И все же главным человеком на RTVi, конечно, являлся Гусинский. Наша группа встретилась с ним то ли на второй, то ли на третий день пребывания в Израиле. Это произошло в каком-то ультрадемократичном заведении общественного питания, каковых в Тель-Авиве великое множество. Глава телекомпании приехал на служебном «Мерседесе», чтобы пообщаться с нами за скромной дневной трапезой. Разговор особо не клеился. Собственно, это и не было связным разговором, так – ненавязчивое словесное шелестение, как это бывает при первом знакомстве ранее неизвестных друг другу людей. Повторю, каждый из нас видел Гусинского в прежней жизни в лучшем случае один раз. А он нас если и видел когда-либо, то совершенно не помнил. Это было чертой его характера. Лицо и имя Владимир Александрович запоминал только тогда, когда понимал, что с этим человеком он будет иметь дело хотя бы некоторое время.

По окончании общего рабочего обеда Гусинский тихо попросил меня прийти на личную встречу. К тому моменту я по-прежнему ничего не знал о его планах и считал целью этой поездки в Израиль шефскую помощь коллегам. Но мне тогда уже было суждено стать тем избранным, выбивающимся из общей массы сотрудников человеком, на которого шеф возлагал определенные надежды. Встречу Владимир Александрович назначил в ресторане Raphael, одном из самых пафосных мест города – о чем я тоже, разумеется, не знал. Не думаю, что он хотел произвести на меня впечатление. Скорее всего, Гусинский просто испытывал нехватку времени, а до «Рафаэля» он мог дойти из своей квартиры за пару минут. Я – тоже, хотя в тот приезд я жил не в легендарном отеле Dan Tel Aviv, а в гостинице попроще, под названием Lusky Suites, находившейся буквально напротив. Гусинский же владел (и владеет) квартирой в небоскребе King David, составляющем с отелем Dan единый архитектурный ансамбль. В общем, в этом «Рафаэле» и произошло мое окончательное грехопадение.

Наконец-то была озвучена истинная причина моего пребывания в Земле обетованной. Гусинскому не нужна была никакая «шефская помощь». Ему нужен был свой человек в Москве. Причем – новый свой человек. То, что наши консультации ребятам из команды Марка Меерсона были не очень-то и необходимы, стало понятно очень быстро. И хотя Гусинский за глаза всех их (кроме Марка, конечно!) называл дураками и лентяями, справляться со своими обязанностями они учились очень быстро. А вот человека, который бы согласился возглавить в России новую телекомпанию Гусинского, у него не было. Ибо работа предлагалась нервная, можно сказать, неблагодарная, да и по размеру оклада никак не дотягивавшая до величин, привычных бывшим топ-менеджерам НТВ.

Я же просто не мог отказать Гусинскому. Мне это даже не пришло в голову: ответить отказом на просьбу человека, который так много сделал для меня. Он создал телекомпанию, в которой мне посчастливилось работать, которую у него потом отняли, несмотря на все мои попытки его защитить… А теперь он предлагает мне начать новое дело с самого начала! Конечно, я согласился! Согласился, не отдавая себе никакого отчета, вообще не понимая, как, с кем я буду это делать: создавать с нуля пусть маленькую, но настоящую, работающую в эфире информационную телекомпанию… Можно сказать, что я был настолько польщен и тронут этим предложением, что даже не обдумывал его. Уже вернувшись в Москву и рассказав обо всем жене, я увидел испуг в ее глазах и только тогда ужаснулся. «Как же мы все это сможем потянуть?» – спросила она. И не получила ответа, потому что его не существовало…

В ночь отъезда из Израиля меня разбудил телефонный звонок. Звонил не мобильный телефон, а местный, установленный в номере. Я тупо уставился на часы и понял, что показывают они пять утра, а вставать мне было нужно никак не раньше восьми. Женский голос с ярко выраженным акцентом произнес: «Вы, конечно, простите, пожалуйста, что я вас беспокою! Я работаю в этой гостинице. И мне сказали, что вы сегодня уезжаете, и я просто не могу вас не спросить! Скажите, пожалуйста, что с Левочкой Новоженовым? Мы так за него беспокоимся!» Оказалось, что это звонила одна из уборщиц отеля. Я постарался успокоить ее, сообщив, что со Львом Юрьевичем все в порядке, на канале «НТВ Мир» он ведет новую передачу и нужно просто найти ее в эфире. По всей видимости, мне удалось вселить спокойствие в душу этой прекрасной женщины, потому что много лет спустя, когда мы с женой остановились в той же гостинице, выяснилось, что эта уборщица не только продолжает там работать, но и помнит наш ночной разговор! Этот эпизод стал первой монеткой в копилке встреч, наблюдений и удивительных открытий, сделанных мною в Государстве Израиль. За прошедшие годы их собралось великое множество, поскольку что-нибудь эдакое мы привозим домой из каждой поездки. Кстати, второе похожее происшествие произошло буквально в тот же день, в зале вылета аэропорта Бен-Гурион.

Я о чем-то разговаривал с Юрой Новоселовым, когда к нам подбежал страшно запыхавшийся человек. Срывающимся голосом он спросил, не является ли один из нас господином Баррелем? Ни я, ни Новоселов господином Баррелем не являлись, поэтому вынуждены были огорчить нашего незнакомого собеседника. Покачав головой, он побежал дальше, останавливаясь у каждого мужчины и задавая все тот же вопрос. Через несколько минут Юра засмеялся, указывая на что-то за моей спиной. «Он нашел господина Барреля!» Я обернулся и увидел, как наш знакомый обнимается с огромным толстым евреем, явно придерживавшимся ортодоксального направления в иудаизме: его борода и пейсы были воистину монументальны. Причины, по которым настоящего господина Барреля пришлось идентифицировать с таким трудом, разумеется, остались для нас неустановленными. Но настроение этот случай, конечно, улучшил.

Итак, домой я вернулся в растерянности. С одной стороны, все случившееся за несколько последних дней было веселым и интересным, но, с другой стороны, теперь предстояло взяться за что-то страшное и неизведанное. Однако рефлексировать было уже поздно: решение принято, слово – дано. Оставалось выполнять обещанное. При этом, как оказалось, я не учитывал два важных фактора. Один – очевидный, а второй – неожиданный. Во-первых, я никогда в жизни не занимал руководящей должности. И, говоря честно, никогда и не хотел быть начальником, что какое-то время вызывало у моих маленьких детей недоумение. Им казалось, что каждый человек хочет быть начальником и командовать другими людьми. Приходилось объяснять, что это далеко не так… Хотя с дочерью я особого успеха, по-моему, не добился, и теперь она с удовольствием командует своими бестолковыми родителями, безапелляционно указывая на ошибки!

Но если с отсутствием опыта руководящей работы еще можно было справиться, благо он имеет свойство накапливаться с течением времени, то адекватно отнестись к реакции коллег на мое решение оказалось гораздо труднее. Еще до поездки в Израиль я говорил, что не вижу себя в числе участников создававшегося «олигархического колхоза», однако никак не мог ожидать, что по возвращении домой столкнусь с неприкрытой злобой и абсолютно незаслуженной ненавистью. Так я в первый раз в своей профессиональной жизни стал «нерукопожатным».

В первый – потому что потом последовали и второй, и третий раз… (Нет никаких сомнений в том, что этот рассказ станет очередным предлогом для обвинений!) Причем приговор «нерукопожатность» мне выносили по самым разным поводам, иногда взаимоисключающим. Но первый раз запомнился лучше всего: повторю, я не был готов к такой трактовке собственных действий и еще не умел держать удар. Когда я рассказал Киселеву об итогах моей встречи с Гусинским, он очень рассердился. Возможно, Евгений Алексеевич всерьез рассчитывал на мою дальнейшую работу в его команде. Возможно, не ожидал, что я не последую его рекомендациям. А я их действительно проигнорировал, и не только в смысле выбора карьерного пути. Например, Киселев строго-настрого запретил мне ходить в Тель-Авиве в румынский ресторан, в который, по его словам, Гусинский меня обязательно должен был позвать. Приверженец высоких бытовых стандартов, Киселев категорически не принимал «низкую кухню», она претила его мировоззрению. Получилось же, что ресторан Mamaia на улице Бен Иегуда стал для нас с Юлькой одним из самых любимых мест Тель-Авива, в первую очередь из-за страшно калорийного, но безумно вкусного десерта «папанаш». А тогда всю нашу компанию в румынский ресторан привез не Гусинский, а Меерсон, и все остались очень довольны незамысловатым, тяжелым, жирным мясным меню заведения. Расстроился только хозяин, потому что Боря Анциферов, поддавшись на чьи-то уговоры, поставил на стол лично купленную им водку «Кеглевич», редкостную гадость, должен признаться. Но законы гостеприимства не позволили запретить делегации из Москвы пить этот фруктовый суррогат, вместо того чтобы дополнить пиршество более традиционным горячительным.

Впрочем, последствия той ресторанной истории были, конечно, совершенно несравнимы с реакцией на мое кадровое непослушание. Решающий разговор – как раз тот, в ходе которого Киселев предупредил меня о грядущем вероломстве Гусинского – планировалось провести в неформальной обстановке. Дело происходило в квартире Матвея Ганапольского. Пока в гостиной веселились гости, в соседней комнате заперлись я, Киселев, Венедиктов и Юрий Федутинов, генеральный директор «Эха Москвы», на которого Гусинский уже возложил обязанности гендиректора создаваемой телекомпании. Видимо, представители «Эха» выступали гарантами мирного переговорного процесса, на случай если мы с Евгением Алексеевичем вдруг решили бы набить друг другу морды. Хотя предполагать такое было, очевидно, смешно…

Естественно, я не принял никаких аргументов своего, ставшего уже почти бывшим, начальника. Я не мог их принять, я дал слово Гусинскому! А Киселева еще раньше информировал о своих сомнениях в правильности его выбора. Поэтому единственным результатом переговоров стало джентльменское соглашение: не переманивать людей и не позволять себе публичных критических выпадов в отношении друг друга. Было ли это соглашение выполнено? Разумеется, нет. Я никого за собой не звал. Но несколько человек сами подошли ко мне с просьбой принять их на работу в телекомпанию, которая уже получила название «Эхо».

Выбор названия объяснялся просто. Нам нужно было создать и зарегистрировать российское СМИ. Если бы мы захотели работать под американским брендом RTVi, это потребовало бы гораздо больше времени на бюрократические процедуры. Ну и кроме того, Гусинский волевым решением обязал радиостанцию «Эхо Москвы» помогать нам. Против чего, кстати, Алексей Венедиктов пытался возражать – но позднее, сменив собственное неприятие этого проекта на заинтересованность в нем, в конце концов добился моего увольнения и забрал «Эхо-ТВ» в свои руки.

Пока же, на стадии создания телекомпании, я в полной мере ощутил, что значит оказаться мишенью для разгневанных членов УЖК. Так сказать, примерил на себя шкуру Коха или Чубайса. Обещание Киселева не «мочить» меня в СМИ было сдержано лишь в том смысле, что сам он ничего не говорил – но и подчиненных не сдерживал. Может, не хотел, а может, не мог. Кричевский иронизировал, мол, Норкин будет работать на «конголезском телевидении», намекая на то, что аудитория нового телеканала находится за пределами России. Шендерович сетовал, что, уходя с отечественного телеэкрана, Норкин «совершает творческое самоубийство». Но это были еще вполне миролюбивые заявления, а в основном все крутилось вокруг обвинений в предательстве. Особенно выделялось интервью Володи Кара-Мурзы, в котором он заявлял, что, цитирую, «Норкин продался Гусинскому!». Услышать такое, конечно, дорогого стоило!

Впрочем, Володя периодически ставил и ставит меня в тупик своими умозаключениями, и хотя к его фамилии сейчас и добавляют слово «старший», я никогда не мог относиться к нему всерьез. Соответственно, и обижаться на его заявления при всем желании не получалось. Владимир Кара-Мурза-старший – человек не совсем обычный. Про таких людей говорят, что у них обостренное чувство справедливости. Иногда эта черта характера подавляет в индивидууме все остальное, в том числе здравый смысл и ощущение реальности. И человека заносит в такие дебри, что становится и страшно, и смешно одновременно. Например, когда проект ТВС стремительно разваливался, в Уникальном журналистском коллективе быстро назначили виноватого. Им оказался Кричевский. На имя Киселева поступило коллективное письмо, которое в числе прочих подписал и Володя. Объяснял он мне все эти страсти следующим образом: «Я вообще-то никогда никаких писем не подписываю. Но мне сказали, что Гриша – мудак и надо подписать. Я и подписал!» Логично, не правда ли?

Позже, когда уже после закрытия ТВС мои непримиримые критики, забыв на время то, что они говорили про меня, пришли работать на RTVi, был в их числе и Кара-Мурза. Однажды он позвонил мне и радостным голосом спросил, слышал ли я про отставку Устинова? Я ответил, что не только слышал, мы об этом рассказываем в эфире. «Вот! – сказал Кара-Мурза. – Видишь? Мы его критиковали, и его сняли!» Я даже поперхнулся от такого вывода и посоветовал ему все же поскромнее относиться и к собственной персоне, и к оценке влиятельности нашей телекомпании. Так что мои отношения с Володей развиваются по спирали. Когда он решает, что я совершил очередной неприличный поступок, то начинает активно меня критиковать. На «Свободе» или в «Собеседнике». Потом передает приветы через общих знакомых и пишет мне в Facebook. Я радуюсь и отвечаю. Проходит время, и все начинается снова. Поэтому я ценю Кара-Мурзу за последовательность, а люблю – за непредсказуемость. И, в конце концов, он мой родственник: крестный отец младшего сына.

Таким образом, в конце января – начале февраля 2002 года я не только оказался перед необходимостью приступить к совершенно незнакомой мне работе, но еще и попал под санкции со стороны бывших единомышленников. Рассчитывать я мог только на Юльку, потому что знакомство с Юрием Юрьевичем Федутиновым состоялось буквально только что и я совершенно не представлял, чего мне ждать от этого человека. Усугублялось положение тем, что работать приходилось в помещениях «Эха Москвы» вместе с «командой Киселева», которую радиостанция, как я уже говорил, временно приютила. В одно и то же время мне приходилось и выходить в радиоэфир в рамках «телевыпусков» информационной программы «Сейчас», потому что я еще вроде как оставался сотрудником закрытой телекомпании ТВ-6, и заниматься вопросами еще не открытой телекомпании «Эхо». Пытаясь при этом и сдержать данное Киселеву слово не перетаскивать к себе его людей, и сдержаться, чтобы не отвечать на оскорбления, которые позволяли себе некоторые из этих «неперетаскиваемых». Представляете, каково мне было? Особенно если учесть, что Венедиктов, никоим образом не считаясь с мнением собственного редакционного коллектива, всячески поддерживал присутствие на радиостанции «команды Киселева». А к деятельности нашей странной троицы (Норкин, Норкина и примкнувший к нам Федутинов) он, напротив, относился крайне скептически. Резоны у него, безусловно, были.

В то время «Эхо Москвы» занималось подготовкой резервного аэродрома на случай переноса массированных государственных атак на новую цель. Этим аэродромом была заявка на проект радиостанции «Арсенал», чем постоянно занимался Федутинов. Дополнительная головная боль в виде нашего «Эхо-ТВ» ни ему, ни Венедиктову была совершенно не нужна. Забегая вперед, скажу, что выигранная «Арсеналом» в феврале 2002 года частота 87,5 FM по большому счету и принесла «Эху Москвы» только ненужные проблемы. Вопреки опасениям Гусинского, «Эхо» никто не закрыл, так что новая радиостанция, во многом дублирующая «Эхо», оказалось банальной обузой. В конце концов частоту продали, и сейчас на ней вещает радио Business FM.

Чтобы как-то развести все эти многочисленные потоки в разные стороны, под нужды телекомпании «Эхо» выделили дополнительное помещение. Собственно, это был кабинет Федутинова, находившийся не в знаменитом «эховском» коридоре-кишке, а в его зеркальном отображении, по другую сторону лифтового холла. Это была территория, забронированная под «Арсенал», поскольку на площадях «Эха Москвы» рабочего места у генерального директора радиостанции не существовало. Впоследствии я осознал, что в тот момент впервые столкнулся с одним из блистательных трюков Юрия Юрьевича, которые позволяли ему двадцать два года занимать пост генерального директора радиостанции, совмещая его с руководящими должностями в куче других организаций. Я, кстати, совершенно неожиданно для себя оказался заместителем генерального директора радиостанции «Эхо Москвы»! Соответствующая запись осталась в моей трудовой книжке. Это тоже придумал Федутинов, исходивший из понятных только ему соображений деловой целесообразности. Для нас с Юлькой Юрий Юрьевич оказался неоценимым помощником: мы ничего не понимали в вопросах руководства СМИ, а он ничего не понимал в телевидении. Тем не менее в последующие шесть лет нам удалось сделать немало.

Я не знаю точно, какова была роль Федутинова в том, что телекомпания «Эхо-ТВ» в конце концов исчезла. Вернее, сначала исчезли я и Юля, а уже потом все остальные и всё остальное. Мне ЮЮФ, как мы его называли, всегда казался союзником. Был ли он таковым на самом деле? Сейчас я не могу быть в этом абсолютно уверенным. Что я знаю точно, так это то, что, говоря простым языком, Юрий Юрьевич – жук, каких еще поискать! Другое дело, что на «Эхе Москвы» был и другой жук, еще более выдающийся! И мои отношения с ним также нельзя оценивать однозначно. Естественно, я имею в виду Алексея Алексеевича Венедиктова.