«Топ… топ-топ… Маленькие рыжие лапки переступают по траве с осторожностью. Их владелец взволнован, крутится на месте, поскальзывается на изумрудных гладких стебельках. Потом тыкается усатой мордочкой в землю и, наконец поверив, что свобода — взаправду, бежит по лужайке. Топ-топ-топ! Развевается пушистый хвост, похожий на павлинье перо, уши торчком, в зрачках-щелочках отражаются облака — котенок подпрыгивает и на секунду зависает над землей, молотя лапами по воздуху. Потом валится обратно — бум!

Мята-мята-мята… Откуда махнет мятой? Где-то совсем близко! Мята-мята-мяу-у-у… Фр-р-р-р!

На газоне включается автоматическая поливалка. Котенок снова подпрыгивает, шипит и бросается обратно к дому. Крыльцо, с которого его спустили всего минуту назад, все ближе.

Мята-мята-мокро! Ф-ф-ф-ф!»

Я лежу на продавленном диване, закинув руки за голову. Под пальцами — жесткие, колючие волосы. Нормально уложить их почти невозможно, расчесать, когда длинные, — смерти подобно, поэтому я стригусь коротко. Но в тот день у меня были два хвостика и бантики. Розовый и розовый в горошек. Почему-то это кажется важным. По-моему, мне было шесть. И я смеялась.

Я закрываю глаза и снова вижу Топа, который первый раз оказался на улице, попал под «дождь» из оросительной системы, испугался и бросился ко мне на крыльцо. Помню, как я хохотала до слез — потому что, пытаясь запрыгнуть на руки, он исцарапал меня до крови. Помню его уши с кисточками, как у рыси, пучки шерсти между когтями, горячий пухлый животик и серьезную морду.

Открываю глаза и поднимаюсь. Что ж, попробуем еще раз.

Беру со стола планшет и начинаю расхаживать туда-обратно. Четыре шага влево, четыре — вправо. Если семенить, то пять. Комната давно посчитана.

Посчитана так же, как и правильный объем текста, читательский охват, цитируемость площадки. Дело за малым — написать. Достать из себя хоть что-то, что будет интересно толпе. Что принесет отклик. Даст знать, что я не зря пишу в блог. Я пытаюсь передать чувство неограниченного детского счастья, свое удивление, рассказать про смешную, трогательную, такую настоящую сцену… поделиться со всеми. В голове воспоминание складывается в разноцветную мозаику, все кусочки которой на месте, но с текстом почему-то не получается. Фразы получаются неловкими, плоскими. В них нет чувств.

Пальцы противно скользят. Теперь со стороны я кажусь себе похожей на краба, который клешнями ухватился за тонкий гаджет и притворяется человеком — будто может хотя бы что-то осмысленное натыкать на сенсорном экране.

Но крабы не пишут в блог, крабы ничего не помнят о котятах, крабы ходят боком и слушают шум прибоя. Картинка из воспоминания теряет цвет, становится черно-белой и как будто чужой. Я сжимаю планшет беспомощными пальцами — клешнями, черт побери! — и опускаюсь на диван.

Прогресс налицо. Сегодня я не плачу. Совсем не плачу, несмотря на то, что несколько часов снова потрачены зря. Тем более что удалось вспомнить котика. Все любят котиков.

И никто не любит неловких бессловесных крабов, которые не способны превратить воспоминания в источник доходов. Больше-то превращать нечего. Иногда мне кажется, что в голове нет ничего, кроме прошлого. Ни полезных навыков, ни умных мыслей, ни умения анализировать, ни ярких озарений. Явилось одно яркое воспоминание — и что? Пришла пора отправить его в воображаемую мусорную корзину. Я не способна к текстовой трансляции.

Из-за двери слышатся крики. Родители опять ссорятся.

— Дармоедка! — это отец. Наверняка про меня. Еще бы. Двадцатилетняя дылда на шее у родителей.

— …Ты не понимаешь… Тихо-тихо, — это мама. Всегда и всех пытается успокоить. Держит меня за руку, когда мы ходим к врачу. Чтобы я не боялась уколов толстой иглой. Заботится обо мне, как в детстве. Должно быть, как в детстве. Точно я не помню. Но, по крайней мере, я знаю, что у меня тогда были хвостики. И два бантика.

К врачу мы ходим почти каждую неделю. Он задает мне одни и те же вопросы. Ты хорошо спишь? Ничего не боишься? Ты чувствуешь, как частит сердце или бьется слишком сильно? Что тебя тревожит? Я почти никогда не отвечаю. Молча смотрю в окно. Интересно, доктор выучил вопросы наизусть или каждый раз зачитывает их из компьютера?

Мама говорит за меня. Рассказывает, как я спала, что ела, сколько гуляла. Она юлит перед врачом, подобострастно заглядывает ему в глаза, поддакивает, кивает. На самом деле она боится, что страховая откажется платить за уколы. Мол, инъекции с витаминами и симуляторами — не обязательная часть терапии. Мол, краткосрочная память сохранилась — и ладно. А детские воспоминания — это роскошь. У меня частичная амнезия… была раньше. Теперь я почти все помню. Благодаря маме и врачу, которого она уговорила не прекращать лечение.

«Топ-топ-топ! По тротуару бежит щенок таксы. Уши развеваются на ветру, как два озорных флага. Блестящая гладкая шерсть переливается на солнце. Рядом с ним на велосипеде катится девочка. Подвернутые рукава рубашки, нос в веснушках, лакированные красные сандалии. Когда переднее колесо попадает в лужу, оставшуюся после вчерашнего дождя, поверхность воды разбивается на тысячу прозрачных осколков.

Черный мокрый нос несется сквозь волну брызг, как нос веселого маленького ледокола — через ледяные торосы и северное сияние.

Девочка смеется…»

— Нет-нет, — качает головой женщина. — Это совсем не то. У вас есть что-нибудь про кота?

— Кота? — вежливо улыбается продавщица, садится на корточки и роется в нижнем ящике под прилавком. — Да, есть. Черная кошка на подоконнике в полнолуние, ведьмин кот в пентаграмме…

— Нет. Что-нибудь радостное. И… кот должен быть рыжим.

— К сожалению, нет, — разводит руками девушка. — Чтобы сразу и девочка, и рыжий кот, и радость — такого не осталось. На прошлой неделе вы забрали последнее.

— Скоро новый завоз? — Женщина теребит ремешок сумки. Заправляет прядь волос за ухо. Прикусывает нижнюю губу.

— Зайдите дней через десять.

Женщина рассеянно кивает и выходит из магазина. Делает несколько шагов по тротуару, потом будто спохватывается и быстро оглядывается по сторонам. Никто из знакомых не должен ее здесь видеть. Иначе… Она мотает головой, будто вытряхивая дурные мысли, и быстро идет прочь.

«Топ-топ-топ! По широкой лестнице бежит карапуз лет пяти. Внизу его ждет мама, раскинув руки. Внизу ждут море и сладкая вата! Ступеньки низкие, но их много, поэтому во рту уже поселилась запыхалка, и щеки горят, но Вадик смеется и продолжает бежать…»

— Видели? Видели, да? — Отец поворачивается к нам с мамой и тычет в телевизор. — Совсем охренели!

На экране появляется молоденькая журналистка — почему-то они все такие в криминальных новостях, для контраста, не иначе — и рассказывает о том, как в руках полиции оказалось несколько записей детских воспоминаний. Даже меня передергивает, несмотря на имидж краба-пофигиста.

— …Судя по количеству найденных записей, было убито более десяти детей. Все в возрасте от четырех до семи лет.

— Это логично, — перехватывает нить разговора следователь. — Самые яркие детские впечатления формируются именно в этом возрасте.

— Живодеры, с-с-суки, — шипит отец. С работы он пришел уже навеселе, но успел еще добавить перед ужином. Так что теперь готов уличать весь мир в страшных злодеяниях. Не только меня. — А я ведь говорил… Говорил, что сначала лицензию на убийство животных одобрят, а там и до людей недалеко.

— Уймись, — привычно бормочет мама. — Никто не собирается трогать людей. Видишь — преступников поймали и судят. Сам слышал, что они работали на черном рынке. Кто из нормальных людей будет покупать там записи?

— Кто из нормальных людей вообще покупает эти записи?! А главное — кто запихивает их себе в голову? — Папу сегодня не унять, да. Предвкушаю теплый вечер с взаимными оскорблениями, битой посудой и хлопнувшими дверями. Морально готовлюсь, так сказать. — Эмоции мертвых животных, чтоб…

Пока отец подбирает ругательство из своего богатого арсенала, я пытаюсь убраться в комнату. Бочком-бочком. Будто краб. Меня здесь нет. Разбирайтесь сами, а я в домике. Интересно, у крабов есть домики?

Потом я сижу с планшетом, забившись в нишу между диваном и шкафом, и читаю описания воспоминаний. В Сети десятки сайтов, которые ими торгуют, но здесь самые классные тексты. «Как здорово бежать по зеленому лугу…», «Хочешь поиграть с солнечным зайчиком?», «Самая вкусная колбаса в мире после головокружительного прыжка за ней!». Тут я смеюсь.

Импланты воспоминаний стоят очень дорого, поэтому мне не светят. Родители вечно собачатся из-за денег, их то не хватает, то нет совсем. И рассуждать я могу лишь теоретически. Говорят, что картинки очень яркие. Говорят, что их можно прокручивать по несколько раз. Говорят, что это незабываемо и очень приятно.

Правда, есть и другие мнения. Чтобы получить воспоминание, животное убивают, быстро извлекают мозг и присоединяют к специальному устройству. Зоозащитникам такое страшно не нравится. Они все время протестуют, хотят, чтобы этот бизнес запретили, кричат об убийствах… С другой стороны, кур и коров тоже убивают для еды. И почему-то никто особо не возмущается. Да, те, кто победнее, едят соевые суррогаты, но животный белок до сих пор высоко ценится. Раньше домашних животных разводили только на мясо, а теперь поняли, что их можно использовать в качестве пищи для ума. И специально выращивают, чтобы получить их воспоминания, не обремененные рефлексией. Получить чистую концентрированную эмоцию, которую люди давно уже разучились испытывать.

Хороший этический вопрос, в самом деле. Я верчу его в голове так и эдак, пытаясь сообразить, получится ли из него годный пост? Люди в интернете любят обсасывать подобные темы. Я быстро записываю несколько тезисов — в текстовом виде они получаются дурацкие, но для наброса сойдет — и выкладываю запись в Сеть.

Через несколько часов индекс цитируемости моего блога взлетает, а на счету скапливается целых тридцать шесть кредитов. Сумма смешная — ее хватит разве что для того, чтобы купить билет на метро — но я все равно горда. Хотя в комментариях меня обижают. Каждый второй спрашивает: «А сама-то пробовала эти воспоминания?»

И я вынуждена писать: «Нет». Нет. Нет.

Тогда читатели уходят. Им не нужны умозрительные рассуждения. Им нужен личный опыт. О котором я совсем не умею рассказывать.

«Топ-топ… топ-топ. По лестнице поднимается кто-то тяжелый. Я слушаю его шаги, приложив ухо к входной двери. Мне одновременно хочется убежать — и страшно это сделать, потому что тогда я не буду слышать, что он приближается. Топ-топ-топ.

В замке скребется ключ. Я отползаю в сторону, но встать не могу. Ноги от страха, как ватные. Сижу прямо на коврике в прихожей. Смотрю, как загипнотизированная, на поворачивающуюся дверную ручку. Мне шесть лет. И пять с половиной месяцев. Я недавно научилась считать и теперь считаю дни, зачеркивая палочки на обоях. В незаметном месте. Над плинтусом за маминой тумбочкой.

Дверь распахивается настежь.

— Охренела тут сидеть? — орет большой страшный человек. Отец. От него мерзко пахнет. Блевотиной, спиртом и холодом. — Че уставилась?

Он замахивается и бьет меня в лицо сапогом с эмблемой в виде краба на подош…»

Я просыпаюсь, дрожа от страха. Кошмар. Мне снился кошмар. Но я ничего не помню. Ладонь под подушкой затекла. Я вытаскиваю ее наружу и, держа руку перед собой, пытаюсь сжимать и разжимать пальцы. Сердце колотится, как пойманная стрекоза в кулаке.

Что мне снилось?

«Шторм, — утверждает внутренний краб. — Наверняка это был шторм. Но мы вовремя отползли боком».

Я улыбаюсь и пытаюсь заснуть снова, сунув под щеку кулак. Часа через полтора это даже удается.

Наутро мне плохо. В голове туман, из рук все валится. Еще дергается глаз. Я смотрюсь в блестящий бок электрочайника и пытаюсь усилием воли заставить веки не двигаться. Но глаз живет своей жизнью.

В кухню заходит отец. Когда он с шумом двигает к себе табурет, я вскрикиваю и отскакиваю в сторону. Не могу понять, почему. Ведь он совсем не страшный. В помятой футболке, небритый, опухший после сна, такой привычный. И даже не ругает меня сильно.

— Истеричка, да? — вполне дружелюбно интересуется он. — Чего это ты?

Действительно. Чего это я.

Мама стоит в дверях и перебирает в руках подол платья. Она волнуется. Мама всегда волнуется за меня.

Топ. Топ-топ. Тук. Тук-тук.

По аллее парка идет старик с палкой. Он движется медленно, неровно и издали напоминает ворону с подбитым крылом. На скамейке сидит женщина и следит за ним. В руках у нее планшет с лентой новостей, но по времени записей видно — страница не обновлялась уже дольше часа. Женщина настороженно провожает старика взглядом. Нет, не тот.

На шее у нее бьется маленькая венка, а натянутые, перекрученные жилы дрожат от напряжения. Женщина устала ждать и бояться. Поэтому, когда рядом с ней опускается молодой человек в мешковатой серой куртке и бормочет: «Это вы по поводу котиков?», она с облегчением выдыхает. Отвечает, как учили: «Животными не интересуюсь».

Тот кивает. Некоторое время они молча сидят, глядя перед собой. Со стороны детской площадки доносится визг и смех. Женщина передергивает плечами.

— Предыдущее не сработало? — безразличным голосом спрашивает мужчина.

— Сработало, — женщина сглатывает. — Но, кажется, ее собственная память вытесняет чужую.

— Это интересно. Очень интересно.

Женщина резко поворачивается к собеседнику и смотрит на него так, будто он только что ее ударил.

— Я имею в виду, интересно с научной точки зрения, — мужчина растягивает губы в вежливую улыбку. — Вас это должно радовать. Если бы не наши исследования, если бы нам не требовались подопытные кролики, у вас бы не хватило денег даже на вшивое собачье воспоминание.

— С-спасибо, — шепчет женщина. — Я просто хочу, чтобы она была счастлива.

Старик с палкой идет по аллее обратно. Теперь он тащит за собой маленькую девочку. Та громко плачет и пытается вырвать руку. Старик шипит на нее, замахивается и кричит:

— Домой, я сказал!

Женщина наклоняет голову и повторяет почти беззвучно:

— Чтобы она ничего такого не помнила.

Мужчина протягивает ей капсулу.

— Инъекцию сделаете, как обычно. Врачу, на всякий случай, скажете, что это воспоминание от крупного животного. Дельфина там. Или кого еще. Не мне вас учить. А еще лучше — введите его вместе с каким-нибудь другим.

— Да-да, — радуется женщина. Она улыбается. Сеточка морщин разбегается вокруг глаз. — Я как раз купила подходящее. Их завезли буквально вчера.

«Топ-топ-топ. Рыжий котенок скачет по письменному столу, раскидывая в стороны тетради и ручки. Гоняется за толстым жужжащим шмелем, который залетел в комнату через раскрытое окно. С улицы пахнет весной, пошедшим дождем и радугой. Солнечные зайчики носятся наперегонки с котенком.

Шурх! Тетрадка планирует на пол. Дзынь! За ней следом падает стакан, и карандаши из него раскатываются по паркету во все стороны. Котенок останавливается на краю стола и, подняв одно ухо, раздумывает, за каким из карандашей погнаться. Красный, желтый, зеленый… На ухе воинственно торчит кисточка».

Я лежу, закинув руки за голову, и улыбаюсь. Под пальцами — жесткие, колючие волосы. Нормально уложить их почти невозможно, расчесать, когда длинные, — смерти подобно, поэтому я стригусь коротко. Но в тот день у меня была длинная коса и заколка с бабочкой. Мама всегда говорила, что девочка в бантиках — слишком по-деревенски. Почему-то это кажется важным.

Я закрываю глаза и снова вижу Топа, который погнался за желтым карандашом и застрял под маминой тумбочкой. Пришлось доставать его оттуда, тянуть за брыкающиеся лапы и хвост, спасаться от когтей и умирать от еле сдерживаемого смеха. Открываю глаза и смотрю на планшет. Надо пробовать… пробовать снова. Может, в этот раз у меня получится.

В комнату заходит мама и садится на краешек дивана. Гладит меня по голове, как маленькую.

— Как ты после укола? Голова не кружится?

— Нет, — улыбаюсь. — Как ты думаешь… я все-таки, ну, когда-нибудь смогу написать про Топа? Он был такой… классный. К тому же все любят котиков.

— Конечно, — кивает мама. — Я в тебя верю. Ты будешь лучшим в мире биографом для кота.

Я молча обнимаю маму и утыкаюсь носом ей в плечо, как в детстве. Если зажмуриться сильно-сильно, то можно представить, будто я счастлива до звездочек в глазах, мне шесть лет, у меня длинная коса и заколка с бабочкой. И никаких бантиков.