«Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары:
Бестселлер как социальный эксперимент

Роман американки Ханьи Янагихары можно без всяких натяжек назвать самой обсуждаемой книгой 2016 года, причем – редкий случай совпадения – не только в России, но и по всему миру.

В России, славной своим недоверием к массовым культурным феноменам, дискуссия выстроилась в основном вдоль оси «жалко» героя или «не жалко». В то время как читатели наивные умывались слезами над судьбой Джуда и клеймили за бездушие тех, кто не был способен испытать такой же глубины катарсис, их искушенные и слегка утомленные длительной переноской собственного культурного багажа противники говорили про примитивную и потому оскорбительную «манипулятивность» романа и прозрачно намекали на то, что любители «Маленькой жизни», вероятно, просто других романов не читали.

Подобная оппозиция очень характерна для нашей страны, где низкое базовое доверие к миру традиционно (и небезосновательно) считается важной добродетелью, а любое взаимодействие с объектом искусства проходит в формате кулачного поединка – сборет оно тебя или не сборет. И хорошо, конечно, если не сборет – только так читатель (или зритель) может утвердить свою интеллектуальную состоятельность и продемонстрировать важное умение противостоять эмоциональным манипуляциям и давлению. Впрочем, оставим на сей раз в стороне вопрос необходимости и осмысленности этого сопротивления, и поговорим о том, что же осталось за бортом напряженного обсуждения оттенков сострадания Джуду. О том, что на самом деле и сделало «Маленькую жизнь» крупнокалиберным международным бестселлером.

Ханья Янагихара работает заместителем главного редактора журнала T – приложения к газете New York Times, посвященного не переводимому толком на русский язык понятию life style (кстати, многим отечественным янагихароненавистникам это обстоятельство тоже кажется ужасно смешным – конечно, работает в журнале про сумочки и помаду, чего ж от нее ждать), и это очень симптоматично. Янагихара лучше других чувствует важные тенденции в этом самом life style, ловит их из воздуха и облекает в образы, которые, собственно говоря, и делают ее книгу такой важной, жгуче актуальной и болезненно заостренной.

Первый важнейший тренд, на который Янагихара откликается с какой-то не то балетной, не то хирургической точностью, – это, конечно, охватившая сегодняшнее общество мода на травму и даже некоторая фиксация на ней. Тому, почему травма и травматики оказались сегодня настолько притягательны, может быть несколько объяснений. Но, пожалуй, главное из них – это парадоксальное и слегка отдающее абсурдом развитие и расширение темы личностного роста.

Сегодня все мы можем наблюдать неуклонную девальвацию профессионального опыта (за вычетом, возможно, некоторых узко специальных областей), идущую рука об руку с повышением ценности опыта персонального. Именно персональный опыт, личные переживания, наблюдения, знания и практики становятся сегодня основной формой декорума, которым человек украшает себя – или, вернее, свою публичную витрину. Персональный опыт формирует основу того символического капитала, который порой монетизируется лучше любых практических навыков и умений. Личность, которая больше испытала, видела или чувствовала, оказывается во всех смыслах (включая сугубо прагматический, карьерный) заметно привлекательнее личности, на протяжении двадцати пяти лет уныло практиковавшей бухгалтерский учет или слесарное дело.

Однако ресурс позитивного опыта – прочитанных книг, увиденных озер и вулканов, выученных языков – исчерпаем, а потребность в дальнейшем украшении себя остается. И вот в последние годы намечается новый тренд: в зачет идет уже не только позитивный опыт, делающий нас красивее и счастливей, но и пресловутые «трещинки», воспетые некогда певицей Земфирой. Жертва, сумевшая худо-бедно переварить и интегрировать свою травму, кажется нам интереснее человека, с которым ничего дурного в жизни не происходило. Фитоняшка, похудевшая на пятьдесят килограммов, ценнее аналогичной красотки, худой с рождения. Жертва семейного насилия, счастливая во втором браке, интереснее девочки из счастливой семьи, сразу удачно вышедшей замуж и родившей троих очаровательных малышей. Травма в анамнезе становится синонимом личностной глубины, сложности, загадочности и в конечном счете неотразимости.

Читая «Маленькую жизнь», мы не испытываем ни малейших сомнений в том, кто из четырех главных героев интереснее: ну конечно же, Джуд. Он успешен в настоящем, а в прошлом у него таится что-то такое особенное – сложное, темное и наверняка романтичное. Неслучайно Джей-Би – самый прагматичный и заземленный из героев романа – откровенно завидует Джуду.

Но Янагихара работает с этой популярной темой отнюдь не стандартным образом. Ее герой красив, умен и крайне работоспособен, у него блестящая карьера, он находит замечательных друзей, любовь и даже семью, – но при всём этом (и Янагихара неоднократно это подчеркивает) Джуд неисцелим, он полностью разрушен изнутри, и в этом нет ничего привлекательного и романтичного. «Я хотела создать героя, которому никогда не полегчает», – говорит об этом сама писательница. Она отказывается однозначно эстетизировать травму, показывая, что не всякое можно пережить, и что травматик – не романтический герой, но неиссякаемый источник проблем для себя и окружающих.

Вторая важная вещь, определенно носящаяся в воздухе и выловленная из этого воздуха Янагихарой, – это манифестация нового восприятия секса. Обозреватель The New York Review of Books жестко раскритиковал роман за то, что Янагихара, по его мнению, паразитирует на сегодняшнем негативном восприятии традиционной сексуальности и как будто поддерживает ее обесценивание. Действительно, сегодня розовощекая здоровая сексуальность выглядит куда менее привлекательной, чем пятнадцать-двадцать лет назад, и расхожее представление, что активная сексуальная жизнь – важный критерий социальной успешности, кажется всё более и более архаичным. Секс перестал быть модным (особенно заметно это в сфере собственно моды, отказавшейся от традиционных форм sex appeal), и в этом отношении «Маленькая жизнь» – текст крайне злободневный и актуальный. Герои книги (в первую очередь, конечно, Джуд, но не только он) живут сложной и противоречивой сексуальной жизнью, не живут ею вовсе или она вынесена куда-то на далекую периферию их бытия. Едва ли хоть один из героев укладывается в ясную картину простой и понятной «нормы» – будь то норма гомо- или гетеросексуальная, так что в этом смысле упреки The New York Review of Books не лишены оснований. Однако, как обычно у Янагихары, всё чуть сложнее, чем кажется на первый взгляд. Да, сексуальная жизнь героев выглядит вполне «модной», но счастливы ли они? Янагихара проблематизирует эту тему, предлагает стереоскопический взгляд на популярный тренд, и взгляд этот во многом перпендикулярен новому мейнстриму: «модный» в ее интерпретации определенно не равно «гармоничный».

И, наконец, третий социальный тренд, с которым работает Янагихара, – это особый феномен «дружбы» в ее современном понимании. Герои «Маленькой жизни» вместе взрослеют и более или менее одновременно добиваются успеха в разных областях, сохраняя при этом трогательную привязанность друг к другу. Поначалу их взаимная поддержка сводится к оплаченному счету в кафе или помощи со съемной квартирой, однако чем старше (и успешнее) они становятся, тем более весомыми становятся их взаимные благодеяния. Они летают друг к другу в гости на частных самолетах, закрывают для друзей музеи Альгамбры, чтобы побродить по ним «в своем кругу», без назойливых толп туристов, они обустраивают друг для друга квартиры и защищают друг друга в суде. Однако – и внимательный читатель заметит это без особого труда – круг персонажей, включенных в это теплое и светлое пространство взаимопомощи, взаимной поддержки и утешения, четко очерчен и замкнут: попасть в него извне практически невозможно. Американский публицист Шон Маккэнн на ресурсе Post45 так сформулировал эту проблему: «Предмет Янагихары – это то, что Мартин Лютер Кинг некогда назвал „социализмом богатых“. Месседж ее романа в том, что успех и счастье привилегированной прослойки основываются на той персональной поддержке, которую ее члены любезно оказывают друг другу».

Дружба, такая милая и обаятельная, оказывается в «Маленькой жизни» чем-то одновременно и большим, и меньшим, и совсем другим – не тем, что традиционно вкладывают в это понятие. Социальная сетка, поддерживающая каждого обитателя созданного писательницей «кружка взаимопомощи», надежно держит человека на плаву – и одновременно отфильтровывает «нежелательные элементы», создавая, по сути, новую социальную стратификацию – обманчиво мягкую, но на самом деле кластеризующую общество как никогда прежде и полностью исключающую возможность социальных лифтов. «Свои» в этом новом социуме всегда будут противопоставлены «чужим», а включенные в определенную среду будут энергично защищать ее периметр от не включенных.

Во всех трех случаях Янагихара работает с этими тенденциями по-настоящему виртуозно, одновременно фиксируя их – и деконструируя, разбирая на части и собирая обратно в ином порядке. Характерно, что всё, о чем говорится в «Маленькой жизни», обладает по-настоящему универсальной применимостью, и на нашу реальность накладывается ничуть не хуже, чем на реальность американскую или европейскую. Скандалы с привилегированными московскими школами, флешмоб «Я не боюсь сказать», обвинения в адрес людей, защищающих Кирилла Серебренникова и не защищающих при этом с аналогичной страстью его бухгалтера, – всё это (и многое, многое другое) самым естественным и прямым способом иллюстрирует верность и актуальность наблюдений Янагихары и куда лучше объясняет подлинную причину ее популярности, чем банальное и поверхностное «жалко Джуда».

Хотя Джуда, конечно, очень жалко, чего скрывать.