– Зачем? – спросил меня пограничник, когда на границе проверяли паспорта. – Зачем вам понадобилось ехать в Румынию?

Это уже было невероятно долгое путешествие. В вагоне было не продохнуть от жары и табачного дыма. Несмотря на тот факт, что, когда никто не смотрел, я до упора заворачивала рычажок термостата влево – от значка термометра, целиком заполненного красным, до того, что с одной только тонкой синей черточкой, – я продолжала обливаться потом. Местные, казалось, жары не замечали. Многие из них так и не сняли шарфы, перчатки и потертые зимние пальто.

Я пожалела, что взяла место у окна, которое всегда расположено рядом с обогревателем. Все равно смотреть было не на что, поскольку хорватский пейзаж много часов назад сделался ночным, угольно-черным. К этому моменту я уже просидела в неуютных креслах паромов, автобусов и поездов почти двое суток.

Так что, когда пограничники спросили, зачем я приехала, ответ дался мне не так уж легко. Я вообще не особенно и планировала эту часть своего путешествия. Путеводитель соблазнил меня вступлением: «В местах, где туризм означает “я, конь, телега и пара крестьян”; Румыния – это Дикий Запад Восточной Европы…». Поэтому я сказала им, что еду смотреть средневековые деревни и дикие ландшафты. Пограничники воззрились на меня. Потом пригнулись, чтобы выглянуть из окон поезда, за которыми царила непроглядная тьма, покачали головами и аж захрюкали от хохота.

У меня также не нашлось готового ответа, когда девушка в поезде, примерно моя ровесница, спросила, что я читаю. В Польше я купила книгу Джареда Даймонда «Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих обществ». Выбор англоязычных книг был ограничен, и после того как я осилила четырех «Гарри Поттеров», мне становилось все труднее найти книги без любовной тематики или близости смерти. Кроме того, я решила, что на «Ружьях, микробах и стали» с их 539 страницами убористого шрифта можно будет продержаться долго.

– Ну, это о том, почему одни страны и культуры преуспевают, а другие терпят неудачу.

– А-а-а, – протянула в ответ девушка, накручивая на палец прядь черных волос. Я никак не могла догадаться, поняла ли она хоть слово из того, что я сказала. Но потом она наклонилась вперед на сиденье, и ее темно-карие глаза сфокусировались на моем лице.

– Значит, типа как США и Румыния. Вы ведь из США, верно?

В этот момент в наш вагон села пара поджарых молодых людей. Они поздоровались с девушкой, которая затем объяснила мне, что ребята ехали через границу автостопом, чтобы не платить пограничный сбор.

Оказалось, Андреа свободно говорит не только на английском и румынском, но и на венгерском, французском и немецком. Поработав няней во Франции и Германии, она как раз недавно сумела получить пятилетнюю рабочую визу в Соединенные Штаты, где собиралась работать официанткой на круизном судне, курсирующем у берегов Майами. Она волновалась и нервничала из-за предстоявшего переезда на другой конец света, и я немного рассказала ей о своих планах перебраться в Мельбурн.

– Вот какая ты везучая! – вздохнула она. – Можешь жить в США и Австралии. В двух прекрасных странах, где хочет жить бо́льшая часть мира – и никогда не попадает туда.

Я знала, что она права. Я знала, что мне сейчас необходимо слышать такие вещи.

И еще мне повезло в ту ночь, несмотря на то что я прибыла в заледеневший Клуж-Напока в полночь, в одиночестве, не имея ни заказанного номера в гостинице, ни гроша румынских денег. Вокзал в этот час оказался на удивление безопасным местом, там было полно людей – одна девушка даже спросила, нужна ли мне помощь, – и отель через дорогу был открыт. Прошел сорок один час с тех пор, как я взошла на паром в Дубровнике. Холодный одноместный номер, еле теплый душ, смятая постель и завтрак, обещанный утром, ощущались как щедрый дар Божий. И чистя зубы и смотря новости – китайцы прибегли к генной инженерии, чтобы попытаться спасти гигантских панд, – я была благодарна, когда Израиль оказался не упомянут.

В Клуже я надолго не задержалась. Завтрак обернулся четырьмя розовыми сосисками, черствым хлебом и чаем с таким количеством сахара, что заломило зубы. Городские улицы, окружавшие отель, были типично индустриальными и грязными. Найдя банкомат и втиснув напоминавшую кирпич пачку из девяти миллионов леев в бумажник, я была готова ехать дальше. Я решила направиться в Сучаву, город в Карпатских горах, на северо-востоке, чтобы посмотреть страну и «экзотически расписанные православные монастыри».

В ледяном свете дня железнодорожный вокзал в Клуже выглядел неприглядно и запущенно. Вход оккупировали голодные бродячие собаки и нищие: сморщенный старик, хромавший на кривых ногах, и цыганки с грязными лицами и всклокоченными черными волосами, прижимавшие к грудям крохотных младенцев.

Ни одна из платформ вокзала не была помечена, и я не смогла найти ни одних часов. Первый поезд я пропустила, потому что не сообразила, что Румыния на час впереди Хорватии, поэтому, дожидаясь второго поезда, выкопала со дна рюкзака розовый китайский будильник. Легче было бы носить наручные часы, но я до сих пор не снимала те украшения, которые были на мне, когда умер Шон, все те же простенькие серебряные кольца и серьги. Часов в ту ночь на мне не было. Кроме того, мне невыносимо было постоянно осознавать время, проходящее без него.

С розовым будильником в руках я отсчитала нужную платформу и стала надеяться на лучшее. То и дело смотрела на свой билет, но из крохотного коричневого картонного прямоугольника не удавалось извлечь сколько-нибудь полезной информации. Когда поезд наконец с грохотом остановился передо мной, я села в вагон. Багажная полка над сиденьями была расположена так высоко, что мне пришлось прицелиться и рывком забросить на нее рюкзак.

Поезд со скрипом отошел от станции, и вскоре мы уже оставили позади городскую грязь и копоть. Путь наш лежал мимо непролазных кустарниковых чащ и еловых лесов такого темного зеленого цвета, что он казался почти черным. Под сенью заснеженных гор число повозок, запряженных лошадьми, постепенно начало превосходить число машин: деревянные телеги, груженные сеном, женщины с платками на головах, усатые мужчины в высоких меховых шапках.

Подошел кондуктор, чтобы проверить мой билет, и, ни слова не говоря, проделал в картонке маленькую дырочку. Я немного расслабилась. С тех пор как умер Шон, меня преследовала неотвязная тревога о том, что я могу оказаться там, где мне не положено быть. Что я сижу не на том месте, не в том поезде, направляюсь не в тот город.

Прибыв через семь часов в Сучаву, где давно сгустилась темнота, я снова поймала себя на сомнениях в том, что попала туда, куда надо. Вокзал оказался не в том месте, где ему положено было быть, судя по карте из моего путеводителя, и не было никаких признаков существования билетного киоска или троллейбусов, которые, по идее, должны были помочь мне «с легкостью добраться» до центра города.

Вместо этого я села в кашкарабету, или маршрутку, заплатив пять тысяч лей (около 50 американских центов), и нашла номер в отеле «Глория» за 370 тысяч (около 11 долларов). Недолго поразмыслив: не поискать ли более дешевую комнату, ресторан, где можно поужинать, не проверить ли почту или даже не посмотреть ли кино, – я отказалась от всех этих идей, а потом проспала тринадцать часов кряду.

Следующий день выдался ясным и морозным. Я натянула термобелье, за которым последовали грязная рубашка и джинсы, водолазка, свитер, куртка с шерстяной подкладкой, вязаная шапка, шарф и перчатки.

На улице массивные бетонные здания подпирали линялое голубое небо. В воздухе висела серная вонь. Обойдя зияющую дыру в тротуаре и завернув за угол, я поняла, что запах исходит от бумажной фабрики. Строение из кирпича и стали, старое, с потеками ржавчины, стояло на краю города, из гигантских фабричных труб валил белый дым.

Большинство зданий Сучавы находились на различных стадиях обветшалости. Ряды жилых многоквартирных домов выглядели скорее как заброшенные строительные площадки. Казалось, многие их обитатели тоже пребывают в состоянии распада. Там были люди с обморожениями, зобом, косоглазием и волчьей пастью.

В 1989 году двадцатипятилетнее правление румынского президента-мегаломана Николае Чаушеску завершилось революцией и казнью тирана, но страна еще далеко не оправилась. Спустя тринадцать лет ежегодная инфляция составляла 24 процента, средняя годовая зарплата не дотягивала до тысячи долларов, и более тридцати процентов населения жили далеко за чертой бедности.

Увядшие огородики были повсюду – на углах улиц, в переулках, на балконах и подоконниках. Разрозненные клочки земли, на которых теснилась побуревшая ботва помидоров, картофеля и тыкв. Из немногочисленных захламленных задних двориков слышалось квохтанье кур.

Я некоторое время бродила по городу, и в какой-то момент до меня дошло, что мне не попалось на глаза ни единого ресторана. Одновременно с этим я осознала, что с тех пор, как я в последний раз ела, прошло около суток. И тут же мне зверски захотелось есть.

Я вытащила путеводитель и заглянула в раздел «Где поесть». Путеводитель признавал, что возможности общепита в городе «довольно ограничены», и предлагал попробовать котлету по-киевски в расположенном неподалеку ресторане «Сучава». Но когда я подошла к указанному адресу, там оказался очередной блочный многоквартирный комплекс коммунистической эпохи, и нигде никаких признаков того, что здесь когда-либо было что-то другое. Единственным другим рестораном, указанным в путеводителе, был «Кантри Пицца», расположенный где-то за пределами городского центра.

Раскрыв свой путеводитель на разговорнике в конце, я подошла к худому мужчине с черными глазами и в длинном поношенном пальто.

– Скузати ма, – начала я, читая со страницы, – унде эсте… – мне показалось плохим знаком то, что в книге не было перевода на румынский слова «ресторан». Тогда я попробовала по-испански: – …ресторанте? – и жестами изобразила, как подношу вилку ко рту.

Черные, как маслины, глаза мужчины на миг округлились, а потом он расплылся в улыбке.

– Да, да! – Он развернулся и указал рукой: – Дрепт инаинте.

Я не могла взять в толк, что он сказал, и не видела по дороге ничего, напоминавшего ресторан. Но он жестом позвал меня за собой, обратно в том направлении, откуда пришел:

– Вэ рог.

Я снова глянула на страницу в поисках слова «спасибо».

– Мулцумеск, – еле выговорила я, споткнувшись о незнакомые мне слова.

Мы шли через главную площадь Сучавы, Пьяца 22 Десембрие. Сотни бурых от грязи окон глядели на ободранные деревья и изгороди. Мужчина, не замедляя шага, глянул искоса и поймал мой взгляд. Он повел рукой, широким жестом обводя наше бетонное окружение.

– Ромыниа бун? – Он поднял перед грудью оба кулака, подняв большие пальцы, и широко улыбнулся. – Сау… рэу? – Пальцы опустились вниз, указывая в землю, уголки губ сложились в преувеличенно печальную гримасу.

– Бун, бун, – улыбнулась я, отсалютовав в ответ двумя большими пальцами. Мы на миг остановились на краю площади – и я увидела…

– Ун рэстаурант бун. – Мужчина засиял и указал пальцем. – Кам скумп. – Потер большой палец об указательный, а потом похлопал по карманам.

– Мулцумеск, – повторила я, приложив ладонь к груди. Затем развернулась и вошла в «Макдоналдс».

После комплексного обеда с Биг-Маком я организовала для себя экскурсию по старым православным монастырям. В XVI веке с целью как-то просвещать неграмотных крестьян их стены были покрыты многоцветными росписями с библейскими сюжетами.

Пять столетий спустя в турагентстве «Буковина Эстур» мы с администратором пытались понять друг друга, используя рисунки и каракули. Когда бумага и ручка оказывались бесполезны, мы прибегали к пантомиме и тем немногим фразам, которые я пыталась сказать на румынском, хотя слова у меня звучали скорее с испанским, чем со славянским колоритом.

Водителю, нанятому для меня, было чуть за сорок. Он был высокий и жилистый, с темными кругами под глазами. Он кивнул мне, мы сели в его приземистую, похожую на коробку старую машину, он прикурил сигарету и включил печку.

Потом мы долго ехали в уютном молчании вдоль подножий Карпатских гор. Фермы с глинобитными мазанками и деревянные коттеджи с тусклыми металлическими крышами были окружены густыми лесами. Езда была тряской и медленной, поскольку водитель маневрировал между замерзшими колдобинами и лужами, тележками, запряженными осликами, плугами, влекомыми костлявыми волами, и нерешительными стадами овец.

У первого по счету монастыря, манастирэ Хумор, водитель свернул на пустую гравийную площадку. Он прикурил очередную сигарету, откинул спинку своего кресла и жестом предложил мне выйти.

Когда я выбралась из машины, зимний горный воздух обжег мне лицо. Это напомнило погружение с аквалангом через термоклайн, когда ощущаешь внезапное резкое охлаждение лица и других обнаженных участков кожи. В океане поверхностные слои перемешиваются ветром и волнами, они теплее. Холодная вода плотнее теплой и залегает глубоко внизу. Там меньше света, меньше кислорода и меньше жизни, поэтому резко возрастает прозрачность. Воздух в румынских горах также был прозрачен, и он был очень холодным. Я подтянула молнию куртки, надела шапку и перчатки. Пахло древесным дымом и мокрым сеном, я все больше чувствовала, как мороз пробирается в мои легкие.

Следующие несколько часов я провела в тишине и холоде, стоя перед ярко раскрашенными сценами мученичества, осады Константинополя, притчи о блудном сыне, Тайной вечери и Страшного суда. Крылатые ангелы катили знаки зодиака, символизирующие конец времен, и грехи рода людского взвешивались на гигантских весах. Головы святых были заключены в широкие нимбы – круги из черненого золота, которые напомнили мне старомодные водолазные шлемы. Грешников и иноверцев, в основном одетых в турецкие тюрбаны, сметала прочь река цвета запекшейся крови. Черные медведи и желтые львы стискивали в зубах оторванные розовые руки и ноги, могилы вскрывались, выпуская мертвецов для воскресения. Но если одни стены были богато украшены фресками, то на других слои краски осыпались до голого камня, оставив только призрачные очертания фигур – единственное, что позволяло предположить, что некогда и здесь была яркая роспись.

Тем ноябрьским днем я была единственной посетительницей, блуждавшей по монастырям. В Хуморе ко мне подошла пожилая монашка. Поднеся правую руку ко лбу, она изобразила спуск затвора фотоаппарата и указала на рукописную табличку: Fotografii – 5000 lei. Я улыбнулась, покачала головой и развела в стороны пустые руки. Но она ходила за мной по пятам, вытягивая шею всякий раз, как я совала руку в рюкзак.

В манастирэ Воронец молодая монахиня в полном облачении неслышно приблизилась ко мне со спины и поманила за собой в церковь. В тусклом свете глаза едва выхватывали резные деревянные статуи, распятия и надписи на кириллице. Девушка подозвала меня ближе согнутым указательным пальцем. С бледного до белизны лица пристально смотрели темные глаза. Она прижала ладони к груди, потом потянулась куда-то себе за спину и… вытащила гигантскую ярко-зеленую плюшевую черепаху.

– Нет-нет! То есть… ну, ну, – я замотала головой и попыталась отказаться от игрушки, которую монахиня совала мне в руки.

Я задумалась, сколько же лет она мне дала, и тут обратила внимание на внезапно появившийся свежий розовый румянец на ее щеках. Да она сама едва вышла из подросткового возраста!

Монахиня бросила быстрый взгляд через плечо на дверь церкви и указала на мой рюкзачок. Я спустила его с плеча на руку – и не успела возразить, как она расстегнула его и запихнула черепаху внутрь. Игрушка была размером с пляжный мяч и влезла с трудом. Пальцы девушки нащупали молнию и быстро застегнули. Затем, улыбаясь так широко, что уголки ее рта почти соприкоснулись с краями черного апостольника, она подмигнула и поднесла к губам указательный палец.

За все время, что я пробыла в храме, она не произнесла ни слова. Она не знала ни моего имени, ни откуда я, вообще ничего обо мне. Однако когда я собралась уходить, она снова прижала палец к губам, подхватила меня под руку и вышла со мной на холод к воротам монастыря.

Мне казалось важным найти для этой черепахи дом. На обратном пути в Сучаву я попыталась вручить своему водителю вначале чаевые, а потом игрушку. Он не взял ни того, ни другого, жестами показав, что его дети уже слишком взрослые. Тогда я начала спрашивать в отеле «Глория» и интернет-кафе, есть ли у кого дети. Поскольку я не знала, как будет «ребенок» по-румынски, я объяснялась жестами, покачивая на руках воображаемого младенца. Наконец, заглянув в офис агентства «Буковина Эстур», я нашла отца новорожденного ребенка, который с радостью принял у меня игрушку.

Посмотрев монастыри и пристроив черепаху, я решила, что могу ехать дальше. На следующий день, в четверг, 28 ноября, праздновали Благодарение. И хотя у меня не было никакого намерения праздновать, я подумала, что лучше проведу этот день в поезде либо в Брашов, либо в Сигишоару в Трансильвании, вместо того чтобы сидеть в «Макдоналдсе».

Стоило сказать спасибо хотя бы за то, что Шон, насколько я знаю, не праздновал этот день. Я планировала познакомить его с нашими семейными традициями: сладкими роллами с тыквой и карамелизованным засахаренным ямсом, которые готовила тетя Мэйхилл, сытным тыквенными пирогом тети Крис и маминым яблочным тартом. С местными винами из Напы и Сономы и двоюродными братьями и сестрами, которые непременно будут в этот день быть в Калифорнии. Я представляла, как все они смеются и дразнят друг дружку, сидя за широким деревянным столом в доме дяди Джима на холме в Окленде.

Теперь неслучившийся день вписывался в длинную вереницу праздников и памятных дат, которых я страшилась. Вскоре настанет 9 декабря, четыре месяца со дня его смерти; потом Рождество, Новый год, День святого Валентина, мой двадцать девятый день рождения в марте, тот день в апреле, когда должен был родиться малыш… По сравнению со всем этим уклониться от Благодарения в Трансильвании было легко.

Когда я проснулась следующим утром, рассветные сумерки еще были каменно-серыми. Я сложила рюкзак и села в кашкарабету до вокзала.

– Гара Сучава Норд.

Другие пассажиры сразу подняли глаза, стоило мне заговорить с водителем.

Я села позади двух мужчин с одинаково плохими зубами, в высоких меховых шапках. Краснощекая женщина, укутанная в видавшее виды пальто, перегнулась через проход и похлопала меня по бедру. Улыбаясь, она показала мне руку с тремя узловатыми пальцами, торчавшими кверху, и большим, прижатым к ладони. Но, поскольку у нее отсутствовала бо́льшая часть указательного, ампутированного у первой костяшки и напоминавшего колбасную «пятку», я так и не поняла, что она пытается мне сказать: выходить надо на третьей или на четвертой остановке?

Когда мы добрались до следующей остановки, двое мужчин развернулись на своих сиденьях. Они покачали головами, потом один из них поднял руки с раскрытыми ладонями. Они проделывали это на каждой остановке, в то время как женщина вела отсчет на пальцах, всякий раз кивая мне.

Когда мы добрались до вокзала, все они обернулись с ухмылками.

– Норок! – воскликнул один из мужчин, когда я подхватила свой рюкзак и вышла на улицу. Я обернулась, и он показал в окно оба больших пальца.

Приободренная, я подошла к билетной кассе и подняла один палец:

– Уну. Брашов.

Но мужчина в окошке лишь пожал плечами и посмотрел на меня, нахмурив черные брови.

– Ну инцелег.

Я не поняла, ни что он сказал, ни что сама сказала не так. У румынского достаточно сходства с испанским, итальянским и французским, однако ему недоставало привычного ритма и соблазнительности других языков. Романский язык без романтики, к нему очень сложно найти подходы.

И тут худой старик, стоявший позади меня в очереди, протолкался вперед и встал перед окошком кассы. В моих странствиях такое случалось не раз, но я так и не научилась реагировать. Пока я раздумывала, то ли мне запротестовать, то ли рассмеяться, то ли расплакаться, старик повернулся ко мне.

– Брашов, да?

Я кивнула, и он снова повернулся к кассе. Через пару секунд он ссыпал сдачу мне в горсть и отдал маленький картонный билетик до Брашова.

Поблагодарив его, я отправилась покупать провизию. В палатке рядом со станцией продавались только тыквенные семечки, черствый хлеб и сыр «Вака карэ рыде». Посмотрев на него, я подумала, что могу добавить румынский в список языков, на которых теперь могу сказать «Веселая буренка».

Только тут до меня дошло, насколько пусто было в тех немногих магазинах, где я бывала. Я вспомнила об импровизированных огородиках, о доисторических плугах, которые тянули за собой волы в сельской местности, и о почти полном отсутствии ресторанов. К слову, немногочисленные посетители «Макдоналдса» были самыми хорошо одетыми румынами, которых я встречала.

Клочки земли, на которых местные жители пытались выращивать для себя еду, промерзли до каменного состояния; однако люди здесь были очень дружелюбными. За все время моих странствий Румыния стала первой страной, где незнакомый человек потратил свое время, чтобы проводить меня, показывая дорогу.

Андреа, та девушка, с которой я разговаривала в поезде по дороге в Клуж, была права. Здесь я точно была счастливицей. Хотя бы потому, что могла отсюда уехать.