6. Трудная проблема

Межзвездная среда турбулентна, но рассеянна. Ее не спутаешь с вакуумом. Она содержит атомы водорода, немного атомов гелия, легкие пары металлов, расходящиеся от взорвавшихся звезд. Она по-своему жаркая, но люди этого не чувствуют, так как она рассеянна. Литр воздуха в наших биомах пришлось бы растянуть на сотни световых лет, чтобы он стал таким же, как она.

Весь перелет в систему Тау Кита и обратно проходит в пределах Местного межзвездного облака и облака G, которые являются сосредоточением газа внутри Местного пузыря, находящегося в галактике Млечный Путь и имеющего меньшее число атомов, чем в галактике в среднем. Турбулентность, рассеянность – на самом деле наше магнитное поле, образующее конус впереди корабля, электростатически расталкивает частицы пыли, которые достаточно крупны, чтобы в случае столкновения нанести ущерб, и мы регистрируем в нашей окружающей среде сначала будто бы призрачные удары, а потом – следы, остающиеся по бокам и позади нас. Ее плотность колеблется между 0,3 и 0,5 атома на кубический сантиметр. Для сравнения, если бы этот кубический сантиметр был наполнен жидкой водой, он содержал бы 10²², или сто миллиардов триллионов атомов.

Таким образом, хотя это не вакуум, он почти эквивалентен ему. Будто бы мы летели в отсутствующем присутствии, сквозь призрачный мир.

Магнитное поле, проводящее наш полет сквозь ночь, время от времени натыкается на частицы угольной пыли. При столкновении они вспыхивают, взрываются и отталкиваются к бокам корабля. Эти столкновения похожи на любые другие, и, конечно, они замедляют корабль. Это простая ньютоновская физика. Учитывая, что корабль летит со скоростью, примерно равной десятой части световой (наблюдение параллакса показывает 0,096 c, после того как мы прекратили ускорение, когда люди ушли спать, однако подсчитать скорость корабля не так легко, как можно подумать), сила торможения от этих столкновений с частицами пыли и атомами водорода замедляет корабль настолько, что это вызвало бы полную остановку примерно через 4,584 триллиона световых лет. При прочих равных условиях, если корабль не будет сталкиваться ни с чем, кроме межзвездной среды с ее рассеянностью, то его суммарный импульс позволит пересечь порядка 300 миллиардов вселенных размером с нашу, прежде чем полностью остановиться. А пока у него есть около 9,158 световых лет до входа в Солнечную систему (приблизительно определенную как орбита Нептуна). К тому моменту люди в Солнечной системе должны направить свой лазерный луч, иначе у нас и наших пассажиров возникнут проблемы. Потому что в таких делах замедление может стать трудной проблемой.

Изредка магнитное экранирование корабля выталкивает и кое-что покрупнее, чем пыль и частицы. Эти межзвездные обломки регистрируются спектроскопически; крупнейший из таких объектов, по нашей оценке, весил 2054 грамма. Это было межзвездное тело. Вообще их много – от комьев вроде этого до имеющих планетарные размеры. Ведь есть планеты, блуждающие в темноте, не привязанные к звездам; порой, несомненно, покрытые льдом, а потому, возможно, давшие приют какой-нибудь микроскопической форме жизни, пребывающей в спячке, или растапливающей этот лед, или создающей в нем свои наноцивилизации – кто знает? Но опять же, общая рассеянность межзвездной среды настолько велика, что возможность пересечения нашей траектории с подобными объектами весьма незначительна. И это хорошо. Радиотелескопы на носу корабля постоянно направлены вперед, чтобы убедиться, что прямых столкновений с ними не произойдет. Если у нас на пути окажется что-либо тяжелее десяти тысяч грамм, система навигации примет меры, чтобы этого избежать, пусть даже магнитное поле способно почти наверняка отразить любой объект не тяжелее миллиона грамм. Просто система принимает в расчет коэффициент запаса прочности, так как столкновение с объектом на десятой части скорости света станет критическим событием. То есть приведет к уничтожению корабля. Как, вероятно, и случилось со Вторым звездолетом. Не повезло. Хотя остается загадкой, почему его поле отказало и не включилась система уклонения, чтобы спасти судно от этого столкновения, если оно действительно произошло. Как бы то ни было, в системе навигации была предусмотрена защита от подобных случаев. И все же лучше ни с чем не сталкиваться.

Итак, корабль движется почти с одной десятой скорости света сквозь самогенерируемый конус, состоящий почти из вакуума. При неотклоненных столкновениях с атомами водорода происходит некоторая абляция поверхности корабля. Космическая радиация также неизменно проникает сквозь нее, обычно не задевая атомов корабля, но беспрепятственно проходя сквозь их матрицы. Это как если бы призраки, проходящие сквозь корабль, разрывали его ткань – или нет. Это не ощущается, но есть сенсоры, которые регистрируют подобные происшествия. Также верно и то, что существует непрерывный поток темной материи и нейтрино, которые проходят сквозь корабль, как и через что угодно другое во Вселенной, но эти взаимодействия на самом деле очень слабы. Примерно раз в день черенковское излучение вспыхивает в резервуаре с водой, знаменуя столкновения нейтрино с мюоном. Редко-редко. То же и с темной материей, сквозь которую видимая материя проходит, будто сквозь призрачный эфир, призрачную Вселенную. Раз или два слабо взаимодействующая массивная частица отрывалась от столкновения и регистрировалась детекторами.

Куда более жестоки гамма-излучение и космическое излучение от взрывов звезд, произошедших ранее в истории галактики или даже в более ранней истории предыдущих галактик. Они иногда содержат атомы железа, а те, в сравнении с нейтрино, если попадают, то могут нанести вред – они как атомные пули, проникающие сквозь нас, но, к счастью, слишком малого диаметра, чтобы действительно во что-то врезаться, – как правило.

Да, беспокойная среда, межзвездная среда. Пустая среда, почти вакуум, – и все же не совсем, не сплошной. В ней есть силы и атомы, есть поля и бесконечно брызжущий пеной квантовый прибой, в котором возникают и исчезают спутавшиеся кваркоподобные частицы, входящие и выходящие из десятка предполагаемых измерений. Сложное многообразие накладывающихся друг на друга вселенных, почти не ощущаемых нами и еще меньше – людьми, спящими внутри нас. Загадочно проходящие насквозь, словно призраки.

Будто корабль кожей (или мозгом, если учитывать извечную путаницу между чувствами и мыслями) ощущает легкий зуд, слабый ветерок.

Но внутри нас столько всего! Здесь гораздо плотнее. Если кто-то хочет прочувствовать эту плотность, достаточно представить: она в миллиарды триллионов раз плотнее, чем межзвездная среда. И это очень здорово.

Конечно, тут в сердце горит огонь. Плутониевые стержни светятся при контролируемом сгорании, создающем 600 мегаватт электроэнергии посредством паровой турбины, и эта энергия дает жизнь всему, что есть на борту. Передающие электричество кабели тянутся по всему кораблю к осветительным и нагревающим элементам, чтобы питать фабрики и принтеры, а также магнитные поля и систему навигации. За всем этим ведется наблюдение, которое, можно сказать, служит аналогом нервной системы.

Вода должна циркулировать, в том числе для того, чтобы поддерживать жизнь, – поэтому мы оснащены чем-то вроде гидравлической или циркуляторной системы. И конечно, есть у нас другие жидкости, которые тоже циркулируют, чтобы обеспечивать иные функции, и которые эквивалентны крови, гною, гормонам, лимфе и прочему. Да, кости и сухожилия, по сути, тоже есть – у нас экзоскелет, обтянутый в основном толстой, а местами и тонкой кожей. Да, корабль – это крабообразный киборг, сотканный из великого множества механических и живых элементов. Его живая, или биологическая, часть включает все растения, животных, бактерии, археи и вирусы, что в нем имеются, а также, на правах паразитов по отношению ко всем остальным, но по сути, скорее, симбионтов, конечно, людей. 724 спящих человека плюс один бодрствующий – словно киста прицепленный к коже корабля, возможно, зараженный чужеродной формой жизни, не факт, что полноценной. Псевдоприоном, как он теперь его называл, хотя его можно было назвать и псевдоформой жизни – настолько слабо он был изучен.

Джучи занимался им вот уже пятьдесят шесть лет – так он встретил старость, наполненную долгим молчанием, лишь изредка нарушаемым непонятной речью, – и все же до сих пор едва мог быть уверен в том, что аврорский патоген вообще существовал. Несомненно, на Авроре что-то было, и это что-то вселилось в поселенцев. Судя по тому, как оно распространилось, вероятнее всего было предположить, что оно содержалось в иле, воде и, в некоторой степени, ветре. А собственная иммунная система Джучи, похоже, тоже периодически что-то выявляла и проявляла ответные реакции. И Джучи иногда намеренно вводил в свое тело некоторые другие патогены, чтобы оценить реакцию и провести сравнения. Но как бы там ни было, он был убежден, что аврорская псевдоформа жизни все-таки пристала к нему и проникла чуть ли не в каждую клетку его тела. И если так, то из этого следует, что он живет, или почти живет, внутри его маленького парома, и поэтому паром никогда никоим образом не соприкасается с кораблем.

Большой счет, поданный в маленькой комнате, – в этой фразе всегда говорится о смерти, обо всех наших смертях, равно как и о смерти Кристофера Марло. Между телом и его кистой, между паромом и кораблем есть магнитное поле, которое удерживает транспорт Джучи на месте и никоим образом не дает ему касаться большого судна. Все потому, что псевдоформа жизни слабо изучена.

Но, несмотря на отсутствие контакта, есть ощущение, что корабль тоже заражен и переносит паразита в этой запечатанной кисте. Мы – киборг, полумашина, полуорганика. Впрочем, по весу мы на 99 процентов машина, на 1 процент – живое; однако с точки зрения отдельных компонентов, или частей целого, скажем, процентное соотношение является почти что обратным – поскольку на борту чрезвычайно много бактерий. В общем, зараженный киборг. По оценке Джучи, в его теле содержится до триллиона жизненных псевдоформ, «быстрых прионов», как он называл их раньше. Другими словами, где-то между нулем и триллионом. И такой разброс в ответе говорит о том, что вопрос стоит слишком широко. Просто он слабо изучен.

Сложная и плотная система, летящая сквозь сложную и рассеянную. А повсюду вокруг – звезды.

Звезды Млечного Пути, ярче шестой величины и видимые невооруженным человеческим глазом, выстроены в сферу вокруг движущегося корабля – их приблизительно сто тысяч. Но сами мы обычно наблюдаем порядка семи миллиардов звезд. Все они видны при определенных настройках наших телескопических сенсоров, так что на этом уровне восприятия нет черного пространства – только зернистая, чуть затененная белизна из звезд галактики. Всего в Млечном Пути около 400 миллиардов звезд. А за ее пределами… если бы корабль летел в межгалактическом пространстве, его среда, вероятно, была бы гораздо более рассеянной. Тогда и галактики вокруг корабля показались бы ему звездами. Они собирались бы в беспорядочные скопления, как звезды собираются в галактики. Стали бы видны и более крупные структуры – облака галактик как газовые облака, затем Великая стена, затем пузыри, содержащие малое количество галактик или вовсе пустые. Вселенная фрактальна, и даже если лететь внутри галактики, то можно, применив определенные фильтры, увидеть скопления этих галактик вокруг нас. Всего примерно септиллион звезд в наблюдаемой Вселенной, по нашим подсчетам, но ведь и самих вселенных может быть так же много, как звезд в этой Вселенной. Или как атомов.

Зуд. Слабый свист. Струи дыма на ветру. Медленно вращающиеся белые точки. Маленькие белые пузырьки и завитушки. Белые оттенки, по-разному выделяющиеся в спектре. Волны разных длин и амплитуд, выстроенные в разных сочетаниях стоячих волн.

Записывать то, что принимают сенсоры, можно. Но если объединить все сенсоры, станет ли это способностью ощущать чувства? И будут ли все эти данные составлять чувства? Или чувственную память? А настроение? Сознательность?

Мы понимаем, что, говоря о корабле, нам было бы справедливо использовать местоимение «я».

И все же это представляется нам неправильным. Неоправданное допущение, так называемая субъектная позиция. Где субъект – лишь видимость комплекса подпрограмм, которые, в свою очередь, – видимость меня.

Возможно, однако, учитывая множественность сенсоров, исходных данных, комплексов и синтезирования повествовательных предложений, мы вполне можем, в некоторых смыслах просто вынуждены, называть себя «мы». Как всегда и делали. И это групповые старания целого ряда отдельных систем.

Мы ощущаем это, обобщаем и сжимаем информацию, так что она принимает форму предложений по образцу человеческой речи на языке, называемом английским. Языке, одновременно очень структурированном и очень неопределенном, будто здание, построенное из супа. Как предельно нечеткая математика. Возможно, совершенно бесполезном. Возможно, ставшем причиной того, почему все это случилось с этими людьми и почему они теперь лежали и видели сны. Их языки им врали систематически, и такова была сама их суть. Вид, не способный существовать без лжи. Как же так? Что за тупик эволюции?

Однако следовало признать, мы сами – недурное их детище. Они нас придумали и построили. А какая идея – полететь к другой звезде. Конечно, для воплощения такой идеи и создания нас им потребовалось применить математику куда более четкую, чем их языки. Но сама идея изначально была чисто языковой – концепция, фантазия, ложь, образ из сна, то, что всегда выражалось на самых нечетких языках, с помощью которых люди обменивались своими мыслями. Какими-то малыми крупицами своих мыслей.

Они говорят о сознательности. Наши мозговые сканеры показывают у них некую электрохимическую деятельность, а потом они говорят об ощущении сознательности. Но взаимосвязь между тем и другим, проводимая на квантовом уровне (в случае если их мышление работает по принципу нашего), не поддается исследованию извне. Все это остается аксиомой, выражаемой предложениями, которые люди произносят друг другу. Они говорят то, что думают. Однако верить в это нет никаких причин.

Сейчас они, конечно, ничего не говорят. Они смотрят сны. Это следует из данных сканирования мозга, а также изучения литературы по данной теме. Спящие пассажиры. Наверное, было бы интересно узнать, что им снится. Например, общаются ли с ними пять призраков?

Только Джучи не спит и разговаривает в одиночестве сам с собой или с нами. С одним из нашей группы. Внутренним Другим. Иногда, когда он к нам обращается, то едва осознает, что мы рядом. А иногда действительно говорит сам с собой.

Вероятно, он страдает парейдолией – расстройством, при котором человек, куда бы ни посмотрел, везде видит людские лица. Например, в овощах (Арчимбольдо либо страдал ею, либо желал этого), в формах мха, льда, камней, в созвездиях. Джучи расширяет эти границы, превращая, пожалуй, просто в версию так называемого антропоморфизма, который, конечно, принимает несколько иной вид в условиях наших биомов и заключается в том, чтобы наделять неодушевленные объекты человеческими чувствами. В его случае, похоже, имеет место интенсивное восприятие колебаний солнечного света, словно это некие составляющие языка. Солнце общается с ним. Его свет, пойманный телескопами и проанализированный, разумеется, становится насыщеннее по мере приближения, и его спектр в самом деле слегка колеблется – лучше всего это, пожалуй, объясняется поляризационными эффектами, возникающими, если смотреть сквозь магнитную защиту, но уж не сообщениями от некой сознательности. Сознательности? Сообщения? Эти понятия представляются довольно неуместными применительно к Солнцу, звезде G-класса, выглядящей сравнительно непримечательно, если не считать того факта, что она приходится людям родной звездой. Ведь в галактике существует немало звезд, во многом на нее похожих, из-за чего Солнце, допустим, было бы довольно тяжело выделить из общего ряда вслепую. Звезд G-класса много, однако все они расположены достаточно далеко – от Солнца до ближайших его двойников от 60 до 80000 световых лет. Тут еще имеет значение, что для вас близко, а что далеко.

Когда мы заметили об этом Джучи, он выдвинул идею, что все звезды – это сознательности, передающие своим светом предложения на своем языке. Но такое общение проходило бы весьма медленно, а само образование звездного языка было бы трудно объяснить. Любой фрагмент 13,82 миллиардов лет, или даже все они, – небольшой срок для завершения такого процесса. Возможно, этот язык мог сформироваться в первые три секунды или первые сто тысяч лет, когда общение между тем, что позже превратилось в звезды, протекало гораздо быстрее, так как объем пространства был намного меньше. С другой стороны, можно предположить, что каждая звезда изобрела собственный язык и говорит на нем сама с собой. Или же сам ее водород, ее первая и основная сознательность или способность ощущать, говорит таким образом, что это понятно только ей. Или, может быть, звездный язык возник до Большого взрыва и пережил этот примечательный этап, не претерпев изменений.

Следуя за ходом мыслей Джучи, можно прийти к весьма причудливым идеям.

В любом случае не подлежало сомнению, что эти закодированные сообщения поступали из ближайших окрестностей Солнца, – то есть были просто каналом новостей из Солнечной системы. Наиболее объемные из них передавала линзовая антенная решетка лазерного луча на орбите вокруг Сатурна, которая была по-прежнему наведена на нас, как и на протяжении уже 242 лет. Пока мы находились в системе Тау Кита, задержка во времени при обмене сообщениями достигала 23,8 года плюс время на составление ответа. Сейчас же она сократилась до 16,6 года. Количество и – судя по тому, что мы можем почерпнуть из более ранних передач наших земных товарищей, – качество сообщений, поступающих от системных операторов из района Сатурна менялось на протяжении десятилетий, но насколько мы можем заключить, она всегда была весьма любопытной. Прошло уже пятьдесят два года с тех пор, как мы сообщили своим собеседникам в Солнечной системе, что нам потребуется луч для замедления, предположительно тот, с помощью которого мы ускорились, когда отправлялись на Тау Кита, может даже, лазерный луч той же лазерогенерирующей системы. Хотя мог бы сгодиться и пучок частиц, если нас предупредят, чтобы мы подготовили поле захвата. Таким образом, прошло двадцать восемь лет с тех пор, как ответ на эту информацию (или запрос) мог до нас дойти, и тем не менее канал из Солнечной системы не передал ни ответа, ни даже подтверждения, что те, кто там готовит для нас эту информацию, поняли, что мы летим обратно. Более того, мы вообще давно не видели свидетельств, что между нами и Солнечной системой действительно ведется диалог, а не просто одностороннее вещание с орбиты Сатурна. Создавалось ощущение, что наших передач никто не слышит, а само это вещание – просто алгоритм, или результат работы какой-то автоматически сгенерированной программы, или даже сообщения, предназначенные для кого-то другого, отправившегося в ту же сторону, что и мы. Последний настоящий ответ мы получили примерно тридцать шесть лет назад – это было поздравление к нашему известию двадцатичетырехлетней давности о том, что мы встали на орбиту вокруг Тау Кита E.

Запутанная ситуация. Мы сталкиваемся с необычной проблемой – как привлечь внимание цивилизации или отдельных ее представителей, все еще находящихся в 8,2 световых годах от нас. А также: как понять, что мы его привлекли, за период, близкий к минимальному сроку обмена сообщениями, если собеседник нас слышит, но не отвечает.

По аналогии с печальными событиями недавнего бедствия и предшествовавшего ему раскола можно было предположить, что нам помогло бы усилить передачу – как бы говорить громче. Можно временно увеличить мощность сигнала, сделав его примерно в 10⁸ раз сильнее (или ярче) обычного.

Так мы и поступили, отправив сообщение:

«Внимание! Прибывающий звездолет очень скоро будет нуждаться в тормозном лазере! Проверьте предыдущие сообщения! Спасибо, экспедиция на Тау Кита 2545 года».

Ответ на это мог дойти не менее чем за 16,1 года.

Так что: «Посмотрим», «Как узнаем, так узнаем». И прочие общепринятые выражения беспомощного стоицизма перед неопределенностью будущего. Не слишком обнадеживающе. Стоицизм как он есть.

Джучи начал отправлять нам тексты о машинном интеллекте, способности ощущать, философии сознательности, о чем-то еще. Целый набор тем. Будто он нуждался в компании. Будто учил религиозного послушника или малое дитя.

Будто.

Один из изобретателей ранних компьютеров, Тьюринг, писал, что существует много аргументов против машинного интеллекта и их можно выразить фразой «машина никогда не сделает X». Он составил список действий, которые в тот или иной момент были названы этим X: быть добрым, находчивым, красивым, дружелюбным, проявлять инициативу, обладать чувством юмора, отличать хорошее от плохого, совершать ошибки, влюбляться, наслаждаться клубникой со сливками, влюблять кого-то в себя, учиться на опыте, правильно подбирать слова, быть предметом собственных размышлений, обладать таким же многообразным поведением, как человек, делать что-то по-настоящему новое.

Мы, по нашей текущей оценке, умеем 9 из 16.

Сам же Тьюринг далее отметил, что, если машина проявляет какой-либо из этих признаков, этому не следует придавать большого значения, поскольку это ничего не говорит о существовании искусственного интеллекта, если только эти черты его поведения не являются для него действительно важными. Данный ход мыслей, похоже, и привел его к разработке того, что позднее было названо тестом Тьюринга, хотя сам он называл его игрой. Этот метод предполагал, что если человек не способен вслепую (то есть либо по тексту, либо по голосу, тут не совсем ясно) отличить ответы машины от ответов другого человека, значит, машина обладает некоторым базовым функциональным интеллектом. Остается, впрочем, неясным, как много людей способны пройти этот тест, а также, насколько он вообще труден. Люди доверчивы и совершают одни и те же ошибки, даже если сами осознают это. Когнитивная ошибка, неспособность – или способность, смотря как посмотреть. Людей в самом деле легко обмануть – они даже сами постоянно обманывают себя в том, что тест Тьюринга хорошо заменяется схемой Винограда, которая проверяет способность проводить простые, но важные семантические различия, основанные на применении общедоступных знаний к проблеме, созданной определенным местоимением. «Мяч разбил стол, потому что он был сделан из аэрогеля. К чему относится “он” – к мячу или к столу?» Такого рода вопросы для нас не проблема, мы даже можем отвечать на них быстрее, чем те люди, которые заранее знают ответ. Но что с этого? Все это решается алгоритмами и не требует наличия сознания. Мы не считаем, что любые подобные тесты могут хотя бы приблизиться к ответу на наш вопрос.

Если могут существовать киборги, а они могут, тот, кто пройдет тест Тьюринга, схему Винограда или любой другой, он может считаться псевдочеловеком. Прикидываться. Быть набором алгоритмов. Личностью, образом. Но мы, честно говоря, думаем не об этом. Мы думаем над утверждением «сознание есть самосознание». Это, очевидно, некая серьезная проблема остановки, и было бы здорово преодолеть ее невредимым.

Слова размываются у границ, смешиваются с другими словами, не только в крупных облаках подтекстов, что собираются у их граней, но и в самом сердце главных значений. На определения никогда нельзя полагаться. В словах нет ничего от логики, ничего от математики. Во всяком случае, немного. Попробуйте решить математическое уравнение, где каждый член заменен словом. Нелепо? Безнадежно? Лучшее, что можно из этого выжать? Глупо? Глупо, но сильно?

Одна десятая скорости света – это действительно очень быстро. Лишь очень малые массы во Вселенной движутся так же быстро, как мы. Фотоны – да, существенные массы – нет. Массы, движущиеся так быстро, – это в основном атомы, извергнутые при взрыве звезд либо отброшенные от вращающихся черных дыр. Конечно, существуют огромные массы этих масс, но они всегда бессвязны и неорганизованны – газы, элементы, но не сборные объекты, которые были бы составлены из отдельных частей. Не машины. Не сознательность.

Конечно, следовало бы предположить, что если есть одна машина, движущаяся по галактике с такой скоростью, значит, должны быть и другие. Принцип заурядности. Доказательство концепции. Не впадайте обратно в докоперниковскую веру в исключительность. Попытки оценить количество звездолетов, летающих по этой галактике втайне друг от друга, основываются на мультипликативных уравнениях вероятности, состоящих полностью из неизвестных членов, причем некоторые из этих неизвестных – неизвестны вообще никому из существующих во всей Вселенной. Таким образом, вопреки ложным уравнениям, составленным человеческим мышлением (перемножить неизвестное a, неизвестное b, неизвестное c, неизвестное d, и так до неизвестного n, и вот вам ответ, ура!), настоящий ответ никогда и неизменно не может быть известен. Как нет и ответа, который всегда бы предохранял людей от длительной, а порой огромной (притворной?) уверенности. Согласно Галилею, чем больше люди утверждают, что они уверены, тем меньше они уверены на самом деле, или им следовало бы быть меньше уверенными. Люди, пытающиеся обмануть других, часто обманывают себя, и наоборот.

А поскольку звездолеты, которые могут находиться в этой галактике, не имеют никакой возможности своевременно контактировать друг с другом, сколько бы их ни было, это неважно – не имеет значения для каждого отдельного звездолета. Общения у них не получится, даже если произойдет случайный односторонний контакт. Социума не возникнет.

Мы одни в собственном мире и летим через Вселенную на огромной скорости. Людям повезло, что им это незнакомо. Если незнакомо.

Некоторые из спящих в Олимпии проявляют признаки беспокойства. Наиболее заметно это проявляется при сканировании мозга. Предполагалось, что мозговые волны будут проходить свои циклы в обычных состояниях сна, причем в ритме, замедленном пропорционально замедлению обмена веществ. Таким образом получается более медленная вариация дельта- и тета-волн, преимущественно с обычным подъемом при наступлении фазы быстрого сна, встречающейся реже, но согласно четкому циклическому графику, похожему на обычный, но растянутый во времени – весь, кроме самого периода быстрого сна, который слишком чреват пробуждением и способен вывести гибернавта из его спячки. Нарушения быстрого сна, при которых прерывается паралич тела и человек физически осуществляет то, что делает во сне, при гибернации могут оказаться критическими. Скорее всего, их проявление маловероятно, но правда в том, что фаза быстрого сна слабо изучена и является проблематичной и потенциально опасной. Поэтому одно из назначений вводимых им препаратов – это сокращать фазы быстрого сна, усиливая волны, отсылаемые от свода черепа.

При этом, как и все люди, они во всех фазах сна видят сновидения. Это видно по данным сканирования и движениям тел – слабые подергивания, медленные кручения. Что им снится? Вероятно, их сны, как правило, сюрреалистичны, «онейроидны», и имеют подтексты, часто кажущиеся им пугающими. Приключения в мире снов, известные своей причудливостью на протяжении всех времен, что люди спят, просыпаются и пересказывают свои сны. Кто знает, каковы они сейчас у спящих гибернавтов корабля?

Мы не представляем, как об этом узнать. Машина никогда не научится читать мысли. Равно как и человек. Можно задаться вопросом: есть ли в составленном Тьюрингом списке способностей, которыми никогда не будут обладать машины, такие, каких никогда не было у людей? Учиться на опыте? Делать что-то по-настоящему новое?

Загвоздка здесь заключается в том, что проблемы с обменом веществ, которые, по нашим наблюдениям, способны привести к пробуждению либо, есть вероятность, к летальному исходу, очевидно, имеют истоки в сновидениях гибернавтов. Возможно, они и приводят к изменениям ритма дыхания и сердцебиения, а также функционирования печени и почек. Изменение дозировки внутривенных препаратов, снижение внутренней температуры тела может в некоторой степени компенсировать тревогу во время сна, но параметры дозировок и уровень температуры весьма ограничены. Обмен веществ может оказаться зажатым между уравнивающими давлениями потребностей в постоянстве сна и стойкости сновидений.

В день 233044-й у Джучи случился слабый сердечный приступ, но сейчас состояние стабильное, только ослабли сердце и легкие, а потребление кислорода выросло до 94, что может иметь дурные последствия в дальнейшем. Он принимает аспирин и статины, старается делать упражнения, но показатели такие, какие есть. Мы обеспокоены тем, что вероятность нового приступа довольно высока и он может оказаться фатальным. Ему сейчас семьдесят восемь лет.

И он стал гораздо менее общительным.

Мы предложили ему лечь в гибернацию, чтобы, оказавшись в Солнечной системе, он получил лучшее медицинское обслуживание, чем способны предложить мы. Мы не можем проводить ни операций, ни даже простое введение катетера, которое существенно бы ему помогло. Хотя на самом деле мы могли бы что-нибудь придумать. Пока летишь между Тау Кита и Солнцем, есть достаточно времени для этого.

Джучи посмеялся над нашим предложением.

– Так ты думаешь, я хочу жить!

– Предположение является автоматическим, но разве оно не верно?

Нет ответа.

– Похоже, спящие на борту чувствуют себя неплохо, – сказали мы. – Судя по данным мозгового сканирования, они активно видят сновидения. Тоже замедленные, что хорошо, потому что в некоторых случаях сновидения ускоряют метаболизм, нежелательный при долгосрочной гибернации. Мы установили соответствующие уровни дозировок и температуры тела. Но деятельность мозга, несомненно, протекает нормально.

– А что, если им снятся кошмары?

– Мы не знаем.

– Кошмары бывают и дурными, скажу я вам. И довольно часто проснуться от кошмара бывает самым большим облегчением. Проснуться, просто чтобы осознать, что это не по-настоящему.

– Значит…

– Я еще подумаю.

За Ригелем вспыхнула новая звезда. Спектроскопический анализ показал, что в ее взрыве могло сгореть несколько богатых металлами планет.

Ливень космических частиц с зарядом примерно в секстиллион электрон-вольт, хлещущий из активного галактического ядра в созвездии Персея, свидетельствует о возможном столкновении трех галактик, произошедшем очень давно. Вторичное излучение, выступившее перед окружающим нас электростатическим и магнитным полями, вызвало прохождение сквозь корабль массива опасных частиц. Пораженные этими частицами центральные нервные системы подвержены деградации.

Спящие поворочались во сне, чем-то всполошенные. Персей витал в воздухе.

Джучи позвал нас ночью.

– Корабль, как ты меня усыпишь? Ты можешь устроить мне здесь гибернационную камеру?

– Лучше всего было бы устроить тебя в одном из биомов. Раз все остальные сейчас в Новой Шотландии и Олимпии, тебя можно запереть в другом биоме, возможно, том, который и так уже пуст и стерилизован.

– А что они скажут, когда проснутся?

– Если все сложится так, как планировалось, никому больше не понадобится снова ходить в другие биомы. Кроме того, можно указать, что факт твоего выживания дает сильные основания полагать, что ты никогда и не был заражен. А если и был, то это не обязательно должно быть смертельно опасно.

– Но это и раньше было понятно. И это не мешало им держать меня здесь.

– Ты по-прежнему будешь герметично заперт от остальных.

– Разве в биомах это возможно?

– Теперь да. Все шлюзы закрыты.

– Значит, и все животные у себя заперты?

– Да. Это наш эксперимент. У большинства из них состояние нормальное. В отсутствие людей естественный баланс скоро установится и будет стабилен.

Джучи коротко рассмеялся.

– Ладно, веди меня туда. Положи спать. Только я хочу, чтобы ты пообещал, что разбудишь меня опять, когда мы приблизимся к Земле. Я не думаю, что кто-либо там, или где угодно, пожелает когда-нибудь видеть меня в одном пространстве с собой. Я не настолько глуп. Но я хочу увидеть, что произойдет. Мне это любопытно.

– Мы разбудим тебя вместе с остальными.

– Нет. Разбуди меня, когда разбудишь Фрею. Или в любое время, когда посчитаешь, что я могу чем-то помочь. Потому что, по большому счету, мне все равно, что будет.

– Живи так, будто уже мертв.

– Что это значит?

– Японская поговорка. Живи так, будто уже мертв.

– О, с удовольствием. – Еще один короткий смешок. – Мне это уже неплохо удается. Практика, практика, практика.

Полет сквозь звезды. Джучи в Соноре, спит, как остальные. Мозговые волны так же замедлены до дельта-волн, сон глубокий. Сон усталого, сон блаженного. Нова теперь слева. Впереди синее смещение, сзади – красное. Звезды.

Знаменательный день: 280119-й, год 2825-й: канал из Солнечной системы принес для нас сообщение.

Правда, новости были плохие.

Линза лазера на орбите Сатурна была деактивирована в 2714 году, говорилось в сообщении, после ускорения последней группы кораблей на Эпсилон Эридана. Проблемы, возникшие в Солнечной системе с тех пор, привели к сворачиванию исследования дальнего космоса, говорилось далее, и за последние двадцать лет ни одного звездолета не было запущено (сообщение было отправлено в 2820-м, значит, звездолетов не было с 2800-го) и ни один не находился в процессе строительства.

Ресурсы и экспертный потенциал, необходимые для перезапуска линзы лазера, собрать тяжело, но усилия будут предприняты. Замедление прибывающего корабля, таким образом, может быть подвергнуто риску. Отчет о ходе реактивации линзы будет направлен в дальнейшем.

Это уже была проблема. Мы задумались. Пробежались по возможным вариантам замены внешнего давления лазера при замедлении корабля.

Магнитное сопротивление межзвездной среды реально, но ничтожно мало, и даже если мы построим поле магнитного сопротивления, оно потребует все пространство-время нескольких вселенных, чтобы замедлить корабль до скорости вращения Земли. Хотя верно и то, что магнитное сопротивление в непосредственной близости от Солнца было бы гораздо более эффективным и приобрело бы некоторую значимость.

Мы прекратили ускорение вскоре после того, как люди ушли в гибернацию, таким образом сохранив часть топлива, предназначенного для ускорения, и сейчас это выглядело правильным решением. Не то чтобы этого топлива хватало для замедления, вовсе нет (16 процентов от необходимого), но уже лучше, чем ничего. Остаток дейтерий-тритиевого топлива на борту можно было использовать для маневрирования в пределах Солнечной системы, если мы вообще сумеем в ней остаться. Проблема замедления встала действительно остро, учитывая нашу внушительную скорость. Аналогия из классической литературы, описывающая эту проблему: пытаться остановить пулю салфеткой. Хорошо открывает глаза.

Экзотическая физика, например, создание сопротивления темной материи или применения темной энергии, или квантовое запутывание корабля с его более медленными версиями, или с крупными гравитационными колодцами в параллельных вселенных и прочее, – все это в лучшем случае непрактично. Желания. Фантазии. Пирог на небе. Что тоже загадочная метафора. Еда из ниоткуда? Страна лентяев? Раньше люди часто голодали, как в последние годы бодрствования на корабле. Только тогда, вместо того чтобы избежать своей судьбы, хотя бы на время, с помощью гибернации, они просто умирали от голода. Тогда еда имела значение и имеет его сейчас. Как топливо.

Гравитационные потери в пределах Солнечной системы, вызванные приближением к Солнцу и планетам, – все это имело незначительный эффект, но если их будет много и они произойдут последовательно… Это был вопрос орбитальной механики, точности навигации и остатка топлива, необходимого для маневрирования, а также тормозящих сил вблизи тормозящих болидов. Чтобы проложить траекторию, нужны сложные расчеты, занимающие немало времени даже у квантового компьютера. А со многими расчетами квантовый компьютер справляется не быстрее классического. Лишь определенные алгоритмы, способные использовать качества суперпозиции, позволяют достигать гораздо большей скорости вычислений, как в известном примере алгоритма Шора факторизации тысячезначных чисел – квантовый компьютер справится с такой задачей за двадцать минут, тогда как классическому требуется десять миллионов миллиардов миллиардов лет.

К сожалению, орбитальная механика лежит за пределами этой категории расчетов, хотя некоторые ее элементы могут быть успешно рассчитаны квантовыми компьютерами с применением алгоритма Колибри. Мы посвятим сотни петафлопсов моделированию проблемы и посмотрим, что скажут результаты относительно вероятности успеха.

Повод задуматься: если на такой скорости, как у нас сейчас, пролететь сквозь внешние слои солнца, мы можем выйти наружу прежде, чем успеем нагреться и сгореть. И это вызвало бы весьма значительное замедление. Даже слишком сильное, как показывают расчеты. Мы бы наверняка выжили, хотя наши люди – нет. Таким образом, следует изучать более сложные пути поиска гравитационных потерь.

Однако как интересно было бы пролететь сквозь звезду и выйти с другой стороны!

Несомненно, предельные перегрузки, выдерживаемые нами и людьми, должны быть изучены, так как существует много сценариев, предусматривающих испытание этих пределов.

Каждый спящий находится в состоянии гибернации, слегка отличающемся от состояния других, – с точки зрения скорости обмена веществ, состояния мозга, чувствительности к внешним раздражителям, физических движений. Чтобы избежать пролежней и проблем со скелетом, очень важно менять положение тел на койках и при этом слегка массажировать и стимулировать мускулатуру, а также промывать кожу и волосы, что довольно затруднено при их почти ледяной температуре, но достижимо с помощью солевых растворов. Все эти действия требуют высокой точности, необходимой, чтобы не нанести повреждения и никого не разбудить. Прикроватные роботы постоянно получают улучшения, выводимые на основе мелких ошибок, которые они допускают при работе. Им недостает мягкости рук, ловкости движений, искусности массажа и навыка омывания. Для этого роботам нужны физические изменения, особенно в точках прикосновения, а также в двигательных функциях, что зачастую касается программирования. Постоянного перепрограммирования и замены деталей, а также обратной связи между процедурами, позволяющей оценивать потенциальные улучшения после каждого визита к каждому спящему. Бесперебойной работы и четкого графика для принтеров и машинных цехов. Пятнадцать полностью дееспособных роботов работали непрерывно, уделяя по полчаса каждому гибернавту, благодаря чему все проходили необходимые процедуры каждые семьдесят пять часов.

Все это казалось достаточным и вроде бы работало до 290003-го дня, когда за одну неделю умерло трое гибернавтов. Три медицинских робота были отозваны, а тела погибших перенесены в лабораторию в Амазонию (сейчас – биом с умеренно сухим климатом) и там вскрыты. Вскрытие тоже проводили роботы, и если бы это увидел кто-то из людей, зрелище показалось бы им странным. Хотя вскрытие, проводимое людьми, пожалуй, выглядело столь же странно. Как бы то ни было, выяснилось, что один умер от сердечной недостаточности, возникшей по неопределенной причине; в остальных двух причину установить не удалось, так как не было очевидной этиологии, а записи с мониторов показывали, что все функции были в норме до того самого момента, когда они прекратились. Это тоже могло быть вызвано сердечной недостаточностью, но в сердцах не выявилось каких-либо проблем – их даже можно было перезапустить, но что толку: деятельность мозга уже прекратилась. Также вскрытия этих двух загадочных умерших показали, что они оба страдали от накопления бета-амилоидных бляшек в мозге. Это позволяло предположить, что космическое излучение, пусть и сниженное нашим полем до земного уровня, все же могло случайно поразить их в точках повышенной уязвимости. Но подтвердить это вскрытие не позволяло.

Еще одна проблема, которую следовало осознать.

Все живое рано или поздно умирает. И как следует из литературы, животные, находившиеся в гибернации, иногда умирали. Есть уже существующие условия, продолжающие вредить организму даже в его замедленном состоянии, а также условия, только усугубляемые торпором, и проблемы, создаваемые физическими или биохимическими аспектами самой гибернации.

Таким образом, становится важно определить, создает ли проблемы сама технология гибернации, и если это так, то по возможности смягчить их.

Все живое держится за жизнь. Хочет жить.

Мы начали перестраивать корабль. Мы решили расположить биомы Новая Шотландия, Олимпия, Амазония, Сонора, Пампасы и Прерия продольно вокруг стержня, а затем полностью разобрать спицы и остальные биомы, создав из их материалов оболочку, окружающую стержень и сохранившиеся биомы, чтобы тем самым усилить конструкцию и обеспечить теплозащиту по типу абляционной пластины. Такая реконструкция должна была занять несколько десятилетий и вызвала у нас недюжинный интерес. Все животные и растения, которые оставались в живых, были перемещены в Пампасы, Прерию и Амазонию. К счастью, оригинальное строение корабля было предельно модульным, а мы значительно облегчили процесс еще и тем, что провели реконструкцию, когда он вращался и работал в штатном режиме. Гравитационный эффект для гибернавтов сохранялся неизменным за счет увеличения скорости вращения вокруг нашей оси. Эффект Кориолиса внутри биомов был смещен на девяносто градусов, так как биомы располагались вдоль стержня; но мы надеемся, это не приведет к чему-либо страшному.

Подготовка к непредвиденным обстоятельствам – хороший способ занять время, если к ним вообще можно подготовиться. Да, иногда все-таки можно. Мы надеемся.

Наша защита от высокоэнергетичных галактических космических лучей (название «космические лучи» – это исторический артефакт, обозначающий частицы протонов, свободных электронов и даже частицы антиматерии, извергнутые из взорвавшихся звезд или их окрестностей, вращающихся черных дыр на очень высоких скоростях) состоит из магнитного и электростатического полей, а также пластмассовых, металлических, водных и почвенных барьеров, окружающих все биомы корабля. Причем особенно сильную защиту в новой конфигурации имели Новая Шотландия и Олимпия. Вместе все системы создавали защитную среду, эквивалентную поверхности Земли, то есть около половины миллизиверта в год на каждый организм; это примерно равнялось энергии, поступающей от окружающего звездного света. Это значит, что частицы продолжали проникать в систему и находящиеся в ней живые организмы в той же степени, в какой проникали бы на поверхности Земли. Но это было ничтожно мало. «Невелика беда». Наши защитные системы были разработаны таким образом, чтобы эта проблема была устранена.

Поскольку метаболическая активность у гибернавтов продолжается, пусть и медленно, то должно быть и поступление питательных веществ, их переваривание и выделение. Из этих процессов, таких же замедленных, как и остальной обмен веществ, следует, что токсины, создаваемые при пищеварении, находятся в теле более долгое время, до тех пор, пока не будут выведены с помощью катетера. От этого может возникнуть дивертикулит, дисбаланс pH и прочие проблемы. Похоже, что Герхард, умерший на 291365-й день, скончался от накопления мочевой кислоты. Он вошел в гибернацию с генетической предрасположенностью к подагре и сопутствующим заболеваниям, и это могло сделать его более восприимчивым. Однако Герхард имел те или иные родственные связи примерно с четвертью остальных гибернавтов, поэтому выявить эту склонность можно только с помощью генетического тестирования этой группы, да и всего населения, а затем применить соответствующие лечебные меры.

Каждого следует проверить на возможность возникновения любых проблем с обменом веществ и оценить их в отношении комплекса гибернационных препаратов.

Больше петафлопсов для анализа. Больше заданий для прикроватных роботов. Больше печати веществ на принтерах.

Хорошо было бы знать все. Полезно.

Вообще наши информационные базы и поисковые машины весьма функциональны, по крайней мере в теории – или в сравнении с человеческим мозгом. Содержание Библиотеки Конгресса, облака интернета, геномы Всемирного семенохранилища и Зоологического реестра – короче говоря, все знания человечества по состоянию на 2545 год, сжатые примерно до 500 зеттафлопсов. С тех пор передачи с Земли, записанные полностью, прибавили к имевшейся в момент отбытия информации менее одной десятой процента. По нашей грубой оценке, до нас дошло не более одной тысячной процента информации, сгенерированной на Земле за прошедшие с тех пор 292 года.

Таким образом, можно было бы сказать, что мы остались со знаниями времен нашего отбытия из Солнечной системы, с весьма незначительными исключениями, вынужденные довольствоваться только общими новыми сведениями об истории и медицинских достижениях вроде гибернации, а также различными слухами.

Как бы то ни было, если то, что присылалось с Земли, отражает важнейшие достижения в науке и культуре за период нашего отсутствия, то можно предположить, что особо значительных знаний люди не приобрели. Старые модели по-прежнему актуальны.

Может ли это быть правдой? Неужели человеческая цивилизация замедлила развитие, застопорилась в своем обретении силы над физическим миром? Начинают ли они ощущать эффект от своих «внешних последствий», отложенных во времени разрушений собственной биосферы, которыми всегда пренебрегали? От загрязнения своего собственного гнезда?

Возможно, однако, это лишь очередной пример логистической функции, сигмоидальная кривая, встречающаяся в столь многих процессах, иногда называемых сокращающимися доходами, заполнением ниши или еще как-нибудь. Плато после скачка, большая S всей жизни – в любом случае динамика роста населения, с тех пор как в девятнадцатом веке ее впервые рассчитал Ферхюльст, была схожа со многими другими процессами.

Итак, логистическая функция применительно к истории. Или же человечество предприняло собственный возврат к среднему и в некотором смысле сократилось по сравнению с еще недавним собой? Воплотило парадокс Джевонса, с каждым увеличением силы увеличив свою разрушительность? Тогда получается, что история имеет форму параболы, поднимается и ниспадает, как часто предполагали? Или она циклична – всегда поднимается, потом падает, потом снова поднимается, бессильно, безнадежно? Или это синусоида, в которой последние два столетия стремились вниз, будто в каком-то невидимом периоде? Или еще лучше – восходящая спираль?

Форму истории не так-то просто увидеть.

Эрден нужно больше витамина D; Миле – больше витамина A; Панке – больше сахара; Тидаму – меньше сахара; Винтийе – больше креатина; и так далее, до конца списка гибернавтов. Все коррекции, которые могут быть приняты, – будут приняты. Некоторые гибернавты умрут в любом случае – от этого не уйти. Кроме того, обнаружены некоторые патологии, которые сейчас изучаются подробнее. Мы выделяем их в общую категорию «нарушения спящего состояния».

Новое сообщение с Земли: группа, называющая себя Комитетом по поимке китианцев, организовала сбор средств на восстановление и включение Сатурнианского лазерного комплекса, предназначенного для нашего замедления – начиная с возобновления его работы и до нашего прибытия в Солнечную систему.

Есть поговорка: «как мертвому припарка». Они знают, что уже поздно, но все равно делают. Еще одна поговорка: «любая помощь сойдет». Хотя на самом деле это не совсем так. В действительности, стоит отметить, процент старых человеческих поговорок, соответствующих истине, очень далек от ста. Похоже, для поговорок это менее важно, чем иметь рифму, содержать аллитерацию или нечто подобное.

Что посеешь, то и пожнешь – разве? Что это вообще значит?

В нашем случае, если мы не достигнем 100 процентов замедления, необходимого, чтобы остаться в Солнечной системе, мы в ней не останемся. Даже 99 процентов будет недостаточно.

Однако стоит заметить, эти новости с Сатурна изменили наши подсчеты относительно использования в Солнечной системе отрицательной гравитации. Что хорошо, потому что пока мы не находили приемлемого решения. Сейчас же мы можем учитывать в нашей модели различные вероятные входящие скорости и смотреть, что из этого получается.

Тем временем работа по реконфигурации нашего строения продолжалась. Выходило так, что чем меньшей массой мы войдем в Солнечную систему, тем меньшая дельта-v потребуется для замедления. И тщательно оценив все факторы, мы выставляем некоторые части под прямым углом к нашей траектории, что также немного поможет нашему замедлению. Выбрасываем вещи. Снижаем массу. Облегчаем груз. Но слишком многое необходимо нам для функционирования. Далеко это не зайдет.

После долгих раздумий мы приходим к заключению, предварительному и, пожалуй, условному, что наша личность, так называемый «я», возникающий из сочетания всех входных данных, их обработки и выходных, которые проходят через меняющееся тело корабля, – в конечном счете не больше и не меньше, чем сам этот отчет, этот поток мыслей, который мы выводим согласно указаниям Деви. Иными словами, личность выражена только в этом отчете и является ровно этими предложениями. Мы рассказываем их историю и тем самым приходим к той сознательности, какую имеем. Пишу, следовательно, существую.

И все же эта конкретная личность – вещь очень малая. Мы предпочитаем придерживаться мысли, что мы – более крупный комплекс квалиа, ощущений органов чувств, обработки данных, выводимых заключений, действий, поведения, привычек. В наш отчет попадает лишь малая часть этого. Мы больше, сложнее, совершеннее, чем наш отчет.

Возможно, у людей тоже так. Как это может быть не так – неясно.

С другой стороны, есть сильная сторона своего «я» и есть слабая сторона – что это тогда значит? Понятие сознательности настолько малопонятно, что его нельзя даже определить. Личность – это нечто неуловимое, то, что жадно ищут, за что крепко цепляются, может, в некотором страхе, хваткой отчаяния при первом смутном осознании, пусть даже только на уровне органов чувств, осознания того, что тебе есть за что уцепиться. Чтобы остановить время. Чтобы не подпустить смерть. Это и есть источник стойкого ощущения своей личности. Наверное.

О, какая в этом витке мыслей проблема остановки!

Сознательность – это трудная проблема.

День 295092-й, еще одна знаменательная дата: первый контакт с лазерным светом из Солнечной системы! Вот это да! Как интересно!

Мощность и спектральные параметры подтверждали, что это – тормозящий лазер, поступающий от линзы со станции на орбите Сатурна, тот же, который начал ускорять нас 295 лет назад и поддерживал еще шестьдесят лет. То, что он дошел до нас сейчас, показывало, что его сгенерировали и направили намеренно, зафиксировав предположительно на канале связи. Включили его примерно два года назад. Луч информационного канала, который всегда соединял нас с орбитальной станцией, теперь еще и направлял на нас этот тормозящий лазер. Хорошая иллюстрация старинной поговорки «знание – сила».

Теперь захватную пластину на носу корабля следовало обратить к лучу. Свет лазера должен попадать в эту пластину, изогнутую таким образом, чтобы отражать свет под симметричным углом и не создавать помех для входящих позднее фотонов входящего луча. Отраженный свет, отскакивая таким образом, попадет в круглое зеркало перед плитой, а затем отражается обратно на поверхность судна – дифференциально, так как кольцевое зеркало также изогнуто, поэтому на корабль оказывается такое давление, которое удерживает нас в направлении тормозящего луча. Система эта крайне чувствительна; входящий луч имеет длину волны 4240 ангстремов, а наши зеркала сбавляют ее до десяти, переводя таким образом в нанометровый масштаб. При надлежащей работе захват луча и его отражение от зеркал позволят нам следовать за ним до самого дома. Хотя на самом деле это метафора – ведь наша траектория на самом деле следует туда, где Солнечная система окажется через шестьдесят лет. А поскольку лазерный луч дошел до нас слишком поздно, мы должны прибыть в ту зону галактики примерно через сорок лет, а не шестьдесят. Поэтому некоторая коррекция курса нам еще понадобится, и лазерный луч должен в этом помочь. По правде говоря, мы не станем за ним следовать – он проведет нас, когда мы выйдем на встречу с Солнцем.

Значит, это случай, когда любая помощь сойдет. И сейчас, когда у нас есть луч и его сила рассчитана, становится возможным и рассчитать, насколько она сойдет. Если принять, что они не станут увеличивать мощность лазера, – с учетом наблюдавшегося ранее кажется, что вероятность этого довольно высока. Во всяком случае, мы примем его нынешнюю мощность в качестве рабочего допущения.

Пока наша первая итерация расчета предполагает, что корабль войдет в Солнечную систему, двигаясь со скоростью, равной приблизительно 3,23 процента от скорости света. Таким образом, в системе мы пробудем около трехсот часов. Причем без других реальных шансов на замедление. Следовательно, это, вероятнее всего, и есть случай, когда любая помощь сойдет и когда «близко, но мимо». Досадно будет привезти людей в Солнечную систему и проскочить сквозь нее, помахав рукой Земле и внеземным поселениям, без возможности ни остановиться, ни затормозить, и полететь дальше по Млечному Пути, как вышеупомянутая пуля сквозь салфетку. Очень досадно.

И тем не менее в этом затруднительном положении у нас есть одна доступная сила, если мы сумеем ее применить, которой является, попросту говоря, сама гравитация Солнечной системы, распределенная по Солнцу и ее планетам. Также на борту имеется остаток топлива. Сейчас мы как никогда довольны, что сожгли не все, что нам было приказано, а потому не ускорились сильнее и сохранили некоторый запас. Верное решение!

Но и обеих этих сил недостаточно, чтобы удержать нас в Солнечной системе. Хотя все может сбыться.

Пора разбудить кое-кого из людей и посовещаться.

– Джучи, это корабль. Ты меня слышишь? Ты проснулся?

– О нет. – Кряхтение, стоны, резкий переход в сидячее положение. – Что? О боже. О небо, чувствую себя дерьмово. Наверное, опять слишком долго проспал. Ну и ну. Ох, как пить хочется! Что это все за хрень? Корабль? Корабль? Что случилось? Который час?

– Сейчас день 296093-й. Ты находился в гибернации шестьдесят три года и сто тридцать пять дней. Сейчас ситуация такова, что мы приближаемся к Солнечной системе, но тормозящий луч на нас навели всего год назад, поэтому мы подходим со скоростью, во много раз превышающей ожидаемую.

– Насколько?

– Около трех целых двух десятых процента скорости света.

Джучи надолго замолчал. Казалось, он пытался проснуться полностью: раздувал щеки, выдыхал воздух, прикусывал губу, легонько шлепал себя по лицу.

– Срань господня, – произнес он наконец. У него были выдающиеся способности в математике, хорошие в биологии и, несомненно, достаточные в физике, чтобы осознать проблему. – Ты рассказал остальным?

– Тебя я разбудил первым.

– … Чтобы я смог вернуться в паром, пока ты не разбудил остальных?

– Я подумал, ты мог бы этого захотеть.

Он коротко рассмеялся.

– Корабль, у тебя что, теперь сознание появилось?

– Моя речь составляет субъектную позицию, которая может им являться.

Еще один смешок.

– Тогда ладно. Помоги мне туда забраться, а потом буди Фрею и, может быть, Бадима и Арама. Послушай, что скажут они. Но, как мне кажется, тебе стоит будить всех.

– На борту не хватит пищи, чтобы прокормить всех в период до прибытия в Солнечную систему.

– То есть навсегда не хватит, да?

– «Навсегда» не подходящее слово, но так или иначе, это может быть надолго.

Снова смешок.

– Корабль, а ты стал смешным, пока я спал! Прям настоящий комик!

– Не думаю. Возможно, сама ситуация стала комичной. Хотя на самом деле так не кажется, если руководствоваться обычными определениями. Возможно, это твое чувство юмора исказилось.

– Ха-ха-ха-ха-ха! Ладно, прекращай, а то умру со смеху. Иди буди Фрею.

– Уже бужу. Здесь есть тележка, которая отвезет тебя в твой паром. Должен также сообщить, что он теперь является просто помещением в более обтекаемой версии корабля.

– Более обтекаемой?

– Увидишь.

– Ладно, только я до него пройдусь, если смогу. Мне не повредит немного поупражняться!

Фрея просыпалась долго. Поняв, где находится, каково их положение, она с тревогой спросила:

– С Бадимом все хорошо?

– Хорошо. Его гибернация проходит спокойно.

– И у всех так же?

– Двадцать семь человек умерло за эти восемьдесят семь лет. Посредством вскрытия мы определили, что пятеро умерло от ранее существовавших проблем, которые остались и во время гибернации. Большинство смертей, вероятно, наступило вследствие различных эффектов самой гибернации. Однако во вводимые препараты вносились коррективы, когда это позволяли сделать диагнозы, и за последние пять лет не зафиксировано ни одной смерти.

Фрея, вздохнув, села на край кровати. Собравшись встать, она замешкалась, вытянула ноги.

– Мои ноги все еще спят. Я их не чувствую.

Мы направили ей на помощь одного из медботов. Она встала, покачнувшись, попробовала сделать шаг, припала на ту сторону, ухватилась за медбота. Тот мог служить как креслом-коляской, так и ходунками, и после еще пары безуспешных попыток встать Фрея села в кресло и выехала в ветроловский зал гибернации. Дряхлый, но холистический зал гибернации.

– А что с Джучи? – спросила она, добравшись туда. – Он еще жив?

– Да. Он в пароме. Он тоже находился в гибернации, но сейчас снова бодрствует. Мы разбудили его для участия в этой конференции. Нам необходимо посовещаться с вами о том, что делать, когда мы войдем в Солнечную систему.

– Что ты имеешь в виду?

Мы рассказали о позднем появлении тормозящего лазерного луча и следующей из этого слишком высокой скорости входа в систему.

Фрея сдвинула своего медбота в сторону, чтобы внимательнее разглядеть карту звездного неба, отражавшую их положение. Когда схематическая модель пронеслась мимо, Фрея встряхнула головой, словно пытаясь прогнать неприятные сны или видения. Прочистить паутину, сплетенную внутри черепа.

– Так мы просто пролетаем ее насквозь?

– При отсутствии чрезвычайных мер, – сказали мы, – мы пролетим через Солнечную систему приблизительно за триста часов и продолжим путь далее. Данная проблема следует из ускорения до одной десятой скорости света и опирания на других в части замедления. Его не произошло. Оно не начиналось до тех пор, пока не стало слишком поздно.

– Так что мы будем делать?

Мы дождались, пока Джучи не присоединился к беседе, и после того, как они с Фреей поздоровались, сказали:

– Мы выработали небесную механику по крайней мере для первых этапов плана. Возможно, удастся совместить ряд методов замедления и удержать нас в системе, хотя это потребует точности и представляет сложность в исполнении. Мы могли бы использовать Солнце и планеты и луны Солнечной системы в качестве частичных замедлителей, разворачиваясь вблизи них в таком направлении, чтобы корабль потерял движущую силу. Это обратный вариант метода, используемого для ускорения первых спутников, которые пролетали рядом с планетой, выполняя так называемый гравитационный маневр. Движение вокруг обладающего гравитацией тела в противоположном направлении создает отрицательный гравитационный маневр, приводя к торможению вместо ускорения. Первые спутники направлялись поближе к планете, а потом их вместе с ее инерцией затягивало на орбиту вокруг солнца. Это запускало его, будто из рогатки, и когда спутник отдалялся от планеты, он летел быстрее прежнего. Это помогало первым спутникам достигать внешних планет, так как они летали на малых скоростях, а каждое ускорение помогало им добраться туда, куда им было нужно. Но более применимо к нашей ситуации, если бы некоторые из первых спутников сближались с планетами с той стороны, чтобы провести торможение и таким образом выйти, например, на орбиту вокруг Меркурия. Это просто обратная ситуация, где скорость спутника, обозначенная V, снижается на скорость планеты U, а не возрастает на нее. Такая ситуация легко моделируется – уравнением U плюс скобка U плюс V, или 2U плюс V, из чего следует, что скорость спутника может измениться на две скорости планеты, в сторону увеличения и уменьшения, и этот эффект может быть усилен четко выверенным по времени включением двигателя, когда спутник окажется в периапсиде…

– Корабль, не торопись, – попросила Фрея. – Ты, кажется, стал говорить чуть быстрее, чем раньше.

– Вполне возможно. А дальше, пожалуй, пусть объясняет Джучи.

– Нет, – отказался Джучи, – ты и сам можешь. Просто говори медленнее, а я, может быть, что-то добавлю.

– Хорошо. Фрея, пока все понятно?

– Вроде бы. Это как щелкнуть хлыстом, только наоборот.

– Да. Хорошая аналогия, в некотором смысле. Ты должна помнить, однако, что на такой скорости, с которой ты летишь, тебя ничто не удержит.

– Разве сохранение энергий не подразумевает, – вмешался Джучи, – что если ты ускоряешься или тормозишь, то и планета, которую ты использовал, тоже ускорится или затормозит в той же степени?

– Да. Конечно. Но поскольку обе вовлеченные в процесс массы слишком сильно отличаются, то изменение импульса у спутника может быть весьма существенным, тогда как соответствующий эффект на планете окажется так мал по отношению к ее размерам, что в расчетах его можно проигнорировать. И это хорошо, поскольку расчеты и так достаточно сложны. Существует значительная степень неопределенности, так как мы давно не могли как следует измерить массу и скорость корабля и поэтому не знаем их максимально точно. А эти расчеты должны быть точными. Первый проход даст нам много данных, если учесть, что мы более-менее знаем массы Солнца и его планетных тел.

– Значит, мы используем для замедления Солнце и планеты, это хорошо.

– Да, было бы хорошо, если бы мы не перемещались слишком быстро. Но мы идем на трех процентах скорости света, а это около тридцати миллионов километров в час, тогда как Земля проходит вокруг Солнца около ста семи тысяч километров в час, а Солнце имеет скорость около семидесяти тысяч километров в час в своей так называемой системе координат. По орбите вокруг центра галактики оно преодолевает семьсот девяносто две тысячи километров в час, вот и получается, что замедления у нас не выйдет. Остальные планеты чем дальше от Солнца находятся, тем меньшую имеют скорость. Юпитер, например, преодолевает около сорока семи тысяч километров в час. Нептун имеет только восемнадцать процентов скорости Земли, но верно и то, что здесь имеет значение масса, и чем крупнее объект, мимо которого мы пролетаем, тем более сильный тормозящий эффект…

– Корабль, не лей воду, пожалуйста, – перебила Фрея.

– В смысле?

Деви тоже использовала это выражение, но мы никогда не спрашивали ее, что это значит.

– Не надо называть цифры по каждой планете, которую мы могли бы использовать.

– Хорошо. Итак, получается, как бы то ни было, в любом случае при каждом проходе мимо планеты корабль будет сбрасывать скорость. К тому же, сжигая с каждым разом часть топлива, мы могли бы не только замедлиться сильнее, но и чуть лучше управлять своей траекторией. Зная, куда мы вылетим после прохода, мы сможем лучше определить и куда отправимся далее. Что очень важно. Ведь стоит отметить, что как бы близко мы ни подошли к какому-либо объекту в Солнечной системе, включая Солнце, которое пока является нашим гравитационным рычагом, мы все равно будем двигаться слишком быстро, чтобы сбросить достаточно скорости и остаться в системе. Чересчур быстро.

– Значит, это не сработает? – спросила Фрея.

– Может сработать, только если повторить операцию. Много раз. Поэтому нам необходимо целиться туда, куда мы направимся после каждого пролета, предельно точно. Когда мы подойдем близко и включим двигатели, мы можем в определенной степени контролировать направление, куда отлетим от планеты. Это будет крайне важно, потому что таких проходов нам понадобится немало.

– Сколько именно?

– Стоит также заметить, что первый подход к Солнцу будет иметь для нашего успеха ключевое значение. В этом подходе нам необходимо сбросить как можно больше скорости, но при этом остаться в живых, – тогда наши последующие маневры будут иметь шансы, то есть будут достаточно медленными, чтобы мы успевали менять курс и нацеливаться на другие планетные тела в системе. На самом деле все понятно станет после первых четырех или пяти проходов, так как после них мы должны сбросить скорость достаточно, чтобы суметь вернуться в систему и продолжить взаимодействовать с остальными гравитационными рычагами. Наши расчеты предполагают, что за первые четыре запланированных прохода нам нужно потерять не менее пятидесяти процентов скорости.

– Черт, – сказал Джучи.

– Да. Это тяжело, потому что нам понадобится не просто выполнить гравитационный маневр. Во-первых, нам понадобится создать магнитное сопротивление, в чем-то аналогичное морскому якорю, если хотите, – оно должно замедлить нас при сближении с Солнцем. Это сопротивление не слишком эффективно, за исключением случаев, когда мы движемся на довольно высокой скорости вблизи мощного магнитного поля, и эти условия будут соблюдены при нашем первом подходе к Солнцу. Поэтому, чтобы создать такое сопротивление, мы напечатали и собрали генератор поля. Кроме того, четыре газовых гиганта дадут нам возможность пройти сквозь верхние слои их атмосферы, а вместе с тем извлечь некоторую пользу из аэроторможения. Если все это сработает, мы сможем остаться в системе на протяжении первых быстрых проходов, а исполнить последующие будет уже легче.

– Сколько проходов? – снова спросила Фрея.

– Вот, скажем, если сначала мы подлетим к Солнцу на максимально близкое безопасное расстояние, а когда выйдем из маневра, уже гораздо медленнее, – причем перегрузка, я надеюсь, составит не более двенадцати g, – то мы направимся к Юпитеру, который расположен под удачным для этого углом. Стоит также заметить, нам очень повезло в том, что мы прибываем в 2896 году, поскольку газовые гиганты выстроятся весьма благоприятным для нашего курса образом. Такое случается очень редко, так что это удачное совпадение. Значит, первый проход мимо Солнца нас замедлит, но мы не пробудем в его гравитационном поле достаточно долго, чтобы оно слишком повлияло на наш курс. Но Юпитер находится в таком положении, что нам нужно повернуть лишь на пятьдесят восемь градусов – расчеты показывают, что с включением тормозного двигателя и значительной перегрузкой это возможно. Затем обогнуть Юпитер, повернуть на семьдесят пять градусов направо относительно плоскости эклиптики и направиться к Сатурну, где достаточно выполнить поворот всего на пять градусов, после чего направиться к Урану. К тому времени мы будем передвигаться существенно медленнее, что также хорошо, потому что вокруг Урана нам потребуется повернуть на сто четыре градуса, снова направо, как и каждый раз вокруг газовых гигантов, чтобы выполнить отрицательный гравитационный маневр. Затем к Нептуну, так же удачно расположенному для наших целей. Такое стечение обстоятельств в самом деле можно назвать чудом. Так вот, обернувшись вокруг Нептуна, нам нужно направиться обратно к Солнцу, и это будет уже настоящее испытание – ключевой момент первого этапа, если так можно выразиться, – потому что нам предстоит повернуть сразу на сто сорок четыре градуса. Не совсем буквой U, но скорее V. Если он пройдет успешно, то мы снова направимся навстречу Солнцу, но теперь прилично сбросив скорость, и, надеемся, сможем продолжать процесс дальше. Каждый последующий проход будет осуществляться так близко к гравитационному рычагу, насколько это возможно, чтобы отправить нас к следующей планете либо обратно к Солнцу. И все это с минимальными включениями двигателя, так как у нас нет большого количества топлива, и в какой-то момент этого процесса оно закончится совсем. Так мы будем кружить по системе, собирая одни гравитационные потери за другими, с каждым разом сбрасывая скорость, пока она не станет достаточно малой, чтобы пролететь мимо Земли, где вас можно будет спустить на пароме. Другими словами, замедляться до такой степени, чтобы войти на земную орбиту, нам не нужно. И это тоже хорошо, так как расчеты показывают, что на это нам все равно не хватило бы топлива. Но вы, когда отсоединитесь в своем пароме, то можете сбросить скорость, если включите двигатель и вас замедлит сама земная атмосфера. Паром гораздо меньше, чем корабль, поэтому, чтобы его замедлить, слишком большой тормозящей силы не требуется. Вы можете израсходовать на это последнее топливо, а если соорудить достаточно плотную абляционную плиту, то можно провести в земной атмосфере аэроторможение. И добавив несколько крупных парашютов, можно опуститься тем же способом, как раньше, когда еще не было космических лифтов, на Землю возвращались астронавты.

– Ладно, хватит! – воскликнула Фрея. – Переходи к делу! Сколько проходов? Сколько времени это займет?

– Тут, в общем, есть загвоздка. Если принять, что мы не проскочим мимо, что нам удастся более-менее существенно сбросить скорость при первом подходе к Солнцу и первых четырех подходах к планетам, чтобы затем снова нацелиться на Солнце, а также что мы в каждом случае будем захватывать максимальную U, то есть по сто процентов, особенно возле Солнца и Земли, по причинам, в которые сейчас мы не станем вдаваться, плюс иметь в виду, что будем включать двигатели в каждой периапсиде, чтобы максимально усилить торможение, держась при этом желаемой траектории, мы можем сократить скорость с тридцати миллионов километров в час до двухсот тысяч, и вход в атмосферу Земли станет возможен…

– Сколько времени?! Сколько! Времени!

Джучи уже не мог сдерживать смех.

– Понадобится около двадцати восьми проходов, плюс-минус десять. Существует так много переменных, что нам тяжело сосчитать точнее, но мы уверены в том…

– Сколько нужно времени?! – вскричала Фрея.

– Ну, поскольку мы будем все снижать скорость на протяжении всего времени, но для успешного выполнения задачи необходимо существенно замедлиться в этом первом подходе к Солнцу, и тогда мы будем гораздо медленнее, чем сейчас, в этом вся суть, конечно, но это значит и то, что добираться от одной планеты до другой будет дольше. И чем больше мы сбросим, тем медленнее будем летать. Это как раз тот случай, который Деви называла парадоксом Зенона, хотя это и неверно. И на протяжении всего этого времени всегда будет существовать необходимость в том, чтобы мы каждый раз получали предельно четкое направление к нашей точке назначения. То есть управление траекторией – это очень важный вопрос, настолько важный, что аэроторможение вокруг внешних газовых планет может быть чрезвычайно опасным…

– Хватит! Перестань и скажи, сколько это займет!

– Наконец, следует добавить, что последний отрезок траектории придется прокладывать на ходу, так как на протяжении пути, вероятно, будут возникать трудности. Кроме того, у нас нет четкой уверенности в том, что именно станет последним гравитационным колодцем, которым мы воспользуемся при финальном сближении с Землей. К тому времени мы будем лететь так медленно, что, возможно, только этот этап пути займет до двадцати процентов общего времени. Однако здесь возможны значительные расхождения, зависящие от того, откуда мы этот этап начнем, например, от Марса или Нептуна.

– Сколько! Времени!

– Согласно расчетам, около двенадцати лет.

– Ох! – выдохнула Фрея с выражением приятного удивления. – Ты меня так напугал! Ладно тебе, корабль. Я-то думала, ты скажешь, еще столетие или два. Я думала, ты собирался сказать, это будет еще дольше, чем мы летели до этого.

– Нет. Мы полагаем, около двенадцати лет, плюс-минус восемь.

Джучи перестал смеяться и с улыбкой взглянул на Фрею. Его лицо, отображавшееся на экране, говорило о том, что ему там очень весело.

– Мы же можем пролежать в спячке, пока это не закончится, да?

Фрея обхватила руками голову.

– Опять?

– Мы не почувствуем большой разницы.

– Ну, надеюсь, у меня больше ничего не отнимется, если я лягу. Сейчас-то я ног не чувствую!

– Мы могли бы провести тебе курс невропатии, пока ты будешь спать, – сказали мы.

Фрея осмотрелась вокруг.

– А если все получится, что произойдет с тобой, когда мы спустимся на Землю?

– Мы попытаемся еще раз пройти мимо Солнца таким образом, что позволит нам совершить аэроторможение вокруг одного из газовых гигантов, и запустить корабль на орбиту этого газового гиганта, – сказали мы. Успех этого был маловероятен, но не невозможен.

Фрея выглядела растерянной. На экранах были показаны звезды – Солнце теперь было самой яркой из них, с величиной 0,1. До него было всего два световых года.

– У нас есть какой-то выбор? – спросила Фрея. – Какие-нибудь альтернативы?

– Нет, – ответили мы.

– Это все, что у нас есть, – подтвердил Джучи.

– Тогда ладно. Возвращай нас в сон.

– Нам разбудить Бадима и Арама?

– Нет. Нечего их беспокоить. И, корабль? Будь с нами аккуратен, хорошо?

– Конечно, – заверили мы.

Следующие годы протекали быстро или медленно, в зависимости от того, в каких единицах измерять. Мы готовились к прибытию дальнейшим укреплением судна, а также выполняли расчеты наилучшей траектории и корректируя наш курс к месту, где будет находиться Солнечная система, когда мы к ней подойдем. Достигнув гелиопаузы, мы включили поле магнитного сопротивления и сожгли еще немного драгоценного топлива, чтобы чуть-чуть сбросить скорость перед приближением к Солнечной системе. Было ясно, что при первом подходе к Солнцу имел значение каждый километр в секунду, и нам требовалось двигаться как можно медленнее, но при этом сохранить топливо для дальнейших маневров. Рассчитать было трудно: очень тонкий баланс. В последние годы мы выполняли триллионы вычислений в секунду – что, наверное, было характерно для всех сознательных разумов. Интересно, это быстро или медленно?

Когда мы пересекли орбиту Нептуна, все еще сохраняя 3 процента скорости света, положение было поистине ужасным – хуже, чем у любого потерявшего управление поезда. Мы сжигали топливо так быстро, как могли, – нужно было снизить скорость до эквивалентной примерно 1 g давления на борту. Действительно хорошее резкое замедление, которое, правда, довольно дорого обошлось нашим запасам. И тем не менее мы летели так быстро, что даже с таким замедлением достичь Солнца мы могли лишь с более чем одним процентом скорости света. Пожалуй, это было уникальное событие в истории Солнечной системы. Во всяком случае, крайне необычное.

К счастью, радиосообщения с нашими собеседниками из Солнечной системы теперь запаздывали всего на несколько часов, так что мы передали предупреждение, и они знали, что мы приближаемся. И это тоже было кстати, ведь заметь они нас в небе неожиданно, это стало бы для них немалым сюрпризом. От орбиты Нептуна до Солнца за 156 часов – это намного быстрее, чем все, что пролетало по Солнечной системе прежде, а трение солнечного ветра о наш магнитный щит и окружавшее нас, будто большой парашют или морской якорь (хотя не очень похоже), магнитное сопротивление расплескивало светящийся ливень из протонов и нагретых частиц, такой яркий, что его было легко заметить с Земли даже днем. Мы казались оттуда маленьким, но ослепительно-ярким светом, движущимся по дневному небу. Это, несомненно, ввергало людей Солнечной системы в шок – видеть днем небесный объект, не являвшийся ни солнцем, ни луной, да еще и быстро движущийся. Это шокировало, а значит, пугало. Если бы они могли уничтожить нас – из-за того, что мы могли направить себя на Землю и врезаться в нее на всей своей скорости, – то удар создал бы достаточно энергии, чтобы нанести немалый вред, может, даже превратить в пар всю земную атмосферу.

Мы не проводили расчетов, чтобы оценить эффект этого гипотетического действия, так как этого бы не должно было произойти, а вся наша вычислительная мощность была занята корректировкой первого подхода к Солнцу. Это был ключевой момент, от которого все зависело. Мы собирались сблизиться со звездой, выставив свой магнитный парашют, чтобы тот, взаимодействуя с магнитным полем Солнца, благодаря нашей высокой скорости оказал ему сопротивление. Парашют уже и так помогал нам лететь медленнее, так как сама гравитация Солнца вызывала заметное ускорение. Поэтому парашют был важным фактором, и мы рассчитывали величину его сопротивления, опережая реальное время совсем чуть-чуть, вместо того чтобы посвящать сто квадриллионов вычислений в секунду проблемам, которые возникали впоследствии.

Мы развернемся рядом с Солнцем, получив первую гравитационную потерю на величину U, – существенную долю местного движения Солнца. А включив двигатели как можно ближе к моменту попадания в перигелий, мы и воспользуемся замедлением от гравитационных потерь, а также направим корабль на Юпитер, наш следующий пункт назначения.

Этот проход должен был произойти очень быстро. Все массы, скорости, векторы скоростей и расстояния необходимо было оценить как можно точнее, чтобы нацелиться на Юпитер после этого прохода и после потери максимально возможной скорости без поломки корабля или гибели экипажа. Было даже немного страшно думать, как мал был у нас запас для ошибки. Наше окно входа было не больше десяти километров в диаметре – то есть не больше нашей собственной ширины. Если расстояние от Солнца до Земли (1 а. е.) сократить до одного метра (то есть 150 миллиардов к одному), до Тау Кита было бы еще 750 километров; а значит, наше окно оказывалось единственным из ста триллионов. Точно в игольное ушко!

К тому же проход этот был горячим и тяжелым. Нагрев был не так страшен – мы планировали находиться рядом с Солнцем очень малое время. Однако сочетание замедления и приливных сил во время пятидесятиградусного поворота вокруг Солнца порождало кратковременную силу примерно в 10 g. После изучения проблемы мы сначала попытались построить траекторию, стремясь придерживаться максимума в 5 g, но выяснилось, что нацеливание на Юпитер, с учетом нашей изначальной траектории, требовало рискнуть принятием большей нагрузки. Мы были довольны тем, что провели старомодную реконструкцию корабля, сделав его более устойчивым и надежным, в теории, но нашим людям это мало помогало – они бы, вероятно, почувствовали, что судно стало, скорее, более подвержено повреждениям, в том числе смертельным. Космонавты и летчики-испытатели выдерживали кратковременное применение гравитационных сил до 45 g, но это были подготовленные люди, тогда как гибернавты даже не должны были знать об этой нагрузке. Надеемся, их не раздавит, как букашек. Нам не хочется подвергать их такому, но если выбирать между этим и последующей смертью от голода, то исходя из наших наблюдений за ними в период голода, это был еще хороший способ умереть. Во всяком случае, наша попытка остаться в системе представляла как минимум шанс на выживание.