26
Хадрин, остров Пханган, ТАИЛАНД
10 августа 2002 г.
К тому времени как мы с Анат и Талией добрались до «Сивью Хадрин», летнее солнце уже опустилось за кабаны. Я едва успела познакомиться с этими девушками, а они уже провели со мной целый день в полицейском участке.
На вопрос о том, когда можно будет забрать тело Шона, полицейский отвечал уклончиво. Я понятия не имела, когда нам позволят покинуть остров. Знала только, что не могу больше остаться в кабане номер 214 ни на одну ночь: и окно, и дверь, и веранда – все выходило прямо на то место на песке, где он умер.
– Значит, будешь жить с нами, – Анат указала на бетонное здание позади ресторана.
– Да, – подхватила Талия. – Займешь мою кровать, а я буду спать вместе с Анат.
– Нет. Спасибо. Все в порядке. Я возьму себе отдельный номер.
– Пожалуйста. Наш номер все равно слишком большой.
Я посмотрела на ряд дверей, чуть ли не сбившихся в кучу, и усомнилась в этом.
– Честно, спасибо. Но мне нужно немного побыть одной.
– Может, других номеров и нет, может, все занято, – Анат подняла брови и пожала худыми плечами.
Но когда я подошла к менеджеру «Сивью Хадрин», та улыбнулась:
– Ноу проблем.
Она была высокой и стройной, с прямыми черными волосами, заплетенными в косу. Кофейного цвета кожа была без морщин, но в глазах притаилась усталость. Когда мы только приехали на Пханган, она показалась мне старухой. А ей было, наверное, где-то около тридцати пяти.
– Ноу проблем, – повторила она и, продолжая улыбаться, протянула руку. В кулаке я сжимала плоскую деревяшку с вырезанным на ней номером 214. Против воли я разжала пальцы и наконец отдала ее.
Женщина потянулась за новым ключом – от более дешевой и тесной кабаны подальше от пляжа. Односпальная кровать. Никакого вида на море.
Она вложила ключ в мою ладонь и улыбнулась:
– Теперь все о’кей?
Когда мы прибыли сюда, Шон предпринял все свои – обычно безнадежные – попытки заигрывания, чтобы добиться условий получше. В «Сивью Хадрин» это сработало. Он подмигивал и смеялся – и своим подмигиванием и смехом пробил-таки кабану номер 214. Оставив его и дальше шутить с менеджером, я пошла к пляжу, а Шон попросил женщину крикнуть мне из открытого окна, как мне повезло с ним. Потом он догнал меня, неся на плечах оба наши рюкзака.
– Ты слышала, что она сказала, Мисс? Она сказала, что тебе повезло. Повезло, что у тебя есть такой мужчина, как я.
– Я все слышала, хитрюга. Ты знаешь, что слышала. И я знаю, что мне повезло.
Да, я была счастливицей. Теперь же, стоя в холле отеля после того, как он умер, я не могла придумать ни единого ответа на вопрос: «Теперь все о’кей?»
Внутри моей новой кабаны было сумрачно и пахло плесенью. Первым, что я заметила, была кровать: узкая и провисшая. И простыни без клоунов. Простые белые простыни были слишком похожи на те, в которые вчера завернули тело Шона. Только вчера Шон проснулся бок о бок со мной на двуспальной кровати в кабане номер 214, и наши тела переплетались на простынях с рисунком из клоунов…
Вчера я проснулась не в духе. Мне уже начал наскучивать Пханган, и я была готова двигаться дальше. Шон, однако, никуда не спешил. Он наслаждался жизнью в неторопливом темпе и пытался в то утро заставить меня расслабиться, но я правда была не в настроении. Тогда он выпрыгнул из нашей двуспальной кровати и потащил свою голую худую задницу в душ, окликая меня и смеясь через плечо:
– Мисс, как тебе предложение раздеться догола, включить свою кнопочку и разогреться к тому времени, как я выйду?
Чего я и не подумала сделать. Но после душа Шон стал целовать меня. Это было и сильно, и нежно, и долго. И, сама не заметив как, я стала возбуждаться. Конечно, мы не представляли, что это будет последний раз. Наш последний раз. Его последний раз.
Теперь я ощущала странного рода удовлетворение оттого, что, по крайней мере, настроилась тогда. Настроилась и ответила на его ласки. Что мы каким-то образом, сами того не зная, по максимуму воспользовались нашими последними несколькими часами вместе. Что я оказалась не слишком упрямой и смогла перебороть свое настроение. Что мы оба кончили.
Казалось, от этой новой одноместной кабаны до номера 214 пролегло расстояние во многие мили. Мне потребовались две ходки, чтобы перетащить оба наши рюкзака. Черные очертания пальм склонялись над песчаной дорожкой, молодой августовский месяц висел белым осколком в небе. Я заперла дверь и задернула занавески, а потом принялась распаковывать его вещи, откладывая в стопку то, что могло мне понадобиться.
Отложила шорты и любимую рубашку Шона в голубую клетку, чтобы одеть его, если будет возможность. Я передергивалась всякий раз, как думала, что на нем одни боксеры. Дело не в том, что Шон страдал излишней скромностью. Даже в доме на Альбион-стрит, который он снимал вместе с приятелями, он шествовал в ванную по длинному коридору в чем мать родила, перекинув полотенце через плечо.
Однако теперь мне отчаянно хотелось прикрыть его. Я не знала ничего о стадиях трупного окоченения, я не знала, смогу ли согнуть его конечности. Я не знала, будет ли его тело пахнуть или распухать… Я даже не знала, у кого просить ключ от стеклянного холодильного ящика, в котором он был заперт в храме. Но я волновалась из-за того, что скажут его родители, если узнают, что я позволила перевозить его и смотреть на него чужим, когда он был в одном белье.
После храма, а потом еще раз, после полицейского участка, я снова звонила домой и в Австралию. Ни моих родителей, ни отца Шона не было дома в тот вечер, когда он умер, но потом я смогла дозвониться до своего отца и до дяди Шона, с которым ни разу не встречалась в Мельбурне. Мать Шона перестала отвечать на звонки после того, самого первого. Так что всякий раз, как я звонила в Австралию, я разговаривала с разными родственниками. Но не с Одри.
Еще мне казалось, что я не переставая рассказываю историю о том, как он умер. Я рассказывала ее врачу в клинике, моему папе и дяде Шона, потом полиции, менеджеру отеля, моей маме, старшему брату и отцу Шона. Завтра утром мне придется снова пересказывать ее страховой компании Шона, австралийскому консульству, может быть, сотрудниками авиакомпании. Если тайская полиция еще не закончила со мной, возможно, придется попытаться поговорить и с моим консульством. Я вытащила паспорт и авиабилеты Шона, чтобы отложить в ту же стопку, где уже лежали его документы на страховку и путеводитель Lonely Planet по Таиланду.
Оттого, что Таиланд не был моей идеей, я ощущала не столько удовлетворение, сколько облегчение. Шон купил путеводитель в Китае и начал агитировать меня провести в этой стране отпуск еще в апреле. Подумай только, Мисс! Секс, пляж, солнце, курево, море, секс = Таиланд, – писал он в электронных письмах. Я хотела поехать во Вьетнам. Но билеты из Шанхая в Ханой стоили вдвое больше билетов в Бангкок. И Шон хотел, чтобы мы отдохнули от странствий по Китаю – где-то в простом и расслабляющем месте. Пханган тоже был его идеей. Как и борьба на пляже накануне вечером.
Но после того как мы с ним боролись, он пошел за мной в воду. Он последовал за мной туда, где я стояла, и держал меня на руках, и целовал меня, и умер.
В сотый раз за последние двадцать четыре часа видение рубцов, обвивших икры Шона, мелькнуло перед глазами. Сетка темно-красных линий казалась почти живой, оплетающей, обматывающей и душащей его худые белые ноги…
А потом, в последний раз, я стала собирать старый фиолетово-бирюзовый рюкзак Шона. Я делала это неторопливо, подолгу держа в руках его шелковые «боксеры», вдыхая тальковый запах его футболок. Я разговаривала с ним, складывая его одежду, говорила, как мне жаль и как сильно я люблю его, что я отдала бы все на свете, лишь бы он не был мертв. Его смерть ощущалась как что-то такое, что еще можно исправить, если я сумею придумать, на что ее обменять, – на мою жизнь, мое здоровье, мое счастье, мое сердце. Я предлагала все оптом. Потом я взяла брусок мыла и липкий тюбик нашей общей зубной пасты и сунула их в свой собственный рюкзак. Его рюкзак я задвинула в дальний угол своей новой кабаны и весь остаток недели старалась на него не смотреть.
В ту ночь я рывками просыпалась, разбуженная прерывистыми взрывами чириканья и писка. В четырех стенах моей кабаны оказался заперт одинокий геккон. Он часами то подавал в темноте голос, то умолкал, и я гадала, пытается ли он привлечь самку или отпугнуть хищника. Но всякий раз, включая свет, я оказывалась совершенно одна, и нигде никого не было.