42

Как только Каден отогнул холщовый полог, служивший дверью в павильон, его обдал тонкий аромат благовоний. Слуги постарались над внутренним убранством шатра не меньше, чем над внешним: все здесь сияло, словно возникнув из его детских воспоминаний. Десятки бумажных светильников – красные, золотые, зеленые – отбрасывали на пол причудливые тени, по стенам были развешаны изящные гобелены из Моира, а утоптанную землю покрывали узорчатые тканые ковры.

Впрочем, Каден лишь мельком окинул взглядом все это, его внимание тотчас привлекла широкая кровать, занимавшая бо́льшую часть пространства – кровать, устланная шелками и усыпанная пухлыми подушками. Он поискал глазами стул или скамью, но слуги, поднявшие в горы все эти вещи, очевидно, считали освещение более важным, нежели сиденья. Здесь было некуда податься, некуда повернуться: везде мешалась эта громадная постель. Тристе, едва ступив внутрь, замерла возле входа, а Каден, изо всех сил стараясь выглядеть небрежным, приблизился к ложу и опасливо провел рукой по кашемировым одеялам.

– Ну что же, – проговорил он, – по крайней мере, она большая…

Тристе не ответила.

Каден повернулся, пытаясь вспомнить какую-нибудь из шуточек Хенга, чтобы разрядить напряжение, но все шутливые мысли вылетели у него из головы, когда его взгляд упал на девушку.

Она стояла у входа, дрожа с головы до пят. Платье расплылось пятном на ковре возле ее ног. Под ним на ней ничего не было. Непроизвольно, почти инстинктивно, Каден жадно окинул ее взглядом: стройные ноги, гладкая кожа, полный изгиб грудей. В Аннуре, перед храмом Сьены, стояла мраморная статуя богини – воплощение физического совершенства, апогей человеческого наслаждения. Ему доводилось слышать, как мужчины шутили насчет этой статуи, перечисляя то, что они хотели бы сделать с богиней, если бы остались с ней наедине, и однажды во время прогулки Каден с Валином какое-то время исподволь рассматривали скульптуру, заинтригованные красотой, которую едва могли постичь. Однако по сравнению с Тристе мраморные изгибы и изящные пропорции казались неуклюжими, чуть ли не уродливыми.

Он пытался вспомнить хинские упражнения, на овладение которыми потратил столько лет, упражнения, которые помогли бы ему охладить жар и привнести долю разума в хаос, заполонивший его ум. Безуспешно. Тело Тристе было стройным, даже хрупким, но эта хрупкость манила его, тянула к себе сильнее, чем крепкая веревка, и на протяжении нескольких ударов сердца он боялся себя, боялся того, что может сделать с ней. Он попытался отвести глаза, но это было невозможно, как остановить собственное сердце.

Внезапно, издав короткий гортанный вскрик, Тристе бросилась к нему, движимая, как он вдруг понял, больше вином и страхом, нежели плотским желанием. Она неуклюже врезалась в его грудь, опрокинув его назад, и они рухнули на кровать одним клубком переплетенных конечностей. Каден пытался вырваться, но она цеплялась за него, отчаянно раздирая его балахон.

– Подожди, – молил он, пытаясь успокоить девушку, не привлекая постороннего внимания за эфемерными полотняными стенками павильона. – Постой!

Это лишь еще больше подстегнуло ее неистовство. Каждый год Каден помогал монахам связывать коз для стрижки и забоя – и каждый год он бывал заново ошеломлен силой, скрывавшейся в теле животного, доведенного до состояния паники. Такая же паника владела сейчас Тристе, и за несколько мгновений девушка преодолела его сопротивление, опрокинув его на спину и прижав к кровати, невзирая на его превосходство в размерах и весе. Руки, стиснувшие его запястья, были словно кандалы – настолько же невозможно оказалось разорвать их хватку. «Она сильнее меня!» – подумал Каден удивленно, хотя и не прекращая борьбы. Потом в девушке словно бы что-то сломалось. Она все еще продолжала бороться, но невероятная сила ушла из нее, и Каден в конце концов сумел с ней совладать. Когда он вырвался из ее объятий и посмотрел вниз, то увидел, что в ее лиловых глазах набухли слезы.

– Мы должны! – всхлипывала она. – Мы должны! Должны!

– Что мы должны? – спросил Каден, хотя у него уже были некоторые соображения на этот счет, и быстро добавил: – Мы вовсе не должны ничего делать.

Тристе затрясла головой с такой яростью, что Каден испугался, как бы она себе чего-нибудь не повредила.

– Они мне сказали! – выкрикнула она. – Они сказали, что мы должны!

Каден рывком поднялся, расправил свой балахон и, повернувшись, принялся рассматривать один из роскошных гобеленов, украшавших стену. На нем изображалось сражение, – не сразу понял Каден, – какая-то битва великолепных мужчин и женщин, полуодетых, но вооруженных длинными копьями, с шеренгами врагов в тусклых серых доспехах. Он вложил все свое внимание в изучение хитросплетения нитей, перемежающихся красок и узоров, используя свою сосредоточенность, чтобы успокоить пульс, замедлить дыхание, расслабить… все что только можно. После долгой неловкой паузы он понял, что способен снова посмотреть на Тристе. Она тихо плакала.

– Может быть, они и сказали тебе, что мы должны, – начал он, стараясь вложить в свои слова больше уверенности, чем чувствовал, – но также они сказали мне, что я император, и как император я приказываю тебе надеть на себя что-нибудь.

Таковое применение его императорской власти выглядело не очень внушительно, но надо же было с чего-нибудь начинать. Он рискнул посмотреть через плечо и обнаружил, что Тристе проигнорировала его слова, вместо этого нагишом свернувшись на постели в тесный клубок. «Вот тебе и неоспоримая сила императорского указа», – подумал он про себя.

– Он сказал, что ты сам захочешь, – простонала девушка, обнимая колени руками, так, что ее груди скрылись, зато обнаружились… другие подробности. Каден поспешно отвел взгляд. – Он сказал, если ты не захочешь, то это моя вина! И теперь они ее убьют! Они выгонят ее из храма, и она умрет!

Она задохнулась слезами. Помимо воли Каден повернулся к ней, охваченный любопытством и беспокойством.

– Они убьют кого? – осторожно спросил он. – Кто и кого угрожает убить?

Говоря, он подобрал одно из сложенных одеял, лежавших у подножия кровати, и торопливо накрыл им ее дрожащее тело. Съежившаяся под одеялом, с мокрыми дорожками от слез на щеках, Тристе внезапно превратилась в обычную напуганную девочку, какой она и была.

– Мне ты можешь рассказать, – мягко добавил Каден.

Тристе безнадежно покачала головой, но впервые посмотрела ему в глаза. Ее лицо выражало усталую покорность.

– Мою мать, – ответила она, когда ее всхлипывания затихли настолько, что она смогла говорить. – Тарик сказал, если я не пересплю с тобой, он позаботится о том, чтобы ее выгнали из храма и заставили зарабатывать на жизнь, как зарабатывают обычные шлюхи.

– Из какого храма? – спросил Каден, чувствуя, как смятение внутри него уступает место нарастающему гневу. – Твоя мать – кто она?

Ему вспомнилась насмешливая улыбка Адива за ужином, самодовольство, с которым тот представил ему Тристе в качестве «подарка». Возможно, Санлитун и назначил этого человека на пост мизран-советника, но Каден не собирался оставлять его там надолго, если он так обращается с беззащитными девочками.

– Луетта, – сказала Тристе. Содрогания страха оставили ее, сменившись глубокой, неизмеримой скорбью. – Так ее зовут. Она лейна.

Каден посмотрел на нее. Лейнами звали верховных жриц Сьены, это были женщины, которых с детства обучали искусству наслаждения – во всех его видах. «Благовоспитанные шлюхи с высоким самомнением» – так отзывался о них Акйил, но он был прав лишь наполовину. Лейны действительно продавали свое искусство за деньги, но они имели не больше общего со шлюхами из Ароматного Квартала, чем грошовый торговец рыбой – с вестедскими купцами из Фрипорта.

Лейны были религиозным орденом. Как и хин, они делили свое время между обучением, практикой и молитвами, но им показалось бы смешным хинское стремление к нескончаемой строгости ваниате. Жрицы Сьены полностью посвящали себя удовольствиям. Они проводили дни и ночи в изучении танцев, тонких вин… и других, еще более соблазнительных искусств. Богатейшие люди города платили огромные деньги за то, чтобы провести в компании лейны хотя бы одну ночь – настолько огромные, что храм Сьены в Аннуре мог похвастаться не меньшим количеством золота, мрамора и шелка, нежели сам Рассветный дворец.

Однако невзирая на богатства, которыми их осыпали, лейны были преданы только богине, которой они служили, а не людям, столь щедро платившим за их внимание. Существовали правила, диктовавшие поведение лейны, определенные ритуалы, традиции, праздники, которые следовало соблюдать и почитать. Мужчина не мог запросто явиться в храм, швырнуть на прилавок мешок со звонкими аннурскими солнцами и потребовать, чтобы его обслужили. Так это не работало, по крайней мере если верить историям, которые слышал Каден. Даже императоры должны были относиться с почтением к служанкам богини.

– Адив не может этого сделать, – сказал он. – Он, может быть, и мизран-советник, но он не властен над храмом Сьены.

– Может, – отозвалась Тристе, энергично кивая. – Ты его не знаешь. Он может!

Она села на кровати, плотно прижав одеяло к груди.

– Что ж, я прослежу за тем, чтобы он этого не сделал, – твердо ответил Каден. – Все очень просто. Я позабочусь о том, чтобы Луетте – твоей матери – не причинили вреда.

Он произнес это с большой уверенностью, искренне надеясь, что его слова окажутся правдой.

Впервые за все это время на обращенном к нему лице Тристе появилось нечто, напоминающее надежду. Это чувство было глубоко погребено под страхом, недоверием и сомнениями, но оно в ней было. У Кадена потеплело в груди, когда он это увидел.

– Как Адив… отыскал тебя? – медленно спросил он.

Тень пробежала по лицу Тристе, но она ответила с готовностью:

– Я выросла при храме. Всю свою жизнь я жила там.

Плавным движением руки она убрала с шеи прядь черных волос, открыв татуировку в виде ожерелья – по крайней мере, это выглядело как татуировка, хотя Каден никогда не встречал настолько тонкой работы.

– Что это? – спросил он.

– Это значит «рожденная от богини», – ответила Тристе.

Каден покачал головой: он впервые слышал это выражение.

– Моя мать всегда говорит: «Мужчины хотят блаженства без обременений». К нам в храм приходят только богатые люди, и они хорошо платят, но у каждого из них есть имя и владения. У них есть собственные, настоящие дети, о которых они должны заботиться.

Кадену показалось, что он уловил в этих словах нотку горечи, однако девушка продолжала, не опуская глаз:

– Лейны соблюдают меры предосторожности; моя мать показала мне все нужные травы и снадобья… – Она слегка покраснела и поспешно добавила: – Хотя я в них и не нуждалась, она все равно научила меня, просто ради уверенности. Как бы там ни было, даже если ты осторожна, иногда это все равно происходит – иногда лейна зачинает от мужчины и рожает ребенка. Тогда у нее есть выбор: она может либо убить новорожденного, либо отметить его как рожденного от богини.

Она снова дотронулась до татуировки у основания своей шеи, словно желая убедиться, что она еще там.

Каден начинал догадываться, к чему все это ведет; если вдуматься, это казалось вполне логичным.

– Рожденные от богини принадлежат Сьене. Мы никогда не сможем ничем владеть или что-то унаследовать, никогда не сможем претендовать на имена наших отцов. Большинство из нас даже не знают, кто их отцы!

Она раздраженно, по-девчоночьи повела плечами – движение, которое казалось несколько неуместным после деловитого описания политической ситуации, стоящей за ее общественным положением.

– Итак, – мягко, но настойчиво подтолкнул ее Каден, – Адив пришел в храм, чтобы найти… – он чуть было не сказал «подарок», но в последний момент исправился, – …лейну, и ты оказалась той, кого он выбрал.

– Нет. Ну, то есть да. – Тристе прикусила губу. – Но я не лейна. Моя мать никогда не хотела, чтобы я служила богине.

– Но ты ведь была воспитана при храме, – недоуменно сказал Каден.

– Меня воспитывали при храме, потому что больше было негде. Но она всегда говорила, что если я буду старательно учиться и стану настоящей дамой…

Тристе замолчала и опустила глаза на свое одеяло, словно впервые вспомнив про свою наготу, потом упрямо продолжила лишь слегка дрогнувшим голосом:

– Если я научусь вести себя как настоящая дама, то мой отец может взять меня к себе. Не как свою дочь, – поспешила добавить она, словно испугавшись, что Каден может сделать ей выговор за подобную мысль. – Конечно, он никогда не признает меня; но он может приблизить меня к своему двору, может быть, в качестве служанки или кого-нибудь еще.

Кадену это предположение показалось маловероятным. Побочные дети всегда несут в себе опасность, даже если это девочки и даже если у них есть татуировка. У такой прекрасной молодой женщины, как Тристе, наверняка будут десятки ухажеров, и если один из них женится на ней, а потом поймет, что она дочь могущественного вельможи…

– Я изучала в храме низшие искусства, – продолжала она, не зная, о чем он думает, – но мать не хотела, чтобы меня посвящали в высокие таинства.

– Высокие таинства? – заинтересованно переспросил Каден.

Тристе снова порозовела.

– Искусства телесных наслаждений, – объяснила она, опустив глаза. – Все девушки в храме изучают низшие искусства – танцы, пение и все прочее, – но нельзя стать лейной, не проведя годы в изучении высоких таинств. Моя мать говорит: ты можешь петь хоть до хрипоты, но это не то, за что платят мужчины.

– Так ты еще ни разу… не делала… этого? – спросил Каден, втайне проклиная себя за неуклюжесть.

Тристе покачала головой.

– Нет. Моя мать не хотела… Нет.

Она замолкла, уставившись на свои ладони, словно видела их впервые.

Прежде чем она успела добавить что-либо еще, ее прервал шорох, донесшийся с задней стороны шатра. Широко раскрыв глаза, она поднесла палец к губам. Каден кивнул. Возможно, это был просто ветер, однако ему на память моментально пришли Пирр Лакатур и ак-ханат. Мисийя Ут, хотя и был эдолийцем, был всего лишь человеком; он не мог следить за всеми сторонами павильона одновременно.

Каден сделал настойчивый жест, указывая Тристе на ее упавшее платье – ее нагота несомненно делала их обоих более уязвимыми. Пока девушка одевалась, он принялся шарить взглядом вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти за оружие. За пояс его балахона по-прежнему был заткнут короткий нож, но это казалось недостаточным для защиты. Можно было попробовать отбиться одним из шестов, поддерживающих потолок павильона, однако сперва его нужно было выпутать из ткани. На глаза Кадену попался тяжелый позолоченный подсвечник в два пальца толщиной и длиной в пару футов…

Шорох раздался снова, на этот раз сопровождаемый короткими звуками рвущейся ткани. Каден поспешно затушил фитиль, вытащил свечку из гнезда и неуверенно поднял свое импровизированное оружие. Это был не меч, но хороший удар такой штуковиной вполне мог лишить человека сознания. Он заставил себя повернуться в сторону доносившихся звуков.