Глава 34. Не узник, но гость

После беседы с Аглаей меня вернули в одиночную камеру. Судя по яркому свету, пробивавшемуся сквозь годами немытый стеклоблок, снаружи стоял погожий сентябрьский день. Впервые за последние недели невыносимо захотелось на волю. Нет, не для того, чтобы закончить начатое, хотя это было бы первым, что я сделал бы, окажись вне этих стен. Захотелось на волю просто для того, чтобы быть свободным.

Я это так отчетливо ощутил! Желание было настолько сильным, что стало страшно. Ни разу за все те дни, что я провел в одиночных камерах, я не ощущал себя более изолированным, чем за тот месяц, что провел в этом пустом мире. Точнее, я не ощущал себя менее свободным, чем снаружи этих стен. Моя свобода закончилась задолго до того, как попал в тюрьму. В клетке я оказался, когда откашлял первую порцию болотной воды из легких, а захлопнулась она в тот момент, когда я понял, куда попал. Но теперь мне остро захотелось выйти за пределы этих конкретных физических стен. Пусть в ту же ментальную клетку, но выйти! Вздохнуть!

И в тот момент, когда пришло это понимание, страшно стало по-настоящему. Медленно наваливалась паника. Я никогда отсюда не выйду! Никогда! И как только в голове пронеслось это слово, перед мысленным взором всплыло то, что я старался гнать от себя с того дня, как принял решение нырнуть в омут. Это была самая страшная картина из всех, что мне приходилось видеть в жизни.

Снежинки на лицах. Крошечные, искрящиеся, легкие снежинки на самых красивых, самых родных и любимых лицах. Они медленно падают с высоты свинцового неба и ложатся на веки, губы, волосы. Их едва различимые лучи словно не касаются кожи. Они будто парят в долях миллиметра над ней. Парят и не тают. Я смотрю на них и понимаю, что этот снег уже больше никогда не растает. А виски сверлит буром единственное слово: никогда, никогда, никогда…

Лязгнул засов, скрипнула стальная дверь, в камеру вошел караульный. В руках у него была миска с какой-то серой кашей. Он кивнул мне, затем украдкой выглянул в коридор, подошел ближе и протянул миску. Я взял.

– Нормально все? – знакомой фразой поинтересовался тот.

– Порядок, – пожал плечами я.

Он обернулся на дверь, немного наклонился ко мне и заговорщицким тоном спросил:

– Слышь, а че это она?

Я не понял вопроса и слегка скривился.

– Ну, эта… Как ее? Регеций!

– Кто?

– Ну, Регеций.

– Какой Регеций?

– Не какой, а какая! Ну, Аглая Рудольфовна. Завэкспсихмед.

– Завэкс… Кто?!! – мне начинал надоедать этот непонятный диалог, и я слегка повысил голос.

– Да не ори ты! – шикнул караульный и обернулся на дверь, – Ну, баба эта, с которой ты полдня трындел. Ты че, не знаешь кто это?

– Понятия не имею. А что?

– Не гони, – гикнул бугай, – Это завэкспсихмед наш!

Я удивился тому, как такой большой, неуклюжий человек, с лицом, не отягощенным интеллектом, ловко выговаривает такое сложное слово. Причем оно было сложным как для произношения, так и для понимания. Пришлось уточнить.

– А что такое завпсихмед?

– Не-е-т, брат, – он растянулся в блаженной улыбке, – Не завпсихмед. Завэкспсихмед!

На последнем слове парень сделал особенный акцент и ткнул указательным пальцем в потолок.

– И что это значит?

– Это значит, что ты не простой псих. Там, после того, как тебя увели, такой консилиум собрался! Я за пять лет здесь ни разу такого не видел. Даже Литвиненко сюда пришел! А он, на моей памяти, тут один раз всего был! И то для того, чтобы по морде Костенко дать, когда тот бухой на работу приехал и его «мерс» на парковке помял.

Он смолк и стал буравить меня пытливым взглядом.

– Так что ты хочешь от меня услышать, я не пойму?

Бугай почесал репу. Он думал, и было видно, что очень старается. А когда подумал, сказал:

– Ну, не знаю. Просто интересно кто ты такой.

– Семенов я.

– Да это я и без тебя знаю. Блин, ну скажи! Интересно же! Или буду бить.

Я отставил в сторону миску с кашей. Судя по его внешнему виду и уровню интеллекта, он мог и умел бить. Возможно, сильно. А у меня еще сломанный нос не до конца сросся. Поэтому я пожал плечами и, стараясь говорить как можно более мирным тоном, сказал:

– У меня диагноз необычный. СПС после полной обструкции повышенной сензитивности. Кажется как-то так. Могу ошибаться.

Парень искривил губы, выказывая то ли понимание глубины вопроса, то ли уважение к необычному диагнозу. В любом случае, бить он явно передумал. У меня отлегло, и я решился уточнить:

– Так что, все-таки, значит завэкспсихмед?

– Заведующая Отделением экспериментально-психиатрической медицины. Новое, короче. Недавно открыли. Года два назад где-то. Они напрямую Минздраву подчиняются. Все, типа, засекречено наглухо. Типа, лечат нетрадиционными методами. Ну, не лекарствами там, а херней всякой. Понял?

– Какой еще херней? – настороженно поинтересовался я.

– Не, ну там базарят постоянно друг с дружкой, сюси-пуси, туда-сюда. Я точно не знаю. Говорю же – секретно все. Никому не говорят. Но трупы оттуда регулярно в морг таскаем.

– Убивают, что ли?

– Да не. Вряд ли. Сами вешаются. Тебя, кстати, тоже туда завтра переводят. Регеций настояла. Я сам слышал. Литвиненко сначала против был, но с Аглаей Рудольфовной спорить – неблагодарное дело. Она, конечно, красава вообще, – он искривил рот в одобрении и кивнул.

Стало не по себе. По спине пробежался неприятный холодок.

– Да не ссы! – хихикнул бугай, – Там у них все эти «спэсы», как на курорте отдыхают. Телеки у них плоские, кровати с перинами. Ходят, где хотят. Кормят, как в ресторане. Короче, полный фарш. Я тебе так скажу: ни в одном отделении у нас столько самоубийц нету. Даже на буйняке вешаются раз в пятилетку. А все почему? Потому, что дисциплина жесткая. Рыпнулся какой-нибудь мудак на себя руки наложить – отмудохали до потери сознания и всё! Сразу человеку жить хочется! А тут – контроля нет, дисциплины нет, все на приподносе. Вот они и бесятся с жиру! Скучно им там. Понимаешь? Нежные они эти «спэсы». Так что ты это… Если тоже нежный, не соглашайся. Или вообще не коси на дурку. Лучше уж на зоне пятёру перекантуешься и гуляй дальше. А то тебе этот диагноз потом вообще жизни не даст. На работу нормальную не устройся, права водительские не выдают. За что тебя закрыли, кстати?

– Убийство.

– А-а-а… – он сделал маленький шаг назад, – Ладно, короче. Пойду я. Обед, кстати, уже был. Пропустил ты его, пока у Регеций сидел. Это я тебе так… По личной инициативе кашу организовал.

– Спасибо, – сказал я, и парень, не сводя с меня взгляда, вышел.

Утром, как и говорил караульный, за мной пришли. Вывели в наручниках из здания и под конвоем сопроводили в другой корпус. Он также, как и предыдущий, находился на приличном удалении от остальных, но выглядел совсем иначе. Двухэтажное, современное здание, выкрашенное в нейтральные, пастельные тона. Даже стекла в окнах имелись вполне привычные – прозрачные и чистые. А решетки так удачно вписывались в общий вид строения, что возникало ощущение, будто без них оно выглядело бы, если не хуже, то уж точно не лучше. В-общем, если бы не предварительный разговор с караульным, я бы точно обрадовался переводу сюда. То, что из этого внешне приятного здания регулярно выносят трупы людей, покончивших с собой, заставляло испытывать легкую панику. Такое чувство иногда возникает, когда боишься неизвестности.

Как только я переступил порог экспсихмеда, а за спиной захлопнулась тяжелая, бронированная дверь, я понял, о чем вчера говорил караульный. Было ощущение, будто я попал не в психиатрическую лечебницу, а на рецепцию какого-нибудь не дорогого, но очень уютного отеля. В просторном, хорошо освещенном зале стояли белоснежные кожаные диваны. У противоположной от входа стены – длинная стойка, за которой сидела миловидная медсестра в накрахмаленном халате и белоснежной медицинской шапочке. За ее спиной стояли шкафы с аккуратно расставленными на них разноцветными папками. Пахло чем-то цветочным, а на журнальных столиках лежали яркие журналы о путешествиях.

– Добро пожаловать, – услышал я знакомый голос Аглаи. Она шла мне навстречу и улыбалась, – Рада вас видеть в нашем скромном заведении.

– Да уж, – ухмыльнулся я, – Скромном – это скромно сказано.

Она оценила мою шутку и погладила меня по плечу.

– Снимите, пожалуйста, наручники, – потребовала она, и конвоиры поспешили исполнить.

Я потер ноющие от браслетов запястья и вопросительно посмотрел на Аглаю.

– Прошу вас, Николай, – она в который раз лучезарно улыбнулась и указала на дверь, ведущую из помещения рецепции вглубь здания. Как оказалось, прямиком в то самое отделение, которое вызывало у меня непроизвольный страх, – Не волнуйтесь. С этого момента вы под моим попечением и относиться к вам будут соответствующим образом. То, через что вы уже прошли, позади. Здесь вас ждут совершенно другие условия проживания и лечение, не имеющее аналогов ни в одной другой клинике мира. Надеюсь, вам у нас понравится.

Она провела меня на второй этаж. При этом на пути нам не встретилось ни единой металлической или бронированной двери. Стены и полы были стерильно чистыми, на лестничной клетке в горшках зеленели пальмы, из динамиков, вмонтированных в стены, тихо лилась ненавязчивая классическая музыка, а в коридорах, через каждые десять метров, были установлены кондиционеры. Глядя на все это, я не сдержался и сказал:

– Честно говоря, Аглая, я в небольшом шоке. Не верится, что все это – государственная больница. Даже подумать страшно, чем вы тут занимаетесь, если вас так финансируют.

Она, как всегда, засмеялась.

– Бояться нечего, Николай. Все предельно просто. Три года назад я и несколько моих коллег представили уникальный проект экспериментальной методики лечения СПС на выделение гранта от Министерства здравоохранения. Мы шли к этому девять лет, работая круглосуточно и без выходных. Можно сказать, что я посвятила этому всю свою жизнь без остатка и продолжаю отдаваться работе до сих пор. Как вы, наверное, уже успели заметить, человек я настойчивый, и не лишена таланта убеждения. В итоге, нам удалось убедить чиновников на выделение необходимой суммы для финансирования проекта, а спустя всего месяц после его запуска, и после того, как выписался первый, полностью выздоровевший пациент, сумму гранта увеличили втрое. Чтобы стало понятнее, скажу, что до сих пор полностью излечить человека, страдающего СПС, не удавалось никому.

Я скорчил одобрительную физиономию, а про себя подумал: «Ну, попробуй излечить меня, спаситель человечества. Глядишь, заживу счастливо». Само собой, это был сарказм, но стоит отметить, что ее слова насчет таланта убеждения были не далеки от истины. Пела она складно, и верить ей хотелось непроизвольно.

– Прошу. Ваша палата. Но мы их здесь называем комнатами. У вас будут замечательные соседи, с которыми стоит непременно познакомиться. Вот, к примеру, в этой комнате, – она указала на соседнюю дверь, – Живет Алексей. Очень интересный мужчина со специфическим чувством юмора. А вот здесь, – она указала на дверь, с другой стороны, – Татьяна. Милая, скромная девушка. Художница. Глядя на вас, мне кажется, вы с ними обязательно поладите. Двери не запираются ни изнутри, ни снаружи. Вы имеете полную свободу передвижения в пределах корпуса. Ежедневно, после обеда, мы все выходим на прогулку. Все – это все, без исключения. И постояльцы, и персонал. Что еще? Да! Рада сообщить вам, что уголовное преследование в отношении вас закрыто. Хочу акцентировать внимание на том, что вы теперь не заключенный и не пациент. Вы – наш гость. И частичное ограничение в свободе – это не что иное, как одна из степеней нашей заботы о вашем благополучии. Надеюсь, вы к этому отнесетесь с пониманием.

Она посмотрела на часы.

– Обед будет через час, ровно в двенадцать. Так что у вас есть время, чтобы принять душ и переодеться. Чистые вещи находятся в шкафу, а в ванной – новые полотенца. Располагайтесь, Николай. Будьте, как дома. Теперь это и есть ваш дом. Надеюсь, что ненадолго.

Аглая улыбнулась и притронулась ладонью к моему плечу.

– Вижу, вы взволнованы. Не переживайте. Теперь все будет хорошо. Вы попали в хорошие руки, к понимающим людям. Здесь, как нигде, знают, что вы чувствуете и сделают все, чтобы помочь преодолеть то, что мешает вам получать удовольствие от жизни. Располагайтесь. Я к вам сегодня еще зайду в гости.

Она улыбнулась на прощанье и красивой походкой пошла обратно. По коридору эхом разливался цокот ее туфель на высоком каблуке и тонул в едва уловимых звуках классической музыки.

Я вошел в свою палату. Точнее, в комнату, так как назвать это помещение больничной палатой просто язык не поворачивался. Такого уюта не было даже у меня дома. И это притом, что Маша всегда была мастером по созданию уютного гнездышка даже из собачьей конуры.

На полу лежал бежевый, идеально чистый ковер с коротким ворсом. Окна занавешены полупрозрачными шторами пастельных тонов. На стене висела широко-диагональная плазменная панель, а напротив нее – роскошная двуспальная кровать, заправленная покрывалом без единой складочки. На полу стояли большие горшки, в которых раскинули ветви экзотические растения, а вдоль стен располагались лаконичные, но довольно практичные шкафы для одежды. Здесь же была и дверь, ведущая в ванную, которая по комфортабельности ничем не уступала жилому помещению.

Я осмотрелся, открыл шторы, выглянул в окно, затем уселся на кровать и поймал себя на мысли, что чувствую себя подопытным кроликом, запертым в очень уютной и пока еще холодной духовке. Совсем скоро в ней обязательно станет жарко, но когда это случится, думать о побеге будет уже поздно.