В ведической (древнеиндийской) традиции грамматика служила средством сохранения и изустной передачи священных текстов на санскрите. Грамматика строилась на языковом материале «Вед» – основного мифо-ритуального текста Древней Индии, и сама рассматривалась как его часть («Веда Вед»). При этом «грамматик был одним из жрецов, контролировавших речевую часть ритуала, соответствие ее норме, прецеденту, „первослову“ (Топоров, 1986, 123).

Грамматическая служба «при Ведах» стала началом самобытной и сильной философско-лингвистической традиции, существующей в Индии до сих пор. Говоря о вершинных достижениях традиции, обычно называют знаменитую грамматику Панини «Восьмикнижие» (V в. до н.э.), однако сам Панини упоминает около десяти предшественников своего труда, а исследователи отмечают, что труд Панини представляет лишь о д н о из ряда грамматических направлений в Древней Индии. Если в школе Яски «учили правильной рецитации и интерпретации сакральных текстов, то Панини описывает и, по-видимому, во многом сам устанавливает нормы литературного языка для внедрения их в обиход „земных богов“ – брахманов» (История, 1980, 74). Его грамматика относится к классу так называемых порождающих (иначе генеративных) грамматик, т.е. таких, которые учат не анализу, а синтезу (порождению) речи. Имея в качестве исходного материала список в 43 слога, Панини формулирует систему правил, позволяющих из слогов строить слова, из слов – конструкции, в конечном счете – образовать все возможные правильные высказывания на санскрите. В целом в «Восьмикнижии» Панини предвосхищены идеи и методы современной структурно-генеративной грамматики.

При этом описание морфологии санскрита, богатейшей по количеству форм, у Панини предельно экономно и напоминает не столько словесный связный текст, сколько столбцы математической (формульной) записи информации. Такая сжатость, едва ли не шифрованность изложения, по-видимому, связана с эзотерическими установками брахманизма, включая только устную, в специальном обучении, передачу жреческих тайн.

В современном языкознании «Восьмикнижие» Панини признано одной из самых полных и строгих грамматик санскрита, до сих пор не превзойденных по качеству и цельности описания языка. Автор «Восьмикнижия», был, очевидно, гением. Ему принадлежат методологические открытия, к которым в новое время независимо от Панини пришли структурная лингвистика, логика и математика.

Религиозное сознание придает большое значение внешней, формальной точности ритуала, в том числе – точному воспроизведению слова, звучащего в ритуале. Во многих традициях имелись специально разработанные правила ритуального чтения священных книг, а также руководства для обучения священнослужителей культовому чтению и исполнению молитв и песнопений.

У арабов-мусульман наука о чтении Корана – кира’ат – складывается в VIII в. Ислам никогда не допускал в богослужении перевода Корана. В мечетях всего мира (у арабов, тюрков, в Иране, Африке, Индии, Средней и Юго-Восточной Азии, США, Канаде) Коран до сих пор, как и в VIII в., читается только в арабском оригинале, при этом каноничность произнесения связывается с успешностью богослужения, его угодностью Богу. На протяжении веков дети в мусульманских школах заучивали Коран наизусть.

После канонизации Корана (VII в.) его язык (классический арабский) становится все более далеким от живых народных языков, поэтому ритуальному произнесению надо было специально учить. Возникла необходимость тщательного описания звучащей речи. Уже к VIII в. арабские фонетисты добились выдающихся результатов: они в деталях описали работу языка, губ, полости рта и носа в произнесении каждого звука; создали исчерпывающие классификации фонетических изменений; систематизировали варианты звукотипов (назвав их «ответвлениями»), в чем историки языкознания видят зачатки фонологии (т.е. функционального описания звукового строя, с выделением присущего языку набора фонем – звукотипов, участвующих в различении слов и форм).

Подобно тому, как христианские скриптории обычно бывали при монастырях или на «книжных дворах» иерархов, так и авторы первых орфографических сочинений принадлежали клиру.

Вообще, книжное дело в христианской Европе было заботой церкви, частью конфессиональной жизни общества.

Церковными людьми были авторы двух ранних славянских сочинений о письме – болгарский книжник черноризец Храбр, чьим именем надписана апология «О писменех» (конец IX в.), и насельник Ресавского монастыря Константин Костенечский, создатель «Книги о писменах» (ок. 1410 г.). Автором сочинения по орфографии, реформатором письма был и выдающийся религиозный деятель, вдохновитель чешской Реформации Ян Гус (1371–1415).

В трактате «Orthographia Bohemica» (1406) Ян Гус предложил дополнения к латинской графике, делавшие ее удобной для чехов. Для передачи чешских шипящих и долгих гласных он предложил рациональную систему надстрочных знаков над определенными буквами. С развитием книгопечатания это привело к нормализации чешского письма. Позже фонологические идеи и практические решения Яна Гуса были использованы в графике южных славян, основанной на латинице, а также в графике лужицких, балтийских и эстонского языков, в международной фонетической транскрипции.

В истории разных лингвистических традиций трактаты о письме появляются первыми или одновременно с ранними словарными опытами. Древнейшие руководства по языку открывались правилами орфографии, иногда также и орфоэпии, и только в следующих разделах шел обзор грамматических значений и форм. В этом есть определенная логика истории лингвистического знания: вначале шло осмысление внешней, формальной (графической и звуковой) и потому более простой стороны речи. Специальное внимание к плану содержания языка, т.е. к языковой семантике, появляется позже.

Представляя типологически первую ступень в истории той или иной филологической традиции, ранние фонетико-орфографические сочинения сохраняют наиболее архаические и поэтому удивительные черты лингвистического сознания. Это область экзотики и музея, в этом их особая ценность для истории культуры. Именно в сочинениях по письму встречаются самые яркие проявления фидеистического отношения к языку – неконвенциональное восприятие знака, фетишизация буквенного символа, вера в магию письма.

В православной книжности эти архаические черты полнее всего представлены у Константина Костенечского (ок. 1410 г.) в его «Книге о писменах» (см. подробно §23–24 и 100). После Константина никто уже не писал о буквах с такой религиозной страстью, не грозил «погрешающим» анафемой и не пророчил отступникам гореть адским пламенем… (если не считать русских старообрядцев и то фанатическое упорство, с каким они сопротивлялись орфографическим новшествам Никона, – например, когда было велено писать, по греческим образцам, имя Христа с двумя «и: было Исус, стало Иисус ; о „книжной справе“ патриарха Никона см. §101). То был п и к веры в букву. Этот пик пройден культурой, однако, разумеется, сам психолого-семиотический феномен веры в букву в том или ином ослабленном виде сохраняется. (О следах и последствиях культа письма в современной культуре см. §26–27.)

Разумеется, присутствие в старинных статьях по письму указанных архаических мотивов отнюдь не означает, что здесь не было движения мысли и вполне позитивных достижений и открытий. Назовем одно из них, впрочем, не рядовое, а поразительное. В анонимной статье «Повесть собравшаго сия буквы», известной по двум спискам ХV?-XVII вв. и созданной, судя по языку и некоторым косвенным данным, в Московской Руси, впервые в Европе указаны три генеалогические группы славянских этносов. Терминологического обозначения групп еще нет, а есть собственно три перечня племен и народов, которые географически соответствуют восточным, южным и западным славянам. Это выдающееся открытие осталось в рукописи и о нем забыли, а спустя два или три века то, о чем догадался безвестный книжник ХУ? в., было открыто вновь. Генеалогическая классификация славянских языков, с различением трех групп: южно-, восточно– и западнославянских языков (однако еще не в нынешней терминологии!), в новое время впервые появляется в середине XIX в. – в программах славистических курсов И.И. Срезневского (Харьков, 1842; Санкт-Петербург, 1847).

Если в ранних сочинениях по орфографии можно встретить наиболее архаические черты лингвистического сознания, то с изучением собственно грамматики в европейской культуре XV–XVII вв., напротив, связаны некоторые новые черты в отношении к языку и знаку.

До XV в. Европа знала грамматики только латинского и греческого языков, восходившие к трудам античных грамматистов. В XV–XVI вв. в разных странах появляются первые грамматики новых народных языков (vernaculae), причем с той же стихийной обязательностью, с какой сейчас распространяются технологические открытия.

Хронология первых грамматик народных языков такова:

1465 г. – грамматика итальянского языка знаменитого гуманиста, Леона Батисты Альберти, архитектора и математика.

1492 г. – испанская (каталонская) грамматика Антонио де Небрихи.

1509 г. – английская грамматика Джона Колета и Вильяма Лили.

Конец XV или начало XVI в. – русская (к сожалению, рукописная и неоконченная) «Книга глаголемая Донатус меншей, в ней же беседует о осмих частех вещаниа…» Дмитрия Герасимова.

1531 г. – французская Жака Дюбуа (Сильвиуса).

1533 г. – чешская Вацлава Филомата, Бенеша Оптата и Петра Гзеля.

1539 г. – венгерская Сильвестра Яноша Эрдеши.

1568 г. – польская Петра Статориуса (Стоеньского).

1571 г. – чешская Яна Благослава.

1574 г. – немецкая Лаврентия Альбертуса.

1584 г. – словенская Адама Бохорича.

1604 г. – хорватская Бартоломея Кашича.

1643 г. – «Грамматыка словенская» Иоанна Ужевича (рукописный учебник «простой мовы» – литературного украинско-белорусского языка), составленный во Франции, по-видимому, в миссионерских целях).

В конце XVI в. появляются первые печатные грамматики церковнославянского языка: в 1591 г. во Львове – грамматика сразу греческого и церковнославянского языков, под заглавием «Адельфотис. Грамматика доброглаголиваго еллинословенскаго языка»; затем «Грамматика словенска» Лаврентия Зизания (Вильна, 1596); в 1619 г. в Евье под Вильной в типографии православного братства была напечатана знаменитая грамматика Мелетия Смотрицкого – «Грамматики славенския правилное синтагма» (2-е изд. М., 1648; 3-е изд. М., 1721; 4-е изд. Рымники (в Румынии), 1755).

Предпосылки повсеместного распространения грамматик были связаны, во-первых, с гуманизмом и Возрождением; во-вторых, причем более непосредственно, – с Реформацией и контрреформацией.

Европейские грамматики XV – начала XVII в. возникают в русле новых культурно-познавательных интенций, привитых гуманизмом и Возрождением. Появляется потребность в углубленном самопознании культуры – в понимании средств, методов, «материала», «инструментов» культуры. В искусстве итальянского Возрождения это вызвало трактаты Пьеро делла Франчески, Альберти, Леонардо да Винчи, Вазари о красках, о роли модели, о пропорции; математические расчеты перспективы и композиции художественных полотен, углубленное занятие художественной анатомией и механикой. В сфере словесного творчества стремление понять «технику» культуры вызвало трактаты о языке Данте, Лоренцо Валлы, Пьетро Бембо; работу Леонардо да Винчи над латинской грамматикой на итальянском языке и над латинско-итальянским словарем; первое в Европе ученое филологическое сообщество – флорентийскую Академию с программой культивирования совершенного языка. В этом ряду культурно-познавательных усилий, предприятий, замыслов находятся и ранние грамматики народных языков.

С другой стороны, европейские грамматики XV–XVII вв. так или иначе связаны и с Реформацией. Одни грамматики развивали и пропагандировали филологические надежды Реформации; другие ей противостояли.

Подобно тому, как инициатива переводов Писания на народные языки исходила от протестантов (см. §95), так и первые славянские грамматики были созданы протестантами. Такова чешская грамматика протестантских священников Филомата, Оптата и Гзеля (Намешт, 1533); первая польская грамматика кальвиниста, позже социнианина Петра Статориуса-Стоеньского (Краков, 1568); лучшая в XVI в. чешская грамматика Яна Благо-слава, главы протестантской общины «Чешских братьев» (рукопись 1571 г.); первая словенская грамматика, составленная одним из лидеров словенского протестантизма Адамом Бохоричем (Виттенберг, 1584).

Однако грамматики не были специфически протестантским явлением. Они создавались также католиками и православными. Грамматика могла иметь и контрреформационную направленность. Таковы первые печатные восточнославянские грамматики – «Адельфотис», грамматики Лаврентия Зизания и Мелетия Смотрицкого. Их составили православные книжники для поддержки церковнославянского языка. Подобно тому, как Геннадиевский библейский свод 1499 г. и напечатанная на его основе «Острожская Библия» 1581 г. противостояли реформационным попыткам перевода Писания на народные языки, так и грамматика Мелетия Смотрицкого была крупнейшей филологической акцией в защиту культового надэтнического языка Slavia Orthodoxa.

Вместе с тем в позиции Смотрицкого есть новые черты. В его грамматике нет распространенного в православной книжности отношения к церковнославянскому языку как к языку священному и исключительному; нет обычных для православия рассуждений об особой «благодати» «славенского» языка или его превосходстве над латынью. Мелетий Смотрицкий не оценивает языки по вероисповедному принципу и де факто признает их равноправие.

В грамматике Смотрицкого в значительной мере снимается противопоставление церковнославянского в качестве священного языка народному («простой мове») как языку несакральному, мирскому. В предисловии к грамматике, написанном на «простой мове», Смотрицкий рекомендует обращаться к ней при обучении «славенскому» языку. В тексте самой грамматики он часто поясняет церковнославянские формы или обороты с помощью «простой мовы», в том числе переводит на нее библейские стихи. Новым было отношение Смотрицкого и к самой грамматике: протестантски трезвое, далекое от приписывания грамматике сакральной и богословской значимости.

Реформационное звучание грамматики Смотрицкого было приглушено при ее переиздании в Москве (1648), «естественно», без имени автора, ставшего в 1627 г. униатом. Из текста грамматики были исключены все пояснения и переводы на народном языке. Скромное предисловие Смотрицкого на «простой мове» заменили анонимные (восходящие к сочинениям Максима Грека) церковнославянские рассуждения о святости «словенского» языка и богоугодности грамматики с упоминанием главных православных авторитетов (Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста). В московском издании укрупнили формат и шрифт, шире стали поля. В сочетании с пространными предисловиями и послесловиями это значительно увеличило массу книги. В ней появились киноварные заглавия рубрик и инициалы. Все это придавало московской грамматике 1648 г. торжественный и внушительный вид, делая ее «официальным изданием московской грамотности» (Ягич, 1910, 30).

Таким образом, в XVII в. грамматика еще принадлежала церкви. Грамматики писали церковные люди, для церковных школ. Грамматики базировались на языке Писания и учили понимать этот язык. Грамматики еще могли быть предметом конфессиональной полемики и пристрастия; все еще имели смысл определения грамматик как православной, иезуитской или протестантской.