Глава XV
На озере и в лесу
После той бурной ночи жизнь в городе дабанда текла размеренно. Почти целых две недели не случалось ничего примечательного.
Отдохнуть было нелишне, ведь долгое путешествие изрядно меня утомило. Климат острова, хоть и жаркий, но довольно приятный, идеально подходил для того, кто желает насладиться покоем. Однако мой ум никогда не дремлет, и я воспользовался передышкой, чтобы побольше разузнать как о самих дабанда, так и об их врагах, абанда. В общей сложности мне удалось раскопать не так уж и много. Кумпана и остальные жрецы и члены Совета частенько ко мне заглядывали и охотно говорили на многие темы, однако действительно полезной информации в их туманных речах оказывалось ничтожно мало.
От жрецов я, в частности, узнал, что Кенека сбежал, «сделавшись невидимым». Безусловно, темнота помогла ему совершить это чудо. Где он сейчас, дабанда не знали; возможно, негодяй предал их и перешел на сторону абанда, хотя о таком чудовищном преступлении здесь не слыхивали с начала времен. Кенека также мог вернуться туда, откуда пришел, или даже умереть от проклятия Энгои. Впрочем, в последнем жрецы сомневались, полагая, что, будучи сам колдуном и посвященным, он сумеет защититься.
Не увенчались успехом также и мои попытки выяснить, когда начнется война. На мой прямой вопрос они ответили, что не знают этого, но, безусловно, «все произойдет в свой срок».
О даме, именуемой Тенью, которую я видел возле алтаря, мне тоже не открыли ничего определенного. Мои собеседники уверяли, что якобы и сами не ведают, почему она имеет белую кожу и красотой превосходит других женщин. Такими уж из поколения в поколение рождались все обитательницы озера. Так сказать, фамильная особенность. Сия загадочная дама обитала на острове в окружении нескольких дев. Там имелось несколько старинных зданий, некогда возведенных людьми, чьи имена давно забыты. Однако более никаких подробностей жрецам известно не было. По закону никто не смел ступить на заповедный остров, кроме мужа Энгои после скрепления их союза.
Наконец я оставил попытки что-либо выведать, так как местные определенно не желали со мной откровенничать. Тогда я решил перейти к наблюдениям. Мне позволили разгуливать по земле Моун в сопровождении Ханса, но я так и не увидел ничего достойного внимания.
Повсюду были разбросаны малонаселенные деревушки, а вокруг простирались возделанные поля и пастбища, на которых паслись небольшие коровы и козы. Однако овец дабанда не разводили: они попросту не прижились бы в таком жарком климате. Земля здесь была необычайно плодородной, однако для обработки ее требовалось гораздо большее количество рук, чем имелось в наличии, а потому обширные территории были отданы диким зверям, кроме тех, что могут причинить зло человеку.
Животные тут были на удивление ручными, и люди ходили среди них, как Адам и Ева в Эдемском саду. Я спрашивал Кумпану и остальных, как им удалось так подружиться с братьями нашими меньшими. Они ссылались на заклятие, якобы наложенное на зверей, а также объясняли, что местные жители никогда не причиняют животным вреда и не употребляют их в пищу – это было категорически запрещено. (То же самое мне когда-то рассказывал и брат Амвросий.) Тогда я впервые узнал, что дабанда верят, будто после смерти души некоторых их соплеменников переселяются в диких зверей. А иногда это, напротив, случается еще до рождения. Вот почему на убийство зверей было наложено табу: кому же захочется направить копье на свою бабушку или на будущего ребенка.
Вспомнив о слонах, которых мы встретили по дороге сюда, я спросил, как Кенеке удалось ими управлять. Кумпана ответил, что эти слоны или их предки некогда жили в земле Моун, откуда их изгнали – как он выразился, «попросили уйти, ибо те творили злодеяния, коим несть числа».
Вообще-то, у многих африканских племен существует табу на тех или иных животных, но чтобы всю дичь объявляли запретной, как было заведено у этих звездопоклонников, – такого мне прежде слышать не приходилось. Полагаю, дело в том, что все прочие племена не были так хорошо обеспечены пропитанием, как малочисленные дабанда, вот им и приходилось охотиться. Дожди и потоки сделали местную почву исключительно плодородной и не требующей особой обработки. Она давала в изобилии урожаи кукурузы, корнеплодов и овощей, а коровы и козы – предостаточно молока. Поэтому народу дабанда не было нужды рисковать и утруждать себя охотой, и со временем животные, не знавшие выстрелов, стали для них ручными и священными.
Посмотрев всю страну, поскольку выходить за пределы кратера мне запретили, я почувствовал непреодолимое желание исследовать заповедный лес и священное озеро Моун.
Поначалу, услышав эту мою просьбу, Кумпана старался сменить тему. И вот наконец в полнолуние старик согласился проводить меня через лес к озеру, чтобы я мог взглянуть на него при свете луны. По его словам, ходить в лес ночью считается для любого человека меньшим преступлением, чем смотреть на озеро при свете дня.
Разумеется, я сразу ухватился за эту возможность, и, как только взошла луна, мы отправились в путь. Мы – это Кумпана, я и Ханс, которого старик сперва не хотел брать с собой. Он уступил, лишь когда я наотрез отказался идти один, а Ханс, со своей стороны, заметил на ломаном арабском, что у него есть привычка стрелять в любого, кто пытается разлучить его с баасом.
Спустя пять минут стало совсем темно. Должно быть, в этом лесу было мрачно и в полдень, а уж ночью, даже при полной луне, он вообще походил на угольную шахту. Чтобы не потеряться, мы воспользовались длинной лианой: Кумпана держал ее за один конец, я – посередине, а Ханс – за «хвост».
Вы можете спросить, каким образом Кумпана видел в темноте. Отвечу вам честно: не знаю. Однако старик довольно бойко вел нас по неведомой тропе мимо гигантских деревьев и ловко огибал поваленные стволы. Шли мы так несколько часов, пока наконец среди мертвых, лишенных листвы крон не забрезжил луч света. Лес закончился так же внезапно, как и начался, и теперь перед нами простирался берег озера, вероятно затопляемый во время дождя.
О, какой безжизненной казалась водная гладь, отражающая свет луны! И все же она была прекрасна в обрамлении лесных деревьев. Мертвую тишину нарушали лишь редкий шорох дикого зверя где-то вдалеке да кваканье лягушки. Тишина эта действовала гнетуще, даже пугающе. Казалось, животные редко сюда захаживали, даже рыба в воде не плескалась. Что ж, оно и понятно, ведь эти нехоженые тропы считались священными. Вдалеке виднелся остров, на котором и жила загадочная жрица, именуемая Тенью. Он показался мне большим, приблизительно в милю длиной, а вот определить его ширину я затрудняюсь. Среди пальм, растущих на острове, мелькали здания.
Достав свой бинокль с линзами ночного видения, я изучил местность. Здания оказались большими, массивными и украшенными скульптурами. Судя по всему, они были построены из какого-то белого материала: известняка, алебастра или мрамора – причем очень давно, ибо уже успели частично разрушиться. Сооружения сии отличались любопытной архитектурой: нигде в Южной и Центральной Африке, даже в Родезии, я не встречал ничего подобного.
Мне бросилось в глаза явное сходство с развалинами храмов Древнего Египта, которые я видел только на рисунках. Также я заметил пилоны, башнеобразные сооружения по обеим сторонам от входов; стены покрывали барельефы; внутренние дворы были снабжены колоннами: одна лежала на земле – то ли упала, то ли ее так и не успели установить.
Это зрелище глубоко взволновало меня. Возможно, эти загадочные здания возвели в древности египтяне или какой-то иной народ, который впоследствии переселился неизвестно куда. Вспоминая усеченную пирамиду с горящим на ней алтарным огнем, я склоняюсь к мысли, что так оно и есть.
Я попытался было расспросить Кумпану, но старик ничего не смог (или не захотел) мне рассказать, сославшись на то, что ему самому ни разу не доводилось бывать на заповедном острове. О зданиях он знал лишь то, что они отличаются огромными размерами и простояли тут – как он выразился, «наперекор времени» – многие тысячи лет. Никаких сведений о грандиозном строительстве на острове, равно как и о людях, трудившихся и живших там, не сохранилось. Возможно, скульптуры могли рассказать больше тому, кто в них разбирается. Для остальных же эти сооружения оставались из поколения в поколение лишь священной обителью для Энгои, также известной как Тень и Сокровище озера, и ее дев-прислужниц.
– Могу ли я посетить их?
– Пожалуйста, господин, – ответил старик с насмешливой улыбкой, – если ты умеешь плавать. Только, боюсь, если ты доберешься до острова живым, разъяренные женщины разорвут тебя на части.
Теперь, оглядываясь назад, я полагаю, что все это вздор. Наверняка жившие в заточении женщины с любопытством встретили бы мужчину, пусть даже мне было и далеко до идеального представителя сильного пола. Разумеется, если этот их африканский монастырь или орден дев действительно существовал, подобно «невестам Солнца» у инков или весталкам в Древнем Риме. Однако в тот момент я вспомнил о судьбе мужчин, посягнувших на уединение таинственных женщин в Древней Греции, и мне как-то не захотелось разделить их участь.
Сейчас я сожалею, что не набрался тогда храбрости и не попытался достичь острова вплавь. Увы, возможность сия упущена навсегда. Мне слабо верилось в историю с монашками-затворницами: ведь даже если прекрасных прислужниц и впрямь никто не навещал, это не мешало им иногда покидать остров. По словам Аркла, сама Тень поступала именно так. Если верить Кумпане, дабанда каждый год присылали на остров новых служительниц. В «рабыни Энгои», как их называли, избирали девочек, которым исполнилось двенадцать лет.
Вдруг зоркий Ханс прервал нашу беседу и сказал по-голландски:
– Взгляните туда, баас, – из большого дома выходят женщины.
Он оказался прав. В свой бинокль я увидел процессию в белых одеждах, которая вышла из ворот и приблизилась к кромке воды. Должно быть, они сели в лодки, хотя растущие по берегу пальмы закрывали мне обзор. Вскоре на спокойной глади озера появились три больших каноэ, в каждом из них сидело по пять или шесть женщин. Они принялись медленно грести в нашу сторону. «Интересно, – подумал я, – кто же смастерил лодки, если на острове никогда не бывает мужчин?»
Я взволнованно спросил, как быть, если дамы окажутся совсем близко. Неужели мне нельзя пойти им навстречу и хорошенько всех рассмотреть? Кумпана снова улыбнулся и отрицательно покачал головой.
Лодки тем временем остановились в двухстах ярдах от нас. Они вытянулись в линию, и до нас в полнейшей тишине донеслись звуки песни, чудной и печальной.
– Что они делают? – заинтересовался я. – Возносят хвалу полной луне?
– Да, господин, но не только это.
И точно, они делали что-то еще. Женщины в центральных каноэ подняли завернутое в белую ткань тело и выбросили его за борт. Сверток с громким всплеском упал в воду и исчез в глубине.
– Никак похороны?
– Верно, господин. Взгляни, они бросают в воду цветы.
Однако тон старика заставил меня усомниться в его словах. Что, если под этими белоснежными покрывалами скрывался живой человек? А вдруг это и не похороны вовсе, а жертвоприношение или казнь? Впоследствии Ханс утверждал, что якобы видел, как сверток шевелился. Возможно, это ему лишь показалось, ибо сам я ничего такого не заметил.
Честно говоря, мне стало не по себе, и поэтому я нисколько не огорчился, когда женщины развернулись и, по-прежнему распевая, уплыли к себе на остров, а Кумпана объявил, что нам тоже пора возвращаться. На мой взгляд, было нечто странное и зловещее в этом так называемом священном озере, в острове с его древними гигантскими зданиями и женщинами, совершающими при луне жертвоприношения, вроде тех, что делали в Древнем Египте богиням Нут и Хатор. Теперь лес казался мне еще более жутким.
Мы, как и прежде, следовали за Кумпаной, держась за стебель лианы. После пережитого мои нервы были порядком взвинчены, и, чтобы не пасть духом окончательно, я обратился к Хансу. Наверное, мой голос звучал чересчур громко, наперекор всепоглощающей тишине.
Нет нужды описывать мою речь в деталях, скажу только, что она касалась дабанда, их суеверий и претензий на владение магическими силами. Я говорил по-голландски, а иногда по-английски, чтобы Кумпана не мог меня понять. Выбирая весьма нелицеприятные выражения, я заявил, что все это – полнейшая чушь, дескать, их пресловутые жрецы и маги – попросту сборище чертовых лгунов. Ханс, большой любитель порассуждать, поддержал меня и высказал мнение, что и Кенека с Кумпаной также являются дьявольскими отродьями.
Тут старик обернулся и недовольно заметил, что в лесу нельзя громко разговаривать: можно разозлить живущих здесь духов.
Я буквально вышел из себя, вслух усомнившись в существовании сверхъестественных сил, и заявил, что мне хотелось бы знать, кого он пытается выдать за лесных духов, обманывая белого человека, – уж не обезьян ли, которые иногда забрасывают путешественников палками и орехами.
Видимо, Кумпана не оценил шутку. Он обернулся и бросил на меня грозный взгляд. (Мы как раз шли через болото, где деревья не попадались.)
– Я попросил бы тебя не шуметь, господин Макумазан, а пуще всего – не высказываться неуважительно о лесных духах, – произнес он с холодной вежливостью.
Его слова разозлили меня еще сильнее. Как этот язычник смеет затыкать рот мне, вполне образованному христианину, пугая своими мерзкими идолами? Немыслимая наглость! Поэтому я начал разговаривать с Хансом еще громче. Его насмешливые ответы раздражали меня, ведь готтентот догадался об истинной причине моего поведения. Подобно детям, я пытался заглушить свой страх, а потому говорил громко. Затем Ханс вспомнил о волшебнице из Аэндора, будто бы и она тоже жила в лесу. Он приводил нелепые высказывания о колдовстве, которые приписывал моему бедному покойному отцу, и выражал благочестивую надежду, что тот сейчас наблюдает за нами с небес.
Должно быть, в самом воздухе или же в ароматах этой листвы, цветов на деревьях и лиан было нечто особенное, что привело меня в ярость. Я отругал Ханса, попросив не поминать имя моего отца всуе и не ссылаться на него, пытаясь оправдать свои низменные дикарские верования в духов и магию.
Как раз в эту минуту мы подошли к большому поваленному дереву, которое, падая, обломало соседние стволы и было хорошо видно в лунном свете. Когда мы обходили его, Кумпана обернулся:
– Я предупреждал тебя, но ты не послушался. Больше предупреждений не будет, белый чужак.
Мне вдруг показалось, что он изменился. Это был уже не согбенный морщинистый старик с проницательным и мягким взглядом. Он будто бы вдруг подрос и смотрел на меня решительно и с осуждением. Глаза Кумпаны горели, как у льва в темной пещере.
Решив, что это лунный свет вытворяет подобные штучки, а вырос старик, потому как встал на корень упавшего дерева, я не обратил на это внимания и продолжал болтать с Хансом; мы с готтентотом словно бы находились в подпитии или надышались веселящего газа. Продолжая идти, мы вскоре вновь погрузились во мрак леса. Неожиданно я наткнулся на ствол дерева, и винтовка Ханса уперлась мне в спину.
– Куда это ты нас завел, Кумпана? – спросил я возмущенно, но не получил ответа.
Я потянул за лиану, чтобы привлечь внимание проводника. Однако другой конец прилетел ко мне и ударил по лицу. Его никто не держал!
– Ханс! – воскликнул я. – Кумпана нас бросил!
– Да, баас, чего еще ожидать, ежели плюешь на лесных духов, а он, видать, один из них.
Я немного поразмыслил и предложил:
– Давай вернемся к освещенному месту и все обдумаем.
– Хорошо, баас, тогда я пойду за вами, потому что мне в этой темноте наших следов не найти.
Мы вернулись и начали путь заново, впрочем без особого успеха. Не пройдя и десяти шагов, я врезался в другое дерево и сильно ушибся. А обходя его, угодил в болото и увяз по колено в грязи. Ханс с трудом вытащил меня из цепкой трясины. Мне пришлось продолжать путь в хлюпающих ботинках. Шагов через пять я запутался в какой-то колючей лиане, которая изрядно меня поцарапала. Освободившись, довольно долго шагал вперед, пока не запнулся о корень и не ударился со всей силы лицом о землю. Тогда я сел и произнес слова, о которых предпочитаю умолчать.
– Да, баас, очень трудно найти дорогу в таком большом и темном лесу, – вкрадчиво произнес Ханс. – Что же нам теперь делать, баас?
– Останемся тут до рассвета, если он когда-нибудь наступит в этом адском логове.
Затем я набил трубку табаком и, заметив, что при падении обронил спички, попросил одну у Ханса.
Он достал свою заветную коробку, где хранились наши скудные запасы, раскурил трубку сам и протянул спичку мне, понаблюдав, как плавно разгорается пламя в неподвижном воздухе. Однако стоило мне поднести спичку к трубке, как она тут же потухла.
– Зачем ты это сделал? – спросил я сердито. – Боишься устроить пожар?
– Да, баас, то есть нет. Я не тушил спичку. Это проделки обезьяны. Я видел ее уродливую морду, – ответил Ханс испуганным голосом.
– Чушь! – воскликнул я. – Дай мне другую спичку.
Он нехотя повиновался, но все повторилось. Вероятно, ветер гулял между деревьями.
У меня пропала охота курить, и я сказал, что нам больше не следует попусту тратить спички на таком сквозняке. Ханс согласился и сел рядом со мной спина к спине, заявив, что замерз. Явная ложь, учитывая здешнюю жару. Наоборот, с нас обоих пот катил градом.
– А теперь помалкивай, я буду спать. Разбуди меня на рассвете.
Едва я так сказал, как послышался странный смех, печальный и довольно жутковатый. Он как будто перемещался вокруг нас.
– Никак этот старый осел, Кумпана, насмехается над нами? Ничего, когда я его поймаю, он перейдет от смеха к слезам.
– Да, баас, но теперь он смеется отовсюду и… – Речь Ханса прервал новый приступ нечестивого веселья.
Смех действительно раздавался со всех сторон; казалось, он даже звучал откуда-то сверху.
– Может, это чертовы гиены?
– Нет, баас, это призраки. Очень плохие призраки. О баас, и зачем только вы пошли в этот проклятый лес глядеть на озеро, где в полночь топят людей? Зачем посмеялись над этим дьявольским местом? Я, пожалуй, помолюсь преподобному отцу бааса. Надеюсь, он услышит меня из огненного места. Сейчас только он один сможет нам помочь.
Я промолчал, ибо было совершенно бесполезно бороться с суевериями готтентота. Кроме того, мне на память вдруг пришла одна занимательная лекция по физике, которую я некогда прослушал. Там рассказывалось про эхо и как его можно умножить. Смех затих. И только я припомнил слова лектора, как большой камень или ком земли грохнулся прямо возле моих ног. За ним последовали десятки точно таких же «снарядов». Нас они, правда, не касались, но наносили удары кругом, даже по деревьям над нами.
От голода и усталости я совсем растерялся и едва соображал, что происходит. Помню множество различных звуков: то громких, как будто где-то вдали валят деревья; то тихих, но таких противных, словно бы совсем близко дети водят грифелем по доске. А еще помню, как чьи-то крошечные ручки дергали меня за нос и уши.
Помню, как Ханс в ужасе заявил, что вокруг нас пляшут гориллы с горящими глазами, хотя сам я ничего подобного не видел. Он выстрелил из винтовки, наверное в этих кошмарных горилл или другого воображаемого зверя. Звук выстрела разнесся по лесу, как пушечный залп. Под конец в ослепительной вспышке я узрел вокруг себя странные фигуры с фантастическими лицами.
Больше я ничего не помню. Признаться, все эти звуки и видения подходят скорее для жертвы белой горячки, нежели для здравомыслящего человека, заблудившегося в лесу. Наконец я услышал нежный голос, говоривший мне по-арабски:
– Вставай, Макумазан. Ты отклонился от верного пути. Воздух под этими деревьями ядовит и навевает дурные сны. Меня послали, чтобы проводить тебя и твоего слугу обратно в город дабанда.
Я немедля повиновался и почувствовал, как чья-то нежная рука повлекла меня в неизвестном направлении. А может, мне это только показалось и я все еще находился во власти кошмара. Ханс вцепился в меня, как ребенок в юбку матери. Долго ли это продолжалось, не знаю. На рассвете мы очутились на краю леса. Впереди высилась усеченная пирамида с алтарем, а значит, мы подошли к окраине города. Когда мы остановились под сенью последних деревьев, провожатая собралась нас покинуть. Во мраке я как будто разглядел изящную женскую фигурку, завернутую во что-то белое.
– Прощай, – сказала она знакомым насмешливым голосом. – Ты очень мудрый человек, Макумазан, но тебе нужно стать еще чуточку мудрее. Тогда ты не будешь смеяться над тем, чего не понимаешь, и уразумеешь, что в мире есть почитаемые древними народами силы, о которых белые люди никогда даже и не слышали.
С этими словами женщина отступила и исчезла, прежде чем я успел вымолвить хоть слово. Из темноты этого проклятого леса все еще раздавался ее звонкий голос:
– Прощай, Макумазан, и больше не насмехайся над древней магией.
– Баас, – сказал Ханс, когда мы приковыляли к нашему дому, – мне кажется, что это была Белая Мышь, которая чудесным образом ожила. Как думаете?
– Не желаю забивать себе голову всякими глупостями. Мне нет дела ни до каких мышей – белых, черных или серых. Я хочу лишь одного – поскорее убраться из этой проклятой страны, – ответил я грубо, после чего скинул сапоги и в изнеможении рухнул на кровать.
