Из всего долгого ожидания у храма мне запомнился холодный, горький черный кофе. Кто-то впихнул крохотный белый пластиковый стаканчик в мои ладони. Темная лужица на донышке, горечь, которую я ожидала, но холод напитка застал меня врасплох. Я до сих пор ощущаю этот холод – тринадцать лет спустя.

Было, должно быть, часа два ночи, но в храме оказалось полным-полно местных. Мне не пришло в голову поинтересоваться, почему. Женщины передавали из рук в руки стаканчики с кофе, какую-то закуску; они сидели на циновках, расстеленных на голом плитчатом полу. Мужчины стояли поодаль; небольшая группа окружила красный грузовичок «тойота», в котором лежало тело моего жениха, завернутое в белую простыню.

Две девушки-израильтянки сидели рядом на низеньком заборчике, ограждавшем территорию храма. Мы с ними вместе тряслись в кабине грузовика, когда ехали из клиники. Эти девушки были со мной в самые ужасные моменты моей жизни, а я даже не знала их имен.

Мы ждали, когда принесут ключ. Ждали долго. В клинике нам объяснили, что Шона нужно держать в холодильном ящике, а ящик находится в храме. Мол, это единственное место на всем острове, где можно сохранить тело. И вот теперь никак не могли найти ключ от ящика.

– Ноу проблем, – время от времени говорил кто-то. – Ключ скоро найдут. Ноу проблем.

Пока мы пили холодный кофе, я увидела, как один из мужчин потянулся к кузову и откинул простыню, в которую был завернут Шон. Он жестом подозвал других мужчин. Все стали указывать на красные рубцы, обвивавшие икры Шона. Их речь стала громче и взволнованнее.

– О мой Бог! – прошептала я. Израильтянки проследили мой взгляд. Одна из них, та, что со светлыми глазами, вскочила, торопливо пересекла небольшое расстояние до грузовика, выхватила простыню из рук мужчины и подоткнула вокруг тела Шона.

– Проявите хоть какое-то уважение, – сказала она, кивнув в мою сторону. – Оставьте его в покое.

Возможно, эти люди не знали английского, но они ее поняли. И попятились. А она продолжала стоять, преграждая путь к открытому кузову и решительно скрестив руки на груди.

Другая девушка – она была тоньше, темнее – повернулась ко мне.

– Нам не обязательно здесь ждать. Они уложат его в ящик, как только найдут ключ. Мы можем уйти. Ты хочешь домой?

– Я хочу остаться с ним. Я не хочу возвращаться, – ответила я, избегая слова «дом». Кабана 214 отеля «Сивью Хадрин» – это было последнее место, где я хотела бы оказаться. Вещи Шона, раскиданные по всей комнате, «вид на море» – как раз на то место на пляже, где он упал ничком, лицом в песок. Простыни с рисунком из разноцветных мультяшных клоунов на двуспальной кровати – они еще пахли Шоном, нашим сексом в тот день.

Я не в силах была осознать, что израильтянки, наверное, устали ждать и вообще устали. Но они остались со мной.

Августовские вечера были до ужаса жаркими все то время, что мы с Шоном провели на острове. Мы прилетели шестью сутками ранее и по ночам обливались потом на этих разрисованных клоунами простынях. Но пока я ждала у храма, холод постепенно начал донимать меня. Он полз по моим босым ступням, просачивался сквозь тонкий фиолетовый сарафан, когда мы с девушками сели на шершавый каменный заборчик. Шон купил мне этот сарафан в Бангкоке. Мы проталкивались сквозь толпы пьяных бэкпэкеров на Каосан-роуд, когда он заметил сарафанчик в импровизированной уличной лавчонке. Шон гордился своим умением торговаться, но на сей раз он чем-то оскорбил торговца, и мы ушли с пустыми руками. Посреди ужина Шон решил, что цена, запрошенная торговцем, была справедливой, и потихоньку ускользнул, чтобы купить сарафан за полную цену.

Под сарафаном на мне ничего не было. Раньше я говорила, что мне слишком жарко, чтобы надевать белье. Я подвязывала волосы, убирая их с шеи, и надевала этот непритязательный сарафан, а на ноги – сандалии. Шон любил шутить, что лишь кусок тонюсенькой материи защищает мои самые интимные части от всего Таиланда. Но я ни разу не чувствовала себя голой. Вплоть до той ночи на острове Пханган.

В ту ночь я была голой под сарафаном не из-за жары. Днем я была в шортах и майке на бретельках. А Шон… А Шон за несколько часов до этой ночи был жив.

Мы держались за руки, возвращаясь к своей кабане номер 214 по пляжу Хадрин Нок, или Рассветному пляжу. Вдоль береговой линии выстроились высокие пальмы. Море было спокойно. Начинали сгущаться сумерки, но все еще царила липкая жара. Это был точно такой же вечер, как любой другой на Пхангане. Мы планировали быстро ополоснуться в душе, выпить по коктейлю и поужинать. Мы понимали, что слишком много тратим на еду, но решили, что не станем переживать из-за финансов, – разве думаешь о деньгах, оказавшись в раю.

Возле нашей кабаны Шон улыбнулся, сверкнув ямочкой на щеке, и положил солнечные очки на порог – это было приглашение побороться. Я замешкалась – Шон был гораздо больше и гораздо сильнее меня, мне его не победить, – но тут же сбросила очки и шлепанцы.

И проиграла с позором. Мелкий белый песок пристал к моей пахнувшей кокосом коже, все еще масляной после дешевого массажа на пляже. Проигрывать я не любила и швырнула в Шона песком, когда он уходил в коттедж.

Я пошла прямо в океан, чтобы ополоснуться; вода была такой теплой, что я не колебалась ни секунды. До меня доносились голоса парней, которые пили и хохотали где-то поблизости. Шон появился из коттеджа и пошел к линии прибоя. Без очков он не мог разглядеть, где я. Я сняла мокрую майку и кинула в него. Он подхватил ее и пошел ко мне в воду, смеясь.

– Уф, никак понять не мог, где ты, пока ты не бросила в меня свой топик.

Я обвила ногами его узкую талию.

– Не обязательно было бросаться песком, Мисс.

Я стала оправдываться:

– Я просто играла… и проиграла.

– Да, ты проиграла.

Он слишком хорошо меня знал. Умолк – и я почувствовала себя виноватой из-за своей ребячливости.

– Все дело в том, что песок попал мне в глаза, и я ничего не видел, – проговорил он.

Я потерлась сосками о маленький темный островок волос на его груди и попросила прощения.

Мысленно я пересматривала наш план на вечер – так, чтобы включить секс перед душем, а потом уж коктейль и ужин. Шон держал меня в теплой, доходившей до пояса воде, и я плотнее обвила его ногами. Мы целовались, и я чувствовала на его языке морскую соль. Вдруг я ощутила, как что-то большое и мягкое задело внешнюю сторону моего бедра. Я дернулась и коротко вскрикнула. Шон, всегда боявшийся морских созданий, тут же спросил, что это было. Особенно нервно он относился к акулам и с самого нашего приезда на остров то и дело спрашивал меня: «Разве большинство нападений не случается на мелководье?»

Я училась на морского биолога и знала, насколько маловероятно нападение акулы, особенно в Таиланде. И постоянно разубеждала его, говоря, что куда вероятнее попасть под удар молнии.

– Я просто что-то почувствовала… – начала было я, но не закончила: Шон вздрогнул и отпустил меня. Я подумала, что потом устрою ему выговор – подумаешь, испугался. Но он уже изо всех сил устремился к берегу, почти бегом, разгребая ладонями темно-бирюзовую морскую воду. Его движения были торопливыми и неловкими – он шел с высоко поднятыми растопыренными локтями, с пальцами, вывернутыми наружу. Я последовала за ним на берег. Он осел на мокрый песок.

– Мисс, эта штука оплела мне все ноги…

Я опустилась на колени и в сумерках едва сумела разглядеть бледно-красный рубец, вспухавший на его щиколотке.

– Наверное, это морская оса.

То, что коснулось в меня в воде, было осязаемым и плотным. Помимо этого маленького рубца я не видела на его ногах больше никаких отметин. После того как медуза задела мое бедро, Шон, должно быть, нечаянно наступил на нее. Мне случалось оказываться рядом с людьми, которых ужалила морская оса, и я видела, насколько мучителен может быть этот ожог. Так что я не удивилась, когда Шон проговорил:

– Мисс, у меня в голове тяжело. Мне трудно дышать. Позови кого-нибудь на помощь.

Он говорил тихо. Спокойно и связно.

– Пойдем со мной!

Я никогда не слышала о ядовитых представителях морской жизни в Таиланде. И на обычных пчел Шон не особенно реагировал, так что аллергическая реакция казалась маловероятной. Я подумала, что дело просто в брезгливости. Когда мы годом раньше ездили на рыбалку у Вильсонс-Пром на южной оконечности Австралии, именно мне приходилось наживлять на крючки песчаных червей, а потом снимать с них извивающихся серебряных лещей, которых мы ловили. Шон опасался даже тамошних крохотных голубых рачков-отшельников.

– Пойдем со мной, – повторила я, глядя на него, сидевшего у кромки воды. У него были влажные волосы, впалая узкая грудь, белые ноги были облеплены песком.

– Не могу.