… Прошу. Располагайтесь, пожалуйста…

Из-за стола мне улыбался невзрачный старичок в золотых очках. Под редкими, молочно-белыми волосами наивно розовела лысинка. Глаза у него были, как орешки. Он радушно улыбался, делая приглашающие жесты. Я опустился в мягкое кресло.

– С Особой Миссией комендерала Кашенблейда… – начал я.

Он не дал мне закончить.

– Ну конечно… конечно… вы разрешите?

Дрожащими пальцами он нажимал на клавиши машинки.

– А разве вы… – начал я. Он встал – торжественный, серьезный, хотя и с улыбкой на лице. Нижнее веко левого глаза слегка подергивалось.

– Младший подслушник Бассенкнак. Разрешите пожать вашу руку!

– Мне очень приятно, – сказал я. – Так вы обо мне слышали?

– Помилуйте, как бы я мог о вас не слышать?

– Да? – ошеломленно пробормотал я. – А… значит… у вас для меня есть инструкция?!

– О, это дело неспешное, неспешное… годы одиночества в пустоте… зодиак… сердце сжимается при одной только мысли!.. об этих расстояниях… знаете… хоть это и правда, как-то трудно человеку поверить, примириться, не так ли? Ах, я тут, старый, болтаю… я, знаете ли, в жизни никогда не летал… такая профессия… все за столом… нарукавники… чтобы манжеты не снашивались… восемнадцать пар нарукавников стер и… вот так, – он развел руками, – вот так, знаете ли… вот потому-то… вы уж извините меня за болтливость… разрешите?

Он приглашающим жестом указал на дверь за своим креслом. Я встал.

Он провел меня в огромный, выдержанный в зеленых тонах зал; пол сверкал, точно озеро; далеко, в глубине, стоял зеленый стол в окружении стульчиков с тонкой резьбой. Наши шаги звучали словно в приделе храма. Старичок поспешно семенил рядом, улыбаясь, поправляя пальцем очки, то и дело сползавшие с его короткого носа; пододвинул мне мягкий стул со спинкой в виде герба, сам сел на другой, высохшей ручонкой помешал чай, прикоснулся к нему губами, шепнул: «Остыл уже…» – и посмотрел на меня. Я молчал. Он доверительно наклонился.

– Вы, наверно, немного удивлены?

– О… нет, нисколько…

– Э-э… мне-то, старику, можете наконец сказать… хотя я не настаиваю, не настаиваю… это было бы с моей стороны… но, видите ли: одиночество, врата тайны распахнуты, глубь соблазнительно мрачная, зарождение искуса – как это по-человечески! Как понятно! Ведь что такое любопытство? Первое движение новорожденного! Натуральнейшее движение, архаическое стремление обнаружить причину, которая порождает следствие, а оно, в свою очередь, давая начало следующим актам, создает целое… и вот уже готовы сковывающие нас цепи… а начинается все так наивно! Так невинно! Так просто!

– Извините, – перебил я, несколько замороченный этой тирадой, – о чем вы, собственно, говорите и… куда клоните?

– Вот именно! – крикнул он слабым голосом. – Вот именно! – Он наклонился ко мне еще ближе. Золотые проволочки его очков поблескивали. – Здесь причина – там следствие! О чем? Откуда? Для чего? Ах, мысль наша не в состоянии мириться с тем, что такие вопросы могут остаться без ответа, и поэтому немедленно творит ответы сама, заполняет пробелы, переиначивает, здесь немного отнимет, там приба…

– Простите, – сказал я, – но я просто не понимаю, что это все…

– Сейчас! Сейчас, дорогой мой! Не все, не все лежит во мраке. Я постараюсь, в меру своих возможностей… Уж вы меня, старика, извините, – чего вам было угодно пожелать от меня?

– Инструкцию.

– Инстр… – Он как бы пережевывал крупицу удивления. – Вы уверены?

Я не ответил. Он опустил веки за золотыми проволочками. Губы бесшумно двигались, как будто он что-то считал. Мне показалось, что я угадываю по их вялым движениям: «шестнадцать… один убрать… шесть еще…»

Он посмотрел на меня, доверчиво улыбаясь.

– Да… превосходно… превосходно… О чем это мы? Инструкция… бумаги… планы… документы… схемы наступательных действий… стратегические расчеты… и все секретное, все единственное… О, чего бы только не дал враг, коварный, омерзительный враг, чего бы он только не дал, говорю я, чтобы завладеть всем этим! Завладеть на одну только ночь, на минуту хотя бы! – Он почти пел. – И вот он посылает замаскированных, вышколенных, переодетых, матерых – чтобы те проскользнули, прорвались, выкрали и скопировали – а имя им легион! – выкрикнул он тоненьким, ломающимся голосом, увлеченный уже до того, что обеими ручками придерживал с боков очки, которые все время перекашивались у него на носу.

– И вот – как же, увы, этому помешать? – и вот они завладели… В ста, в тысяче случаев мы раскроем, мы отрубим преступную руку… разоблачим происки… обнаружим яд… но покушения повторяются… вместо отрубленного вырастает новое щупальце… а конец, конец известен – что один человек закрыл, другой откроет. Естественный ход вещей, о, сколь же естественный, дорогой мой…

Он боролся с одышкой, улыбкой умоляя о снисхождении. Я ждал.

– Но если бы, представьте себе на минуту, если бы планов было больше? Не один вариант, не два, не четыре – но тысяча? Десять тысяч? Миллион? Выкрадут? Выкрадут, да, ну так что же… первый противоречит седьмому, седьмой – девятьсот восемнадцатому, а тот опять-таки всем остальным. Каждый твердит свое, каждый по-своему – который из них настоящий? Который из них тот самый, единственный, наисекретнейший, который из них правильный?

– Конечно, оригинал! – вырвалось у меня почти против воли.

– Вот именно! – крикнул он с таким торжеством, что тут же раскашлялся.

Он просто давился кашлем, очки едва не слетели, в последнюю минуту он поймал их, и мне показалось, что они отделялись от лица вместе с частью носа, но это, конечно, была иллюзия, отвратительная иллюзия; он весь посинел от кашля. Облизал ссохшуюся полоску губ. Сложил на коленях дрожащие руки.

– А значит… значит, тысячи сейфов… тысячи оригиналов… всюду, везде, на всех этажах – за замками, за цифровыми комбинациями, за засовами. Одни оригиналы, только они, имя им миллион, и каждый иной!

– Простите, – прервал я его, – уж не хотите ли вы сказать, что вместо одного стратегического или мобилизационного плана существует их множество?

– Да! Именно так! Вы поняли меня превосходно. Превосходно, скажу я вам…

– Допустим… но ведь должен же быть один настоящий, то есть тот, согласно которому, в случае, если уж до этого дойдет, если понадобится…

Я не докончил, пораженный переменой, произошедшей в его лице. Он смотрел на меня так, точно я в мгновение ока превратился в какое-то чудовище.

– Вы так… полагаете? – прохрипел он. Он моргал ресницами, трепыхавшимися в золотых рамках очков словно засохшие мотыльки.

– Не важно, – произнес я медленно. – Допустим, все обстоит так, как вы говорите. Хорошо… только… какое мне до этого дело?! И – простите – какую это имеет связь с моей Миссией?

– С какой Миссией?

Он улыбался покорно, тревожно и приторно.

– С Особой Миссией, которую поручил мне… но ведь я говорил вам об этом в самом начале, верно?.. которую поручил мне главнокомандующий, комендерал Кашенблейд…

– Кашен?..

– Ну да, Кашенблейд – не будете же вы утверждать, что не знаете имени своего командующего?

Он закрыл глаза. Когда он открыл их, на его лице лежала тень.

– Извините… – прошептал он, – разрешите, я покину вас на минутку? Один момент и…

– Нет, – твердо возразил я, а так как он уже вставал, мягко, но решительно взял его за плечо. – Мне очень жаль… но вы никуда не пойдете, пока мы не закончим то, что должны закончить. Я пришел за инструкцией и хотел бы ее получить.

Губы у старичка задрожали.

– Но… но… милостивый государь… как прикажете понимать это… этот…

– Причина и следствие, – сухо произнес я. – Прошу назвать мне задание, цель и содержание операции!

Он побледнел.

– Я слушаю!

Он молчал.

– Зачем вы рассказывали мне о множестве планов? А? Кто вам велел это делать? Не желаете отвечать? Очень хорошо. Время у нас есть. Я могу подождать.

Он сплетал и расплетал трясущиеся руки.

– Итак, вам нечего мне сказать? Спрашиваю в последний раз!

Он опустил голову.

– Что вы… что вы делаете? – крикнул я, хватая его за плечи.

Его лицо переменилось в одну минуту – синее, отекшее, страшное. Выпучив глаза, он впился губами в камень перстня на безымянном пальце. Что-то тихонько треснуло – словно металлический штифт ударился о металл, – и я почувствовал, как его напрягшиеся мышцы расслабляются у меня в руках. Секунда – и я держал в объятиях труп. Я отпустил его – он тяжело осел на пол, застывший, с совершенно бескровными губами, золотая дужка очков сползла, а вместе с ней – младенчески розовая, просвечивающая под сединой лысинка, и открылась прядь совершенно черных волос… Я стоял, вслушиваясь в громкий стук собственного сердца, – над мертвецом. Глаза метались по сверкающей комнате. Куда бежать? В любую минуту кто-нибудь может войти и застать меня с трупом человека, занимавшего ответственный пост… какой, собственно? Старший… старшей – что?.. Шифрант? Подслушник? Не все ли равно! Я бросился к двери и посреди зала остановился. Пройду ли? Меня узнают. Второй раз не получится, это уже невозможно! Как объяснить? Как из этого выпутаться?

Я вернулся, поднял с пола мертвое тело, парик сполз – как старец вдруг помолодел после смерти! – я старательно натянул парик обратно, сдерживая непроизвольную дрожь, вызванную прикосновением к остывающему телу, и, ухватив его под мышки – ноги волочились по полу, – спиной попятился к двери. Скажу, что ему вдруг стало нехорошо, – уловка, конечно, дикая, однако не хуже и не лучше других. Плохо дело… плохо… вот уж влип…

Комната, в которой я разговаривал с ним перед тем, была пуста. Из нее можно было выйти двумя дверьми – одна вела в приемную, другая, должно быть, в коридор. Я усадил его за столом в кресле, он провалился в него, я попробовал исправить позу, но так было еще хуже, левая рука болталась, свисая с подлокотника; я бросил его и выбежал через вторую дверь. Будь что будет!