Глава 25. Не логично

Начало августа две тысячи восьмого, прожитое по второму кругу, вспоминается, как однородная, вязкая, медленно текущая масса. Дни напролет проводил дома, с головой погружаясь в бездонные глубины интернета. Изучал все без разбора: историю, законодательство, религию, социологию, культуру, философию и, конечно же, психологию. Перерыл гигабайты информации, общался с сотнями пользователей сети. Старался разобраться, как «правильно» себя вести, чтобы не стать жертвой разоблачения. А в том, что риск стать такой жертвой был немалый, у меня теперь сомнений не было.

Даже в первые дни пребывания здесь я не питал иллюзий по поводу того, что в мире тотального рационализма возрадуются моему внезапному появлению и захотят принять с распростертыми объятиями. Здесь все было ясно. Все-таки он был до ужаса логичным, этот мир. И для того, чтобы его понять, достаточно было просто откинуть в сторону все иррациональное. Все, что выходит за рамки прагматизма.

Нужен пример? Запросто! Возьмем, хотя бы, ту же дружбу. Два человека поддерживают между собой взаимовыгодные отношения, основанные на уважении. Взаимовыгодные! Общность интересов? Доверие? Забота? Привязанность? Ничего подобного! Хотя, общность интересов, возможно, все же играет некоторую роль. Но она, по определению, вторична. Все остальное… Хм… Я уж молчу о самопожертвовании…

О литературе даже говорить нет смысла. Ее, в нормальном понимании этого слова, попросту не существовало. Толстой и Достоевский, писали сухие трактаты о политике, военном деле и ремеслах. Пушкин сочинял патриотические оды, а Есенин читал кабацкие стихи, суть которых сводилась исключительно к разгульной жизни и удовлетворении естественных потребностей организма в пище, сне, сексе и алкоголе. Слова «лирика» в местном русском языке не существовало вовсе.

Высоцкого ни слушать, ни читать не стал. В таком человеке разочаровываться хотелось меньше всего.

Немного порылся в музыке, но, не обнаружив ни одной песни «Битлов», спел шепотом куплет из «Yesterday» и переключился на изобразительное искусство.

С живописью все оказалось куда приятнее. Рисовать здесь умели и могли. «Мона Лиза» все также загадочно улыбалась на фоне размытого, зеленоватого дальника, а «Девятый вал» Айвазовского все также угрожал смести со своего пути терпящих бедствие моряков. Даже «Черный квадрат» Малевича имел свое законное место в истории супрематизма. Уверен, что и в живописи своих пробелов хватало, но, по крайней мере, это не так сильно бросалось в глаза, как в случае с литературой и музыкой. А может я просто плохо разбираюсь в живописи? Может и так. Но все равно это ничего не меняет.

Каждый вечер старался проводить с Юлькой. Она очень любила зоопарк. За неделю мы посетили зверинец пять раз. Сказки, которые я рассказывал на ночь, дочь выучила почти наизусть, а каких-нибудь мало-мальски подходящих детских книг я здесь найти не смог. Пришлось выдумывать новые сказки, и они нравились ей не меньше, чем настоящие.

Маша часто с подозрением косилась на нас с дочерью. Видимо, силилась понять, что же такого произошло с ее мужем. Однако тему этих необычных преобразований старалась не затрагивать. В конце концов: «Занимается отец ребенком? Ну, и пусть занимается. Для самой меньше мороки». По крайней мере, так мне тогда казалось.

Все изменилось двенадцатого августа. Для Маши вообще было не свойственно задерживаться на работе дольше обычного, но на этот раз мы с Юлькой ждали ее слишком долго и в памяти непроизвольно всплыли страшные воспоминания из прошлой жизни. Я даже с настороженностью стал поглядывать на свой мобильник в явном ожидании звонка из милиции.

Но ничего непоправимого в тот вечер не произошло. Напротив. Супруга, пусть и с некоторым опозданием, все же вернулась домой. Причем в необычном возбуждении и, как мне показалось, в весьма приподнятом настроении. Я даже начал подозревать, что она выпила. Едва переступив порог, принялась без умолку щебетать обо всем на свете. Рассказывала о каких-то проблемах на работе, о новой коллекции одежды в ее любимом шмоточном магазине и даже о последних политических новостях. Она шутила, смеялась, снова шутила. Иногда даже без особого повода. Но смеялась! Я уже забыл, как звучит ее смех, но в тот вечер, наконец, начал узнавать в «снежной королеве» по имени Мария ту самую Машу, которой так не хватало. Не верилось, что это происходит, но передо мной была именно та женщина, которую несколько счастливых лет назад я взял в жены.

Не могу сказать, что выяснять причину такого необычного настроения не хотелось… Скорее, я просто побоялся спугнуть момент. Учитывая то, как Мария вела себя до этого, ее нынешнее поведение было настолько же прекрасным, насколько и удивительным. Я просто слушал, растянувшись в дебильной улыбке, и впитывал каждый ее жест, каждый луч света, отражающийся от изумрудных глаз.

Мы вместе поужинали. За столом смеялись и шутили. Юлька, почувствовавшая приподнятое настроение родителей, тоже не отставала. Она баловалась, пищала от восторга, подкидывала над тарелкой котлету и раздувала щеки, наполняя их яблочным компотом. А когда дело дошло до того, что котлета все-таки шлепнулась на пол, Маша вдруг изменилась в лице, рявкнула на нее, будто и не было до этого никакого веселья, и дочь тут же утихомирилась.

Через секунду супруга волшебным образом стерла с лица гневное выражение. Застолье вновь превратилось в приятный семейный ужин. Вот только дочь теперь поглядывала на маму с опаской и котлету вверх не подбрасывала.

В тот вечер она сама вызвалась уложить Юльку спать, хотя та и пыталась требовать, чтобы папа рассказал ей сказку на ночь. Маша обняла дочь, поцеловала в маленький лобик, улыбнулась и заверила, что мама знает ничуть не меньше интересных сказок, чем папа. После этого удивленная Юлька вприпрыжку поспешила к себе в комнату и юркнула под одеяло. Тем временем Маша попросила расстелить постель в нашей спальне, одарила вполне конкретной улыбкой и, для пущей убедительности, подмигнула. Ее глаза игриво блеснули, а я, впервые за долгие месяцы, почувствовал уже давно забытое тепло внизу живота.

Час спустя мы лежали на нашей постели, восстанавливая сбившееся дыхание. Даже в темноте я чувствовал, как Маша улыбается.

– Знаешь, Семенов, если бы я тебя не знала, как облупленного, я бы решила, что у тебя завелась любовница.

– Любовница? – удивился я.

– Угу. Но даже если и так, то я этой стерве памятник готова поставить, – Маша тихо хихикнула.

– Интересно, с чего вдруг такие выводы?

– Понятия не имею, – она пожала плечами, – Просто больше ничего другого в голову не приходит. Откуда все эти… не знаю… нежности, что ли? Блин! Три оргазма за час, Семенов! Признавайся, это она тебя научила?

Маша даже приподнялась, опершись на локоть. Я прекрасно знал, что она шутит, но также допускал, что подобные шутки без повода не появляются. С моей стороны это выглядело более, чем забавно, и я решил подыграть.

– Будешь себя хорошо вести, я вас познакомлю.

– Да ну тебя! – делая вид, что обижается, Маша шлепнула меня ладонью по груди, но я обнял ее и поцеловал. Она не сопротивлялась.

– Странный ты стал в последнее время. Я тебя не узнаю совсем. Вроде бы и нормально все, но мы почти не общаемся, ты с Юлией постоянно возишься… С работы вот уволился ни с того, ни с сего. А теперь еще и в постели сюрпризы… Такое ощущение, будто тебя подменили. Понимаешь?

На этот раз голос ее был серьезен, но прежнего металла в нем я не заметил. Скорее теперь присутствовали нотки грусти.

– А разве это плохо?

– Ну, смотря что! – она снова засмеялась, – А если серьезно, то я ведь и в самом деле волнуюсь, Николай. У нас с тобой семья, дочь подрастает… Неплохая ведь семья, согласись.

– Маш, не валяй дурака, я тебя прошу. Ну, какая любовница? Что за бред?

– Я не об этом. Я вообще… В целом. Просто иногда мне кажется, что у тебя проблемы. Понимаешь?

– Честно говоря, не очень.

– Ну, все эти твои выходки… Я не знаю… То, как ты к Юлии относишься… Ты разве сам не замечаешь?

– А как я к Юлии отношусь?

– Ну, ты с ней… Как бы это сказать? Ты с ней как будто на одной волне, – она некоторое время помолчала, то ли подбирая слова, то ли давая мне возможность объясниться, – Я понимаю, она тебя любит и все такое. Возраст у нее такой. Так и должно быть. Но мне кажется, что ты… Что ты тоже… Нет?

Я вздохнул, не зная, стоит ли говорить с Машей по душам. С одной стороны, она была моей женой. Женой, однажды потеряв которую, я решился на самый безумный поступок в своей жизни. Женой, давшей сегодня надежду на то, что все не так уж и плохо в наших отношениях. Но с другой стороны, я прекрасно понимал, как она может воспринять новость о том, что ее супруг неизлечимо болен. Конечно, неизлечимо больным я был только в ее понимании, но все же…

– Ты помнишь себя в детстве? – вместо ответа спросил я, глядя на звездное небо за окном спальни.

– Что-то помню, конечно. А что?

– Когда я был маленьким, меня отправляли на все лето в деревню к бабушке. Друзья, речка, коровы и все такое… Золотое время, в-общем. Беззаботное. Ну, у каждого, само собой, был велосипед и мы частенько с пацанами гоняли в соседнюю деревню на гульки. Там клуб был, в котором дискотеки по выходным устраивали. А мы еще слишком малыми были. Лет по десять-двенадцать, не больше. На танцульки нас еще не пропускали. А хотелось… Ну, мы через забор во двор клуба забирались, а потом с толпой смешивались или тихонечко курили в укромном уголке, пока не выгонят или пока танцы не закончатся. И как-то в один из таких вечеров увидел я на танцполе девочку одну. Белокурая такая девчушка, худенькая, симпатичная. Стояла в сторонке, топталась на одном месте… Вроде, как танцевала, в-общем. Пацаны заметили, что я на нее пялюсь, начали подначивать. Мол, запал и все такое… А я стоял, смотрел на нее и не слышал, как надо мной подшучивают. Она мне казалась такой красивой и такой невероятной, что все остальное в этом мире сделалось ничтожным и мелким. Играла музыка, прожектора разноцветные вспыхивали, друзья толкали меня в плечи, а я ничего этого не замечал. Просто стоял и смотрел. Была только эта девочка, биение сердца в груди и больше ничего. В тот вечер я так и не решился подойти, чтобы познакомиться. А она так ни разу и не посмотрела в мою сторону. Дискотека закончилась, нас выгнали из зала, и мы укатили обратно. Всю следующую неделю я не мог ни о чем и ни о ком больше думать, кроме той девочки. Представлял, как подойду к ней, спрошу, как ее зовут… Перебирал в уме сотни девчуковых имен. Старался угадать, как вообще ее могут звать. И каждое из имен казалось мне недостаточно прекрасным, чтобы им могли называть такое чудесное создание. В следующую субботу, когда в соседнем селе снова устроили танцы, она не пришла. И в следующую тоже. И в следующую… Я постоянно ругал себя за то, что не решился подойти и, хотя бы, пригласить ее на медляк. Ругал последними словами. За свою трусость, за нерешительность… Был уверен, что если увижу ее еще раз, то обязательно подойду и познакомлюсь. Был уверен потому, что знал – без нее дальше жить просто не смогу. А когда, все-таки, эта встреча состоялась, все мои планы превратились в отвесную скалу, забраться по которой было равносильно самоубийству. Мы с дружками купались на речке, а она пришла туда с какими-то своими подругами. Пацаны снова начали подшучивать надо мной, тыча в девчонок пальцами. Они, конечно, это заметили, но делали вид, что не замечают. Только иногда улыбались. Ну, дружки мои посмеялись, поиздевались над влюбленным, а потом и сами решили познакомиться. К моему ужасу, пацаны подошли к загоравшим девочкам и довольно быстро завели какой-то пустой разговор. Потом меня подозвали. Я, чувствуя себя полным болваном, приковылял к ним. Та девочка с интересом рассматривала меня, а я чувствовал, как лицо и уши от волнения горят огнем. Покраснел до ужаса. Хотя, чего было стыдиться? Но было, от чего-то, стыдно. Нас представили. Оказалось, что девочку зовут Настей. И когда я услышал это имя, оно показалось мне самым прекрасным и самым восхитительным именем на свете. Настя улыбалась. Она была молчаливой, немного грустной. Я тайком поглядывал а нее, а она, казалось, не проявляла ко мне никакого внимания. Разве что иногда бросала мимолетный взгляд. Потом мы все вместе купались, подбрасывали девчонок, барахтались в воде, а чуть позже на мотоциклах приехали ребята из той самой деревни, в которой дискотеки крутили. Они были старше нас. Лет по пятнадцать, наверное, им было. Оказалось, что одна девочка встречается с одним из этих парней и нам тогда хорошенько от них досталось. Мне разбили губу и нос, а Настя бросилась меня защищать. Пацаны угомонились, сказали, чтобы мы больше им на глаза не попадались и все такое… Грозились поубивать к чертям… В-общем, отбили невест. А уже в следующую субботу я снова поехал на дискотеку. Мои друзья побоялись, а я поехал. Страшно было, конечно. Даже ноги тряслись. Но поделать с собой ничего не мог. Перелез через забор и заметил того самого парня, который разбил мне нос на пляже. Он стоял в компании Настиных подруг и что-то им говорил, перекрикивая музыку. Если бы он меня тогда заметил… Убить, конечно, не убили бы, но разбитой губой дело вряд ли обошлось бы. Самой Насти среди них не было, и я уже хотел было уйти от греха подальше, но закончилась песня и из толпы танцующих вышла она. Как только ее увидел, страх быть «убитым к чертям» куда-то улетучился, испарился. Подошел к ней, поздоровался. Она не сразу меня узнала, но когда прожектор цветомузыки осветил мое лицо и разбитую губу, Настя улыбнулась и сказала: «Привет». В тот вечер я провожал ее домой. Мы шли вдвоем по деревенской ночной улочке, за заборами дворов на нас лаяли собаки, в траве трещали сверчки, пахло какими-то цветами, сеном. Я держал ее за руку и был самым счастливым человеком на планете. А через неделю она уехала домой, в какой-то далекий северный город, и больше я ее никогда не видел. Но до сих пор помню, как сильно волновался и на что был готов пойти только ради того, чтобы еще раз просто пройтись с этой белокурой девочкой по ночной деревенской улочке. Просто сжимая хрупкую ладошку в своей руке и слушая, как тихо шуршат подошвы ее босоножек по теплому, летнему песку. И это было чудесное чувство. Самое чистое, самое светлое и бескорыстное, которое только может быть.

Я замолчал. Маша молчала тоже. Ни слова, ни шевеления. Мне даже показалось, что она уснула, а спустя почти целую минуту она шепотом сказала:

– Я влюбилась, когда мне было десять. В одноклассника. Артем Сланин. Его отец был военным и они постоянно переезжали из города в город. Приехали в наш. Смазливый мальчишка, озорной такой. Модный. Быстро в классе его приняли. Помню, даже учиться перестала. Похудела. А потом его машина сбила. Насмерть. Рыдала целый месяц. Казалось, что жизнь на этом кончилась. А потом забылось. Сейчас даже смешно это все. На что вообще можно рассчитывать в таком возрасте? Дети…

– А разве обязательно на что-то рассчитывать?

– А разве нет?

– Не знаю… Рассчитывал ли я на что-то провожая ту девочку домой? Нет, конечно. Мне было достаточно того, что мы просто идем вдвоем. Вот и все.

– А еще у меня попугай был. Маленький такой. Волнистый. Семеном звали. Даже разговаривать умел. Жил в огромной клетке, а я его иногда выпускала по квартире полетать. Родители меня потом ругали, а я все равно выпускала, пока их дома нет. Он полетает, нагадит повсюду, а потом сам же в эту клетку возвращается. И я с тряпкой, как шальная, бегаю, заметаю следы преступления, чтобы от родителей не влетело. Самое интересное, что мне-то от этого никакой пользы. Ну, сидел бы он в этой своей клетке и сидел. Места там много, еда, все удобства… И мне бы ничего убирать не пришлось. Но жалко было, что птица не летает, я и выпускала. А однажды выпустила, а балкон закрыть забыла. Он и удрал. Бегала потом по улице, искала везде, да куда там… От мамы влетело. И самое интересное, что я больше расстроилась не от того, что меня наказали, а от того, что птица улетела и, скорее всего, умерла впоследствии. Вот меня наказывают, а я реву за попугаем! Парадокс! Смешные эти дети. Так у них все как-то… Не логично, что ли?